Текст книги "Откровение огня"

Автор книги: Алла Авилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Внешне Аполлония Максимовна была полной противоположностью своей соседки: маленькая, сухонькая, нервная. Если та походила на моржа, то Линникова напоминала стрекозу. Она сидела за столиком у окна в обществе девушки, которая держала в руках книгу. Гость был ей явно некстати. Когда Парамахин назвался, на лице Аполлонии добавилось напряжения.

– И чего вы хотите? Как вообще можно так с бухты-барахты врываться к человеку? У меня сейчас урок.

– Я сам сознаю, что нарушил нормы приличия, простите, пожалуйста. В справочном бюро могли дать только ваш адрес. Общий телефон у вас в квартире, наверное, записан на кого-то из соседей? Ну вот, потому мне и не дали его номер. Я бы не стал вас так бесцеремонно беспокоить, если бы не важное дело. Вы позволите мне подождать, пока кончится урок? Я буду сидеть тихо.

Линникова нехотя указала Парамахину на единственный свободный стул, который стоял у двери.

Это был урок французского языка. Слушая чистый голосок ученицы, Парамахин обвел взглядом комнату. Напротив него стояла кровать, накрытая стареньким ковриком, рядом находился комод, на нем – шкафчик со стеклянными дверками, где Аполлония держала посуду и книги. Взгляд Парамахина уперся в темный корешок, на котором не было никаких обозначений. Привлекший его внимание фолиант стоял последним с правого края и выделялся как кожаным переплетом, так и размером. «Неужели?! – кольнул Парамахина вопрос. – Не может быть, это что-то другое».

Он дождался удобного момента и спросил хозяйку как мог непринужденнее:

– Можно пока посмотреть ваши книги, Аполлония Максимовна?

Старушка вся заострилась от безобидной, в сущности, просьбы.

– Нельзя. Вы обещали не мешать.

Парамахин извинился и стал обдумывать новую тактику предстоявшего разговора – примечательный фолиант менял дело.

Ученица наконец ушла. Аполлония пригласила Парамахина занять освободившийся стул.

– Я вас слушаю.

– У вас, Аполлония Максимовна, была когда-то старая рукописная книга, «Откровение огня», – начал Парамахин, – вы, конечно, ее хорошо помните.

– Нет, не помню, – сказала старуха, не моргнув глазом.

– Не помните? Вы принесли эту книгу к нам в АКИП в 1938 году. Теперь вспоминаете?

– Нет, не помню, – повторила Аполлония.

Несколько секунд они молча разглядывали друг друга, после чего Аполлония опять сказала:

– Я вас слушаю. Вы зачем пришли?

– Из-за этой книги, – прямо сказал Парамахин.

– Не помню я такой книги.

– В нашей документации значится, что «Откровение огня» было передано в архив 3 мая 1938 года Линниковой Аполлонией Максимовной. То есть вами.

– Передано? – саркастически переспросила старуха. И еще раз повторила в прежнем духе: – Не помню я такого. Если вы, уважаемый, ради этого пришли, то разговор можно считать законченным. Не та стала у меня память, чтобы говорить о прошлом. Знаете, сколько мне стукнуло? Восемьдесят два года. Родилась вместе с веком, пережила два инфаркта, три операции, а хронических болезней сколько – и артрит, и…

– Аполлония Максимовна, – перебил ее Парамахин, – а что это за книга стоит у вас в шкафу? Последняя справа, большая такая, темный переплет.

– Евангелие, – резко ответила старуха.

– Можно посмотреть?

– Нельзя.

Парамахин соображал: встать, подойти к шкафу, открыть дверцу – и книга в руках, прежде чем старуха помешает. От этой мысли у него сдавило горло. Хозяйка смотрела на гостя не мигая, протыкая его взглядом насквозь. «А если там и правда Евангелие? Эта ведьма может тогда такой скандал устроить…»

– Прошу меня извинить, я сейчас ожидаю другую ученицу и больше не могу разговаривать о книгах, – произнесла Линникова.

