Текст книги "Семь дней Создателя"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

– Война грянет, защитим, – директор детского дома потрогал пустующий рукав пиджака и поморщился.

– И без войны ситуаций хватает, – не сдавался я.

Ванька-с-палкой махнул рукой – обидно так махнул, почти в лицо:

– Отстань – нет у меня ни ставок, ни помещения.

Я сдержался:

– А подвал?

– Что подвал?

– Пустует.

– Там инвентарь хранится.

– Списанный.

– Ну, вот что….

– Иван Павлович, мы с ребятами отремонтируем помещение, соберём тренажёры…. А ставки мне не надо – на общественных началах.

Директор посмотрел исподлобья и сдался:

– Ну, хорошо…. Если денег просить не будете…. Да не вздумайте там курить, а то весь детдом спалите.

Вооружившись ключом, спустился в подвал. Пригоден он был разве только для съёмок ужастиков.

– И что ты здесь собираешься сотворить? – это Билли.

– Думал, осилим с ребятами.

– Знаешь, что такое подвальная болезнь?

– Просвети.

– Это из эпохи развитого социализма.

– Ладно, что предлагаешь?

– Увидишь.

…. Репетиция с ВИА в два пополудни, с утра я в детский дом.

Во дворе уже суетились строительные рабочие, разгружая с машин материал и перетаскивая в кузова хлам из подвала. Директор был мрачнее тучи:

– Это что за десант? Учтите – ни одной сметы не подпишу.

Я на всякий случай:

– Все оплачено, Иван Павлович.

И к Билли:

– Твои фокусы?

– А то.

– Ну, и?

– Всё честь по чести – заказчик, подрядчик.

– Кто инвестор?

– Ты.

– Не понял.

– Забыл, как миллиардами владел.

– И ты оттуда – сюда…. Такое возможно?

– Как видишь.

Директор до полудня сидел, запёршись в своём кабинете. Вышел, когда строители уехали на обед. Подсел ко мне в пустующую беседку.

– Что здесь творится?

– Не поверите, Иван Павлович, муки сердечные – влюбился в вашу воспитанницу и не знаю, чем привлечь внимание.

– Уж не в Седову ли? Докладывали мне. А знаешь, парень, что у неё сестра-близняшка есть? Не одна она на свете.

Мне ли не знать?

– А где она?

– Там, наверное, откуда Веронику к нам привезли.

– У вас должен адрес сохраниться. Вы мне дадите его?

– Дам, – он окинул взглядом двор, заставленный строительными материалами, и пальцем покружил – если из этого что-то получится, и мне ничего не будет.

…. Пора на репетицию, но мне хотелось увидеть Веронику. Вызвал такси, и шофёр томился в машине за воротами, прислушиваясь к стрекоту счётчика.

Подъехал автобус. Малышня сыпанула во двор. Следом ребята постарше. Выпускники. Вероника. Сделал вид, что увлечён беседой с прорабом. Жестикулировал, а сам во все глаза на предмет обожания. Идёт, с любопытством смотрит на штабеля с досками, бочки с краской…. Увидела меня, замедлила шаг.

Она любит меня, по крайней мере, не равнодушна. Это точно.

Поравнялась. Я прорабу:

– Разве нельзя организовать работу круглосуточно – в две, три смены?

И ей:

– Здравствуй, Вероника.

Она промолчала, опустила взор и прошла мимо.

Всё. Она не любит меня. Больше – презирает, ненавидит. Хотя, за что меня ненавидеть?

– Билли.

– Вижу. Швах твоё дело, Создатель.

– Утешил.

– Не надо было с оптимизатором выпендриваться.

– Ты сканировал её?

– У девочки нормальная психика. Ущербная, конечно, но выкарабкается. А экзамены она сдаст на пятёрки. Увидишь.

…. Через неделю строители, прибрав двор, убрались с него. Иван Павлович разрезал красную ленту, открывая яркий, как с картинки, новенький спортзал в цокольном помещении, уставленный отнюдь не самодельными тренажёрами.

– Занимайтесь, – напутствовал директор. – Растите смелыми и сильными.

На Веронике было синее платьишко. Я стоял в толпе воспитателей и не спускал с неё глаз. Потом это видение преследовало всю ночь – кромка синего платья и колени под ней. Господи! Ведь я их целовал. Они помнят мои губы. Как же мне прожить без них? Надо бежать, бежать на край земли. От себя, от неё, от этих наваждений. Надо ехать к Доминике. Бросить всё и заняться поисками затерявшейся сестрички.

