Текст книги "Откровение огня"

Автор книги: Алла Авилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Услышав это, она поцеловала меня в затылок. Была уже ночь. Огни на другом берегу Москвы-реки поредели. Мне надоело на них смотреть. Я поднялся, и мы пошли обратно на Воробьевское шоссе.

11

«Черный ангел летит к белому ангелу,

белый ангел летит от черного ангела.

Черного ангела влечет белый ангел,

белого ангела никто не влечет.

Белый ангел летит на свет,

черному ангелу света не вынести».

Отправив Надю домой на такси, я возвращался пешком в университетское общежитие и думал о нашем с ней разговоре. Ее фиктивный брак с кем-то может непредсказуемо повлиять на дальнейший ход событий. Что станет с нашим joint adventure, если Надя, к примеру, выйдет замуж за американца и уедет в Нью-Йорк? Если и правда «провернуть дело вдвоем», все будет зависеть только от Нади и меня.

Я представил себе, как говорю Сандре:

– Одной моей русской коллеге требуется выехать в Голландию. Я могу ей в этом помочь, если заключу с ней брак.

– Тебе требуется развод? Хорошо, – скажет Сандра. Вряд ли она станет задавать вопросы. Может быть, спросит только: «Ты уже был у адвоката?»

Мы так и договаривались: наш брак останется до тех пор, пока у кого-то из нас не появится необходимость его расторгнуть.

Сколько времени уйдет на развод? За месяц с этим не обернешься. А потом завертится брачная мельница – одна бумажная волынка чего стоит! Потребуется, как минимум, два раза лететь в Москву – сначала, чтобы сдать документы в ЗАГС, потом – чтобы выслушать свадебный марш Мендельсона…

Я представил, как встречаю Надю в аэропорту Схипол. Где она будет жить? В Амстердаме легко найти только подозрительные закутки и дорогие апартаменты. Денег у Нади нет, и у меня их теперь негусто. Я увидел еще одну картинку: мы с Надей живем вместе у меня на чердаке, – и почувствовал раздражение. Какого черта я думаю об этом? Иностранный отдел полиции, муниципалитет, квартирные бюро, культурный шок, тоска по родине, денежные проблемы, языковой барьер, разбитые иллюзии – что еще? Много еще всего. Например, неясные отношения: она ждет от меня одного, другого, третьего, а я прихожу домой все позднее. Опущенные глаза, поджатые губы, взгляд мимо, поверх, в другую сторону – она это хорошо умеет. Злые слова, нервные требования, упреки, сердитое молчание, крик, невозможные просьбы…

Нет, сказал я. Нет и все. Я только что изменил свою жизнь. Моя жизнь наконец меня устраивает. Только дурак стал бы менять ее снова. Или влюбленный.

ОЛЯ И АЛИК

Детская площадка с песочницей, качели, турник, бревно для тренировки равновесия – вот он снова, ее двор. Она, как вернулась в Москву, была здесь уже несколько раз – просто чтобы подышать его воздухом. Была у своего старого дома на Плющихе и не знала: в нем и сейчас живет Витя, только в другой квартире. Оле стало известно об этом сегодня.

Планка качелей с одного конца была обломана. В песочнице валялась забытая формочка – жестяная выпуклая звезда. Оля присела, взяла ее в руки и сделала одну песочную звезду, другую, третью. Когда опрокидывала формочку в четвертый раз, увидела человека в кепке и пиджаке, надетом на майку. Низенький, невзрачный человек, в руке – дощатый чемоданчик с инструментом, на буром лице щетина.

– Все еще в песочек играешь? – зло набросился он на нее. – Уж не ты ли качели сломала? Ишь по чужим дворам шастают, телки непокрытые. А ну пошла отсюда!

«Пьяный», – определила Оля.

Витина квартира оказалась на первом этаже за лестницей. Тогда, давным-давно, у их старой двери было семь звонков, здесь имелся только один. Оля нажала кнопку.

– Кто? – раздался за дверью старушечий голос.

