Текст книги "Семь дней Создателя"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

– Что с ней?

– Не встаёт.

– Давайте съездим. Это где?

– За городом в селе.

Забор высокий пытался скрыть высокий особняк, какой селянам не построить. Три этажа, на первом – огромное фойе с аквариумом в полстены, и пальмы в кадках, полотнища известнейших картин.

– Наверх, пожалуйста, – хозяин торопил.

Под балдахином на роскошном ложе дремала женщина с седыми волосами. Ей девушка в передничке на синем платьице читала детектив.

– Идите, Лиза. Мама, спишь? Я чудо-лекаря привёз – тебя он пусть посмотрит.

– А? Что? – глаза открылись, но не увидели меня и сына тоже. Взгляд неосмысленный блуждал в пространстве, не ведая за что бы зацепиться.

– Мне руку для контакта надо.

– Мама, руку дай.

– А? Что? Вы отравить меня хотите?

– Ты глупостей не говори, – помпрокурора сунул руку под одеяло и вытащил трясущуюся кисть с бордовыми ногтями.

Обширнейший склероз в обоих полушариях, расстроен мозжечок, в осколках памяти – врачи психиатрической больницы, холодная вода, уколы, красный свет.

– Есть два пути её выздоровления: естественный – от летаргического сна, искусственный – от моей настройки. У каждого свои достоинства и недостатки. Естественный продлиться может долго – полгода, год, а то и два. Но выздоровление стопроцентно – она проснётся с организмом без единого изъяна и долго проживёт. Искусственный…. Я не могу вам поручиться, что до всего смогу дойти и хвори победить. Все клетки мне физически не охватить, и где-то может притаиться рецидив. На что решитесь?

– Вот этот сон…. А вдруг она из комы не вернётся? Где вас искать?

– Искать, чтоб наказать? Не бойтесь, живых умею я спасать. Вот мёртвой девушке не повезло – пока бессилен против смерти.

– Колдуйте, я пойду – не буду вам мешать.

Вечером того же дня и в том же доме.

– Как мама?

– Спит – теперь надолго.

– Отужинаете с нами?

– Вы собирались отвезти меня.

– Ну что вы, на ночь глядя?! К тому же сюда едет человек и жаждет встречи с вами.

– Ещё один больной?

– Нет, деловой.

Пришлось отужинать. Потом бильярд. Потом сигара с кофе на террасе под куполом ночного неба. И наконец….

– Прошу вас в кабинет.

Деловой улыбкой золотой и жирной лапой приветствовал меня.

– Рад, очень рад. Иван Иванович Грицай. А вас?

– Я БОМЖ без имени, можете – эй, ты. Как вам удобно.

– Весьма оригинально. Откуда же талант?

– Случайность, как всегда. Кому-то молния способности дала, а мне от молотка достались. – Я почесал пандану. – Ударом в лоб.

– Весьма занятно. Теперь, как сказывали мне, вы лечите людей гипнозом?

– Не совсем. Я – настройщик. Ведь мозг человеческий это компьютер, способный глючить, зависать и даже отключаться.

– Ваш инструмент?

– Телепатическая мысль, способная влиять на клетки головного мозга. Но надо знать, куда попасть, что сделать и не навредить.

– Вы экстрасенс?

– Не буду отрицать. Умею мысли я читать, и вы сейчас, как на ладони.

– Неужто? Это интересно. О чём я думаю?

– О прибыли, конечно – как мой талант себе на пользу обратить. Гораздо интересней, как появились вы на свет.

– Из чрева матери в роддоме.

– Я не о том. Вы были комсомольским вожаком. После Великого Развала сошлись с братвой, общак держали. Когда Движение менты вязали, смотались вы и всплыли здесь под видом делового джентльмена. Вы – новая российская элита, замешанная на крови братвы.

Он щурил глаз, смотрел через стакан, зубами губы жирные кусал.

– И ваш ответ?

– Я говорю вам нет.

– А что последует за этим, предвидеть можете?

Я оглянулся на помпрокурора.

– Мне была объявлена свобода.

Но тот развёл руками – увы. Я усмехнулся горько:

– Не страшно вам дорогу магу заступать, ведь я могу вас сделать дураками и памяти лишить?

– Что ж не лишил, когда повязан был над трупом? – теперь хозяин дома улыбку натянул.