Бросить всё не предоставлялось возможным – увяз в общественных делах.

Во-первых, ВИА. Ребята настаивали на ежедневных репетициях.

– Вы как хотите, – сказал, – могу только через день. Ну, и выходной само собой.

– Ну, а мы каждый день. Верно, ребята? – это бас-гитарист мажорил. – Вот только что с репертуаром?

– Думаю, исполнять всю современную попсу – люди ж танцевать захотят.

– Когда мы её разучим – времени-то с гулькин нос? – ужаснулся ударник.

– А для торжественной части пару-тройку своих произведений. У кого что получится.

– Ну, это ты, Алексей, загнул: никто из нас музыки не пишет, – покачал головой солист-гитарист и прошёлся по струнам.

– И стихов, – поддакнул бас-гитарист и тоже пробежался по струнам.

– Можно репом попробовать, – подал голос виртуоз синтезатора, и его инструмент запел.

– Знаете, что это? – вскинул кулак над головой, на запястье сверкнул серебряный браслет. – Магнитный корректор музыкального слуха и голоса. Вот сейчас мы этим и займёмся. Кто первый желает?

Ребята переглянулись, пожали плечами.

– Ну, давайте я, – вызвался ударник.

Нацепил ему оптимизатор на запястье.

– Подключайся, когда поймёшь, что я играю.

Ещё до первой паузы ударные инструменты догнали мою гитару и влились в общий звуковой фон. Я запел, и через минуту барабанщик вклинился вторым голосом.

А потом послышалась фальш. Оглянулся – очарованные гитаристы пытаются импровизировать скорее по наитию, чем слуху. Поморщился, жестом показал – цепляйте оптимизатор, потом подключайтесь.

По моим расчётам последний урок в школе должен закончиться.

– А что, ребята, вдарим по высоким нотам?

И мы вдарили.

Все, кто остался к тому часу в школьных чертогах, сыпанули в конференц-зал. Потому что на его сцене дебютировал квартет музыкантов ни голосами, ни виртуозностью игры ничуть не уступающий знаменитой на весь мир ливерпульской четвёрке.

С того дня на наших репетициях зал не пустовал – сбегались ученики, приходили учителя, заглядывали уборщицы. Все были, кроме той, ради которой всё это затевалось. С угрозами явилась директриса:

– Я вас запру куда-нибудь – в подвал или на чердак.

– Зачем?

– Вы срываете учебный процесс.

Разве поспоришь? Я подмигнул ребятам и спустился со сцены. Римма Васильевна в позе Наполеона на Поклонной горе ждала меня в проходе. А за моей спиной…. После инструментального вступления квартет хорошо поставленных голосов выдал:

– Когда уйдём со школьного двора

Под звуки нестареющего вальса….

Разбитый наголову Наполеон захлюпал носом, промокнул глаза платочком и опустился в кресло.

А со сцены:

– Ты сидишь за партой третьей,

У окна сидишь в сторонке

И на целом белом свете

Нет другой такой девчонки….

На улице зажглись фонари, когда я провожал Римму Васильевну домой.

– Что у вас произошло с Вероникой Седовой?

Сказать правду? Никогда! Стыд какой! Лучше язык проглочу.

– Я беседовала с ней. Что ж вы, Алексей Владимирович? Ай-яй-яй! Не положено нам, по этике преподавательской, по морали педагогической, по нравственности человеческой.

Голова моя в плечах утонула. Господи! Бросить всё? Сорваться? Убежать в свою одинокую, бесприютную реальность?

– Но какая девочка! Я ведь с ней как мать пыталась говорить. А она: нет, нет и нет – с Алексеем Владимировичем не могу общаться. В чем причина, спрашиваю. А она: он в меня влюблён. С чего взяла? Он сам, говорит, признался, замуж звал. Что ж вы, дорогой наш аспирант?

Страх разоблачения отпустил сердце. И нахлынули чувства.

– Да, люблю я её, люблю, – ударил в грудь кулаком. Весьма гулко.

Римма Васильевна с любопытством покосилась.

– А известно вам, молодой человек, что все наши незамужние клушки только о вас в учительской судачат. Нравитесь вы очень женскому полу.

– Нравлюсь – разонравлюсь. Что делать, Римма Васильевна? Ну, почему я ей не пара? В чём изъян?

