Текст книги "Семь дней Создателя"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 45 страниц)

Билли на зависть – штурм атаки мозговой.

– Тебе, Звезданутый, вообще не стоит там светиться – обойди улицей другой.

– Да пусть сидит, – Кащеевна вступилась. – А мы туда и обратно.

– Годится, – согласился Уч-Кудук и дал команду. – Первый пошёл.

И пошёл первым. В ремках бомжа, походкой франта. Артист!

Вернулся с деловым настроем:

– Кучковаться не будем – все по рабочим местам. Вечером обсудим.

И в город подался.

Следом остальные мужики, прошвырнувшись по Сиреневой.

– Посиди, – Надюха мне, – я шилом.

Ушла на разведку. Когда вернулась:

– Ништяк ты себе дом отгрохал.

– Приобрёл, – поправил я.

– А где ж молодка?

– Не знаю. Деньжат добудем – разыщу.

– С таким-то хренделем ты и ей не нужен будешь.

Я промолчал.

– Куда идём? – спросил, когда покинули посёлок.

– К церкви. Посидишь там, у ворот чуток, глядишь и накидают.

Мне не хотелось попрошайничать.

– Может, я на базу, самоходом?

Голос Кащеевны построжал:

– Э, брось свои буржуйские замашки – все должны пищу добывать.

– Да я разве отказываюсь – нищенствовать противно.

– А на что ещё годишься? Молчи уж, Ванька-встанька – отпущу и упадёшь.

Притащила меня к церкви.

– Садись.

Сдёрнула пандану на низ лица.

– Кепочки не хватает – во что ты мелочь будешь собирать?

Отыскала картонную коробку, поставила у моих скрещенных по-турецки ног, бросила два медяка.

– Для почину. Ну, я пошла.

Отошла, вернулась.

– Тебе алмаз в дыру бы вставить – ну, вылитый Будда, индейский бог.

И тут меня пронзила мысль одна.

– Подожди, Надежда, что нам гроши собирать – сработаем по-крупному. Найди какую-нибудь брошку, пуговицу, стекляшку, чтоб по размеру подошла. Я буду брамина изображать, целителя из Индии.

Кащеевна влёт поймала мысль, хихикнула:

– Врать ты горазд – а мне б накостыляли.

Вернулась через час с голубым стеклянным глазом от Масяни – полутораметровой куклы, рекламирующей бытовую химию у входа в магазин – и тюбиком клея "момент".

– Это зачем?

– Пальцем собираешься держать?

Помазав клеем око лупоглазой зазывалы, Кащеевна вставила его во вмятину моего лба. Отошла на шаг, склонила голову.

– Тебе идёт.

– Надолго присобачила?

– Он отвалится, когда кожа отомрёт.

Взяла меня за руку.

– Здесь бармины не гадают.

Мы прошли вглубь церковного двора, оккупировали пустующую беседку. Кащеевна подвязала мне пандану и распустила закатанные рукава.

Осмотрев критически:

– Какой же ты бармин? Если б не седая грива, вылитый цыган из табора.

И утопала, скрипя песком посыпанной дорожки.

Не похож – много ты понимаешь в целителях индийских – браминах.

Попытался настроиться на предстоящий спектакль. Но в беседке, увитой плющом, было прохладно. А снаружи плавился день, журчал фонтанчик, и в кустах малиновка ссорилась с супругом, не желавшим высиживать потомство.

Слипались веки, я подумал, не прилечь ли на скамейку. Мне нужен сон. Пару часиков живительного сна, и головокружение отступит, улетучится и тошнота.

Прилечь так и не решился, но откинулся на решётку и смежил веки.

Шаркающие шаги, голос Кащеевны:

– Проходите, бабушка, – бармин вас ждёт.

Старушка маленькая, опрятненькая, со скромною улыбкой и добрыми глазами – одуванчик Божий. Грех врать такой.

– Садитесь, – указал напротив место ей. – Как вас зовут?

– Антонина Васильевна, – голосочек у старушки почти детский.

– Положите на стол руки, Антонина Васильевна, ладонями вверх. Глаза закройте.

Обратил пандану в паранджу, потёр ладони – ну-с, приступим. Накрыл её ладони своими, закрыл глаза.

Надо что-то врать. Всевышний, вразуми!

Будто в ответ на обращение моё где-то чуть выше переносицы в черноте закрытых глаз затеплился огонёк. Какие-то линии замельтешили световые, круги, изгибаясь в эллипсы, завращались – светлое пятнышко растёт, растёт, вытесняя черноту. Круги, и линии, и эллипсы вдруг упорядочились в узнаваемую картину. Это….

