Текст книги "Откровение огня"

Автор книги: Алла Авилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Иди тогда сам с нами. Отец не придерется. И Афонька пусть идет.

– Не пойду я больше в такую даль! – наотрез отказался Афонька.

– Все вместе пойдем, – твердо сказала Марья. Сыновья больше перечить не стали.

Услышав свое имя, он сначала подумал, что голос ему чудится. Крик повторился. Потом послышался другой голос, тоже звавший его:

– Никита!

«Если не отвечать, не найдут», – подумал Никита и смутился этой мысли.

– Здесь я! – отозвался он.

Первой на поляну вышла девчонка, за ней появился ее старший брат. Они поздоровались и тут же похвастались, что дорогу нашли сразу. Тут среди деревьев показалось страшилище с огромными пустыми глазницами – такое ему несколько раз снилось. Никита содрогнулся и закрыл глаза, чтобы вернуть спокойствие. Когда он их открыл, увидел рядом с собой молодую женщину. Она рассматривала его. Глазницы у нее были не пустые, а синюшные, лицо выглядело нечеловеческим оттого, что было разбито.

– Мы к тебе мамку привели. Лечить. Она порченная и избитая, – протараторила Натка. Гриша покраснел от слов сестры.

– Афонька-то где? – притворно спохватился он. Марья оглянулась и дала старшему сыну знак не беспокоиться. Никита, вглядевшись, увидел за деревьями прятавшегося мальчика.

– Пойду Афоньку искать, – заявил, не обращая внимания на мать, Гриша. Как только он двинулся к деревьям, его брат сорвался с места и побежал в глубь леса. Гриша бросился его догонять.

– Наташа, пойди верни ребят, а то еще заблудятся, – сказала Марья.

Когда дочь ушла с поляны, она прошла к землянке, оглядела ее и приблизилась к Никите.

– Сколько ты так живешь?

– Десять лет.

– А самому сколько?

– Тридцать один.

– И мне столько. Надо же как.

Через некоторое время после знакомства с Никитой, только муж отправился на промысел, Марья объявила детям:

– Пойдем сходим к скитнику!

Все трое насупились, но только Афонька подал голос:

– Опять? Не пойду!

– Сходим еще только раз, сынок, ладно? Ну не артачься, голубчик, – попросила Марья, обняв мальчика, и тот согласился:

– Последний раз.

Утро только началось. Отправились тут же и добрались до Никиты чуть после полудня.

– Вы пойдите поиграйте! – сказала детям Марья.

– Где тут играть-то? – заныл усталый Афонька.

– Пойдем, – сказал Гриша и увел младших с поляны.

Никита смотрел на Марью не отрываясь, опять пораженный ее лицом. Синяки исчезли, опухоль спала, очертания надбровий, носа, скул, подбородка стали плавными. Тонкой кости лицо, только желтизна его портила.

– Вот опять пришла… – пробормотала Марья. Ее слабый голос резанул Никиту по живому. И одновременно загорелась его кровь. Огонь был жгучим. Красный огонь. «Водой залить!» – пронеслось у него в голове. Эта мысль была единственной. Ничего не сказав Марье, скитник пошел прочь с поляны. Марья догадалась почему, и ее неуверенность пропала. Она направилась в ту же сторону.

Недалеко от поляны находился овраг, на дне его тек из родника ручей. Никита, спустившись к нему, омыл лицо, снял рубаху, смочил ее и мокрую натянул на себя. Когда рядом с ним опять появилась Марья, он посмотрел на нее спокойно. От его спокойствия она смешалась.

– Ты мне глаза в прошлый раз вылечил, – сказала Марья, глядя в землю. – Есть еще другое. Душа у меня болит. Вылечи мне душу. Ради детей. Детям плохо со мной.

Никита закрыл глаза. Марья взяла обеими руками его руку, поднесла к губам и поцеловала, как целуют руку батюшки. Никиту вновь ожгло. Он освободил свою руку и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Я этот огонь не хочу.

Сказал и пошел прочь. Рубаха его липла к телу. Он удалялся от Марьи, худой, длинный, чужой. Она присела у ручья и оставалась там, пока ее не нашли дети.

После того как гости ушли, Никита вернулся на поляну и сидел до ночи, прислонившись к дереву. Костер он в тот вечер не зажигал и не ел, не пил. О том, чтобы следовать заведенному распорядку дня, не могло быть и речи.

