Текст книги "Семь дней Создателя"

Автор книги: Анатолий Агарков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 45 страниц)

– Очень может быть.

– Любопытно взглянуть.

– А помочь?

– Всегда, пожалуйста.

…. Потом был пригородный автобус.

Пыхтел, тужился, прыгая на кочках, и пылил во все щели. Чёрный мундир стал серым – рановато облачился, надо было по приезду.

"ПАЗик" выкатил на околицу, распахнул двери.

Здравствуй, маленькая родина! Челом бьёт Ефима Гладыша прямой наследник.

Воды немало утекло – не узнаю села. Разбитый, но асфальт на дороге. Дома обшарпанные, но кирпичные, двухквартирные – модные теперь, и не только в деревнях.

Это центральная улица. Сворачиваю в проулок. Цел ли дом? Узнаю ли? Да как же не узнать?

Память двойника подсказывает финал пути – вот он терем, рубленный дедом.

Изменился, старина – потемнел ликом, огруз статью. А тополёк-то небо подпирает! И от его пыльцы позеленела дощатая крыша.

Приподнял щеколду, толкнул калитку. Чистый уютный дворик. Рукомойник на тополе – летний вариант. Пусто во дворе, пусто на веранде.

– Есть кто дома?

Должны быть – ведь открыто.

– Кто там? – хриплый басок.

Прохожу горницу, вижу в спальне на кровати дородного мужика.

– Здрасьте.

– Ты кто? А, должно быть, внук Валентины Ивановны. Ну, проходи, присаживайся. С приездом.

Протянул лапищу:

– Меня Вовкой зовут. Извиняй, встать не могу, чаем напоить с дороги, или чем покрепче. Щас Любка придёт, обожди.

Я присел на табурет. Он покряхтел, поворачиваясь на бок.

– Вот лежу, как богатырь былинный, жду, когда старцы придут, из ковша воды напиться. А напоил бы, как тебя зовут?

– Лёшкой, – потыкался в кухне по углам, нашёл ковш, воду и принёс Вовке Муромцу.

Тот опорожнил посудину, утёр губы:

– Лёшкой это хорошо.

Хлопнул себя по коленке:

– Не ходят костыли проклятые, а то бы я о-го-го…. И в лавку сбегал.

Из глубин памяти всплыл эпизод, где мы пересекались – ну, точно, ухажёр из сибирского села Лебяжье. Мы подрались там из-за Любочки.

– Билли.

– А я его видел?

– Ах да, ты ж тогда ещё во флешке обитался.

На веранде лёгкие шаги.

– Любка, – Муромец откинулся на подушку и придал лицу строгое выражение.

Я вскочил с табурета, одёрнул китель.

Здравствуй, Любушка, жена моя законная, презеденша и хранительница, нимфа звёзд.

– Алексей Владимирович? – Л. Чернова подала мне руку. – Здравствуйте. С приездом.

Всматриваюсь в любимые глаза – нет радости от встречи. Тоска в них неземная и усталость. Господи, ты ли это, любовь моя, не узнаю.

– Ты сухой? – это Люба Вовке Муромцу.

Тот запунцевел.

Она ко мне.

– Ваши вещи? – кивнула на чемоданчик. – Давайте в горнице устрою.

– Нет-нет, – махнул за окно. – Если можно, в малухе. Летом всегда там спал, чтоб не тревожить бабушку поздними приходами с улицы.

– Умерла Валентина Ивановна, – горестно сказала Люба. – Схоронили.

– Давно?

– Если на недельку задержитесь, накроем стол на сорок дней.

– Быть по сему.

Малуха – летний домик. В нём кровать, печь, стол и лавка углом, к стене прибитая. В рамках на стенах фотографии родственников. Только родителей нет. Вон дед в галифе и гимнастёрке стоит, опёршись о тумбочку. Дневалит? Остальных не знаю.

Люба принесла ужин. Присела к краюшку стола, облокотившись и подперев щёку ладонью. Пришлось поработать столовыми инструментами.

– Красивая у вас форма. Запылилась немного – давайте почищу.

– На кладбище сходим?

– Конечно.

Люба собрала посуду, унесла в дом, вернулась без передника, но в косынке.

Извлёк из чемоданчика парадный ремень, пристегнул кортик, фуражку взял в руку.

– Готов.