– Я к Виктору.

– Кто будете-то?

– Родственница.

– Как звать?

– Оля.

Дверь распахнулась.

– Тетя Нина? – вскрикнула Оля. И прошептала, не веря глазам: – Ты жива. А папа и мама?

– Я ничего о них не знаю, – прошептала в ответ полная неряшливая старуха и с чувством обняла Олю. – Витя сказал, что в ночь ареста вы убежали из дому и с тех пор ваш след пропал. Почему ты раньше не объявилась?

– Я думала, тогда всему пришел конец. Я была уверена, что ни тебя, ни мамы с папой давно нет в живых.

– Да что же мы все в дверях стоим! – спохватилась тетя Нина.

Она провела Олю на кухню, усадила на табурет, стала собирать чай. Кухонька была маленькая, да и квартира – тоже. Только на одну семью. Оля ее похвалила:

– Как вам удалось получить отдельную квартиру? Витя, наверное, начальник? Где он сейчас?

Тетя Нина рассмеялась:

– Витя – дворник. Мы живем в служебной квартире – для дворников. Такие мы вот начальники. А ты, наверное, Витю видела. Он сейчас во дворе качели чинит. Кто-то сорвал качели. Не его это дело, но он все равно взялся. За все берется. Такой характер.

«Значит, тот пьяный в кепке – Витя!» – похолодела Оля, но ничего не сказала.

– Где Алик? Почему пришла без него? – расспрашивала тетя Нина.

– Алик? – растерялась Оля. – Он сейчас живет у друга. Постой, а когда ты последний раз видела маму с папой?

– Тогда же, когда и ты. По дороге в следственный изолятор со мной случился приступ. Попала не в камеру, а в больничную палату. Меня начали допрашивать три месяца спустя после ареста, когда твои родители уже были в лагере… Ну что мы сразу об этом ужасе. Сначала о тебе, об Алике. Давай по порядку, с самого начала. Вы попали в детдом?

– Да, в Будаевский детдом имени Красной Армии.

– Где этот Будаевск?

– Урал, Челябинская область.

– Челябинская область… – проговорила, как эхо, тетя Нина. – Вот ведь вас куда занесло с нашей Плющихи.

– Не с Плющихи – из Ленинграда! Мы жили сначала в Ленинграде, у тети Паши.

– Какой тети Паши?

– Ты ее не знаешь. На следующий день после вашего ареста мы оказались на Ваганьковском кладбище. Там у церкви стояли нищие. И мы с ними встали – есть хотелось. Там тетя Паша нас и подобрала. Мы ей сказали, что от детдома прячемся. Тетя Паша гостила в Москве у сестры, сама она была из Ленинграда. Она нам сказала: «Поедем ко мне в Ленинград! У меня вас не найдут». Мы в детдом все равно попали – но уже после блокады. Тетя Паша ее не пережила. Нас эвакуировали в Будаевск. Мы в детдоме сказали, что остались сиротами. Настоящую правду о папе и маме никто не знает. Я сама ее не знаю. Знаю только, что тогда была ежовщина, а Ежов – вредитель. Так за что же вас всех арестовали?

– Вся чехарда закрутилась после того, как твоя мама побывала в АКИПе, – есть такой архив у Зубовской площади. Она пошла туда из-за большой нужды, продать одну старую книгу, которую Степан нашел в каком-то монастыре. Монахи эту книгу прятали – в ней вроде бы какие-то тайны записаны. Аполлония надеялась получить за рукопись приличные деньги. В АКИПе она нарвалась на негодяя. Он просто отнял у нее книгу. Сказал, что эта книга имеет большую историческую ценность и потому принадлежит государству. Я думаю, этот мерзавец написал анонимку, по которой нас всех арестовали. Он тогда угрожал твоей маме, что посадит ее.

–  Думаешь? – переспросила Оля. – Разве из анонимки не ясно, что ее написал он?

– В том-то и дело, что нет. В доносе не было ни слова об «Откровении огня». Оно и понятно: назвать рукопись – это все равно что расписаться.