– Признаться, не поверила Веронике, а теперь вижу, зря. Надо было расспросить – в чём изъян? Что стопорит? Давайте погадаем. Может, себя считает недостойной: вы – высокообразованный, без пяти минут кандидат наук, а она – недоучка детдомовская. А может, вас. Вы простите, Алексей Владимирович, за откровенность – есть в вас какая-то немужская мягкотелость. Мы, женщины, привыкли, чтобы в судьбоносные моменты решения принимали мужчины. Только таким покоряемся. А вы, как старичок семидесятилетний (неужто просматривается?), заикнулись о чувствах и дожидаетесь ответа в сторонке. Дождётесь – уведут девицу под венец. И думается, не лучший представитель сильного пола.

Я молчал. А что сказать?

У дверей подъезда Римма Васильевна оборотилась ко мне.

– А вообще-то, всё верно – не стоит морочить голову. Девочке надо доучиться. Слава Богу, оценки у неё улучшились.

По пути домой.

– Билли, всё слышал? Твоё мнение.

– Умная тётка. Знаешь, правка её в диссертации….

– О чём ты? Я про Веронику. Она не жаловалась на меня, но отвергает напрочь.

– Ябед в детдоме жестоко карают. А что не любит – значит, не любит.

– Мы целовались с ней. Она была в упоении. Я чувствовал – она любила меня. Ах, если б мне сдержаться….

– В реальной жизни ты был богат, красив, умён. Женщины обожали тебя. Ты никого не добивался – ну, разве только Даши. Это избаловало. Ты не умеешь бороться за женщину, за её сердце и признание. Ты и сейчас подумываешь, кого бы отколотить – будто этот кто-то виноват в твоих глупостях.

– Ладно, умолкни. Не можешь подсказать ничего разумного, лучше молчи.

…. На первое занятие секции восточных единоборств явилось семь парней, все переростки – десятый, одиннадцатый класс.

Что за ерунда? Где мелюзга?

– Мы так, для проверки пришли – а вдруг калечить начнёте.

– Понятно. Пробежались по этажам – кто свободен, сюда.

Через полчаса в подвал спустилось около двадцати разновозрастных детдомовцев.

– Сверните ковёр, тренажёры к стене, – приказал. – Нам нужна свободная площадка.

Мелком начертил на паркете прямую линию, разделившую зал на две половины. В одной построил пацанов.

– Много можно говорить об искусстве айкидо, о силе характера и отточенной реакции его мастеров, но лучше один раз увидеть. Верно? Вот у стены два ящика – в одном лимонад, в другом теннисные мячики. Задача простая и поощряемая – не переступая этой черты, кидаете в меня мячи. Кто попадёт, топает за призом – бутылкой лимонада. Всё ясно? Смелее.

Опрокинул ногой ящик, и мячи покатились по паркету.

– Смелее. За черту не заступать. Кидайте изо всех сил – мячи мягкие, не убьёте.

Поднял три мячика и принялся жонглировать, посматривая на детдомовцев. Мячи уже докатились до шеренги. Никто не шелохнулся. Нет, кто-то поднял, попытался жонглировать.

Смотри, какие барышни кисейные!

Один за другим быстро кинул три мяча, и все пришлись в короткостриженные головы. Ага, лёд тронулся…. Нет, что тут началось! Град мячей летел в меня, в мою сторону, и все мимо. Многие летели мимо. От тех, что в цель, я уворачивался. Если не было возможности уклониться, ловил и отправлял мяч за черту – мои броски промаха не знали. Отскакивая от стены за спиной, мячи укатывались обратно к метателям. Но не все. То один, то другой застревали на моей половине.

Прошёл час в безуспешных попытках поразить живую мишень, и вот настал момент, когда все мячи оказались недвижимыми на моей половине.

– Устали? Отдохнём.

Пригласил к ящику с лимонадом.

– Хоть и не заслужили.

– Вот такая реакция, – поучал, – и ещё самообладание основа борьбы, искусству которой хочу вас обучить. Можно встать на моё место и поставить против себя сначала одного метателя, потом двоих, троих, ну, и так далее. Долгий процесс и не каждому под силу. Вот это – продемонстрировал оптимизатор на запястье, – магнитный стимулятор пространственной ориентации. Он научит вас быстро и точно определять траекторию полёта мяча, кулака и даже пули. Ну и соответственно, принять положение в пространстве, чтобы со всем этим разминуться. Кто желает попробовать?

Желающие нашлись.