Шли селом, встречный народ останавливался, здоровался. Кто-то признавал или догадывался:

– Гладышев? Алексей? Смотри, какой вырос! А был ка-апельный….

Морская форма привлекала глаз, но внимание – это от бабушкиного авторитета. Чувствовалось, уважали её здесь, и могилка вон как ухожена. Я положил цветы и взял под козырёк. Вот для этой минуты молчания привезён сюда офицерский кортик. Прости, родимая!

Дома, перед закатом, Люба:

– Попьёте с нами чайку?

– Простите, устал.

– Да-да, с дороги. Ложитесь, бельё чистое.

Лёг и честно пытался уснуть. Но когда луна вскарабкалась на крышу, сон пропал совсем. Поднялся, натянул шорты и тельник, достал из чемоданчика заветную шкатулку. Это подарок друзей. В ней курительная трубка из железного дерева, вырезанная в виде ананаса, и в мешочке зелёного атласа измельченный лист настоящего кубинского табака. Дарители утверждали, что это бывшее имущество знаменитого карибского пирата. Ну, разве что табак современной засыпки.

Вообще-то не курю, но всюду таскаю за собой эту шкатулку. И в исключительных случаях…. Кажется, такому время.

Выбрался на свет лунный, присел на лавчонку под окошком.

– Покурим, Билли, поскорбим?

Набил пахучим зельем чрево ананаса, чиркнул зажигалкой в виде миниатюрного пистоля. Затянулся ароматным клубом. Не каждому под силу взять в лёгкие дым кубинского табака. Но верный Билли берёг организм, и я не испытал неудобств – только приятное головокружение.

– Не спите? – накинув кофту на плечи, в сатиновой ночной сорочке, ступая босыми ногами по неостывшей от дневного зноя земле, с крыльца спустилась Любаша.

– Сидите, сидите, – остановила мою попытку встать и присела рядом. – Курите?

– Ритуально.

– Понимаю.

Что ты понимаешь? Что ты можешь понимать, сельская учительница? Твой двойник и моя жена была президентом страны, а потом Хранителем Всемирного Разума. Вот.

– Дом продавать будете?

– А вам есть, где жить?

– Разве что у Володи, но там хозяйка сварливая.

– Расскажите мне о бабушке.

– Хорошая она была, приветливая.

– Как вы познакомились?

– Да уж…. Приехала по направлению, закончив сельхозакадемию. Но как раз началась шоковая терапия, и совхоз почил в бозе. Развалился, словом. Никому не нужен стал молодой специалист. Валентина Ивановна директором школы была, уговорила ботанику с биологией преподавать ребятишкам. К себе жить взяла. Вот так из агронома переквалифицировалась в учителя.

– А Вовка откуда?

– Жених. Ездил ко мне на мотоцикле из соседнего села. Год, другой…. Валентина Ивановна…. Вы уж простите за откровенность – всё за вас сватала.

– Она писала.

– А потом говорит, не едет – так что ж тебе в девках вековать? – выходи за Володьку. Ну и, сказала ему, засылай сватов. Он на радостях так гнал мотоцикл, что сверзился с моста и сломал позвоночник. Не состоялось сватовство. А потом слухи дошли. Поехали мы с Валентиной Ивановной, а там…. Мамы-святы! Лежит Вовка в дерьме, лицо и руки сыпью пошли, а на спине пролежни. Некому ухаживать – мамашка пьющая, а братья и сёстры мал мала меньше, не повернуть им такого бугая. Вовку мы сюда забрали, обиходили, врача вызвали. Тот осмотрел, процедуры прописал целительные. Да только медленно оно идёт, исцеление, а может и совсем….

– Тяжко вам.

– Привыкла.

– Замуж вам надо.

– Берите.

– Если согласны, считайте предложение сделано.

– Вы серьёзно? Вот так, без охов, ахов, поцелуев при луне? Или нам чувства не нужны – сразу начнём детей строгать?

– Зачем вы так? Во-первых, исполним бабушкин наказ – она же сватала нас. Во-вторых, мы с вами в таком возрасте, что способны здраво рассуждать и обустроить совместную жизнь, чтобы любовь явилась её следствием, а не причиной.

– Разумно, но хотелось чего-нибудь пылкого, ведь я ещё девица.