Устал. Устал я в эти дни гораздо больше, чем в поисках первоистоков. Не хочется прямить извилины двум негодяям – судьба сама накажет их. И мне не жаль.

– Устал. Нельзя ли ванну?

– Откат пошёл? – настала очередь и деловому усмехнуться. – Но до тех пор, пока лояльность не докажешь, с охраной будешь.

Помпрокурора:

– И помни, ночью по усадьбе собаки без цепи….

За дверью кабинета два шкафа с пустыми антресолями пристроились к моей спине и проводили в ванную. Я там разделся, снял пандану. Ну что, Масяня, покажем им на что способны, и пропустил сквозь тело свет. Вернулся в коридор, швырнул охранникам одежду:

– Другой прикид несите мне.

И прочь пошёл невидимый никем. Добрался до балкона. Ну что, Масяня, взорлим у мира в сером хламе – если летать умеем, что толку землю бить ногами. Невидимый, неслышимый и невесомый я оторвался от перил балкона и, плавно набирая высоту, поплыл по воздуху в ночную даль. Туда, где солнце село за горою, где ждут меня мои пушистые друзья.

То-то радости от встречи – они и не заметили, что невидимый я. А мне подумалось, что угол преломления им тоже стоит поменять – ведь будут нас искать.

Угомонились пред рассветом, а на пробежку вышел я – уж солнце высоко. Глядь, девушка на валуне сидит нагая, из вороха ромашек венок плетёт.

– Здравствуй, – удивился. – Кто ты такая?

– Я Ева – не узнал меня?

– Ты жива?! А тут что делаешь?

– Жду тебя. Боялась, не дождусь – мне нынче улетать.

– Куда? Зачем? В таком-то виде?

– На Божий суд – ведь я душа, и нынче на исходе девятый день, как бренные останки покинула.

– Чудные, Господи, дела!

– Уже готов, примерь, – венок ромашковый мне на чело надела.

Я удивился:

– Можешь видеть ты меня?

– Ведь я душа. Гораздо удивительнее то, что ты видишь меня. Простому смертному такое недоступно.

– Ну, значит, я бессмертен.

– Бессмертна лишь душа, а ты телесен.

Предположение, а может быть, догадка лучом прозрения вдруг осветили мозг.

– Видать, конфуз произошёл. От травмы черепной, – коснулся пальцами Масяниного глаза, – сознание совсем покинуло меня, а вот душа осталась и правит бал.

– И что Всевышний, так её и не призвал?

– А я в его реестрах и не числюсь – я человек другого измерения.

– Чудно. Ну, Бог с тобой. А мне пора.

– Постой. Ты не хотела бы вернуться в своё тело и жить со мною на природе здесь, познавая мир? Сейчас за ним слетаю и извлеку из-под земли. Все травмы и болячки залатаю, и даже тления следов не сыщешь ты.

– Не стоит. Я как раз в реестре, и срок земного пребывания уже истёк. Прощай. Жаль мы не встретились при нашей жизни – без всякого сомнения, была б твоей. Позволь мне поцелуй вернуть.

Дуновение, чуть ощутимое, сродни дыханию, коснулось губ. Ева растаяла во мне.

Венок остался на челе.

Меня искали.

Наивно было полагать, что эти люди так меня оставят – нет, они своей выгоды из лап не выпускают и ради неё пойдут на что угодно.

Их было четверо, поднявшихся тропой от обрывистого берега. Четыре молодых плечистых человека. Если бы не пистолеты в руках, то вполне доброжелательного вида – им сачки для бабочек больше подошли. В шортах, теннисках, кроссовках и со шпалерами наизготовку – каково?

Втягивая в плечи бестолковки, пружиня шаг, на полусогнутых подкрались к входу в грот и требуют:

– А ну-ка, выходи!

В ответ ни звука. Да некому было звучать – мы в прозрачном обличии расположились на самом темечке горы, как раз над головами этих недоумков. Саиду мысленно приказал молчать, лежать и наблюдать, никак не реагируя. Маркиза калачиком свернулась на моих коленях и рада была ласкам – наскучалась за дни разлуки.

Помявшись, пошептавшись, гоп-команда осторожненько втянулась в грот. На Божий свет спустя несколько минут явились весьма уверенные люди.

– Сгинул, гад.

– Шмотьё лежит, а сам не появлялся.

– Звоним шефу.

– Алло, Иваныч! Его здесь нет – так, барахлишко старое. Да, и, похоже, не было. Что? Понял. А сколько?