Мячи летали, ребята гомонили, а я сидел в одиночестве на лавочке и терзал сердце.

Стал кумиром всей школы, теперь детский дом…. Только ты, милая, обходишь стороной. Может, так устроены параллельные миры – от противного? В нашем, реальном, меня Никушки взяли на абордаж. В этом все мои потуги разбиваются о лёд презрения. Нет сомнений, Вероника презирает меня за мой – будь он трижды проклят! – неудачный абордаж.

…. Ребята из школьного ВИА сильно прибеднялись на счёт того, что музыки не пишут. Шедевры музыкального творчества посыпались, как из рога изобилия. Соло-гитарист сочинил школьный гимн. Стихи к нему писали всей школой. На уроках литературы темой сочинения объявили, и результат не замедлил сказаться. Бас-гитарист однажды исполнил лирическую песню собственного сочинения. Парень так вдохновенно посылал в зал исполненные чувством слова, что не было сомнений в том, что предмет его обожания где-то там, среди зрителей. Специалист ударных инструментов разродился на "Марш первоклассников". Это была музыкальная шутка, однако, серьёзно продуманная и виртуозно исполненная. Долго отмалчивался клавишник, потом признался – замахнулся на мюзикл, на который вдохновили его мой образ и несчастная моя любовь.

Дерзай, сказал, тяжко вздохнув.

…. Ко мне на секцию стали проситься девочки.

– А, приходите все скопом.

Пришли скопом, но не все.

Отдавая ребят в Билловы руки, преследовал три цели.

Во-первых, он действительно формировал в них безупречную пространственную ориентацию.

Во-вторых, программировал психику на беспорочное действо и мышление.

В-третьих, виртуальный гений вкладывал в анналы юной памяти пройденную школьную программу и настраивал умы на творческую работу.

Результаты не замедлили сказаться и в школе, и на улице. Из беседки за пределы двора была выставлена местная шпана.

После тренировки они подкараулили меня.

– Слышь, ты что ль у инкубаторских тренер?

– Допустим.

– Да ты не трусь. Мы хотим попроситься.

– Попроситься вы, конечно, можете, но под силу ли вам расстаться с уличными привычками?

– Да, наверное. Мы, конечно. А когда надо?

– Кто сумеет день не курить и не ругаться, вечером пусть приходит.

– И только-то? Завтра ждите.

Едва их тени растворились в темноте, ко мне подошёл крепкий паренёк, детдомовский лидер.

– Что им надо?

– Просятся на занятия.

– А вы?

– А ты?

– Пусть ходят, – пожал плечами. – Мне-то что?

Помолчали, вглядываясь в светящиеся окна детского дома.

– Её спальня, – кивнул он.

– Где?

– Вон, среднее, над крышей столовой.

Он ушёл, попрощавшись.

Меня не понесли домой ноги. Поймал такси, сгонял на вокзал и вернулся с букетом белых роз.

Во всём корпусе светилось только одно окно на первом этаже у входной двери – вахтёр бодрствовал.

Никто не загородит дорогу молодца! Впрочем, это так, к слову красному. Не собирался штурмом брать детский дом, тем более девичью спальню.

По раскидистому клёну вскарабкался на крышу столовой. Какое окно? Кажется это. Присел на карниз, глянул сквозь стекло – кровати, кто-то спит. Ни черта не видно! Попробовал открыть форточку. Она подалась, но за стеклом возник силуэт в белой ночной рубашке.

– Вы кто? Вор?

– Тс-с-с. Любишь шоколад? Держи. Где Вероники Седовой кровать.

– В соседней комнате.

– В той? Этой? Ладно, спи.

Перебрался к соседнему окну. Открыл форточку – всё равно ни черта не видно. Опустил верхний шпингалет рамы. Изогнулся акробатом – поднял нижний шпингалет. Окно открылось. Уф!

Спустился с подоконника.

Луна разыгралась в небе ясном за окном. В её свете спящая Вероника была прекрасна, как… ну, нет слов. И беззащитна.

Надрывно вздохнув, положил розы на подушку рядом с любимым профилем.

– Билли, хочу её поцеловать.

– Оставь – напугаешь девочку.

– Я осторожно надену оптимизатор, и ты не дашь ей проснуться.

– Послушай, тебе мало одного инцидента – любишь девушку, добивайся, а не воруй поцелуи.

И я устыдился.

На следующий день после уроков Вероника зашла в конференц-зал на нашу репетицию. Бас-гитарист толкнул в локоть:

– Смотри.