– «Откровение огня», – задумчиво проговорила Оля.

– Вот именно – огня. На нем мы и погорели, – мрачно пошутила тетя Нина.

– А что именно было сказано в анонимке?

– Ах, да всякая чушь: ненависть к Советской власти, буржуазная пропаганда и тому подобное. Стандартный текст. Написано с одной целью: расправиться с человеком руками НКВД. Из-за таких анонимок тогда тысячи пострадали. Ах, Олечка, сколько сволочей вокруг, ты еще не знаешь.

– Знаю, – заверила ее Оля. – У нас на факультете только что вскрыли целое гнездо сионистов. Тетя Нина, после того как я узнала, сколько врагов затаилось у нас в университете, я не могу заставить себя ходить на лекции! И из общежития ушла.

Лицо у тети Нины стало несчастным.

– Олечка, детка, не доверяй всему, что говорят. Ведь и тогда, в тридцать восьмом году, тоже говорили о притаившихся врагах. А кто были те враги? Да вот такие, как я, как твои мама с папой. Мы ведь ничего не сделали, а нас – в лагеря. Ты представляешь себе, что такое лагерь? Я выжила только потому, что работала в медчасти. Те, кто попал на общие работы, мерли как мухи. От истощения большей частью. Ты бы видела эти скелеты. Таким скелетом, наверное, стала твоя мама – ее-то уж точно послали на общие работы. Сейчас тоже начали хватать, как тогда. И я вот опять держусь на волоске. Вместе с «сионистами» и «космополитами» пошли «повторники».

– Кто это – «повторники»?

– Такие, как я. Которые прежде сидели по политическим статьям. Их хватают снова.

Оля зажмурилась, закачала головой и прошептала:

– Так вот почему взяли Михина.

– Какого Михина?

– Это один мой знакомый, – нехотя сказала Оля, и у нее потекли слезы.

Тетя Нина схватила полотенце и стала им вытирать ей лицо, как маленькой.

– Ты в него влюбилась, детка?

– Может быть. Я не знаю. Я запуталась. Так много странного, и ничто не соединяется друг с другом. Не обращай внимания на эти слезы. Они текут сами. Давно их не было, теперь снова та же история.

– Какая история?

– Все началось с рисунка Михина. Я увидела его рисунок, который он сделал с картины одного художника, Рерих его фамилия. Этот Рерих увлекался мистикой. Картинка ничего особенного, но я от нее будто помешалась. Только о ней и могла думать…

– Невероятно, – пробормотала тетя Нина. – И Степан так говорил. Говорил, что помешался из-за «Откровения огня». Он тоже…

Тетя Нина не договорила и встала со стула.

– Витя пришел, – объявила она и направилась в коридор.

Оля и не слышала, как хлопнула входная дверь.

– Витюша, у нас гостья. Вот уж ты удивишься! – говорила за Олиной спиной тетя Нина. Дверь в кухню оставалась открытой, вот-вот в ней должен был появиться злой, пьяный человек. Оля съежилась.

Тетя Нина ввела сына за руку на кухню, поставила его прямо напротив гостьи.

– Узнаешь? – ласково спросила она Виктора. Оля подняла глаза на своего троюродного брата и сразу их опустила – его взгляд проколол ее насквозь. Что в нем было – не понять, выдержать его было невозможно.

– Нет, – жестко ответил Виктор.

– Да как же ты не узнаешь? – ворковала тетя Нина. – Ты вглядись получше и узнаешь.

Виктор освободился от матери и, ничего не сказав, пошел из кухни. Она посмотрела ему вслед с добродушной улыбкой.

– Устал он. Встает рано, к вечеру – выжатый лимон. Тяжелая работа у дворников, Олечка. Ты уж на него не обижайся, в другой раз поговорите. Приходи завтра на обед! Или на ужин – когда тебе удобнее.