– Это хворь, – сказал он себе.

И в самом деле, на хворь это было похоже. Лихорадка, помутнение ума – словно застудился. Однако тогда в теле была боль, теперь услада. Ее вызывало видение. Оно было омерзительно.

Он знал средство против призраков: вслух громким, ровным голосом надо было описать наваждение в подробностях Старому – как он привык называть отца Леонида. Надо было сначала вообразить перед собой Старого, поздороваться с ним, дать ему ответить на приветствие и потом выложить все, что видишь. Ужасы, вытащенные словами на поверхность из потемков души, редели в воздухе. Но то, что захватило его сейчас, укрылось не в душе.

Вызванный Никитой старец Леонид поблек и пропал – скитник не смог заставить себя заговорить. Как назвать место, где больше всего пылал огонь? Он знал только его бранное имя.

Он гнал от себя отвратительное видение, пока не вспомнил о «тайне смирения». Прежде чем вызывать Старого, надо было хотя бы раз, преодолев отвращение, отдать себя до конца этой напасти, погрузиться в нее, почувствовать ее с изнанки. Он не стал вырываться из марева, когда оно опять накатилось на него. Он дал ему себя проглотить.

Он увидел себя лежащим в траве. Он увидел Марью, вставшую у него в ногах. Марья опустилась на колени и раздвинула его ноги. Медленно, скользя руками вдоль его ног, она задрала его рубище, одновременно наклоняясь над ним. Он почувствовал своей наготой ее дыхание. Он почувствовал ее губы на своем сраме. Его тело задергалось. Видение пропало. Воспоминание о нем в следующее мгновение было нестерпимо.

– Это во мне! Это не приходит в меня – это живет во мне! – вскрикнул скитник. Такую нечисть он в себе не знал. Он думал, что был высветлен. Белый огонь горел в нем десять лет. Как он вдруг пропал? Он верил, что дух его властен над плотью. Сейчас было наоборот. Огонь, горевший в нем сейчас, был красный. Он жег, слепил, чадил. Немного спав, он опять разгорался, и тогда очередной раз появлялась бесплотная Марья. Бесплотная – но его плоть ее чувствовала. Такого томления в теле он прежде не знал. Испытав его раз, хотелось его опять и опять – только его.

В минуты просветления он страдал: «Это ловушка! Старый, помоги вырваться из ловушки!» Ничего не действовало против захватывавшего его наваждения, и меньше всего – молитвы. «Была бы река рядом, прыгнул бы в реку!» И, подумав о реке, Никита вспомнил Латуру и увидел костер на берегу, парня в подштанниках и бабу в полушалке, сползавшем с голых плеч. Полинка. За десять лет первый раз вспомнил о ней, а память ничего не утеряла, даже имя. Темная, охочая, немолодая. Паренек тот, его ровесник, что с ней был, лицо прятал. Полинка же держалась как царица. Оглядела его, как мужик бабу, и спросила: «Как звать тебя, голыш?»

Он столкнулся с Полинкой в ту ночь, когда Старый отправил его в Богучайский лес. Когда плыл через Латуру на огонь, что горел на другом берегу, не думал, что увидит бабу. Зачем будет баба сидеть ночью у реки? Вышел на берег, узел с одежей и книгой над головой – а там она, солдатка гулящая. Назвать ей свое имя он не захотел, так она допытываться: «Ну скажи, миленький. Уж больно понравился ты мне. „Хозяин-то“ у тебя ишь какой вымахал. Глянь, вскочил!»

Он натягивал одежду на мокрое тело под шуточки солдатки, а парень в подштанниках у костра сидел, в землю смотрел – ждал, когда Полинка для него освободится. Она же о нем будто забыла, все Никиту заманивала.

«Весь дрожишь ведь. Пойдем ко мне, я тебе рубаху мужнину дам, твоя-то вся мокрая стала. Вон мой домик, отсюда видать». Увидела, как книгу с земли поднял, оскалилась: «И я по книжкам обмираю. Пойдем, вместе почитаем…» Он спрятал книгу поскорее за пазуху, чтобы развязная баба не ухватилась, и бегом от нее. А на домик ее взглянул, когда бежал мимо – маленький, низенький, у самого откоса.