По закону жанра следовало обнять возлюбленную, приласкать…. И она – как это у классика? – сама под ласками скинет цвет фаты. Но…. Нет, конечно, нет – не возрадуется трюкач виртуальный. Не поддамся я страстишкам и сохраню Любину девственность для настоящего кавторанга – Алексея Гладышева, холостяка, тридцати восьми годов от роду.

После продолжительной паузы Люба сама склонила голову на моё плечо. Но и после этого не потянулся её обнять.

– Дым не мешает? – спросил.

– Володю жалко. Что с ним будет, если уеду?

– Я его излечу.

– Вы маг?

– Нет, но кое-что умею. Вернее имею. Снабжают нас на атомном флоте секретными средствами. Сами понимаете, обслуживать реакторы дело нешуточное. Вот и….

Соврал, но мог ли открыться? И зачем?

– Владимир встанет на ноги, захотите ли вы со мной уехать?

Вместо ответа Люба пленила ладонями моё лицо и одарила страстным поцелуем. И даже после этого не обнял её изумительно тонкий стан или плечи. Плач, Билли!

Утром, когда Люба ушла в свою школу, присел на табурет у Вовкиной кровати.

Тронул колено:

– Болит?

– Да я их не чувствую, ноженьки свои.

– А говоришь, позвоночник сломан.

– Всё нутро у меня переломано, на хрен.

– Хочу поговорить. На ноги встать желаешь? Ну, а если поставлю, что отдашь?

– Да что у меня есть? – горько-прегорько сказал парализованный Вовка.

– Невеста, – мне претила и нравилась роль Мефистофеля. – Ты выздоровеешь, а Любовь Александровна уедет со мной.

Весь Вовкин напряжённый вид выражал страстное отрицание, вот-вот должно сорваться с губ роковое "нет", но застряло где-то на полпути. Мой визави морщил лоб и напрягал мышцы шеи.

Да ты, брат, ещё и заика.

– Ей с тобой не житьё, Хазбулат удалой. Разве самому не противно, что любимая женщина выносит из-под тебя засранки? Ну, говори….

– Согласен, – одолел Муромец речевую немощь.

– Дай слово мужика, что не встанешь у меня на пути, и не будешь её преследовать.

– Даю.

Защёлкнув на Вовкином запястье оптимизатор, похлопал его по тыльной стороне ладони:

– Выздоравливай, дорогой.

По вечерам, выпив кружку парного молока, шёл спать, но едва убывающая луна касалась конька дома, просыпался и выходил курить. Любочка, наверное, и не ложилась – спешила ко мне, не босая в ночнушке, а очень даже принаряженной. Поцелуями не обменивались, но перешли на ты.

– Солнце для работы, лунный свет для любви – верно?

– Почему луна так беспокоит женщин?

– Не знаю. Но согласись, какая-то колдовская сила в её свете присутствует, а нас испокон веков с нечистым в связях обвиняли.

Нырнула мне подмышку.

– Хочешь, околдую?

– Нет.

– А что хочешь?

– Гитару.

Пришла с инструментом на следующее рандеву. Не настроенным.

Я пел ей: "Самое синее в мире…."

Она: "На побывку едет….", под мой аккомпанемент.

И вместе: "Снова замерло всё до рассвета…."

Были светлые тёплые ночи, и отношения наши чистыми, чистыми….

…. Вовка вышел из своей светёлки в день бабушкиных Сороковин. За столом сидели гости. Негромкая текла беседа, инструмент позвякивал столовый. Вдруг разом тишина, будто покойная сама явилась на поминки. Он вырос в дверном проёме, прислонился к косяку:

– Не ждали?

Взгляд скорее недобрый, чем ликующий.

– Ой, Володя! – Люба бросилась к нему на грудь. Но он отстранил её, не грубо, но решительно. Сел на освободившееся место.

– Пьёте?

– За упокой души.

Вовка замахнул стаканчик водки, сунул два пальца в тарелку квашеной капусты, захрумкал крепкими челюстями. Старухи истово крестились – отошёл столбняк.

– Блином, блином помяни.

Муромец поднял на меня тяжёлый взгляд:

– Пойдем, выйдем.

Вышли. Старушечьи лица прилепились к окнам. Вовка отвесил мне земной поклон с касанием земли рукой.

– Спасибо, братка, – протянул оптимизатор. – Всё исполню, как обещал. Прощай.

И прочь со двора. Следом Люба. Вернулась подавленная.

– К своим пошёл. Пешком за восемь вёрст.