Схлопнув сотик-раскладушку, звонивший окинул взглядом гоп-команду:

– Приказано в засаде ждать, пока не словим.

– Вот это да – вот так без подготовки: да это не засада будет, а досада – нас нынче вечером тут комарьё сожрёт. Да и с хавчиком в пещерке напряжёнка.

После непродолжительного совещания двое ушли по тропке вниз, а двое остались – оголив животы, разлеглись на солнцепёке, прикрыв лица бейсболками.

Я загрустил.

Что предпринять? Почистить им мозги – придут другие. Вернуться в город да Грицая вразумить, чтобы охоту раз и навсегда отбить, за мной гоняться? Немного ль чести для бессовестного казнокрада? А что тогда? Найти осиный рой и на пупки насыпать сторожам? Ну, это уж совсем мальчишество. Напрашивался вывод – покинуть грот. Не дать им и намёка на моё присутствие здесь или вообще на этом свете. Пусть думают, что растворился в ванной помпрокурора, распался на молекулы, исчез навеки. И, может, успокоятся, в конце концов.

Жаль, конечно, покидать жильё, где был и счастлив, и свободен, где то ли в грёзах, то ли наяву достиг границы мироздания, и думал, что ещё найду великих тайн немало откровений. Одно лишь утешало – уйдут поимщики, и я вернусь. Мне надо время переждать. Чуть-чуть.

Приняв решение, поднялся. Саиду скомандовал – вперёд! Маркизу поднял на руки. И мы спустились на пологий склон, в царство сосновых исполинов.

Я вам скажу, блуждать невидимым не то же самое, что быть доступным любому взору. Никто от нас не прячется – лес полон жизни.

Вот белка спёрла у ежа грибок и, удирая, ткнулась мне в лодыжку. Теперь сидит на ветке, вертит головой и ничего понять не может. Лишь руку протянуть – она в ладони.

Огромный и прогнивший ствол упавшей некогда сосны весь испещрён ходами. Бурундучки мелькают тут и там, играют, лисят нерасторопных дразнят – где им таких пронырливых поймать. Чёрный ужик шнурком мелькнул из-под стопы и отвлёк внимание. Только боковым успел заметить зрением рыжую молнию, и вот уже лиса стремглав несёт в зубах бурундука. Жаль полосатика, но здесь закон суров – беги, дерись иль погибай. Пожил, дай жить другим. Хорошо друзьям моим теперь нет с пропитанием заботы. Однако ухо всё равно держать надо востро, чтоб самому не стать едой.

А вон чета орлиная устроилась на шпиле мачтовой сосны. Пока подруга на гнезде царь птиц сидит на ветке рядом, считает подданных и примечает, кто где устроился и как. Когда появится потомство, пригодится знать.

И мы себе жильё искали, да всяк по-своему.

Саид принюхивался к норам, оглядывался на меня – может, прогоним того, кто там засел, и вселимся?

Маркиза отнять у белочки дупло была не прочь да нарвалась на филина и со всех ног бежала прочь.

Я мог, наверное, одну из нор расширить до землянки, заставив поработать барсуков, но после каменных палат зарыться в почву червяком – бр-р-р…. – не вдохновляло.

Попробовать сложить из сухостоя хижину, как Томас Дэвидсон, охотник со Скалистых гор? Да где мне взять сноровку и умение? Его бы самого сюда.

Поставить из жердей вигвам? Но чем обшить? Берёз здесь нет. Четвероногих шкур лишить? Да захотят ли голышом ходить? Наверно, нет.

В гроте палатка осталась – Фадеича подарок. Но как стащить? Прокрасться незаметно я смогу, но вытащить…. Вот будет хохма, когда брезента свёрток сам собой в бега сорвётся под носом сторожей! Нет, отпадает вариант. Ничто им не должно даже намёка дать на моё присутствие там.

И угнетала мысль: вигвамы, хижины, палатки к месту в девственном лесу, как на фате заплатки. Мне нужен дом, дарованный самой природой.

Петляя меж огромных сосен, спускались вниз и добрели к подножию горы. Отсюда за сосновым морем видна вершина – седая плешь скалы, под которой притаился грот.

Бор за спиной остался, а впереди равнина с берёзовыми колками, перелесками ольхи, осины, а меж них цветочные поляны. Вон озерцо – по берегам жирафьи шеи тянут тополя, и ивы, словно буйволы бока, свои побеги в воду опустили. Средь белых лилий, будто нарисованных на голубом холсте воды, застыло изваяние лебедя.