– Кровеносная система у вас в порядке, и кровь хорошая, и сердце работает без перебоев. Долго жить будете, Антонина Васильевна.

Картинка поменялась.

– Лёгкие чисты. Кишечник, желудок – всё у вас в норме. Не износились, ваши органы. Зачем ко мне пришли?

– Сыночек у меня в тюрьме сидит. Пришла спросить, дождусь ли. Вернётся он после отсидки или опять с дружками завихрится?

Вот чёртова макумба – чего там наплела? Ведь русским языком сказал – целитель я, брамин из Индии.

– Я вас, Антонина Васильевна, внутренней энергией сейчас заряжу, чтобы сына дождались. И письма ему шлите бодрые – объясните: жить можно и судимому, главное знать для чего.

– Руки у него золотые, – лопотала старушка. – За что не возьмётся, всё сделает. Ой! Чтой-то ваши руки стали горячими….

Получилось! Я ведь только подумал о внутренней энергетике – не плохо бы…. Стало быть, действительно могу целить людей. Ай да "подставка для чернильницы"!

Вернул на лоб пандану.

– Глаза откройте.

Старушка засуетилась, достала в узелок завязанный платочек.

– Чего я вам должна?

– Ничего. Копите деньги на посылку сыну.

– Я заново как будто родилась, такая бодрость, – развязала узелок, из комка купюр, серебра и меди извлекла смятую десятку, с мольбой взглянула. – Хватит?

– Хватит, – я пожал ей пальцы. – Спасибо.

Антонина Васильевна ушла. Кащеевна пришла, кивнула на мятую десятку.

– И всего-то?

– А ты ищи клиентов побогаче.

Следующая пациентка по всем приметам при деньгах была. Упитанная и жаловалась на полноту.

– Уже не знаю, какому идолу молиться – все диеты испробовала, целое состояние извела. Вы посоветуете что?

– Я вас изящной сделаю, сколько заплатите?

Толстушка поджала губы:

– А вы, сударь, не шарлатан?

– Вы кем работаете?

– Работала бухгалтером, сейчас у меня своя торговых точек сеть.

– С компьютером, стало быть, знакомы. Наш мозг тот же компьютер, и если с нами что-то происходит, то первопричина в нём – где-то, что-то глючит. Сейчас я вас перепрограммирую, и вы будете хотеть, и потреблять пищу ровно в таком объёме, который требуется для поддержания изящной формы. Сколько заплатите?

– Вы программируйте, я решу.

– Положите руки на стол ладонями вверх, глаза закройте.

Опустил пандану на низ лица, накрыл её ладони своими.

Вот она, святая святых – хранилище человеческого мозга. Вот и он, самый наисложнейший в мире компьютер. Какая тут ячейка вас, мадам, заставляет обжираться? Нет, так, пожалуй не найти – метод тыка не проходит. Нужна система. Вот тебе пончики в меду, балычок осетровый – что ты, лапушка, больше любишь? Ага, вижу активность в связке нейронов. Ну-ка, ну-ка…. Ну, зачем же напрягаться? Добрый доктор Айболит никому не навредит….

Неспешное ковыряние в клетках чужого мозга было кошмарным образом прервано церковным перезвоном. Пациентка моя прянула в сторону.

– У вас, у вас…. – она пятилась и указывала перстом на мой лоб, – там светится.

– Это глаз Шивы. – Я прикрыл его панданой. – Сядьте и успокойтесь – сеанс ещё не завершён.

– Не надо больше ничего, – она извлекла из ридикюля и бросила на стол банковский билет достоинством в тысячу рублей. – Спасибо.

И ретировалась.

Светится…. хм. Почесал масянин глаз сквозь материю. Этого ещё не хватало – чтобы организм срастался с инородным телом. Мало мне лишней дырки в черепе….

Явилась Кащеевна, цапнула купюру со стола.

– Да ты сущий клад, буржуй! И бить не будут?

– Не будут. Хватит на сегодня?

– С лихвой.

– Я не о деньгах. Может, на базу пойдём?

– Пойдём, только загрузимся.

И загрузились – шесть пакетов со всякой снедью.

– Не понесу, – заартачился. – Меня и так швыряет.

– Миленький, два пакета с хлебушком, – уговаривала Кащеевна. – Тебе же падать мягче будет.

– Зачем столько водки набрала?

– Разве это много – на полдраки не хватит.

– Вы ещё и дерётесь?

И подрались….