– Пусть промнётся – належался.

– Сказал, чтоб замуж за тебя шла.

– Правильно сказал. Идём к гостям. Завтра в дорогу.

Помянули, вымыли посуду, навели порядок в доме, сходили на кладбище попрощаться. Люба начала собирать вещи, а я улизнул в малуху.

– Всё, Билли, где твой инструктор – пора перевоплощаться.

– Ещё не время. У тебя что, зудит?

Ну, хорошо, интриган виртуальный, ничего ты не добьёшься – моё слово крепкое.

Вернулся в дом. Люба, расправляя постель, взбила две подушки. Я подошёл к ней сзади, взял за плечи, ткнулся носом в аромат ухоженных волос.

– Не будем спешить – сначала ЗАГС и свадьба, потом всё остальное.

Потом всё было в обратном порядке – пыльный автобус, вокзал и зыбь под спальным вагоном. Только вопросительный Любин взгляд преследовал повсюду. Я прятал глаза, а он сверлил мне спину и затылок.

Наконец, был задан вопрос. Мы сидели в вагоне-ресторане.

– Ты служишь на атомоходе?

– Да.

– Очень близко от радиации?

– Совсем рядом.

Показалось, услышал скрип Любиной кожи, когда напряжённую растерянность на лице она перекраивала в жалкую улыбку.

– Есть последствия облучения?

– Не замечал.

– Тогда почему сторонишься меня? И вообще – зачем я тебе?

– Для совместной счастливой жизни.

– Твёрдо решил? А силы для этого найдёшь?

– Жаждешь доказательств? Прямо сейчас? Согласна раком в гальюне?

И прикусил язык. Как он повернулся такое ляпнуть? И в мыслях не было оскорбить любимую. Нервы сдают, капитан.

Люба швырнула на стол нож и вилку, встала и удалилась – независимая, гордая, оскорблённая. Будто моя прежняя жёнушка.

Вопреки логике, не бросился догонять с извинениями. Сидел и сок прихлёбывал, не обращая внимания на любопытные взгляды из-за соседних столиков. Им невдомек, с кем вёл диалог, смакуя апельсиновый аромат.

– Билли, хватит, возвращай на Землю.

– Потерпи, Создатель, эксперимент не завершён.

– Надо мной?

– Ты что так напрягаешься?

– Тогда найди убедительный предлог избавить нас от близости.

– Нашёл проблему!

– Билли, или, или – или я выхожу из игры, или перестань мучить Любовь Александровну и выставлять меня в неловком свете.

– А ты бы за речью последил.

– Сам не понял, как получилось. Обиделась Любаша крепко на мою глупость – может с поезда сойти.

– Остановок вроде не было.

– Возьмёт и спрыгнет.

– Так что сидим? Удивляюсь твоей чёрствости.

– Да брось – с таким учителем….

Люба не спрыгнула с поезда, она спала в своём ложе. Присел, взял руку, погладил, поцеловал, опять погладил. Если б сейчас потянулась ко мне – клянусь! – плюнул на затаившихся в купе соседей и притиснулся, а там будь, что будет. Но Люба спала или делала вид.

В Севастополе у меня была названная мама – Анна Филипповна – жена начальника штаба Черноморского флота. Это она выхлопотала мне, холостяку, жильё под боком – в двухквартирном коттедже на побережье. Надо ли рассказывать, как обрадовалась приезду невестки. Завладела её рукой и вниманием, протащила по усадьбе, начав со своей квартиры. Побывали в моей – теперь нашей с Любашей. Вышли в весьма ухоженный сад, которым Анна Филипповна гордилась и называла "каторгой". Дамы нашли общий интерес среди кустов и деревьев. Мы с вице-адмиралом нажигали угли в мангале и смаковали домашнее вино в полумраке увитой виноградником беседки.

– Одобряю, – кивнул на гостью начштаба.

– Бабушкин выбор.

– Ну и, правильно. Так и надо относиться к браку – старшим доверять. У молодых-то ни ума, ни опыта – не успели свадьбу отыграть, а уж бегут разводиться.

Вечером состоялась помолвка. Филипповна из свекрови быстренько перерядилась в тёщу и потребовала соблюдения традиций. Пришлось просить у неё руки возлюбленной. А потом и у самой виновницы, преклонив колено. После согласия, нас объявили женихом и невестой, разрешили троекратно расцеловаться. Что мы с удовольствием исполнили. Театральность представления раззадорила Любашу – она раскраснелась, разговорилась, сияя белозубой улыбкой. Бросала через стол лукавые взгляды.