И я увидел. Сошёл со сцены, сел в кресло соседнего ряда, облокотился о спинку.

– Здравствуй, любимая.

– Розы великолепны, спасибо. Но я хотела поговорить не о них.

– Здесь? Идём, я провожу тебя.

Мы шли знакомой дорогой, только не под руку.

– Алексей Владимирович, мне не подходит ваша версия любви – я не хочу быть женщиной, позволяющей себя любить. Я хочу любить сама, чтоб всей душой, без остатка.

– Так полюби.

– В том-то и беда, что вас я не люблю. Вижу – мучаетесь, но что могу с собой поделать? Свяжу с вами судьбу, а потом встречу человека, которого сильно-сильно полюблю, и это будет трагедией для всех.

– А если не встретишь?

– Социально необходимо выйти замуж, родить ребёнка, но ведь хочется что-то и для души. Вы понимаете меня?

– Я понимаю тебя, солнышко, и обещаю: уйду из твоей жизни, как только она наладится.

– У меня всё в порядке.

– А у Доминики?

Вероника запнулась, остановилась, впилась в меня тревожным взглядом.

– Вы знаете мою сестру? Что с ней? Где она?

– Хочу выяснить в ближайшие дни.

– Я поеду с вами.

– У тебя экзамены на носу.

– Когда вы едите?

Ещё не решил, но тут же и решился:

– Завтра.

Вероника уткнулась личиком в моё плечо:

– Вы очень хороший, Алексей Владимирович, поверьте…. Простите меня.

Не рискнул её обнять, только погладил по мягким-мягким волосам.

Назавтра поезд нёс меня в российскую Тмутаракань.

– Билли, есть здесь злой умысел? Ведь не поленился аспид в юбке везти за сотни вёрст больную девочку.

– Останется загадкой, если сама не расскажет.

– Господи, лишь бы Доминика была жива – из лап дракона вырву.

– Так что же медлил, Аника-воин?

– Сам знаешь и не трави душу.

Три дня добирался до захудалого села Марково. Шёл по улице и с сарказмом думал, неверно тебя назвали – лучше б Мраково. Бурьян от заборов до дороги, дома убогие, покосившиеся.

– В каком, – спрашиваю встретившуюся селянку, – живёт Полина Фёдоровна Быструшкина?

– Кака Полина Фёдоровна? – женщина смотрит на меня из-под козырька ладони. – Быструшкина? Параська что ль? Дак в том, угловом. Да не живёт она совсем – как сынов посадили, выпила и замёрзла у сугробе.

– У неё дочка была приёмная или воспитанница.

– Домнушка? Дак она её учительнице отдала, Татьяне Ивановне. Ещё осьмигодовалой отдала. А нельзя было в дому держать – ребята подрастать стали, сохальничать могли. Ох, и ёрные неслухи. В тюрьму-то их поделом посадили, да мало дали – уже пришли.

– А где учительница Татьяна Ивановна живёт?

Женщина оборотилась в другую сторону, махнула рукой:

– У том конце. Светленький домик, опрятный – мимо не пройдёшь, залюбуешься. Да не живёт она совсем – надысь померла. Детей понаехало. Они у ей все грамотные, в городе живут. Похоронили и наследство делют.

– Доминика там?

– А где ей быть?

Синеставенький домик под шиферной крышей выгодно отличался от соседних лачуг. Но точнее сказали три иномарки у ворот.

Шагнул за калитку.

Лохматая барбосина бросилась под ноги, виляя хвостом. Да ты не страшный совсем, страж ворот. Присел на корточки, лаская пёсика.

– Вы кто? – с крыльца шагнул упитанный мужчинка с лоснящимися щеками. – Покупатель?

– Почему покупатель?

– Дом продаётся.

– Я ищу Доминику Седову?

– Какую Доминику?

– Девушка. Жила у Татьяны Ивановны приёмной дочерью.

– Какой ещё приёмной дочерью? У вас есть документы на удочерение? Эй, люди! – толстячок-боровичок крикнул в раскрытое окно. – Подивитесь, тут ещё наследники объявились.

Из дома во двор вышли два мужика и две женщины с ними. Ещё одна высунулась в окно.

Я оставил барбоса.

– Мне не надо вашего наследства, я ищу Доминику.

– Люди, кто видел Доминику? Кто знает Доминику? Откуда здесь быть Доминике?