Сначала сидели, ели и пили, потом только пили. Я всё пытал, когда же главную обсудим тему? Не мельтеши, успокаивали, на трезвую голову плохо думается. На пьяную, оказалось, не о том. Сели в карты играть на ту мелочь, что днём раздобыли в городе. Заспорили. Звонарь вдруг Упыря схватил за каштановые космы и другой лапищей – бац! бац! – по морде. А потом оттолкнул прочь, и Ванька угодил задницей в костёр. Некоторое время дёргал конечностями, пытаясь подняться, а потом как взревел, как вскочил и бросился на Фильку. По дороге зацепил трактирщика, и покатились с ним кубарем. А штаны на заднице уж дымом занялись. Уч-Кудук хотел было залить, да получил такого пинка в пах, что плеснул воду на дерущихся и принялся охаживать их котелком. Вскоре равнодушных не осталось вовсе. Притопала Кащеевна, отходившая по нужде, полюбовалась на клубок запутавшихся тел и навалилась сверху.

Вопли послышались:

– Ай, падла, не кусайся!

Я прочь побрёл. Мне надо было отоспаться.

Наверное, привыкать стал к запаху падали и нечистот. Проснулся ранним утром бодрый, полный сил – лёгкие с упоением пили воздух и готовы были разорвать грудную клетку. Вчерашних хворей след простыл. Надолго ли?

Захотелось, сильно-сильно захотелось пробежаться на зоре. Босым, ещё лучше голым до оврага и ручья. Искупаться, вымазаться в глине и носиться голубым осотом, чтобы роса с бутонов омыла тело.

Выглянул в окно – занимался ясный день, а внизу туман крыл землю. Скинул одежду.

И-эх! Где мои семнадцать лет?

По-ковбойски – опёршись рукой о кирпичную кладку – сиганул в проём оконный. Уже в полёте, опомнившись, догнал командою "держать!" – и плавно опустился на лопуховый лист.

Я могу летать! И я летел над землёю семимильными шагами – мог бы и овраг перемахнуть.

Вода в ручье была холодной ровно настолько, чтоб освежить. Тело взбодрилось, стряхнув остатки сна. Голова ясная и никаких симптомов вчерашних каруселей. Кажется, слух прорезался и зрение улучшилось. Может, и вмятина затянется?

Потрогал Масянин глаз – ты ещё здесь? Крепко сидит – видать, надолго.

Будущие мои подельщики тоже поднялись – сгрудились у костра, отдавая дань похмелью и утренней прохладе. Заваривали чефир в котелке и переругивались, выясняя зачинщиков вчерашней потасовки.

У Ваньки Упыря от огня пострадали не только штаны, но и задница. Теперь он лежал на животе и матерился, постанывая.

– Что твои слюни? Мази надо…. Чеши в город, принеси флакон Вишневского – говорят, что помогает.

Кащеевна плевала ему на голые ягодицы, а потом вылизывала языком, в перерывах убеждая:

– Заживёт, как на собаке – первый что ли раз.

– Ты как, буржуй? – меня заметил Уч-Кудук.

– Нормально, – присел я к Упырю. – Больно? Ладони вытяни и поверни.

– Чё те надо? – окрысился погорелец.

– Боль сниму, а может, и подлечить удастся.

– Не артачься, Ваня, – Кащеевна вмешалась. – А то, как пну….

– Закрой глаза, – сказал я Упырю и сам закрыл.

Вот он, Центральный Упырёвский Компьютер….

Господи! Сколько здесь хлама! Просто органически чувствую – клетки мозга пропиты ядом недоверия, ненависти и презрения. И трусость тут, и подлость, и жестокость.

Чистить основательно тебя, приятель, надо.

Подобрался к чувствительным нейронам – а ну-ка хватит, успокойтесь.

– Зашибись, – млеет Упырь. – Кончай, буржуй, как бы хуже не стало.

– Заткнись!

Программирование на скорейшее заживление пострадавших тканей беспардонно прервала Кащеевна. Подкравшись сзади, она сдёрнула пандану.

– Смотрите! Видите? Он светится.

Бичи вытянули лица на светящийся в полумраке цеха Масянин глаз.

– Как тебе это удаётся? – удивился Уч-Кудук. – Может ты и впрямь ненашенский?

– Легко, – сунул руку в костёр, выдержал паузу, вынул, вытер, показал – ожога нет.

– Да ты супермен, – присвистнул Макс.

– Вот если б хрендель у тебя работал так, – посетовала Кащеевна, – суперменски.