Стемнело. С моря потянул прохладный бриз. Я вооружился гитарой. И потекли по-над берегом прекрасные украинские песни, до которых Анна Филипповна большая мастерица. Пели русские песни. Захмелевший вице-адмирал пролил слезу.

– Как я вам завидую. Мать, ты помнишь нашу свадьбу?

– И-и-и-и! – Филипповна пустилась в пляс на пятачке перед беседкой.

По её знаку Люба выскользнула из-за стола. Закружилась – платье колоколом. Адмирал рискнул вприсядку. Я аккомпанировал.

Угомонились за полночь. Люба за посуду.

– Утром уберём, – махнула Филипповна. – Идите уж. Сыночка и дочку за одну ночку.

Шёл за Любой садовой дорожкой и любовался изгибом её спины, удивительно тонкой талией.

– Билли, пора.

– Нет.

– Тогда придумай что-нибудь или я в бега подамся.

И он придумал. Едва вошли, зазвонил домашний телефон. Беру трубку.

– Товарищ капитан второго ранга, говорит помощник дежурного по кораблю мичман Лобода – вам три восьмёрки.

Три восьмёрки – условный код, означающий срочное прибытие на борт.

– Машину выслали?

– Нет.

– Понял. Буду.

Вызвал такси. Облачился в форму. Чмокнул невесту:

– Прости, дорогая.

– Не так, – Люба бросилась на шею, припала губами.

Билли, держать!

Сквозь все блокады оптимизатора почувствовал позывы страсти. А Люба, кажется, успокоилась:

– Я буду ждать – поторопись.

Дел на крейсере всего лишь открыть сейф и передать курьеру Генштаба некий пакет, суть которого не имеет отношения к этой истории. Можно было возвращаться, но я остался и завалился спать в каюте. От греха подальше.

Люба подозревала во мне холодность, отсутствие чувств и ломала голову о причинах, побудивших улестить её из села и даже просватать. Утро встретила в слезах. Вышла в сад, где Филипповна разбиралась с посудой.

– Что случилось, донюшка? Дома не ночевал? А где ж его бис носит? Вызвали? Ну, я ему сейчас….

Свекротёща набрала номер моего мобильного телефона.

Как оправдаться? Перешёл в контрнаступление.

– Сейчас заканчиваю занятия с личным составом и сразу в город. Прошу привезти Любашу в магазин для новобрачных и оказать помощь в выборе платья.

– И тебе костюма.

– Я буду регистрироваться в форме.

– Я тебе покажу форму, я тебе такую форму покажу! А заявление когда?

– Сразу и подадим.

Заявление мы подали. Но Билли или рок хранили мою невинность. Он ли придумал, так ли в мире сложилась обстановка, но она потребовала присутствия российских военных кораблей в восточном Средиземноморье. Тем же днём нас взметнули по тревоге, и через сутки боевое соединение Черноморского флота покинуло Стрелецкую бухту, взяв курс на Дарданеллы.

Легли в дрейф в виду ливанского побережья. Мористее – американский флот во главе с тупорылым авианосцем. Демонстрация присутствия беспокойным арабам. А мы кому что демонстрируем? Наверное, всем свою глупость – торчим между враждующими силами, как сосиска в хот-доге.

С Любушкой переговаривались по командирской связи. По барабану рогатки секретных служб для жены начштаба Анны Филипповны. С моей невестой под руку она опрокидывала все барьеры в здании, оброгаченном антеннами.

– Очень скучаю и безумно люблю, – признался в микрофон, сжимая тангенту.

И Люба:

– Думала, никогда не услышу этих слов. Действительно, у моряков особая душа – их чувства рождаются вдали от берега.

– Не смейся, вернусь из похода, выброшу всю твою обувь – на руках буду носить.

– Теперь уж точно рассмеюсь – как представлю….

Прошёл месяц, на исходе второй…. Люба сообщила, что к свадьбе у неё всё готово. И мой костюм висит на плечиках. Она устроилась на работу в русскую школу, первого сентября начнёт занятия с ребятишками. Ждёт меня, не дождётся….