Растерянная, сама теперь усталая, Оля поднялась с места и сбивчиво сказала:

– Я приду. Когда – не знаю, но приду. Скоро приду. А сейчас мне пора…

Оля открыла дверь подъезда и обмерла. По детской площадке слонялась одинокая фигура, и этой фигурой был Алик. Тут она вспомнила о деле, по которому разыскивала Виктора, – оно совершенно забылось в обвале неожиданностей. Алик тоже увидел Олю и уже шел к ней быстрыми шагами. Подошел, посмотрел ей в глаза, поздоровался. Она сдержанно ответила.

– Все как прежде? – спросил Алик и протянул Оле руку.

– Нет, – сказала она и дала ему свою. Он засмеялся и обнял ее. Она не сопротивлялась.

– Скажи «да», – шепнул он ей в ухо.

– «Нет» лучше, чем «да».

– Почему?

– Больше я пока сказать не могу Требуется проверить один факт. Я бы уже сейчас знала правду, если бы не забыла кое-что спросить у тети Нины.

Алик отпрянул от нее.

– Ты видела тетю Нину?!

– Только что. И Витю тоже. Они живут по-прежнему в нашем доме, но в другой квартире. Пойдем! Поговорим по дороге.

В скверике у Бородинского моста они сели на лавочку и какое-то время молчали. Оля только что кончила свой рассказ о тете Нине.

– Почему ты вдруг решила разыскать Виктора?

– Я тебе уже сказала: надо было проверить одну догадку. Пошла в Центральное адресное бюро и сказала: ищу родственника, переехавшего из Москвы. А он, оказалось, – и не думал переезжать!

– Что за догадка? Открой шкаф.

– Рано.

– Все равно открой.

Алик поднялся со своего места, присел перед Олей на корточках, взял ее руки в свои и требовательно посмотрел ей в глаза. Она помедлила и уступила:

– Ты помнишь, как тетя Паша прописывала нас к себе? Она тогда спросила, когда мы родились. Мы сказали. А тетя Паша тогда: «Вы что-то путаете, этого не может быть. Дети так быстро один за одним не рождаются. Запишем вас обоих на одну дату, как двойняшек». Выбрали твой день рождения. Мне это не понравилось – я должна была стать младше на полгода. На полгода – понимаешь? Я ведь и сейчас хорошо знаю, когда мой настоящий день рождения.

Алик вскочил.

– Это же меняет все! – крикнул он. – Совершенно все!

– Не спеши. Сначала надо, чтобы это подтвердилось.

– Да что тут подтверждать? Ясно же и так. Мы друг на друга и не похожи.

– Отец, кстати, у нас может быть один…

Алик схватил Олю за руку и поднял ее с лавки.

– Обратно к тете Нине! Чтоб все вопросы отпали!

– Сейчас уже поздно.

– Пусть! Пошли на мост, возьмем такси! Там их много с Киевского вокзала проезжает…

В такси Оля сказала:

– Я должна увидеть папину книгу… – и поправилась: – Книгу Степана.

Алик, указав глазами на шофера, прижал палец к губам.

* * *

Виктор Георгиевич Кареев был теперь пенсионер и жил на Красной Пресне. Служебную квартиру, которую он с матерью занимал в конце сороковых и где бывала Оля, ему пришлось сменить опять на комнату в коммуналке.

Носатый, темнолицый, неприветливый, Кареев бесцеремонно оглядел меня с головы до ног, прежде чем посторониться и дать нам с Надей войти в квартиру. Приведя нас к себе в комнату, он прямо у двери спросил, по какому делу мы приехали – будто и не говорил об этом вчера с Надей по телефону. Он переспросил фамилию голландского солагерника Степана и бросил на меня колкий взгляд.

– Сколько ему лет?

– Восемьдесят пять.

– Долго же у вас живут.

У меня в портфеле лежала бутылка виски. Я достал ее и протянул Карееву.

– Давайте помянем Степана Александровича и Аполлонию Максимовну.

– Что это за дрянь?

– Виски. Американская водка. Я бы купил голландскую, но в Москве ее не найти.