– Что-то здесь не вяжется, – покачал лысой плоской головой Свиное Ухо. – С такими способностями…. Скажи, что в дому прячешь? Зачем нас на разбой толкаешь?

И я сказал:

– Аппарат там, прибор связи с моей планетой. Если добудем, каждого сделаю счастливым. Обещаю.

– Как он выглядит, твой аппарат?

– Вместе пойдём – я не ошибусь.

– Ну, вот что, – Уч-Кудук прокашлялся. – Обстоятельства меняют диспозицию. Снова пойдём на разведку. Прибор счастья это не дрёбанные баксы – ошибки быть не должно. Понаблюдаем за усадьбою с задов – что да как. Как хозяев обмануть, как собаку извести.

– Я знаю как, – заявил Афганец. – Вечером и покажу.

В разведгруппу Уч-Кудук взял трактирщика и Филю Звонаря. Меня пытался к делу приструнить:

– Ты бы, пока в дозоре мы, сходил с Надькой в церкву – глядишь, опять чего сварганили на вечер.

– Нет, нет и нет – никаких пьянок, пока дела не сделаем. Добудем прибор счастья, каждый день будете хмельными и с похмелья не болеть. Да и мне надо отлежаться – не дай Бог, голову скрутит в неподходящий момент.

Последний аргумент бичи убедительным сочли.

Трое разведчиков в город ушли, Афганец на свалку, Кащеевна на трассу – собирать дары автострады.

– Иван, – я подкинул в костёр и прилёг, – почему тебя прозвали Упырём?

– Это ещё в детском дому. Мы пацанами, как на ночь ложились, страшилки всякие брехали – про упырей и вурдалаков – кто что знал, или придумать мог. А я рассказывать не умел, и надо мною смеялись. Зря, говорю, ржёте, я и есть упырь всамоделишний – пока спите, кровь из вас сосу. Вон Тёмка какой бледный – скоро всю до капельки из него выпью. Артём рядом спал со мною. Все ребята засмеялись, и он тоже. Ах, так, думаю, ну погодите – я вам устрою. Проснулся ночью, когда все спали, проткнул булавкой Тёмке палец на ноге и всю кровушку выпил, до капельки.

– Врёшь.

– Вру, конечно, но пристрастился. Стал по ночам ребятам ноги протыкать и из ранки кровь сосать. Потом поймали – воспитатели грозились в психушку сдать, а ребята били. Не помогло – стал упырём по жизни.

– И здесь пьёшь?

– А то.

– Догадываюсь у кого.

– Да в ней дурной крови больше половины. Да ежели с неё не стравливать её, то она лопнет от давления.

– Дознаются, убьют тебя. Хочешь, излечу?

– Подумаю.

Явился Макс с куском гудрона и ржавым ведром, развёл огонь пожарче. Внёс разъяснения:

– Это будет капкан для собачьей пасти. Я на Енисее рос – у нас волков так ловят. Серые на чистый лёд неприпорошённый снежком ступить боятся, с берега рычат и зубы скалят. А мужики их палками с гудроном травят. Кто цапнет, тот и влип – зубов-то не разжать. Затаскивают сердешного на лёд и колотушкой в лоб.

– Ты и колотушку будешь делать?

– Зачем же псину изводить – лапы свяжем, будет для хозяев алиби.

Пришла Кащеевна, принесла двух ежей, погибших под колёсами автомобилей. Бросила Упырю кота:

– Почмокай, Ванечка – он ещё тёплый.

Упырь ножом вспорол пушистому живот, припал губами. Закончив сатанинский пир, ощерился кровавыми зубами.

– Кайф!

– Утрись, – мне противно стало.

Кровосос облизал губы и зубы, почмокал, вычищая дупла. Я вооружился палкой, приготовленной Максом для собачьего капкана. Упырь лежал на животе, целясь голой обгорелой задницею в потолок. Велико было желание к ней дрыном приложиться.

– Ладно, ладно, – Упырь ткнулся лицом в рукав, утёрся. – Давай без нервов.

Изладив на ротвейлера капкан, Макс уступил место у костра Кащеевне.

Вид свежуемых зверьков поверг меня в глубокое уныние.

– Пойду в темницу, здесь мне не уснуть.

Перед закатом кликнули на совет.

Бичи поели и были трезвыми.

– Значица так, – Уч-Кудук излагал результаты разведки. – Забрались с задов на сарай и весь день наблюдали. И вот к какому выводу пришли – ночью мы туда не пойдём. В конце дня, когда хозяин возвращается с работы, они семейством всем на озеро спешат. Собака только остаётся.