Мы дрейфовали. От скуки поднимали боевую готовность – учебные тревоги по две-три за сутки. Янки снисходительно наблюдали за нами, кичась своим превосходством в стволах и крыльях. Оно, конечно, есть такое, но если до бузы дойдёт…. Словом, бабка надвое сказала. А что сказала – там видно будет.

Однажды встрепенулись американцы. Двойки фантомов одна за другой покидали палубу авианосца и над нашими головами уносились к берегу. На линкорах заработала артиллерия главного калибра, и снаряды со свистом и шипением, рассекая воздух над нами, утюжили береговые укрепления. Там слышались разрывы и вздымались в небо облака чёрного дыма.

Началось!

Началось, и мы поняли, в какое дурацкое попали положение. Наша демонстрация ничего не дала – ни предупредила, ни застращала, ни предотвратила. Ударить по янкам мы, понятно, не могли. Как помочь истекающим кровью ливанцам? Закрыть грудью? Да мы и так почти что…. Да нет, чёрт возьми, это мы америкосов грудью прикрыли.

Оправившись от внезапности авиа и артудара, заговорила береговая артиллерия ливанцев. Один из первых снарядов пробил нам борт ниже ватерлинии. Начался пожар, вода хлынула в отсеки и, как следствие, дифферент на борт.

Командир соединения принял решение увести корабли из-под огня.

– На "Севастополе", доложите обстановку.

– Пожар на верхней палубе и в жилых отсеках ликвидирован, пробоина заделана, ведётся откачка воды.

– Потери?

– Два матроса пострадали от ожогов, мичман отравлен угарным газом. Все живы.

– Ход имеете?

– Имеем повреждение одного из реакторов.

– Что предпринимаете?

– Командир БЧ со специалистами определяет степень вероятности неконтролируемой реакции.

– Возможен взрыв?

– Ждём результатов осмотра.

В тот момент, когда с двумя контрактниками в защитных костюмах спускался в реакторный отсек, калитку моего дома толкнул Вовка Муромец.

– Володя! – Люба бросилась к нему на грудь. – Какими судьбами?

– Погоди обниматься, – гость вертел головой. – Где твой?

– В походе.

– Поженились?

– Заявление подали.

– Ну, это не страшно. Вообщем, не могу без тебя. Сглупил тогда, но теперь понял – ни здоровье, ни сама жизнь не милы. Обманул твой моряк.

– О чём ты?

– Собирайся, со мной поедешь, в Гладышево.

– Зачем?

– Жить. Ну, посмотри – всё здесь чужое для тебя. И капитан твой плавает. А я любить стану. Что смотришь?

– Вовка ты Вовка, обручена я….

– Скажешь, долго плавал – успела разлюбить.

– А я ведь ещё и не полюбила.

– Вот видишь….

– Не могу так, Володя. Давай дождёмся Алёшу, сядем втроём и всё обсудим.

– Кто это? – появилась Анна Филипповна.

– Володя, школьный друг.

– Врёшь, – насупился Муромец. – Жених я твой, за ноги продавший своё счастье сатане.

– Сатана – это Лёшка? – тёща растворилась в свекрови. – Вот как!

– Потребовал от любви отступиться, если вылечит. И я слабину дал. А потом думаю, на черта мне ходули, коли, счастья в жизни нет без единственной.

– А ты, девонька?

– Не знаю, – Люба закрыла лицо ладонями. – Я ведь слова ласкового от него не слышала – как будто через силу женится, по приказу.

– А по радио? – голос Филипповны потерял остатки дружелюбности.

– Что радио? Разве это любовь – по радио? Вот и скажу ему в микрофон, что уезжаю с Володей.

– Не наша ты, не морячка, – резюмировала адмиральша и показала спину.

Позвонила мужу:

– Фыркнула краля наша….

…. Опустевшими коридорами, вертикальными и полувертикальными трапами мы подбирались к реакторному отсеку.

– Следим, ребятки, за показаниями прибора.

– Стоп, командир, зашкаливает – дальше вся защита по фигу.

Связался с командиром крейсера.

– Достигли границы допустимой радиации, дальше – пекло.

– Твоё мнение?

– Прошу добро на спуск в реакторный отсек, чтобы визуально определить масштабы повреждений и перспективу ремонтных работ.

– Это верная смерть, Алексей Владимирович.

– Неизвестно, что с реактором, какова динамика цепной реакции. Может полыхнуть такой грибок – не только нам, пентосам мало не покажется.