Сейчас Полинка – старуха. Ей уже тогда за тридцать было… Лицом еще темнее стала, и зубов теперь, поди, не хватает… Тем лучше. «К утру доберусь до Латуры…» – прикинул Никита.

Когда Никита через шесть дней вновь оказался на своей поляне, он обнаружил там дочь Марьи. Натка рыла яму в нескольких шагах от его землянки. Никита осмотрелся и больше никого не увидел.

– Где остальные? – спросил он девочку.

– Дома. Ты где был? Я здесь уже без тебя второй раз рою.

– Ты что надумала?

– Землянку хочу, как у тебя. Я тоже буду много молиться. С тобой вместе. И еще обеды варить.

– Чудачка, какие у меня здесь обеды? – только и сказал скитник.

– Ну тогда дрова буду колоть, за водой ходить.

«Покоя больше не будет», – подумал Никита и услышал всхлип.

– Ты что?

– Я боюсь, что ты меня прогонишь, – сказала Натка.

– Мать знает о твоей землянке?

– Она опять чумная. Как пришли от тебя в прошлый раз, ее сразу и прихватило. – Сбросив с лопаты землю, Натка сердито добавила: – Может, она это нарочно. Чтоб ничего не делать. Сидит себе на лавке, а вся ее работа – на мне.

– Ты свою мать, наверное, не любишь?

– Это она меня не любит. Ничего мне не говорит, даже если хорошая, не чумная. Она ни с кем не говорит. Ее в деревне нелюдимкой зовут. Бабы говорят, отец выиграл мамку у деда. В карты играли, дед проигрался. Мать была чуть старше меня, пятнадцати лет. Отец с ней потом повенчался – как Гришка зародился, так сделал ее своей женой. Он раньше мамке много подарков дарил. А ей все равно было… Ты почему ее прошлый раз прогнал? Она после тебя еще хуже стала.

Скитник смотрел ей прямо в глаза, но взгляд его не падал на нее, а проходил через нее насквозь.

– Эй, ты меня слышишь? – окликнула его Натка.

– Приведи ее сюда опять, – не сразу отозвался он.

Землянку теперь делали втроем – так сказала мать. Сама она уходила вместе с Никитой к роднику в овраге. И в этот раз Гриша, как обычно, копал, а Афонька с Наткой вытаскивали землю мешками наверх.

– Ты куда? – крикнул Афонька сестре, увидев, что та, не сказав ни слова, подалась куда-то от землянки. Сестра и не обернулась.

Афонька возмутился.

– Чего она шастает туда-сюда? А мы – копай?

– Может, у нее что с пузом, – равнодушно отозвался Гриша.

Приходили копать уже третий раз, и всегда было одно и то же: мать велела сыновьям помогать сестре и уходила со скитником в овраг, а Натка, поработав немного, тоже исчезала. В этот раз Афонька пошел за ней. Он видел, что сестра направилась к тропинке, которая вела к оврагу, и скоро нагнал ее. У обрыва Натка свернула с тропы в кусты и пропала между ними. «Подглядывать будет», – догадался Афонька. Незамеченный сестрой, он пробрался к краю обрыва с другой стороны от тропы и тоже стал смотреть вниз.

У родника расположились мать и скитник. Мать лежала на траве. Никита сидел рядом, в руках у него была книга, он читал ее вслух громким голосом. Слова доносились до Афоньки хорошо. Он их не понимал. Смотреть было не на что. «Натка-то чего здесь выглядывает? Или чтение слушает?» – недоумевал Афонька. Он опять вслушался. Очень часто повторялись два слова, одно обычное – «страх», другое – чудное: «энергея».

«Им-то что за дело?» – изумлялся мальчик на мать и сестру, любопытных до какой-то «энергеи». Сам он слушать больше не стал. Афонька тихонько поднялся, чтобы вернуться к Грише, но оступился. Шума почти никакого, только кусты двинулись, а чтение прекратилось. Афонька сжался в комочек в ужасе от наступившего молчания. Наконец вновь раздался голос Никиты. Он спросил мать:

– Хочешь дальше?

– Хочу.

И чтение возобновилось. Убедившись, что он не обнаружен, Афонька крадучись выбрался из кустов. Натка осталась подглядывать дальше.