Стоял на взгорке дуб. Огромный, старый, расщеплённый. Когда-то молния ударила в него и развалила на две части. Коснувшись ветвями земли, он не загнил, не захирел, а, будто новой мощи от неё набравшись, рванулся вверх и крону плотную сомкнул над раной, грозившей погубить его.

Преодолев все лабиринты из ветвей и молодых побегов, мы оказались над землёй на высоте трёх метров в центре расколотого пополам ствола. Я говорю мы – Маркиза взобралась сама, а Саида где поднимал, а где подталкивал. Впрочем, спускаться он научился сам.

Итак, мы оказались в центре дуба, где вместо сердцевины, изъеденной ветрами, солнцем и снегами, и временем, конечно, уютное – ну, назовём гнездо – с зелёным потолком над головами, а под ногами ковёр из ссохшейся листвы. Фантазии не хватит придумать лучшее жильё – чтобы вот так, без топора и мастерка, природа сотворила.

А искупавшись в озерце средь белоснежных лилий и в царственном соседстве лебедей, вновь очутился наверху блаженства – прекрасен дом и все удобства под рукой.

Решил, гнездо на дубе будет дачей – тут летом истинная благодать. Вот вырастет пернатое потомство, станет на крыло, отправится на юг – тогда и я вернусь в свой старый грот на ложе зиму коротать. К тому-то времени, надеюсь, враги оттуда уберутся и про меня забудут.

Той же ночью старый дуб продемонстрировал, сколь прочное построил нам жильё. Нагрянула гроза – дождь, ветер, град и гром. И молнии блистали. Исполин скрипел, стонал, вздыхал и охал, но обитель нашу отстоял – ни капли не упало к нам в гнездо.

Что есть уют? Ну, кому-то это с телевизором диван, жена на кухне. А по мне, чтобы вот так – разгул стихии в двух шагах, а мы с друзьями в безопасности. Несравнимое ни с чем блаженство. Как впрыск адреналина.

Откуда это у меня? Наверное, с той самой мрачной ночи землетрясения на Белухе, когда погибла мама. Что скрывать, тогда действительно я испытал животный страх перед стихией. И с тех пор…. Дождь ли, град ли, гром иль ветер радуют мне душу, когда меж нами существует хотя бы тоненькая, но стена.

Наутро обежав трусцою озеро, искупавшись, присел у муравейника понаблюдать за суетой его строителей, задавшись целью разгадать, что правит этим коллективом – разум иль инстинкт? А нет ли в них присутствия души?

Зачем? Точно не скажу. Но мысль была, погибшей Евой зароненная, что всё от Бога. Стало быть….

Гром прогремел издалека, чуть дрогнула земля. Я оглянулся. Там где лысая макушка венчала гору, поднимался дым. И не было её, макушки – только зубчатая кромка леса и дым.

Не может быть! Неужто варвары решились лишить меня жилья?

– Маркиза, к дубу! Ждать меня! – был дан приказ. – Саид, за мной!

И мы помчались к подножию горы, туда, где начинался непролазный бор.

Невидимый не значит бестелесный. Преодолевая заросли подлеска, в кровь исцарапался. А к ночи, выбившись из сил, остановил свой бег. Решил взлететь.

– Саид, найдёшь дорогу сам, туда, наверх?

Потом пришла вдруг успокаивающая мысль – к чему спешить, ведь что бы ни произошло, мне-то не исправить. И не решился пса оставить.

Бег сменил на шаг и путь продолжил. К концу второго дня достиг вершины.

Грота нет. Развалины. Дымит трава. Осела пыль. Должно быть, подложили динамит. Зачем? Месть за несбывшиеся планы? А мне что предпринять? Найти врагов и наказать? Нет, на подобный шаг я не способен. Мне стоило бы это всё предвидеть, остаться и защитить жильё. А теперь….

Сел на груду бесформенных камней, поднял один, отбросил, потом другой…. Как будто что-то дорогое, родное здесь погребено.

Вот, Ева, полюбуйся-ка с небес на житьё наше земное и бытьё.

В гроте был крест, монахами выдолбленный на стене. Найти хотя фрагмент его – я б сохранил, как память о святом жилье. Но нашёл….