– Да хватит тебе, – одёрнула толстячка одна из женщин. – Домой она ушла. К себе домой. А что тут делать? Мамы не стало, некому привечать.

Я шагнул за калитку. Толстячок:

– А вы бы присмотрелись к домику – может, купите. Доминике здесь хорошо жилось. Вот и жили б.

– Спасибо, подумаю.

Прошёл село Мраково, или, как его, Марково из конца в конец. Кажется, на этот угловой указывала селянка. За щербатым забором бурьяном заросший двор. На подгнившем крыльце курит детина в пиджаке на голом торсе.

– Это дом Быструшкиных?

– А ты что за хрен с бугра?

– Я ищу Доминику.

– Женишок? Фунфырь приволок? Нет? Беги – без проставы базара не будет.

– С кем ты, Жора? – из раскрытых дверей избы послышался голос.

– Да козёл какой-то приковылял, нахаляву Домну чпокнуть хочет.

– Я ему чпокну. Сейчас выйду и чпокну.

Терпению моему настал предел. Вошёл во двор.

– Девушка здесь?

– Э, ты чё буреешь?

Жора попытался встать, но не успел. Я ткнул ему локтем в солнечное сплетение, и он брякнулся на спину, ловя воздух широко раскрытым ртом. Как рыба на берегу. Или может жаба? На земноводное он похож больше.

Второй брат – по виду старший – лежал в сапогах на заправленной кровати и почёсывал голый живот.

– Тебе чего?

– Где Доминика?

– А хрен её знает. Шляется.

– Здесь была?

– Была б, заставил картошки сварить – жрать хоцца. Ты ей кто? Жених что ль?

– Сволочь он, – подал голос с крыльца отдышавшийся Жорик. – Меня побил.

– Это ты зря сделал, – насупился старший брат, поднимаясь с кровати. Из-за голенища кирзового сапога достал длиннющий нож-свинокол. Я выдержал его свирепый взгляд и полюбопытствовал:

– Хочешь без зубов остаться или яиц?

Он поверил, изменился в лице:

– Я – картошки почистить. Сходи за фунфырём – рубанём по-родственному. А Домна придёт, куда ей деваться.

На улице Билли посоветовал:

– Сходи на кладбище.

И то верно. Знать бы, где оно. Но язык, как говорится…. И мне подсказали.

Марково село небольшое, но видать старинное – могилок больше чем домов раз в десять. И новых, и забытых.

Бродил, бродил, наткнулся.

Сидит на корточках перед крестом – старушка не старушка, девушка не девушка – в ситцевом сарафане и чёрной косынке.

Она, не она? Что сердце-то подсказывает? Молчит, болезное.

– Доминика.

Оглянулась.

Она! Сердце прыгнуло из груди. Билли, лови – упорхнет!

– Вы кто? – девушка поднялась, с тревогой огляделась.

– Меня зовут Алексей Гладышев. Я частный детектив. Ваша сестра Вероника Седова поручила разыскать и привезти по возможности.

– Вероника жива? Где она?

– В городе Т-ске. Вас что-то держит здесь?

– Нет. Мне надо вещи забрать.

– Идёмте.

Доминика пошла, чуть приотстав.

Нет, не верит, опасается. Зачем про детектива ляпнул? Сейчас потребует удостоверение и – приплыли.

– Тётя Полина сказала, что сестра умерла в больнице.

– Полина или Прасковья?

– По паспорту Прасковья, но хотела, чтоб её Полиной звали.

– Амбициозная у вас тётка, только соврала она или не знала. Веронику выходили врачи. Сейчас она в детском доме, заканчивает одиннадцатый класс, мечтает об университете. У вас как с образованием?

– Начальную закончила в нашем селе, а потом училась в средней школе в райцентре. Жила в интернате, а на выходные приезжала к Татьяне Ивановне. В одиннадцатый класс не пришлось пойти – слегла мама Таня. Всю осень и зиму проболела. Лежала, а я за ней ухаживала. Весной на ноги поднялась. Думали, отпустило. А утром встаю – она на крылечке мёртвая.

– Вещи твои в её доме? Собери, я попробую с машиной договориться.

Мужичонка с брюшком сидел во дворе на колоде, забавляясь с барбосом. Поднялся нам навстречу.

– Надумали покупать?

– Нет, уезжаем. Добросите на жеде станцию? Плачу двойным тарифом.

– Штука.

– Сговорились.

– Кто она тебе? – кивнул вслед поднявшейся в дом Доминике.