Трофим вернулся на два дня позже, чем ждали. Рыбы их артель привезла много, и он дома ни на кого без дела не злился. Марья была обычная: по дому все делала, козу доила, за скотиной ходила. Все сама, помощи от детей не требовала.

За столом Трофим объявил:

– Завтра мы опять туда же. Далеко это, конечно, но ничего не поделаешь: нигде нет столько рыбы, как там.

– Что ж, раз надо… – вздохнула Марья.

«А ты и рада, – зло подумал Афонька. – Уже завтра потащишь нас к Никите». Как же он ненавидел эти их хождения. Столько верст переться – и ради чего?! Землянку рыть? Натка затеяла, а мать сказала, чтоб все вместе копали.

После обеда отец пошел в сарай. Афонька за ним.

– Бать, скажи матери, чтоб не ходила больше к Никите.

– Какому Никите?..

– Марья, я тебе должен что-то сказать.

Марья покраснела и села по-другому: поджала ноги, опустила глаза. Сидели, как обычно, у родника, оставив детей на поляне, только Никита в этот раз был без книги.

– Я читал не для тебя. Я читал, чтоб меня не жгло… Ты не знаешь, как меня жгло, когда я смотрел на тебя…

– Знаю.

Никита вгляделся в Марью. Она покраснела еще больше.

– Знала – и сидела рядом, слушала?

– Да я не слушала. Просто сидела.

– Зачем?

– Да как сказать… Не знаю, как сказать. Нравилось мне.

Марья поднялась с земли, постояла немного, потом зашла Никите за спину и села вплотную к нему, спина к спине. Их головы, одновременно качнувшись назад, тоже коснулись друг друга.

– Марья, – заговорил Никита, – есть черта…

Она перебила:

– Я знаю.

– Даже если бы ты была не замужем, мы бы не смогли зайти за нее.

– Знаю, – повторила она тихо.

– Я свою жизнь менять не буду.

– Ничего не говори. Я все знаю.

– Не все. Я хуже, чем ты думаешь. Я ходил к одной гулящей, чтобы…

– Не черни себя! – перебила она его ослабевшим голосом.

– Не черни?! Ты думаешь, во мне нет черного? Что бывают светлые мужики? Светлых мужиков не бывает. Есть светлые старики.

Марья завела назад руки и охватила Никиту.

– Я к тебе больше не приду, – сказала она еле слышно. Скитник взял Марьины руки в свои и вытянул шею, слушая звуки.

– Кто-то идет, – сказал он.

А в это время на поляне ссорились дети.

– Ты куда бегал? – наскочила Натка на Афоньку, когда тот спрыгнул в землянку. Мальчик вдруг пропал, когда мать с Никитой ушли в овраг.

– Куда надо, – буркнул тот, ни на кого не глядя.

– Срань! Только бы не работать!.. – не унималась сестра.

– Тихо! – шикнул на младших Гриша и сморщился, вслушиваясь. Со стороны оврага раздавались голоса.

– Отец с мужиками! – шепотом произнесла Натка и переглянулась с братьями.

– Никого там нет! – громко сказал Афонька. Гриша замахал на него рукой, а Натка пригрозила кулаком.

Тут из оврага раздался женский вопль.

– Мама! – вскрикнула Натка и стала карабкаться из землянки, за ней – Гриша и Афонька. Все трое побежали к оврагу, откуда теперь явственно слышался голос отца. Он бранил мать на чем свет стоит.

Мальчики направились к тропе, а Натка стала пробираться к оврагу напрямую, через заросли. Добравшись до его края, она посмотрела вниз и завопила не своим голосом. Отец оборвал ругань на полуслове и обернулся на крик дочери. Натка бросилась через заросли кустарника к ручью. Там в крови лежали мать и Никита, оба неподвижные. Внизу ее перехватил отец и силой потащил к тропе.

– Пусти к мамке! – орала Натка, вырываясь от него.

На тропе появились братья. Гриша бежал впереди, лицо темное, перекошенное, за ним – скулящий Афонька.

– Мамку убили! – закричала им Натка. Ребята остановились как вкопанные. Отец набросился с кулаками на дочь и бил ее на глазах у сыновей, пока она не упала.

– Вон отсюда! – взревел он и, оставив детей, пошел к своим товарищам. Те сидели кучкой рядом с убитыми и не обращали внимания ни на них, ни на ребят.