Парамахин поднялся с места и прокашлялся: от шального намерения еще першило в горле, хотя само оно уже пропало.

– У вас всегда так много учеников? – спросил он.

– Не всегда. Сейчас их много, потому что я на днях расклеила объявление.

– Можно вам позвонить, если появятся еще какие-то вопросы?

– Не надо мне звонить, – сказала Линникова и стала откровенно выпроваживать гостя из комнаты.

По дороге обратно Парамахин смотрел на стены домов и фонарные столбы – искал объявление Аполлонии. Он обнаружил его при подходе к метро, на щите с мелкой рекламой. Когда Парамахин записывал номер телефона «опытной преподавательницы французского языка с многолетним стажем», у него возникла идея.

Надя посмотрела на себя в зеркало и помрачнела: «Как же уродует лицо двойной подбородок!» В туалете, кроме нее, никого не было. Она повернула голову налево, потом направо – жир, портивший линию шеи, стал еще заметнее. Щеки тоже были чересчур круглые. Надя вынула одну за одной шпильки из пучка, волосы упали на плечи. Она придвинула боковые пряди к плечам и опять повертела головой. «Совсем другое дело!» – воскликнула библиотекарша и сняла очки. Если бы еще можно было ходить без очков!

Ее лицо в зеркале было теперь расплывчатым. Надя смотрела сквозь свое отражение и видела смеющуюся стройную блондинку с развеваемыми ветерком волосами. Такой она могла бы быть, если бы похудела на десять кило, покрасила волосы и заменила очки линзами. «Завтра же сяду на диету. Буду откладывать в месяц по десятке для окулиста. После получки, в следующую субботу – в парикмахерскую».

Дверь туалетной открылась.

– Надя? – услышала она возглас Любови Васильевны за спиной и надела очки. За начальницей в комнатку вошла еще одна сотрудница отдела. – Волосы распустила? Пучок тебе лучше. Сделай опять пучок, а то вид неряшливый. Некрасиво, когда космы висят. Правда, Галина Владимировна?

Сотрудница поддакнула. «Коровы!» – разозлилась Надя и посмотрела на часы.

– Обед начинается. Пойду в столовую. А то народ набежит, – сказала она.

Столовая – небольшая комната со столами на четверых – размещалась на первом этаже. К раздаче всегда тянулась очередь. Надя прошла в ее хвост и встала за ветераном АКИПа, старшим научным сотрудником отдела рукописей Иваном Петровичем Каниным, который оказался последним. Рассчитавшись друг за другом с кассиршей, они оба остановились с подносами посреди помещения, глядя по сторонам, не освободится ли где место. В обеденный перерыв, когда в столовой собирался весь архив, стульев не хватало.

Когда за одним из столов, отобедав, поднялись сразу двое, Иван Петрович и Надя вместе отправились туда.

– Было бы лучше, если бы обед для разных отделов начинался в разное время, – сказала Надя, когда они с Иваном Петровичем взялись за блинчики с творогом, которые в этот раз ел весь архив – выбора горячих блюд здесь не бывало.

– А такой порядок и был у нас введен в пятьдесят седьмом году, когда АКИП расширили. Он продолжался до конца семидесятых годов. Разве я вам уже не рассказывал об этом?

Ну конечно, рассказывал и, может быть, даже не раз, вспомнила Надя. О чем еще говорить, оказавшись вместе за одним столом, как не о еде и заведенных правилах? Или о работе.

– Скажите, Иван Петрович, как часто вам приходилось иметь дело в АКИПе с уникальными рукописями? – не долго думая поинтересовалась Надя.

– Смотря что называть «уникальными рукописями».

– Ну скажем, неизвестные прежде тексты.

– Вы имеете в виду, наверное, новые редакции?

– Да нет, я имею в виду новые оригинальные тексты.

Иван Петрович недоуменно посмотрел на Надю.