– Возлюбленная.

– Не молода?

– Дело исправимо.

– Действительно, годы летят…. Пойду хозяйке доложусь.

Вернулся в камуфляжной жилетке и с чемоданом Доминики. Поклажа оказалась в багажнике, а мы с Никушей на заднем сидении серебристого "Субару". Девушка переоделась и стала походить на девушку.

Прокатились селом.

– Что это? – Доминика притиснулась к окну.

Несколько деревенских кумушек толпились у дома Быструшкиных.

– Тормозни, – попросил водителя и Никуше. – Сейчас узнаю, а ты не выходи.

Подошёл к старушкам.

– Что здесь происходит?

– А вот, браты девку сильничают.

Из раскрытых окон и двери неслись женские вопли:

– Люди добрые, помогите! Ой, не надо! Ой, больно!

– Так что ж вы смотрите? – возмутился.

– А попробуй, сунься.

Я сунулся. Но едва ступил во двор, на пороге дома показался Жорик с двустволкой в руках.

– Какого хрена? А, родственник. Беги за фунфырём, а то мы Домну насмерть задрючим. Стой! Куда? Я не шучу, паря. Щас пальну прямо в хайло.

Первый выстрел пронёс дробь над моей головой, но я шёл, не останавливаясь.

– Гад! – заорал Жорик и разрядил ружьё в моё лицо. Он был уверен, что убъёт и снова сядет. И не хотел убивать, а ещё больше не хотел на зону, но не стрелять не мог – пропащая натура.

Я спас его свободу и себя за одно, увернувшись. Поймал ружьё за стволы и ткнул прикладом Жорика в лоб. Затылком он ещё к ступени крыльца приложился и затих.

– Эй, что за пальба? – на крыльцо выскочил старший Быструшкин.

И сложился пополам от тычка в пах.

Настала очередь ружья – приклад разлетелся в щепки от удара по фундаменту, а стволы согнул в дугу руками. Повесил ярмом на крепкую выю старшему брату и вошёл в дом.

За столом сидела худо умытая, растрёпанная, полурастерзанная, ещё, видимо, со вчерашнего, деревенская баба. Полупорожняя трёхлитровка с мутной жидкостью стояла на столе. Не её ли прихлёбывая из аллюминевой кружки, она голосила:

– Люди добрые, помогите! Ой, Пашенька не надо!

Цирк!

– Не чем твоему Пашеньке больно делать – Жорик отстрелил.

Она оборотилась.

– Ты что ль женишок заезжий? Слыхишь, поц, сбегай за фунфыриком – от этой бурдомаги челюсти сворачивает?

– Не пью и пьяниц презираю.

– Что там? – спросила Доминика, когда вернулся в машину.

– Салют в твою честь. Родственники хнычут – уехала не попрощавшись.

– Да будто бы? – Доминика одарила меня любопытным взглядом, ну, точь-в-точь как её сестра после шоколадной диверсии.

…. Вокзал был, касса была, и трёхминутную стоянку на посадку обещали, а вот буфета не было. Не было старушек с зеленью, что наблюдал утром по приезду. Поезд к полуночи прикатит. Чем же Доминику покормить? Даже не знаю, завтракала ли она. Так и потчевал на лавке перрона – рассказами о Веронике.

Откупил четыре места в купе.

– Мы что, одни едем? – насторожилась Никуша.

– Не знаю. Пойду, ресторан подломлю.

– Вы как Паша говорите.

– С кем поведёшься.

Вагон-ресторан был на клюшке, но служители не спали. Посорил деньгами, убедил словами, и нам пожарили глазунью с беконом. Какие-то салаты остались.

Доминика уплетала за обе щёки, запивая минералкой, а я для вида поковырялся вилкой и взялся за парящий кофе.

– Перед сном? – удивилась Никуша.

– Привычка, – соврал.

…. Доминика спала, мне не спалось. Но, конечно, не из-за выпитого бодрящего напитка. Мысли всякие….

– Ну что, Билли, happy end? Высылай инструктора – пора сворачиваться.

– И нет никакого желания остаться?

– С кем? В Доминике не разбудил никакого интереса, Вероника вообще презирает.

– Теперь, наверное, что-то изменится.

– Ну, тогда пусть Лёшке здешнему повезёт. Только, Билли, великая к тебе просьба – оставь ему этот оптимизатор.