Дети вернулись в свою деревню поодиночке. Страшный долгий день кончился. Солнце уже упало в Латуру. Натка, сидевшая на берегу, услышала за спиной шаги, но головы не повернула: ей было все равно, кто приближался к ней. Это оказался Гриша. Он присел на песок рядом с сестрой и тоже, как она, стал смотреть на розовую реку.

– Афоньку не видела? – оборвал наконец молчание Гриша.

– Нет.

– Куда он делся?!

– Здесь ходит.

– Ты его видела?

– Видела.

– А говоришь – нет.

– Забыла.

– Ты чего?

Не дождавшись ответа, Гриша продолжал:

– Он боится, что бить будем. Это ведь он навел отца. Сам мне сказал. Ты не бей его, ладно? Он теперь как бешеный.

– Наплевать мне на него.

– Домой бы шла. Отца дома сейчас нет.

– Нет у меня дома. Нет у меня отца, – ответила Натка бесчувственно. Она сидела как деревянная – не двигалась, глядела прямо перед собой.

– Ты прям как мамка… – пробормотал Гриша и тоже замкнулся.

Молчание прервала сестра:

– Пойдешь со мной обратно в скит мать с Никитой хоронить?

– Когда?

– Сейчас.

– К чему сейчас-то идти? Ночь уже. Пойдем завтра.

– До завтра их звери изгрызут.

– Не изгрызут, – буркнул Гриша и съежился.

– Я пойду сейчас, – сказала Натка и встала как сомнамбула, не отрывая глаз от темнеющей воды.

– Одна?! – поразился Гриша.

Не обращая внимания на брата, Натка пошла прочь от реки.

6

«И сжалась душа, ужаснувшись ночи.

Кто там маячит, крадется, ползет?

Эти призраки, отроче, родит тоска по пестроте.

Это рычание – от вожделения напевов».

От метро Измайловская, что находится на окраине Москвы, мы направились в лесопарк, примыкающий к станции. Утро было пасмурным, и по дороге нам попадались только бегуны и собачники. Когда и они перестали встречаться, Сова спросила:

– Что скажете о книге?

– Интересная рукопись.

Она недоуменно повернулась ко мне – наверное, не ожидала такой сдержанности.

– Как вас, кстати, зовут? – спросил я.

– Надя. Вы свое обещание сдержали?

– Конечно. – подтвердил я и спросил прямо: – Почему рукопись у вас?

Она усмехнулась:

– Вы думаете, конечно, что я ее украла.

– Я думаю, что вы ее нашли и не захотели вернуть в АКИП. Об этом узнали. Был скандал. Вас уволили. Правда, мне не ясны две вещи: почему она все еще у вас и что вы хотите от меня?

– Рукопись у меня потому, что теперь она – моя, – заявила Надя с вызовом. – Две вещи вы угадали: я ее нашла, и был скандал. Только одно с другим не связано. Скандал произошел не из-за того, что у меня обнаружилось «Откровение огня». То, что оно у меня, никто не знает – кроме вас.

Досадное признание: если это так, то у меня вряд ли были шансы убедить бывшую библиотекаршу вернуть рукопись в АКИП.

– Вы меня вызвали сюда, чтобы все объяснить. Я слушаю.

– Пообещайте, что это останется между нами.

Я дал честное слово.

– Книга и в самом деле украдена, – начала свой рассказ Надя. – Только украдена она АКИПом. Этот проклятый архив незаконно отобрал ее в 1938 году у одной семьи. Он эту семью погубил. Отец погиб в лагере, дети пропали без вести, спаслась только мать. Не АКИП, а она – законная хозяйка «Откровения огня». Книги не оказалось на месте, когда вы ее заказали, потому что она вернулась к хозяйке.

«Простая женщина, жительница Москвы», – раздалось у меня в голове эхо разговора с Парамахиным.

– Хозяйка «Откровения огня» позавчера умерла, – продолжила Надя. – Я была единственная, кто приходил к ней в больницу, а рукопись была ее единственной ценностью. Так одно соединилось с другим. За день до смерти она сказала мне, где спрятана книга. Теперь «Откровение огня» принадлежит мне – и принадлежит на законном основании, как наследнице. За право владения рукописью я должна была пообещать две вещи… Опять «две вещи»! – Надя рассмеялась. Смех у нее был дребезжащим. – Только что вы говорили о «двух вещах», теперь – я. Вас это не забавляет?