– Тоже мне, водка. Чего она такая ржавая? Спрячь ее обратно. Такой не поминают.

Указав нам на диван, хозяин открыл шкаф и надел на свою теплую не по погоде фуфайку еще и пиджак, на лацкане которого имелась внушительная колодка.

– Военные награды? – поинтересовался я.

– Что же еще, – веско бросил Виктор Георгиевич и назвал свои ордена. После этого он достал из буфета начатую бутылку водки и три стакана. Кареев налил два стакана до краев, а третий – наполовину: «для дамы». Мы чокнулись.

Все, кроме меня, выпили до дна.

– Это неуважение, – упрекнул меня Кареев, но настаивать не стал. – Тетя Поля не обидится: она водку в рот не брала. И дядя Степа ее не пил. Видал, характер? При его жизни – и не пить.

– У вас случайно нет их фотографии? – спросил я.

Кареев ухмыльнулся.

– Случайно есть. 29 мая 1938 года, когда я бежал из дому, чтобы не угодить в спецназовский детдом, я взял с собой карточку, где мы запечатлены все вместе: мама со мной и тетя Поля с дядей Степой и детьми. Наша единственная общая карточка. Снялись в Парке культуры и отдыха имени Горького. Было лето 1937 года.

Он достал фотографию, и мы втроем вгляделись в черно-белые лица, каждое из которых выделялось по-своему.

Самой заметной фигурой был, конечно, Степан – стриженный наголо, в круглых черных очках, длинный и узкий, как жердь. Линников держал под руки смеющуюся Нину и Аполлонию – олицетворенный знак вопроса: он был и в ее позе, и во взгляде. Пышная жизнерадостная Нина обнимала мальчика со шкодливым выражением лица.

– Вам здесь лет двенадцать? – спросил я Виктора Георгиевича.

– Четырнадцать.

Не скажешь, что четырнадцать. Мальчик Витя был на полголовы ниже матери и одет в короткие штанишки на помочах.

Изнуренная женщина-вопрос по другую сторону Степана выглядела полной противоположностью Нины. Короткие, прямо отрезанные, зачесанные назад волосы были повязаны светлой ленточкой. Темное, длинное, с изящными чертами и узким носом лицо заставляло думать об иконах – не очень оригинальное сравнение, но я не видел еще другого лица, которое так бы явственно выражало «тихую скорбь».

За руку Аполлонии держалась беленькая девочка-ясноглазка. Она прямо смотрела в объектив и держала в свою очередь за руку похожего на мать мальчика. Дети были одного роста и одинаковых пропорций, но странное дело: мальчик выглядел хрупким, а девочка – нет. Оля и Алик.

– Я так понял, что Оля и Алик пропали без вести. Уже после войны. Как это могло случиться?

– А кто его знает, – буркнул Кареев и хотел забрать у меня фотографию, однако по моей просьбе оставил ее на столе.

– Может, они еще живы?

– Они не могут быть живы, – сказал с раздражением Виктор Георгиевич и, кивнув на Надю, спросил: – Как и она, что ли, тети-Полиным словам верите? Я сам был с тетей Полей на той горе. Тропа у часовни кончается, а за часовней – обрыв. Если бы Оля с Аликом спустились обратно с горы, их бы видели. Горы там голые, всякого видно. Но их никто не видел. В часовне остались все их вещи, мы с тетей Полей привезли их домой. Эх, бедняжка тетя Поля! И часовню видела, и вещи, а в очевидное не поверила. Мать, что тут скажешь…

История внезапно скакнула за горизонт. Какая гора? Где? Почему часовня? Девочка на фотографии притягивала к себе внимание. Никто из пятерых не смотрел в объектив так требовательно, как она.

– Необычная девочка, – сказал я.