– Считайте, её нет, – Макс обещал.

– Тогда у нас будут три-четыре часа на поиски твоего прибора счастья.

– Если он на месте, найдётся сразу.

– Ну, хорошо, давайте решать, кто пойдёт.

– Проще сказать, кто не пойдёт, – заметил Макс. – Упырь ходить не может, Надюхе забор не перелезть.

– Остальные все согласны? – спросил Уч-Кудук.

Отказавшихся не нашлось.

Только зачем такая свора за одним единственным оптимизатором? Хотят в доме чем-то поживиться? Это я подумал, но вслух ничего не сказал, а пошёл в свою темницу набираться сил.

Потом притопал Уч-Кудук. Продемонстрировал перо:

– Видал? Вот если что не так, в бок воткну. Теперь, как на Страшном суде – зачем в дом рвёшься?

– Хорошо, скажу как на духу. Наручный серебряный браслет – лежал в правом верхнем ящике стола в крайней комнате второго этажа. Могу и не ходить – принесите, я научу им пользоваться.

– Это и есть твой прибор счастья?

– Да, но он закодирован на меня. Прежде, чем исполнять чьи-либо желания, он должен побывать вот здесь, – я указал своё запястье.

– Мудрено, – гость поверил и нож убрал.

– Почему Уч-Кудуком кличут?

– Весь Союз я пёхом исходил, а Три Колодца замечательное место, и я там был.

– Назвался бы Ходжой.

– Погонялова не выбирают.

– Как стал бичом?

– А это суть моя – ну, не могу осёдло жить. Я ведь дальнобойщиком по молодости был, прилично зарабатывал, да только с бабами мне не везло. Одна ушла – не могу, говорит, всё время ждать: я молодая, и хочу любить. Вторая…. Третью сам прогнал, застукав с соседом. Дорога спасала от сердечных проблем. КАМаз родным стал домом. Потом авария – конечности срослись, так эпилепсия привязалась. Права отняли….

После минутной паузы Уч-Кудук:

– Я и отсюда подумываю дёрнуть, к зиме поближе на юга податься.

Закинув руки за голову, я смотрел на звёзды в оконном проёме.

– Хочешь фуру, которую заправлять не надо, которая сама будет катиться по дороге, пока ты отдыхаешь?

– У вас такие есть? А права?

– От эпилепсии тебя я хоть сейчас избавлю.

– Велик соблазн, но остерегусь – шибко ты мне подозрительным кажешься. Продемонстрируешь прибор – и стану верить.

Он ушёл….

За моим домом, оказывается, росли берёзки. Птички, бабочки, цветочки и грибочки. Никогда не обращал внимания, а как славно здесь можно было гулять с Катюшей вместо тесного и душного городского парка.

К забору примыкал сарай. Прежде наверняка видел, но не обращал внимания – хозяйством ведала Наташа. Уч-Кудук взобрался на него и вёл наблюдение за усадьбой, а мы прятались в берёзняке, отлёживаясь до поры до времени.

Долгожданное: ку-ку, ку-ку….

Макс заковылял к стальной ограде:

– Гав-гав! Где ты, пёсья морда?

Вот он летит во всей красе, могучий страж усадьбы. Макс протолкнул сквозь прутья ограды палку с гудроновым набалдашником.

– Фас, подлюка!

Ротвейлер цапнул и не смог палку прокусить. Не смог и зубы вырвать из гудрона.

– А, влип, очкарик! – Уч-Кудукова голова показалась с крыши сарая.

– Прыгай скорей, вяжи его! – хрипел от напряжения Макс. – Не удержу-у…!

Уч-Кудук повис на руках, но прыгать поостерёгся:

– А он ни того, палку не перекусит?

– Вяжи, сука! – Макс от рывков ротвейлера разбил в кровь лицо о стальные прутья.

Уч-Кудук прыгнул с крыши. В этот момент пёс вырвал палку из рук десантника и закружил с ней, пытаясь вырвать клыки из цепкой хватки гудрона. Уч-Кудук крался за ним, одну руку вытянув перед собой, а вторую сунув в карман. Но не верёвку извлёк, а финку. Подгадав момент, прыгнул на собаку. Коротких два удара, и пёс затих.

Вид недвижимого, окровавленного пса повёрг меня в уныние. Нет, более того – в какое-то полуобморочное состояние. Будто не со мною это происходит, а видится со стороны или в недобром сне. Подумалось, если кровь остановить, то, возможно, ещё смогу спасти ротвейлера….

Опустился на колени перед ним.