Окно не завешено – на переездах и полустанках свет врывался в купе, и в эти мгновения из темноты нестерпимой взгляду белизны проступало колено, чуть выпроставшееся из-под одеяла.

О, Господи, опять эти колени!

Билли прочёл мои мысли.

– Надень браслет ей на руку – маленький приз ты заслужил.

– Изыди, сатана – это не мои женщины.

– Как не твои?! Очень даже твои. Они суть отражение потерянных тобой в реальном мире сестричек.

– На абордаж толкаешь? А девушка доверилась.

– Такой правильный стал – горжусь тобой.

– Я только хочу сказать, что параллелики такие же люди, и относиться к ним надо по-людски.

– Ну-ну.

…. Привёз Доминику в свою квартиру.

– Отдыхай, осваивайся, а если не устала, приготовь чего-нибудь – продукты в холодильнике. Я за Вероникой.

Вызвал такси и помчался в школу. Урок шёл, но я внаглую:

– Веронику Седову можно забрать?

– Приехала? – огромный знак вопроса в распахнутых глазах.

– Дома ждёт.

В такси гладила мою ладонь. А Билли, как червь могильный, точил душу.

– И ты хочешь их оставить?

– Дело сделано – пусть живут в любви и согласии.

– Да кто тебе сказал, что они обе разом влюбятся в здешнего Алексея? Давай одну сестричку умыкнём в нашу реальность. Тебе какая больше нравится?

Покинули авто, и я подал Веронике ключи от квартиры:

– Поднимайся – пока целуетесь, я куплю чего-нибудь к чаю.

Смотрел ей вслед, обожая и прощаясь. Жалел себя и ненавидел виртуального искусителя.

– Где твой инструктор перемещений? В квартиру должен подняться здешний Алексей Гладышев.

– Ступай пол арку, – приказал Билли. – А счастье было так возможно.

Под аркой меня ждал инструктор перемещений.

Весь в расстроенных чувствах валялся на диванчике, сутками не покидая флаер. Забыты утренние пробежки, купание в лагуне, даже тропические ливни с грозами не лили бальзам на душу. Виртуальный алкоголь и гитара. Да ещё воркотня из оптимизатора:

– А счастье было так возможно.

– Добить хочешь? – отложил гитару.

Билли поспешно:

– Может, ещё куда смотаемся?

– Смотаться оно, конечно, можно, только всерьёз опасаюсь за нашу дружбу – выдержит ли?

– А что с ней станется?

– Если сам не в силах домыслить, уважай моё мнение – параллелики такие же люди, и не надо их считать подопытным материалом.

– Ну, хорошо, хорошо. В спорах рождается истина – поищем?

…. За что не люблю вокзалы? За суету, наверное, за многолюдье и толчею. За спящих на баулах. Но главный отврат – запах немытых тел. Он присутствует даже в пустых залах ожидания. Это неистребимый аромат, тут уж, как говорится….

Сколько дней в пути эта милая девушка? Личико за чемоданом, на спине гроздья тоненьких косичек. Таджичка? Но как бела кожа стройных ножек намного выше колен оголённых мятым платьишком. Спит, сердешная.

Проследив мой взгляд, старуха-соседка ревниво одёргивает подол. Не свой – её. Девушка поднимает заспанное лицо. Боже мой, Даша!

– Даша!

Девушка встаёт, тревожно оглядывается, смотрит на меня.

– Мы знакомы?

Да, конечно же. Ты моя жена, мы венчались в церкви. У нас родилась дочка Настенька. Неужели не помнишь? Нет, не помнит. Не узнаёт даже.

– Что ты здесь делаешь?

– Мы приехали с мамой.

– А где Надежда Павловна?

– Вы и маму мою знаете?

Ещё бы не знать! Тёщу-то.

– Ты документы у него спроси, – советует старуха. – Мало их тут в Москве мошенников.

Похлопал по карманам, достал паспорт, подал. Старая цапнула его и зашелестела страницами.

– Мама звонить ушла. Мы не можем никуда устроиться – третий день на вокзале.

– У вас нет угла в Москве? И негде остановиться? Так поехали ко мне. У меня большая квартира в центре – всем места хватит.

– Прописка московская, – подтвердила старуха. – А мне уголочек не сыщется, сынок?

– Ты кушать хочешь? Вон бар – пойдем, поднимемся.

– А вещи?

– Бабушка посмотрит. Бабушка, посмотришь? А мы тебе куриную ножку принесём.

– Нет зубов, родимый.