– Тексты? – переспросил он, акцентируя окончание множественного числа. – Вы это серьезно, Надежда Павловна?

– А что? – в свою очередь невинно спросила Надя.

– Боюсь, что вы, Надежда Павловна, до сих пор неверно представляете себе древнерусскую литературу. Главная фигура в ней не писатель, а переписчик.

– Я это знаю, Иван Петрович, – заверила Канина Надя. «Ты бы сам им был, если бы жил триста лет назад», – подумала она и добавила: – Я же спрашиваю вас об исключениях.

– Исключения подтверждают правила, – сухо сказал ветеран.

Надя опустила обратно на тарелку вилку, которую поднесла ко рту.

– Вы хотите сказать, что исключения все-таки были?

– Нет, их не было.

– Как же тогда они подтверждают правило?

– Своим отсутствием.

Надя опять взялась за блинчики и покончила с ними раньше Ивана Петровича. Глядя на размеренно жевавшего Канина, Надя мстительно сказала:

– Ну и скука – эта наша древнерусская литература.

Иван Петрович бросил на нее колкий взгляд. Прямой, он еще больше выпрямился на своем стуле, дожевал и произнес громче, чем обычно.

– Вы, Надежда Павловна, наверняка измените свое мнение о древнерусской литературе, если получше с ней познакомитесь.

Незнакомые женщины из другого отдела, с которыми они вместе сидели за столом, уставились на Ивана Петровича, и тот вернулся к своему блинчику. После того как соседки ушли, Канин выговорил Наде:

– Как вы можете, Надежда Павловна, так отзываться о нашей литературе? Будь моя воля, я бы вас за такие слова уволил из архива – хотите обижайтесь, хотите нет. Уволил бы за неквалифицированность. Квалифицированный архивист никогда такого не скажет.

– Я же несерьезно, Иван Петрович, – оправдалась Надя.

– Не верю, – сухо отозвался не имевший чувства юмора Канин. – Я это уже давно заметил, Надежда Павловна: вам и правда скучно работать с рукописями. Разве вы не мечтаете о другой работе?

Надя разозлилась – это уже было слишком.

– Мечтаю! – вызывающе подтвердила она. – А что, или нельзя мечтать?

Библиотекарша отхлебнула глоток из стакана с компотом и стала собирать свою посуду – ее полагалось за собой убирать. Иван Петрович смутился.

– Я не хотел вас обидеть, Надежда Павловна. Куда вы заспешили? Вы компот еще не допили…

Надя взялась на стакан и примирительно сделала еще глоток.

– Я на вас так набросился, Надежда Павловна, потому что мне обидно за наши старые книги, – стал оправдываться Канин. – И свои, и чужие их принижают, а они, между прочим, превосходно соответствовали своему назначению. Беда в том, что это мало кто сейчас понимает. Чтение, в понятиях наших предков, должно было воздействовать как акупунктура – возбуждать душевные силы. Какие книги были у нас в старину самыми распространенными? Религиозные сборники. Что о них говорят? Сборная солянка. Тексты большей частью византийского происхождения, ничего свежего, оригинального. Убожество? Это как посмотреть. Наши сборники – все равно что наборы акупунктурных игл. Книги в патриархальные времена имели другое значение, Надежда Павловна, – это ключ.

«Набор акупунктурных игл» – это Наде понравилось. Она с любопытством вгляделась в Канина, которого всегда считала занудой. Столовая между тем опустела. Кассирша, вытиравшая теперь столы, крикнула им:

– Обеденный перерыв кончился! Ну-ну, вставайте, русского языка не понимаете?

Иван Петрович вскочил как по команде, засуетился с посудой. Его блинчик так и остался недоеденным. Надю кольнула жалость: «Маленький оловянный солдатик». Она тоже встала со стула – и напоролась на взгляд Парамахина: он в этот момент входил в столовую. За ним шли другие начальники АКИПа. «Закончилось совещание у директора!» – догадалась Надя. Ее сердце бешено заколотилось. Начальники прошли к раздаче, Парамахин приостановился, давая своим подчиненным подойти к себе поближе. Канин поздоровался с заведующим и что-то виновато пробормотал о долгой очереди.