– Снежинка, – прошептал Виктор Георгиевич, и его раскрасневшееся лицо сжалось. – Ее в новогодние праздники в детсаде всегда снежинкой наряжали. Выросла и пропала в снегах… Мать дала Оле и Алику деньги на дорогу, все свои сбережения. Дала под условие: они будут писать и сообщать все свои новости. Пришли две телеграммы, обе с Алтая. В первой, посланной из Барнаула, значилось: «Добрались благополучно». Вторую телеграмму они отправили из городка Елизарова у монгольской границы. Там говорилось: «Все хорошо, едем на встречу в Маковку, подробности письмом». Письма не пришло. Тетю Полю освободили осенью пятьдесят восьмого года, и она сразу взялась разыскивать своих детей. Кроме нас с матерью, никто не знал, что они подались в Сибирь. Тетя Поля еле дождалась весны, и в марте пятьдесят девятого, десять лет спустя после отъезда Оли и Алика, мы с ней отправились на Алтай искать их следы. Мы добрались до Маковки – это высокогорный поселок за Елизаровом, и узнали там, что наши путешественники прожили в самой Маковке пару дней, а потом обосновались в часовне на горе Су-бун. Никто к ним в часовню не поднимался. Они в ней все время только вдвоем и были. Были и сплыли.

– А какая встреча у них предполагалась в Маковке? – раздался голос все время молчавшей Нади.

– Да никакая! – отмахнулся Кареев. – Та «встреча» просто взбрела Оле в голову. – Он перевел на меня помутневшие глаза и сказал с болью: – Ведь если говорить правду, Оля-то стала «того» – не выдержала перетрясок. Помутилась в уме и Алику голову заморочила. Я не думал, что это так кончится… Они спали у нас последнюю ночь перед отъездом. Никогда не забуду: у Оли глаза были не серые, а черные – такие зрачки расширенные. Надо же такое удумать – на Алтай ехать к этому чертову монаху!

– Какому монаху? – встрепенулась Надя.

– О ком книга написана. Он ей снился, звал ее – до бреда дошло. Книга-то в часовне осталась, а вот их самих – след простыл.

Надя изменилась в лице.

– В часовне лежало «Откровение огня»?! – медленно, почти по слогам, спросила она.

Кареев взглянул на нее непонимающе.

– Вы имеете в виду старую книгу в кожаном переплете, найденную Степаном Александровичем в монастыре?

– Ну да, – насупившись, подтвердил Виктор Георгиевич, словно Надя приставала к нему с какой-то ерундой. – Оля ее с собой на Алтай взяла.

– В голове не укладывается, – произнесла с чувством Надя, – чтобы книга, пусть даже такая уникальная, как эта, так сильно могла влиять на судьбы людей. Сначала из-за нее арестовывают Аполлонию Максимовну и Степана…

– Да не из-за нее их арестовали! – не выдержал Кареев. – Это мама и тетя Поля так думали, а на самом деле все было по-другому. Узнавал я в органах: Харитонов на них донес, наш бывший сосед. Отомстил за то, что его переселили. Анонимку послал в НКВД, сволочь. Ни маме, ни тете Поле энкавэдэшники тогда стукача не назвали, хотя сами до него доискались…

ОЛЯ И АЛИК

«А может, взять и все сказать прямо?» Алик представил несчастные Олины глаза. Нет-нет-нет! Пусть останется все как есть: бессонница, разгрузка товарных составов, шатание по Москве, Олины фантазии о Шамбале, неясность с университетом – все, кроме вагончика. С вагончиком надо было кончать. Как – он не знал. Комнаты в Москве дорогие, да их еще не найдешь.

«У нас есть теперь свое место!» – объявила Оля в ту ночь, когда обнаружилась тетя Нина. После разговора с ней «папа» стал для обоих Степаном, «мама» должна была превратиться для Оли в Аполлонию Максимовну, но не превратилась. «Я могу называть ее только мамой, – сказала она, – иначе я запутаюсь в воспоминаниях». Об Аполлонии у нее их было слишком много – не то что о Степане…

В Будаевске они поклялись друг другу все забыть. Сироты. Ни дома, ни прошлого. За семь лет – ни слова о московском детстве. Когда они стали студентами МГУ, все-таки приехали взглянуть на старый двор – Оле очень хотелось. Только взглянули и сразу ушли: на воспоминаниях по-прежнему лежал запрет. Теперь его не было, и воспоминания потекли. И сколько их уцелело!