– Идём, чего ты? – трактирщик толкнул меня в плечо. – Время дорого.

В каком-то сомнамбулическом состоянии попал в дом.

– Где кабинет твой?

Указал на лестницу. Поднялись на второй этаж, толкнули дверь. Вот он, дубовый стол.

– Здесь, – я дёрнул ящик, – закрыт.

– Сейчас, – Макс прыг, прыг на одной ноге по лестнице, держась за перила, вернулся с кухонным топориком.

– Дай, – Уч-Кудук вырвал никелированный томагавк.

Одно движение и ящик с треском распахнулся. Дальнобойщик бросил его на стол.

– Где?

Ящик пуст. Не было оптимизатора и в других хранилищах стола.

– Искать, искать, – требовал Уч-Кудук. – Весь дом вверх дном.

– Что ищем?

– Серебряный браслет.

Бичи ринулись зорить мой бывший дом.

Опустел кабинет. Я рухнул в кресло.

Нет, оптимизатора. Все труды и жертвы напрасны были. Растаяли надежды, осталась горечь разочарования. И страх. Как буду жить я в этом мире неуправляемых стихий и нравов варварских? Нет, лучше умереть.

Нищета ненавидит роскошь лютой ненавистью, готова глумиться над ней всякий удобный случай. В поисках прибора счастья бичи наткнулись на погребок с коллекцией коньяков, не преминули опробовать, и не эйфория радости закружила головы, а приступ дикой злобы овладел чувствами. Осколками полетели на пол хрусталь и зеркала. В посудные и книжные шкафы вломились стулья ножками. Коллекционная сабля была сорвана со стены и направлена против пуховых перин и подушек – крестами оголили стены ковры и гобелены. Уютный дом стонал под варварским нашествием.

– Уймись, казак! – Свиное Ухо облапил Уч-Кудука. – Смотри туда.

Над косяком двери коробочка стальная мигала красным огоньком.

– Это сигнализация, она сработала – менты на всех парах сюда несутся.

– Чёрт! – Уч-Кудук бросил саблю. – Уходить надо. Где народ? Свистать на выход всех!

– Гы-гы-гы…, – Звонарь одёрнул жалюзи.

У ворот стоял жёлтый "УАЗик" с мигалками. Оперативники прыгали с высокого забора на лужайку перед домом.

– Поздно, – всхлипнул Уч-Кудук.

– Влипли, – простонал трактирщик.

– Гвардия не сдаётся! – Макс выскочил из дома через дверь веранды и помчался к сараю.

– Стой! Стой, стрелять буду! – раздались крики.

Бах! Бах! Прозвучали два выстрела. Макс упал.

Вскоре его приволокли в дом в наручниках за спиной, бросили в общий строй повязанных бичей.

– Пришили? – полюбопытствовал старлей, командовавший группой.

– Целёхонек, – доложил оперативник. – Зонтик подломился. Одноногий, а так шпарил – не угнаться.

– Тренироваться надо, Федоненко, тогда не один преступник не уйдёт. Ясно?

– Так точно, тренироваться.

– Всё осмотрели, всех повязали?

– На втором этаже ещё один, но, похоже, жмурик.

– Хозяин?

– Скорей из шайки – грязный и заросший.

– Ваш? – старлей цапнул за вихры Звонаря, оторвал лицо от пола.

– Гы-гы-гы….

– Ты что, глухонемой?

– Гы-гы….

– Сдох, падла, – трактирщик сплюнул кровавый сгусток, а он повис на разбитой губе. – Нас втравил, а сам коньки отбросил.

– Стало быть, ваш.

– Сюда его, товарищ старший лейтенант?

– На хрен, трупаками мы ещё не занимались. Сейчас медсанбратьев вызову – если криминала нет, пусть констатируют и в морг везут.

Вскоре перед домом Љ12 на Сиреневой улице остановилась ещё одна машина с проблесковыми маячками. Две медички в белых халатиках через распахнутые ворота проследовали в дом. Под каблучками похрустывали осколки, сквозняк гонял по комнатам лебяжий пух.

– Вот, сволочи, что с домом сделали, – как бы извиняясь, развёл руками старлей.

– Вандалы, – согласилась та, что постарше. – Где?

Медичек проводили наверх.

– Ну, что? – когда спустились, спросил начальник группы. – Летальный случай?

– Сто процентов. Возможно, остановка сердца. Как говорится, вскрытие покажет. Поможете загрузить?

– Давай, ребята, в "скорую" его.