– Забавляет. Какие «две вещи»?

– Что я никогда не передам «Откровение огня» в АКИП и вообще ни в какое другое государственное учреждение. И что я найду способ опубликовать рукопись за границей, поскольку у нас здесь это исключено.

Новое обстоятельство обрадовать меня не могло. Надя посмотрела на меня с укором.

– Вы, наверное, думаете, что я хочу продать вам «Откровение огня». Нет, я этого не хочу. Да и не могу. Рукопись должна быть издана под мою ответственность – так потребовала Аполлония Максимовна.

– Это уже третья вещь. Выходит, вы пообещали не две, а три вещи.

– Вы считаете лучше меня! – признала она с нервным смешком.

Значит, старушку зовут Аполлония. Необычное имя для «простой женщины».

– Каким образом Аполлония Максимовна стала хозяйкой «Откровение огня»? – поинтересовался я.

Надя посмотрела на меня ошарашенно.

– Откуда вы знаете ее имя?

– От вас. Вы только что его назвали.

– Ах да! – вспомнила библиотекарша, и ее лицо стало печальным. – Извините, я в растрепанных чувствах, – сказала она.

Мой вопрос остался без ответа, и я повторил его.

– Хозяином «Откровения огня» вообще-то был Степан Линников, муж Аполлонии Максимовны, а к нему рукопись попала из Благовещенского монастыря – того самого, о котором вы нашли заметку в «Историческом вестнике». Линниковы жили прежде в селе Благовещенский Посад Тамбовской области, где находится этот монастырь.

– Значит, путь книги был такой: Благовещенский монастырь – Линниковы – АКИП. А дальше? Как «Откровение огня» снова попало к Аполлонии Максимовне?

– Я расспрашивала ее об этом, но ничего не добилась. Конечно же, кто-то подменил рукопись в АКИПе и тайком ее оттуда вынес. Совершенно исключено, что это была сама Аполлония. Мы имеем дело с очень темной историей, и она, по всей вероятности, такой и останется.

– У Аполлонии Максимовны есть родственники?

– Мне известно только о ее племяннике.

– А он не сможет хоть как-то прояснить эту «очень темную историю»?

Взгляд у Нади заострился.

– Он ничего не знает об этом!

– Вы его уже разыскали? – уточнил я.

– Мне пришлось его разыскать – в связи с похоронами Аполлонии Максимовны. Они назначены на завтра.

И тут она спросила без всякого перехода:

– Скажите, это возможно – издать «Откровение», например, у вас, в Голландии? Иначе говоря, если я окажусь в Голландии и приду в издательство соответствующего профиля, там заинтересуются кенергийской рукописью?

– Вполне возможно, если вы сможете легитимироваться.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, если вы сможете доказать свое право распоряжаться рукописью. Мы называем это копирайт. Иначе ни одно серьезное издательство не возьмется за дело.

– А что, есть еще несерьезныеиздательства? – спросила Надя с вымученной улыбкой.

– Все есть в поднебесной, – уклонился я от дальнейших объяснений. Я потребовал, чтобы она сначала подробно рассказала мне о событиях вокруг «Откровения огня», иначе я даже и думать не буду, как ей помочь. И Надя выложила все – даже то, о чем я и не просил: о своих отношениях с Парамахиным.

НАДЯ

Волнуясь, она постучала в его дверь. «Да!» – отозвался он из кабинета. Она вошла. Он сидел за рабочим столом спиной к двери и писал. Повернулся, скользнул по ней взглядом, протянул: «А, Надя!» – и опять отвернулся.

– Андрей Алексеевич, – начала она и запнулась.

– Что-то срочное? – поторопил он ее, продолжая писать.

Она подошла к столу и произнесла с мрачной торжественностью:

– Похоже, что украдена одна из наших рукописей. Путем подмены.

Парамахин поднял голову от бумаг. Его всегда скользящий взгляд остановился на ней. Теперь она имела для него значение! Сердце у Нади скакануло и громко забилось. Она машинально двинулась в сторону при мысли, что Парамахин услышал ее сердцебиение. «Если и правда произошла подмена, да еще недавно, его снимут», – пронеслось у библиотекарши в голове, и ее овеяло сырым холодком: отдел без этого человека сразу превращался в затхлый подвал.