Клок шерсти под камнями. Кого-то придавило здесь – наверно, крысу? Да это выдра! Нет, чулок её – шкурка, содранная без надреза. И даже не чулок – мешок с…. Я развязал шнурок. Мешок набитый драгоценными камнями. Это монаший клад, тот самый, что искал Фадеич. Мне больше повезло, но каковой ценою!

Как завороженый, вновь и вновь руку опускал в мешок, и пропускал меж пальцев самоцветы. Их тут так много, что даже всем названия не знаю. И стоимость конечно не определю. Вот маму бы сюда, или Фадеича.

Восторг удачливого кладоискателя сменился грустью человека, взвалившего бесценный, но ненужный груз. Клад следует нести владельцам – половину Скоробогатову, как тот просил, а остальное в монастырь. Пусть украшают самоцветами иконы, иль продают и делают ремонт. То их заботы. А мне печаль – где одежонку справить, чтоб можно было лес оставить и в город показаться.

Погрустив, простился с пепелищем грота. Спустился к дубу за Маркизой. Втроём отправились в поход – искать, где ныне обитает заслуженный геолог и минералов полиглот.

Ноша с сокровищами то на плече, а то подмышкой у меня. Смотреть со стороны – чудес чудесней не бывает – по воздуху мешок плывёт. На нём, вцепившись в шкуру, восседает пёстрый кот. (Для рифмы сказано – конечно же, Маркиза). И пёс хвостом виляет впереди. Им дела нет, быть видимым иль невидимым. А мне-то каково – шататься по дорогам голышом?

Иметь в руках сокровища на миллионы и красть портки с рубахою с плетня – вот это нонсенс! Вот это, я скажу вам, ерунда. Но что поделаешь, коль ничего умнее в тот миг и в голову мне не пришло. Подкравшись, умыкнув и облачившись, стал снова отражать лучи, явив лик свету весьма одухотворённый, с панданой на челе (из лоскута всё там же уворованной простынки).

Дальше, проще. Адрес знал, определился с направлением и побрёл обочиной вперёд. Вот город, где живёт Фадей Фадеич, вот улица, вот дом и двор.

– Скоробогатов?

– Алексей Владимирович! Как снег на голову! А я, признаться, рад!

Столик под тополем, две скамьи, три шахматных доски. Пенсионеры.

– Сеанс одновременной игры. Сейчас закончу. Обожди!

Отошёл в сторонку – нам не нужны свидетели при разговоре. Забрался в теремок пустой от детворы. Следом Фадеич.

– Всех разгромил?

– Ну и мозги ты, Алексей, мне подарил – я в чемпионах города.

– Не наговаривай – мозги твои, лишь пользы стало больше от извилин.

– Чего сюда забрался, как лешак? Пойдём ко мне – сноха нам замечательный заварит чай, как любишь ты, с душицей.

– Есть разговор. Сюда смотри.

Я размотал котомку грязной простыни, шнур развязал мешка и сунул руку внутрь. Самоцветы на ладони, будто леденцы.

– Что скажешь?

– Смотри-ка! Ты всё-таки нашёл монаший клад.

– И как условились – добычу пополам.

Искатель заповедных кладовых молчал, в задумчивости перебирая минералы, рассматривая их на свет.

– Как будем клад делить – по штукам иль по весу? Ты знаешь стоимость камней?

Фадей вздохнул, положил осторожно в мою ладонь:

– Это сапфир, смотри какой искристый. С полсотни тысяч камушек такой. А огранить, да в золото оправить – цены не будет.

– Вот ты и Ротшильд, Фадей Фадеич. Впрочем, нет – твоя фамилия гораздо благозвучней.

– А как же – ювелирный дом "Скоробогатов Ф. и сын". Звучит?

– А то.

– А мне что-то не то. Что будешь делать со своею долей?

– Как что? В монастырь снесу – ведь их монахи собирали, а мне без надобности.

– Вот и мне, – Фадеич мои пальцы завернул, чтоб камни скрыть в ладони. – Без надобности. Неси всё в монастырь – пусть помянут в молитвах русского геолога Скоробогатова.

– За здравие…

– Да-да, за здравие – не за упокой же.

Я сунул камушки в мешок и затянул шнурок.

– Что так?

– А я подумал, на фига – на фига козе баян, когда козёл и сыт, и пьян.

– Переведи.