– Спускайтесь, только постоянно быть на связи. Ваше молчание послужит сигналом к эвакуации личного состава и затоплению крейсера.

– Понял. Ну-ка, ребятки, сыпьте наверх. Ваше время придёт когда-нибудь, но не сейчас.

– Командир….

– Никто не отнимет у меня славы. Брысь….

Тяжёлые ботинки затопали по стальным балясинам.

– Что, Билли, капец подкрался незаметно?

– Не дрейфь, Создатель, нас так просто не прокусишь.

– Сдюжим радиацию?

– А то. И пекло пересилим.

– Слушай, надоела эта фольга. Можно скинуть?

– Разоблачайся – если оптимизатор не поможет, то и это не защита.

Скинул защитный скафандр, остался в брюках и тельнике. Командир теребит:

– Гладышев, не молчи.

– Спускаюсь в реакторный отсек. Уровень радиации….

…. Взявшись за руки, моя невеста с Вовкой Муромцем шли по улицам с видом школьников удравших с ненавистного урока – радостно возбуждённые. Наговориться не могли. Люба приняла решение и удивилась, как это просто – быть счастливой, любить понятного человека и быть любимой. А Вовку она любит, наверное….

– Гладышев, не молчи.

– Вижу повреждения на корпусе реактора.

– Цепная реакция?

– По всей вероятности.

– Что значит вероятность, Гладышев? У тебя прибор на руках….

– Выбросил – зашкалил. Здесь пекло….

Наш диалог с крейсера транслировался на флагман к командиру соединения, оттуда – в Севастополь. В центре спутниковой связи БРС Черноморского флота собрались первые его лица.

– Кто-нибудь объяснит, что там происходит? – выругался командующий.

– Командир БЧ пытается удалить из повреждённого реактора активные элементы.

– Вручную?

– Так точно.

– Вы с ума посходили или Гладышева рентгены не берут?

– Что-то происходит….

Вошёл дежурный корпуса, склонился к уху начштаба.

– Что? Невеста Гладышева? Какого чёрта…! Стойте, каплей, ведите её сюда. Конечно одну.

Любаша растерялась от количества и блеска золотых погон, сосредоточенности лиц разом уставившихся на неё, вошедшую. Но голос, голос, будто с потолка лившийся, напомнил цель визита.

– Это и есть финал эксперимента? Твой инструктор на крейсере или мне будет дана возможность вернуться домой, обнять Любу? Если выберусь отсюда, дай возможность нарушить обет – я сделаю любимую женщиной.

Командующий ЧФ:

– С кем это он? О чём?

– Бредит, товарищ адмирал флота.

Начальник штаба Любаше:

– Ты хотела что-то сказать Гладышеву? Что уезжаешь с другим…. Самое время.

– Что происходит?

– Твой жених заживо сгорает в реакторном отсеке.

– Алексей!!!

– Дайте ей микрофон.

– Нет!

– Вы на связи. Говорите.

– Лёша, милый, где ты, что с тобой?

– Люба? Ушам не верю. Как ты?

– Говори…. ты…. Ты вернёшься?

– Куда я денусь? Правда, тут девчонки на пляже загорелые…. Но командир на берег не пускает.

– Какие девчонки, Лёша?

Командующий флотом:

– Бредит.

Начштаба:

– Шутит.

Я:

– Командир, активные элементы повреждённого реактора в капсулах. Отсек следует залить дезактивационной пеной. Я поднимаюсь.

Командир крейсера:

– Стой, Гладышев! Ты больше часа провёл в интенсивном радиационном потоке – ты сейчас сам активный элемент.

– Хочешь в расход списать, командир?

– Ты знал, на что идёшь.

– Но я жив.

– Прости, Алексей, наверное, тебе это только кажется. После реакторного ада никто не может выжить. Прощай и пойми: я не могу рисковать людьми и крейсером.

– Понял, командир, два слова в эфир. Люба, Любочка, слышишь меня? Если любишь, если будешь ждать, верь – однажды я вернусь….

Люба рыдала, кусая кулак. Адмиралы хмурились и прятали взгляды. Командующий пожал плечами:

– Считаю действия командира "Севастополя" оправданными. Гладышева представим к Герою.

…. В отсек стала поступать пена.

– Ну что, Билли, кердык?

– Ты что так на тот свет торопишься? Давай лучше подумаем, как отсюда выбраться.