Вспоминали мебель в их комнате на четверых, домашние коржики, зверюшек, вырезанных из картона – их единственные игрушки, раннее чтение по складам трудных маминых книг, странную зарядку Степана: изогнется и замрет. Вспоминали дворовую кошку Милочку, качели во дворе – они и тогда ломались, а вот тогдашнего дворника вспомнить не могли. Забыли и большинство соседей по квартире. Многое помнили, но многое и забыли – хотели ведь вообще все забыть. «Хорошо, что желания никогда не сбываются полностью», – сказала Оля.

После разговора с тетей Ниной они прошлись по местам, где бродили семилетними детьми после ареста старших. Тогда они скрывались в переулках. Улиц избегали – там их могла найти машина из детского дома. В книжках, которые им читала Аполлония, сироты больше всего боялись приютов и прятались на кладбищах. «И мы будем жить на кладбище. На Ваганьковском, где бабушка похоронена», – сказала Оля, которая держалась старшей сестрой. Через двенадцать лет, в другую ночь блужданий по Москве, она сказала: «Я нашла вагончик, где можно спать. Он стоит за Курским вокзалом. Я теперь обитаю там. Ты можешь ко мне перебраться».

В вагоны, дожидавшиеся своей очереди на подступах к ремонтному депо, приходил ночевать всякий сброд. Оля спала безмятежно среди пьянок и драк. Алик же боялся за нее и спать в их купе не мог: дверь закрывалась на хлипкую защелку, которую ничего не стоило сорвать. Страх, что к ним вломятся темные личности и будут пользоваться Олей у него на глазах, держал Алика в напряжении каждую ночь. Ему, с его мускулами, Олю было не защитить. Он ненавидел себя за малый рост, за бесхарактерность. «Я даже не могу найти в Москве нормальную комнату. Я все такой же „младший брат“…»

Алик мог только удивляться, что Оле еще не открылось, какое он ничтожество. Впрочем, он был уверен: рано или поздно откроется. Это может произойти в любой день. Сейчас она ничего не видела, потому что была занята Степановой книгой. Роковая рукопись и правда находилась в АКИПе. Оля хотела прочитать ее во что бы то ни стало. Допуск в АКИП ей получить не удалось – тогда она пошла туда работать и теперь свободно могла заходить в хранение архива. Там она урывками, тайком читала «Откровение огня».

Когда Оля устроилась в АКИП, Алик стал ходить разгружать вагоны. Виделись они теперь только вечерами. Местом встречи был, как правило, зал ожидания Курского вокзала. Оба усталые, они перебрасывались парой слов и шли вместе в вагон. И сейчас Алик ждал Олю на вокзале. Условились встретиться в полдесятого. Оля опаздывала: только что стукнуло десять.

Сияющая, со свежим лицом, словно это был не поздний вечер, а утро, она предстала перед ним на час позже.

– Алик, родной, ты не представляешь, как все меняется! Едем к тете Нине. Она в прошлый раз сказала: можно ей сваливаться на голову до одиннадцати. На такси до одиннадцати успеем. Я получила сегодня зарплату – берем такси.

Ничего не спрашивая, Алик встал с лавки и пошел за Олей к выходу из вокзала. В такси она взяла его руку в свою и сказала в ухо:

– Что я в тебе очень уважаю, это то, что ты не торопишь с объяснениями. Вообще ни с чем не торопишь.

Хваля его, она одновременно тянула его руку в глубь своей сумки, которую держала на коленях, пока его пальцы не коснулись плоской твердой поверхности. Книга. Лицо Оли говорило какая. Вынесла из архива «Откровение огня»! Еще не было случая, чтобы Оля не добивалась своего. Добилась золотой медали, университета, Резунова, добралась до Степановой книги, и вот теперь – прятала ее в своей сумке.