– Всё нынче хорошо – куда же лучше? Сын уважает, внуки любят, сноха не гонит за порог. А с этим…? Как бы ни переборщить. Всё закрыта тема – забирай и душу не трави. Сейчас поднимемся в квартиру, попьём чайку. С семьёю познакомлю.

– Ты прости, я не могу знакомиться с людьми. Открылся дар, какой не ожидал – целителя. Все хвори вижу в человеке, и исцелять могу, но в результате алчность бужу и неприятности себе. Наш грот взорвали.

– Как?!

– Меня искали. Отчаявшись – взорвали. Среди обломков и нашёл монаший клад. Ну, будь здоров.

– Нет, погоди. Тебя я всё же угощу – сиди и жди.

Фадей вернулся с термосом, а в нём душистый чай. Мы вспомнили лесной наш прошлогодний рай.

– Куда же ты теперь?

– Хочу в святой обители остаться – решить одну проблему для себя. Скажи, ты верующий?

– Ну, как прижмёт, крещусь. И был крещён. Но жизнь советская потом нас отучила в монастыри ходить.

– Так значит, Бога нет?

– Ты знаешь, нет уверенности, что есть.

– И у меня. И не могу ужиться с неопределённостью.

– Мне больше повезло. Но раз уж загорелся и дознаешься, расскажешь мне – я мигом крестик нацеплю и внуков в храм ходить заставлю.

– Монахи говорят, Бог должен быть у каждого в душе. А мне он нужен наяву – вот как тебя сейчас, я зреть его хочу.

– Если он есть.

Опорожнив от чая термос, мы расстались.

Пять глав я насчитал. Одна, конечно, в центре с большим крестом и маленькие по бокам – их маковками называют. Сусальным золотом сверкают.

Церковь сложена из кирпича с узорчатыми нишами – в них образы святых. А колокольня под изразцовой крышей. И лишь взглянул, как тут же благовест – малиновый, как говорится, перезвон.

Забор кирпичный, чугунные врата с узорами. Широкий вымощенный двор и сад за церковью. Девчушечка лет восьми большими ножницами куст подрезает. И больше ни души.

Прокашлявшись, представился:

– Я дед Алексей. А как тебя зовут, дитя? И кто тут есть в поповском звании?

Малышка даже и не оглянулась. Косички скачут по спине, звон ножниц, локотки в работе – до старца ли праздношатающего ей?

– С собаками сюда нельзя, – по садовой тропке шёл человек в обличии церковном – чёрная ряса, борода и крест с массивной цепью на груди. Погладил девочку по голове, приобнял. Тут, оглянувшись, меня увидела она, но улыбнулась лишь Маркизе. На корточки присела, поманила, и – о чудо! – моя дикарка подошла, потёрлась о коленку, погладить позволила себя.

– У девочки прекрасная душа, – я констатировал.

– И добрая она, – поп согласился. – Жаль, глухонемая.

– Да что вы?! – сердце жалостью зашлось. – Надо лечить.

– В нашей больнице бесполезно. За кордон везти – средств нет. Остаётся уповать на Бога.

Молча кивнул, подумав про себя – и Бог услышал.

Поп руку протянул, шагнув навстречу:

– Протоиерей, настоятель церкви Преображения Господня отец Михаил, в миру Сапронов Михаил Васильевич.

Сжал крепкую ладонь, представился, добавив, странник, мол – как род занятий.

– Из чьих же ныне палестин? Сюда какими промыслами?

Я не спешил о промыслах, хотя мгновенный наш контакт рукопожатий мне многое сказал о добропорядочности Михаила. Я не спешил, сканируя его мозги.

– Земель немало повидал – бывал и в Палестине. Купался в Иордани. Россию вдоль и поперёк пересекал. А в колумбийской сельве удивительных людей встречал….

И на немой вопрос в глазах протоиерея:

– Веру ищу, святой отец. Она мне кажется жар-птицей, что манит и зовёт, но в руки не идёт.

– Во истину не там искали, – протоиерей снисходительно кивнул. – Вам надо в монастырь, в послушники – в труде, молитвах, чтении церковных книг однажды откровенье явится.

Я покривился удручённо:

– Увы, как говорится, горе от ума. Окончил университет и знаю всё об эволюции Земли. Но только мне наука объяснить не может тот факт, что разговаривал однажды с душой недавно умершего человека. Может, вы?

– Так-так, вот это интересно! – настоятель легонечко похлопал по моему предплечью. – Идёмте-ка в беседку, там за чайком мне всё поведаете откровенно.