– Надя, зайди ко мне через полчаса, – распорядился Парамахин.

Иван Петрович начал подниматься по лестнице слишком спешно. Уже на втором этаже он вынужден был остановиться, чтобы отдышаться.

– Вы идите, не ждите меня, а то мы и так уже опаздываем, – сказал ветеран следовавшей за ним Наде, которая в отличие от него возвращаться на рабочее место не торопилась.

– Успею, у меня в зале сегодня всего два человека. Они сами, наверное, обедают.

– Я всегда говорил: нельзя оставлять читальный зал без присмотра, – заворчал Канин. – Можно ведь ввести порядок подмены обедающих дежурных. Он существует во всех порядочных библиотеках.

– К чему это, Иван Петрович? – возразила Надя. – У нас в открытом доступе ничего ценного нет. К тому же вход с сумками для читателей запрещен, и еще милиционер стоит на выходе.

– Он что, обыскивает? – раздраженно парировал старик.

Надя насторожилась.

– Вы думаете, Иван Петрович, что кто-то может спрятать за пазухой рукопись и вынести ее из АКИПа? – с деланным удивлением спросила она.

– Я это не исключаю, – буркнул Канин.

– Но ведь таких случаев не было.

– Это не значит, что их никогда не будет.

– А вы ведь правы, Иван Петрович, – вдумчиво произнесла Надя, – пронести за пазухой рукопись мимо милиционера ничего не стоит… Вы знаете, что мне сейчас подумалось? Вдруг такое уже было, а мы об этом не знаем?

– А инвентаризация на что? – усмехнулся Канин. – Нет, рукописи у нас, слава Богу, еще не пропадали. Сотрудники пропадали, рукописи же – нет.

– Сотрудники? – опешила Надя. – И сколько?

– Одна сотрудница. А что вы вдруг зашептали? Здесь нет ничего такого особенного. Это было в 1949 году. У нас в отделе работала одна молодая девушка, Оля Линникова. В один прекрасный день она не пришла на работу. Мы подумали, что она заболела. Я был тогда профоргом нашего отдела и пошел к Линниковой домой по имевшемуся в отделе кадров адресу – а там такой и не знают.

Поведав об этом, Иван Петрович двинулся к лестнице и, больше не останавливаясь, отправился на четвертый этаж.

В зале Надю дожидался новый читатель. Его требовалось зарегистрировать, ознакомить с правилами, помочь заполнить требования. Надя знала, что полчаса, названные Парамахиным, прошли, но не спешила: мысль, что Андрей ждет ее, действовала на нее как хмель. Когда она закрывала шкаф, чтоб наконец отправиться к заведующему, он заглянул в зал сам и указал ей кивком на выход.

Надя поднялась за Парамахиным на пятый этаж, прошла в его кабинет, дверь которого он для нее придержал, и, не дожидаясь приглашения, уселась на стул у его стола.

– Почему заставляешь себя ждать? – спросил он ее строго, оставаясь за ее спиной. От его голоса она охмелела еще больше.

– Новый читатель появился.

– Новый читатель появился, – повторил он за ней. Надя чувствовала его спиной. Не оглядываясь, она могла видеть его мысленно: руки в карманах брюк, голова чуть набок, глаза прищурены. – Я нашел «Откровение огня», – сказал он отчетливо, ровным голосом.

Надя вмиг отрезвела и рывком повернулась к Парамахину. Заведующий и правда стоял так, как она представляла.

– Но не у нас, – добавил он, не спуская с нее глаз.

– Где?