Оперативники извлекли тело из кресла, спустили вниз и загрузили в "таблетку". Минут через сорок она остановилась перед моргом. Два дюжих грузчика перенесли труп в хранилище, и поместили на пустую полку. Её номер пометили в регистрационной книге.

Яркий с утра, жаркий в полдень, к закату день скуксился, подтянулись тучи, и закрапал дождь – грибной в лесу, нудный в городе. Макар и Захар, грузчики морга, их ещё звали "двое из ларца", закончив рабочий день, домой не спешили. Не торопясь приговорили бутылочку водки, почали вторую.

– Я тебе говорю, он бомжара. – ткнул дольку луковицы в соль Макар. – Их нынче целую шайку повязали.

– А костюмчик на нём от Кардена?

– От Кардена, от Вирсачи – какая разница? Добрый костюм – отстирать, почистить – на барахолке без базара за пару штук с руками оторвут.

– Ну, ты наговоришь, – отмахнулся Захар.

– Как хочешь. Пойду один сыму, отмою, продам, а тебе хрен…, – Макар сложил фигу и сунул в нос товарищу. – Вот тебе хрен.

– Да убери ты, – Захар отмахивался от кукиша, назойливо тянувшегося к его лицу, потом схватил пустую бутылку. – Как дам щас!

– Верю. Не надо кровопролития, – Макар довольный улыбался. – Давай замахнём по маленькой, пойдём да сымем.

У товарища было иное предложение.

– Давай допьём, пойдём сымем да по домам. Один возьмёт штаны, другой пиджак – чтоб без обману.

– Да ты за кого меня держишь? Бери, стирай – всё одно выручку пополам…..

…. Лучше мне умереть. Все труды и жертвы оказались напрасными. Без оптимизатора, без Билли мне не покинуть этот мир. А жить в грязи, с таким ущербом в организме не могу – лучше умереть. Я остановил сердце….

Далее с моим оцепеневшим телом суетливые параллелики проделали уже известные манипуляции, в результате оно оказалось в морге на полке с номерком. Сердце не бьётся, кровь не пульсирует, кожа дубеет. Единственно, мысль работает.

Ну, и что вскрытие – хуже не будет, а боли я давно не ощущаю. Зато исполнится великая мечта великого поэта.

– Я хочу навеки так уснуть,

Чтоб в душе дремали жизни силы,

Чтоб дыша, вздымалась тихо грудь.

Буду лежать в гробу и сам с собой неспешную вести беседу. Без суеты мирской скорее истина откроется – откуда есть пошла энергия, родившая материю. Поэтому хотел я умереть….

Вспыхнул свет, открылась дверь. Двое из ларца, придерживаясь за перила, спустились вниз, пошли рядами полок.

– Ты номер помнишь?

– Нет. Я полку помню. Вот здесь вот он. Ага, не он.

После двух-трёх неудачных попыток меня нашли. Чьи-то руки пиджак расстегнули.

– Ты посмотри подклад какой, материя…. Я говорю, две штуки баксов стоит…..

– Ну, понесло. Давай, сымай….

Видит Бог, хотел я умереть.

– Макарушка, ты не помнишь: мы его несли – глаза открыты были?

– А что?

– Да ён открыл их.

– Бывает. Закрой, коль напрягают.

– И пасть разявил.

– Смотри-ка, цапнет.

Но цапнул я Макара, попытавшегося расстегнуть мне молнию на брюках. Увидев пальцы на своём запястье, он не вздрогнул от испуга, обыденно так пожурил:

– Ты что, блин, балуешь?

Потом проследил взглядом, откуда они к нему пожаловали, закатил глаза и с глухим стуком сложился на бетонный пол.

Захар оказался крепче нервами и скорым на ногу – когда я спрыгнул с полки, он нёсся коридором, оглашая пустое здание сиплым воем.

– Ооо, ёёё….

Видит Бог, хотел я умереть.

Утро застало меня в пути, далеко за городом. Утро промозглое, сырое, с дождём без солнца. Мой летаргический сон пошёл на пользу – ни тошноты, ни каруселей в голове. Шёл себе бодрым шагом, не опасаясь погони – регистрационную-то книгу я уничтожил. Знать в морге сейчас переполох. Подъезжают родственники, а им – ищите сами, или выбирайте, какой понравится. Господи, прости.

У меня появилась цель. Прежде, чем залечь в гробу за философию, навсегда распростившись с этим (и со всеми параллельными ему) светом, должен убедиться, что Наташа и Катюша, живут в безопасности и не нуждаются в посильной мне помощи.

Но как искать иголку в стоге сена? Наверное, магнитом.