– Я тебя спрашиваю – какая рукопись? Отвечай же, черт возьми! – донесся до нее его голос.

– К нам ходит один голландец, его фамилия Ренес, – торопливо заговорила Надя, встряхнувшись от его окрика. – Сегодня он заказал рукопись под названием «Откровение огня», XVIII век. Оказалось, что на месте этой книги, с ее шифром, у нас хранится какой-то сборник без начала и без конца. Другое письмо и никакой связи с «огнем». Вот он.

Надя передала своему начальнику рукопись. Он заглянул в нее и отложил.

– Это что же, твоя собственная экспертиза?

– Это установил голландец. Я просмотрела вместе с ним этот сборник. Может быть, при подробном анализе текста что-то и обнаружится про огонь, но письмо-то – не скоропись, как указано в карточке, а беглый полуустав. И количество листов не совпадает.

– Что еще указано в карточке рукописи? – спросил Парамахин.

– Только технические данные. Я уже проверила: опись «Откровения огня» у нас не составлялась. – Надя указала глазами на журнал, который все еще держала под мышкой, и добавила: – Подробности об этой книге обнаружились в другом месте.

С этими словами библиотекарша открыла «Исторический вестник» на заложенной странице и обратила внимание Парамахина на «Замечательную находку». Тот прочел заметку и откинулся на спинку стула, заложив руки за затылок. Первый раз Надя могла открыто наблюдать за человеком, с которым мысленно всегда была вместе. Она ловила всякое движение на его лице: вот сдвинулись брови, вот дрогнули веки, вот сжались и разжались губы. Ее обдала теплая, душная волна. В своих фантазиях она пережила с ним столько интимных моментов, но не один из них не вызвал в ее теле такого сильного резонанса, как этот. Парамахин просто ушел в свои мысли, она всего лишь стояла с ним рядом, но они были соединены, как никогда.

– Как ты наткнулась на эту заметку? – спросил Парамахин, не меняя позы.

– Это не я на нее наткнулась, а все тот же голландец, – отвечала Надя. – Он, между прочим, требует разговора с вами, прямо сейчас.

– Требует! – произнес ее начальник с сарказмом. – Скажи ему, что я сейчас занят. Кстати, а с какой темой он работает?

– Насколько я помню, бытовые повести.

– Насколько я помню, бытовые повести, – со сжатыми губами и, как ей показалось, зловеще повторил за ней он.

Надю бросило в краску. Она опустила голову, мучась, что невозможно спрятать щеки.

– И ты пошла выдавать ему богословское произведение!

– Из названия это неясно, Андрей Алексеевич, – оправдывалась Надя. – И в карточке каталога характер книги не указан.

– Когда ты смотрела карточку – до выдачи или после? – спросил он ее беспощадно.

– После, – призналась она.

– А по нашим правилам, в неясных случаях надо справляться до. – Выдержав паузу. Парамахин смягчился. – Ну ладно, не будем больше о правилах. Теперь другое. Ты завтра работаешь в отделе? Отлично. Сразу после начала рабочего дня я зайду к вам и попрошу Любовь Васильевну дать мне тебя в помощь часа на два. Ты тогда пойдешь в хранение и выпишешь из регистрационных книг, кто и когда заказывал «Откровение огня» со дня его поступления. Пока о случившемся – никому ни слова. И Любовь Васильевна не должна ничего знать.

Парамахин отвернулся от Нади и еще раз пробежал глазами «Замечательную находку», после чего записал себе выходные данные. Возвращая библиотекарше журнал, он распорядился:

– Передай голландцу, что мы займемся выяснением установленных им несоответствий. Скажи, что на это потребуется значительное время. Сообрази сама, что ему еще надо сказать, чтоб он сидел смирно и нам не докучал.

Надя отправилась обратно в зал. На лестнице она столкнулась со своей непосредственной начальницей Любовью Васильевной.

– Ты чего такая красная? – спросила та с обычной бесцеремонностью.

– Красная? – застигнутая врасплох, Надя не знала, что сказать.

– Ну да, красная. Или не чувствуешь?

– Не чувствую, – отнекивалась Надя. – Вам кажется.

– Ну уж конечно! – насмешливо воскликнула начальница.

Надя спустилась на следующую ступеньку и пробормотала:

– Я пошла. Мне в зал надо.