– У женщины, которая принесла к нам «Откровение» в 1938 году. Теперь она восьмидесяти-летняя старуха. Дает уроки французского языка. У нее много учеников. К ним на днях добавится еще одна ученица. Ничего не понимаешь? Я тебе сейчас все объясню.

Надя слушала его бездумно, захваченная предложенной им авантюрой.

– Согласна? – спросил ее Парамахин. В следующий момент она почувствовала тяжесть его руки на своем правом плече. Плечо загорелось, от него по телу разошлась дрожь. Надя закрыла глаза и вцепилась в стул.

– Позвони ей сейчас. Договорись об уроке. Скажешь, что собираешься изучать французский, чтобы читать в подлиннике Бодлера. Я думаю, это расположит ее к тебе. – Парамахин убрал руку с Надиного плеча. Она услышала бумажный шелест. – Вот телефон, – сказал Парамахин, протягивая листок так, что он оказался перед ее глазами.

Под номером телефона было написано: «Аполлония Максимовна Линникова».

– Линникова! – вскрикнула Надя. – Она работала в АКИПе! Иван Петрович сказал. Значит, она все-таки не пропала! В действительности-то не Линникова пропала, а ее книга! А Канин думает, что наоборот!

Парамахин пододвинул свой стул к Надиному, уселся рядом и посмотрел на нее вопросительно. Надя передала свой разговор с Каниным.

– Оля Линникова, это я точно запомнила.

– Оля? Старуху зовут Аполлония.

– Бывает, что люди стесняются своих вычурных имен и заменяют их обычными.

– Иван Петрович назвал Линникову девушкой? Если Аполлонии сейчас восемьдесят два, то в сорок девятом году ей было сорок девять.

– Тогда Оля должна быть ее дочерью, – растерянно проговорила Надя. – Что же получается? Мать безвозмездно передает АКИПу рукопись в 1938 году, а одиннадцать лет спустя ее дочь устраивается сюда на работу и… Постойте, как же так?! Неужели «Откровение» подменено в сорок девятом году и это обнаруживается только сейчас, в восемьдесят втором?! Уму непостижимо.

Парамахин отвел от Нади взгляд и направил его вдаль.

– Я ничего не понимаю, – призналась ему Надя без всякой уверенности, что он ее по-прежнему слышит. – Дочь выносит рукопись из АКИПа, возвращает ее матери и пропадает, а мать ставит украденную книгу в шкаф на всеобщее обозрение. Я совершенно ничего не понимаю!

– Вот и разберись! – мягко сказал Парамахин и положил руку ей на колено.

Шкаф Надя увидела сразу, когда вошла в комнату Линниковой. Проходя мимо него к столу, она бросила через стекло взгляд на верхнюю полку. Крайней справа на ней стояла книга в белой обложке, на корешке – латинские буквы «Или „Откровение“ стоит слева?» – засомневалась Надя, когда миновала шкаф. В левый угол она и не посмотрела.

Аполлония Максимовна указала ученице на стул и села за стол сама. Их первый урок начался. Шкаф остался у Нади за спиной. «Я же говорила, что старуха уберет рукопись!» – сказала она Парамахину, присутствовавшему в ее мыслях. «Посмотри еще разок и хорошенько!» – посоветовал он ей. Такие диалоги происходили в ее голове постоянно.

Надя отвечала на вопросы учительницы, а сама соображала, каким образом можно будет прямо сейчас еще раз посмотреть на книги в шкафу. Надо было найти повод пройтись по комнате. «Схожу в туалет», – нашлась она. Однако в следующую минуту ей предоставилась другая возможность разглядеть шкаф, и еще более удобная. Аполлонию вызвали к телефону, находившемуся в общем коридоре, и в отсутствие учительницы Надя беспрепятственно занялась изучением ее библиотеки. Ни на одной из полок «Откровения огня» не оказалось.