Алик выпрямился и встретился в зеркале со взглядом шофера.

– Мы сегодня будем спать у тети Нины. Так будет лучше для нашего «гостя», понимаешь? – спросила Оля. Конечно, он понимал: не нести же рукопись из госархива в их новое пристанище, где бывали облавы.

– И завтра у тети Нины, и послезавтра? – спросил он мрачно.

– Только сегодня, – веско ответила Оля и загадочно улыбнулась.

Тетю Нину и Витю они подняли с постели.

– Ах, все-таки поздно, – смутилась Оля.

– Ничего-ничего, – сказала тетя Нина. – Только где мне вас положить? Давайте так: ты, Олечка, ляжешь в комнате на раскладушке, а тебе, Алик, придется переспать на полу на кухне.

– Мы будем спать вместе на кухне, – объявила Оля. И, не давая тете Нине рта открыть, ошарашила: – Мы муж и жена. С того дня, как были у тебя.

– Вот ведь как, – только и нашлась сказать тетя Нина. А Виктор вообще промолчал. В этот раз он был необычно тихий.

Первый раз Алик прижимал к себе Олю и ничего не боялся – ни своего предательского тела, как это было во времена брата-сестры, ни внезапного нападения из темноты, грозившего в вагончике. А Оля, обстоятельная Оля, шептала ему свое:

– Подожди, дай сначала рассказать. Я тебе уже говорила, что Евларий мне снился, помнишь? И сегодня я его тоже видела во сне. Сегодня он мне сказал: «Я на Алтае. Приезжай». В «Откровении» говорится о некоем Божественном Огне, который обычно видится белым – отсюда, кстати, и название книги. Я так понимаю, что белый огонь – это энергия ума. Сам Михаил белый огонь никак не объясняет, но догадаться, что это такое – можно. Огонь – очень точный образ! Есть мысли, от которых загораешься, а есть мысли, от которых гаснешь. Белый огонь зажигается в людях, когда они проникаются «тайной одиночества». Ты вслушайся, как это звучит: тайнаодиночества. Таких «тайн» в «Откровении» семь. Знаешь, что случилось сегодня, когда я читала о белом огне? У меня появилась опять та же дрожь, как тогда, в квартире Михина. Не спрашивай почему – это необъяснимо. А потом вдруг вспышка в голове, словно в нее молния ударила. Знаешь, как ночью бывает – вспыхнет молния и все осветит. Так вот, у меня точно так же вспыхнуло в голове, и я увидела гору. На ее вершине – башня, та самая, что мне раньше привидилась, только в этот раз я еще увидела спускавшегося оттуда человека. Я сразу догадалась: это Евларий! И тут меня осенило: Шамбала находится на Алтае! Рерих искал ее на Алтае, но не нашел, а она – все же там! Тайны «Откровения» – это тайны Шамбалы! Евларий пришел в Захарьину пустынь оттуда, чтобы открыть их монахам, а те должны были приспособить учение об энергии ума для обычных людей и открыть его всем нам. Но что же получилось? Тайны Шамбалы оказались в АКИПе! Это же абсурд! В Шамбале такой оборот дела вызвал возмущение. Я поняла мой сон так: Евларий хочет, чтобы я забрала «Откровение огня» из АКИПа и вернула его в Шамбалу. Я знаю точно – мой сон послан оттуда. Едем вместе на Алтай, Алик! Я думаю, Рерих не нашел Шамбалу, потому что она его не звала. Меня же, нас она зовет! Это такой сильный зов, Алик, я не могу ему противостоять. Да и зачем? Что нам делать в Москве? С университетом теперь покончено, и нет ничего, что бы нас здесь держало. Моей получки на два билета до Барнаула не хватит, но не важно. Купим билеты до станции, куда денег хватит, а там что-нибудь придумаем. Как бы там ни было, до места мы доберемся, я уверена… Алик, ты спишь? Как же ты можешь спать, Алик!..