Что подсказывает сердце? В какую сторону стопы направить?

Господи, вразуми!

И поскольку с высот небесных не звучало громогласно: а пошёл ты…. я шёл, куда глаза глядят. А глядели они вдаль, затянутую сеткою дождя. Шлепал по лужам итальянскими туфлями, промокший до последней Карденовской нитки, но ни грамма не страдавший от стихийных неудобств, да ещё распевавший от полноты душевного комфорта:

– Не тревожь мне душу скрипка, я слезы не удержу….

И голос мой, казалось, звучал чисто и молодо, поднимаясь в недоступные прежде высоты:

– …. И пойду искать края, где живёт любовь моя….

Село. Не здесь ли? Зайду, узнаю.

Прошёлся улицей пустой до площади и магазина. Присел на лавочку с надеждой: придёт кто, расспрошу. Минуток через пять дверь приоткрылась, женщина за порогом:

– Ты чего мокнешь, дед? А ну-ка, заходи.

В магазине кроме девицы продавщицы ещё три женщины. Все с любопытством смотрят на меня. Потом устроили допрос.

– Ты приблудил откель, али к кому приехал?

– Чего молчишь? Язык отсох?

– Продрог до немоты – может, плеснуть ему на донышко стакана? Ва-аль.

Продавщица отмахнулась:

– Не продаю я на разлив.

– Может, чекушечку?

– Пива ему купи.

– Да разве ж оно согреет? Шпроты открой.

Мне сунули в руки банку шпрот.

– Чего смотришь, вилку надо? Ва-аль.

Не спеша выудил рыбёшку, запил бутылкой пива.

– Благодарствую, миряне.

– Слава те, Господи, заговорил! Теперь рассказывай: куда, зачем, откуда?

– Семью ищу. Женщину двадцати пяти лет с четырёхлетней девочкой вы не встречали?

– Да мало ль их.

– Блондиночка, похожа на артистку.

– Внучка?

– Жена.

– Ты, дед, часом не рехнулся? Тебе-то сколько самому?

– Богатым был.

– Тогда понятно. Разорился – убежала, теперь не сыщешь.

– Тут другое – долго объяснять.

– Нет, не видали мы твоей крали – у нас таковских нет.

– Не зарекайтесь – за свою жизнь человек видит миллионы лиц.

– И де ж твои миллионы-то запомнить?

– Память, неподконтрольная сознанию, хранит всё. Я бы мог с вашего разрешения заглянуть в неё.

– Не смеши, сказано в библии, да смешным не будешь.

– Постой, Петровна, дай человеку досказать. Как это, заглянуть? – проявила интерес женщина, угостившая меня пивом со шпротами.

– Дайте мне ваши руки, – я уложил их на свои колени ладонями вверх, сверху свои. – Глаза закройте.

– Ой, Анискина, сейчас тебя он приворожит.

– Вас зовут Таисия Анисимовна, по-деревенски Анискина, вам пятьдесят шесть лет, вдова, одна живёте. У вас четыре взрослых и замужних дочери – в Москве, Питере, Севастополе, Владивостоке – зовут к себе жить. Один раз в году приезжают на ваш день рождения. У вас девять внуков и внучек…. А теперь помолчите.

Последняя фраза была лишней, так как говорил только я, а остальные напряжённо молчали и слушали.

Вся озвученная информация была на поверхности памяти, а в глубинах…. Сотни тысяч, миллионы лиц родных, знакомых, случайно виденных в разных местах за прожитые годы. Они замелькали предо мной, как картинки монитора. Нет, так не годится – много времени и вероятность ошибки. Пойдём другим путём. Я создал образы Наташи и Катюши, поставил задачу: ищем адекватность. Промелькнула пара сотен лиц – полного совпадения не обнаружилось.

– Нет, вы не встречали моих близких.

– Постой, мил человек, – Таисия Анисимовна поймала мои пальцы. – Если ты такой дока в памяти, верни моего Павлушу – поистираться стал.

– Муж ваш покойный? А надо ли так привязывать сердце к навсегда ушедшему. Может, наоборот – вычеркнуть его, а вас настроить на новую встречу.

– Делай, что говорят, – Анискина вернула наши ладони в исходное положение.

…. Три мужика на растяжках устанавливают антенну.

– Ой, Пашка, сильный ветер – не удержать.

– Тяните, тяните, – крепыш кучерявый повис на стальном тросе, упираясь в землю ногами. – А теперь крепите.

Порыв ветра валит антенну. Павел упирается, ноги бороздят.