Протоиерей, присев, взял девочку за плечики:

– Фенечка, беги к тётке Глафире, скажи, чтоб вскипятила самовар и нам в беседочке накрыла. Всё поняла?

Малышка покивала.

Поп, поцеловав, перекрестил её чело:

– Умничка, беги.

Михаил, глядя ей вслед:

– Убогая сиротка, с тёткой живёт, а тётка пьёт. Сюда приходят помолиться и мне помочь.

– Не учится?

– Да где ей.

В беседке на столе фаянсовое блюдо – в нём пирамидой яблоки.

– Угощайтесь.

– Райские плоды?

Мы присели на скамью.

– Поведайте историю свою.

Я рассказал о встрече с Евой.

Пришла Глафира с самоваром – высокая, худая женщина с измученным лицом. Следом Фенечка несла чашки на подносе, вазочки со сладостями и печеньем. Отец Михаил, погладив её по голове, угостил конфетой.

Макая в мёд печенье, мы пили чай. Протоиерей молчал. Он словно проглотил язык, услышав мой рассказ о потонувшей деве. На самом деле – я заглянул ему под шевелюру – он совершал мыслительный процесс, пытаясь разгадать, кто перед ним – блаженный или шарлатан. Ну, пусть себе – мешать не буду.

Отставив чашку, поманил Маркизу.

– Собака как воспитана у вас, – ожил протоиерей, – лежит себе тихонько у порога, и никаких гвоздей.

– Хороший пёс и настоящий друг – в пути ко мне прибился.

– Их покормить Глафире я скажу.

– Не стоит суеты – поверьте, не голодны.

И снова пауза надолго.

Глядя на мои ладони, ласкавшие Маркизу, протоиерей спросил:

– И больше вам общаться не доводилось с душой, покинувшей останки человека?

– С той встречи – нет. Да и желанья нету.

Поп покивал ответу.

– Мне завтра отпеванье предстоит, в одиннадцать часов. Вы можете принять участие, и если что увидите, потом расскажите. Согласны?

Я согласился.

– До завтра есть, где ночку перемочь?

И на моё пожатие плечами:

– Так оставайтесь здесь – погода нынче благодать. В углу двора сторожка есть – там сторож обитает. Вот я ему скажу, чтоб вам сюда принёс постель.

Ушёл протоиерей, а после заката солнца явился сторож Степан Василич, принёс подушку ватную и байковое одеяло.

Присел на порог беседки, Саиду холку потрепал:

– Хороший пёс, мне бы такого.

– Вы не поверите – чуть больше года минуло с тех пор, как эту псину утопить хотели хозяева.

Сторож сунул сигаретку в рот и прикурил.

– Жестоки люди. А почему?

И сам ответил:

– От страха. Боятся смерти, голода и нищеты. Кабы у всех достаток был, тогда и рай бы наступил.

На моё молчание:

– А вы ложитесь – я всю ночь могу болтать.

Лёг, как было велено, укутавшись в одеяло, под голову подушку. А потом сказал:

– Достаток – относительная вещь. Люди в погоне за золотым тельцом готовы жертвовать друзьями, близкими, здоровьем, самой жизнью. И лишь на смертном одре вдруг понимают, что ничего в итоге не достигли. Огромный в банке счёт? На кой он ляд, коли наследники ждут, не дождутся, когда концы отдашь. Бюст бронзовый при жизни поставили в родном селе? Жди – переплавят. Потом немало найдётся в чужом дерьме охотников поковыряться – не рад будешь и славе. Такая человеческая суть – где слава, там и зависть. А те, кто на вершине власти, несчастнее других – им надо позабыть про дружбу и любовь, им даже родственники врут.

Церковный сторож покивал:

– Когда в кармане шиш, легко себя счастливым мнишь. Спокойной ночи.

И удалился в темноту.

В час, когда ночь к утру переломилась, и звёзды задрожали, устав висеть на чёрном небосклоне, в саду церковном соловей запел – защёлкал, засвистал и трелями залился. Я не спал. Я слушал. Решил, что остаюсь при Божьем храме, исполнить миссию свою – Его увидеть. Пока не знаю, как сиё произойдёт, но если зреть могу людские души, то почему бы нет и их Творца?

Мрак таял, меркли звёзды, рассвет окрасил горизонт. Проснулась иволга, потом скворцы, с лучами солнца сад ожил – запел, по ветвям запрыгал, запорхал.