Спускаясь дальше, она услышала за спиной:

– Эх, девка, не в зал тебе надо, а замуж.

Такие подтрунивания шумная, напористая Любовь Васильевна считала в порядке вещей. Надя резко повернулась к ней и отчеканила:

– Я прошу вас больше не говорить, что мне надо. Я это сама знаю.

– Ты чего брыкаешься? Я же с тобой по-матерински, – не теряла добродушия начальница.

– У меня уже есть мать, Любовь Васильевна, – отрезала Надя и направилась в зал. «Ну теперь начнет грызть. Исподтишка», – подумала она с досадой, которую скоро вытеснили мысли об Андрее. Она уже давно называла Парамахина про себя Андреем.

На следующий день, прямо перед обедом, Надя опять была у Парамахина. Он раскрыл блокнотик, который она положила перед ним на его стол, и вопросительно посмотрел на нее.

– Что это значит?

Этот блокнотик он ей дал утром, чтобы она перенесла в него из регистрационных книг все записи, касающиеся «Откровения огня», и даты выдачи рукописи. Блокнотик остался чистым.

– Эту книгу никогда никому не выдавали. – ответила Надя.

– Ты просмотрела все регистрационные книги?

– Все. Начиная со дня поступления рукописи, 3 мая 1938 года, как вы просили.

Парамахин сморщился, словно собирался рассмеяться, но смеха не последовало.

– Невероятно. Просто невероятно. Невозможно поверить, – произнес он в пространство, качая головой, после чего вскочил со стула и прошелся по кабинету.

– Откуда к нам поступило «Откровение огня»? – спросила Надя.

Вопрос Парамахину не понравился.

– Зачем тебе это?

– Интересно, – смутилась Надя.

– Интересно, – повторил он за ней. – Еще интереснее другое: здесь, у нас, лежала совершенно уникальная книга, и никто об этом не знал – ни руководство, ни сотрудники, ни наши древники. В один прекрасный день она пропала – об этом тоже никто не знал. И не знает до сих пор. Просто сюрреализм.

– Никто, за исключением голландца, – вставила Надя.

– А также тебя и меня, – добавил Парамахин. – Голландец и сегодня в зале?

– Сегодня его нет.

– Посмотри, пожалуйста, для меня, когда у него кончается допуск.

– Я уже сама поинтересовалась: 1 июня.

Парамахин сощурился.

– А ты, оказывается, интересуешься всем.

– Когда пропадает редкая рукопись, невозможно остаться равнодушной.

– Невозможно остаться равнодушной, – повторил Парамахин задумчиво. У него была такая привычка – повторять за собеседником слова с собственной интонацией, которая меняла их смысл. – И все-таки я прошу тебя: будь поравнодушней и ничего самостоятельно не предпринимай.

– Вполне возможно, что об «Откровении огня» что-то знает Канин, – с чувством заговорила Надя. – Он работал у нас в тридцатых годах. Вы знаете его память – если когда об «Откровении» был разговор, – он вспомнит. Я могу сама его осторожненько… – Надя не договорила, заметив, как заострился взгляд заведующего.

– Я же сказал, никому ни слова! – жестко сказал Парамахин. – Я хочу сам спокойно выяснить кое-какие обстоятельства. Твое дело – сдерживать голландца.

Савельевский переулок был недалеко от метро Кропоткинская. Он круто спускался к Москве-реке. На его левой стороне, среди низеньких особняков, стоял шестиэтажный дом дореволюционной постройки. Сетки с продуктами, пристроенные за окнами, а также густота звуков и запахов, вывеявывшихся из форточек, обещали грязный лифт, курильщиков на лестничных площадках и несколько звонков у каждой двери. Парамахин остановился у единственного подъезда и достал из кармана бланк справочного бюро, чтобы проконтролировать номер квартиры. Он запомнил его правильно: 19. Здесь жила Аполлония Максимовна Линникова.

Завотделом рукописей поднимался в лифте вместе с тучной угрюмой старухой. Она ехала на тот же этаж. «Уж не Аполлония ли это? – озадачился Парамахин. – Нет, исключено. Этому моржу лет семьдесят, не больше. Она не может быть Линниковой», – решил архивист. Старуха оказалась соседкой Аполлонии Максимовны. Она впустила Парамахина в квартиру и указала ему на дверь в конце коридора.