Лежал в беседке, слушал благовест и восторгался замыслам своим. Какая тема удивительная предстоит – Создателя увидеть! Настоящего. Что так и будет, в том ничуть не сомневался, хотя как взяться за неё ещё не знал.

Потом пришёл Степан Василич, забрал постель, а мне сказал:

– Вас батюшка к себе просили. Умыться не желаете?

И проводил к колодцу.

Холодною водой взбодрившись, потопал к церкви. Но отпевание было во дворе. Гроб с телом умершей стоял на табуретах. Рядком скорбели родственники. Народ толпился до ворот. Протоиерей, покачивая кадилом, читал молитву. Все при делах.

Замерев в сторонке, присутствующих окинул взором – где мне усопшей душу увидать? В толпе? Да вряд ли. На заборе? Он пуст. Быть может, в теле? Но сколь, ни вглядывался в профиль восковой с синими кругами под глазами, ничто не говорило – там есть душа.

Закончил Михаил. Засуетились ритуальщики. Народ к вратам качнулся. И тут я увидал старуху в чёрном одеянии. На корточках она сидела чуть поодаль, у храмовой стены. Так необычно.

– Вам плохо? – я спросил.

– Да мне плохо. Мне очень больно.

– Где болит?

Старуха поднялась и распрямилась. В ней отпеваемую я признал.

– Так вы душа?! Что вас гнетёт? Чистилища боитесь? Страшного суда?

– Не за свою судьбу сердечко ноет, – она махнула вслед уходящей со двора толпе. – Там деточки мои, сынок и дочка.

– Они скорбят. Вам что печалиться о них?

– Сглупила я, подписав дом в дарственную на обоих. Сначала думала, по справедливости, чтоб не было ругни. А нынче поняла, что выгонит младшенького старшая, ведь он блаженный, а та на деньги шибко падкая – продаст жильё и пустит по миру его. Ведь он со мною жил – теперь как перст один. Ты не поможешь, милый человек?

– Так чем же?

– Присмотри за ним.

– Успокойтесь и отправляйтесь по своим делам. Дом не панацея – был в бочке счастлив Диоген. А если разбегутся ваши дети – так знать судьба.

– О горе тяжкое! – ссутулив плечи, старуха в стену кирпичную вошла.

Вслед за мной пришёл в беседку и отец святой. На столик свёрток положил:

– Угощайтесь. На завтрак матушка блинов вам испекла – здесь с творогом, а вот с печёнкой. Какие любите? В бутыли молоко. Вкушайте.

– Спасибо, – и чтоб не огорчить хозяина, за трапезу взялся.

Настоятель выждал паузу:

– Была ли умершей душа?

– Была, – прихлёбывая молоко, сказал. – Мы говорили. Она в печали – боится, что потомки не поделят отчий дом.

– Так и сказала? – был протоиерея недоверчив тон.

Пожал плечами – хотите, верьте, мол, хотите нет.

Зачем же верить – мы проверим, подумал Михаил, а я услышал.

Смотрю, засобирался он идти. Ну, время промыслы поведать.

– Вы слышали легенду Таганая? – достал котомку. – Отшельники из поколенья в поколенье в пещере жили – молились Богу и постились, а после бурь сокровища искали под вывороченными корнями. И находили.

Развернул котомку, достал мешок, а из мешка на стол струя самоцветов потекла.

– Вот их богатства. Они Творцу принадлежат по праву, и церкви ими распоряжаться. Примите, батюшка.

Все чувства отразились на лице протоиерея – восторг и удивление, растерянность, испуг. Он попятился:

– Нет, я не вправе. Если хотите, в епархию их отвезу. Или вы сами.

– Хоть к патриарху, но только вы. А мне награда за труды ваше разрешение остаться при Божьем храме.

Протоиерей с трудом пришёл в себя.

– Да-да, вольны остаться. Когда я из епархии вернусь, мы с вами о довольствии поговорим. А сейчас….

Когда окрестности тускнели, размывались, и город зажигал свои огни, "Рено" протоиерея к вратам церковным подкатил и посигналил.

– Не спать, а бдеть! – приветствовал отец Михаил сторожа Степан Василича и отослал, – не семени за мной, к беседке я дорогу знаю.

Вошёл в моё пристанище и хлопнул донышком на стол бутылку дорогого коньяка.

– Не спать, вставать и праздновать со мною.