«Я же говорила! Говорила!» – повторяла Надя Парамахину. Она стала выдвигать один за одним ящики комода. После того как и они были проверены, библиотекарша оглядела комнату. Голос Аполлонии по-прежнему раздавался из коридора. Надя метнулась к тумбочке у самой двери, заглянула в нее: лекарства, старые чеки, бумажки и подобная дребедень. У окна стояла еще одна тумбочка – и в ней книги в кожаном переплете не обнаружилось.

– «Откровение огня» опять пропало! – рассказывала Надя Парамахину на следующий день о самовольном обыске у Аполлонии. – И опять бесследно. Я не успела посмотреть только под кроватью.

– Вот там оно и лежит! – саркастически заметил заведующий. Они сидели в его машине, припаркованной на безопасном расстоянии от АКИПа. Парамахин счел частые хождения Нади к нему в кабинет вызывающими подозрение и назначил ей встречу после первого урока у Аполлонии здесь.

– Завтра я опять иду к Линниковой. Если она и в этот раз выйдет из комнаты, я загляну под кровать. Постойте, у меня идея. Знаете, как это делают в фильмах? Позвоните ей, когда я у нее буду, и подержите ее пару минут у телефона, ладно?

Парамахин скользнул по ней взглядом.

– Знаете, как это делают в фильмах? – повторил он за ней и рассмеялся. – Ах, Надя-Надя, книгу, стоящую на полке, можно взять в руки, открыть, указать на штамп АКИПа и потребовать вернуть ее нам обратно. О книге, спрятанной под кроватью, разговора быть не может.

– А он и не нужен. Если «Откровение огня» и правда там, я возьму его и положу себе в сумку. А что? Оно же наше. Неужели допустить, чтобы редкая рукопись лежала под кроватью у чокнутой старухи? И чтобы вас из-за нее уволили?

Парамахин засмеялся.

– Никто меня не уволит, о чем ты? Ну и темперамент у тебя! – Он коснулся пряди, падавшей ей на щеку, отвел ее назад. – Тебе идут распущенные волосы. Они меняют твое лицо.

Парамахин и Надя договорились о новой встрече через день, на том же месте. Было решено продолжать с уроками, пока не выяснится, находится ли «Откровение» у его прежней хозяйки или нет.

И на шестой урок Надя опоздала. Дожидаясь, когда Аполлония Максимовна откроет дверь, она мысленно проигрывала предстоявшее объяснение. Старуха требовала абсолютную пунктуальность. Она и слышать не хотела, что обладать таким качеством в Москве невозможно. Если транспорт работает плохо, в метро на эскалаторы – очереди и невозможно пройти мимо уличного лотка, где по случаю торгуют растворимым кофе, надо отправляться на урок на пятнадцать минут раньше обычного. «На те пятнадцать минут, на которые вы всегда опаздываете!»

Из-за опозданий в отношениях ученицы и учительницы нагнеталось напряжение. Как Надя ни старалась, ей всегда что-то мешало прийти на урок вовремя. Она безошибочно спрягала все больше глаголов, но по-настоящему расположить к себе свою учительницу ей не удавалось, а без этого трудно было вызвать старуху на разговор о далеком от Франции предмете – кенергийском манускрипте. Если он и правда находился у Линниковой, возвращение рукописи в АКИП становилось вопросом времени. Его продолжительность зависела от того, насколько легко Аполлония решит расстаться с книгой. В том, что она на это в конце концов пойдет, Надя не сомневалась: старухе были нужны деньги, потому она и давала уроки.

Наде не раз приходилось слышать от своей учительницы, что каждое их занятие может оказаться последним. Аполлония Максимовна говорила это к тому, чтобы ученица больше дорожила уроками. Однако в ее заявлениях о близком конце звучало что-то еще, помимо старческого ожидания смерти. Однажды это выяснилось: Линникову мучила мысль, что еще немного – и она окажется прикованной к постели, а платить за уход ей будет нечем. Этот страх объяснял появление ее интереса к преподавательской деятельности на склоне лет. Учительница собирала деньги для нянечек в больнице или приходящей домработницы – в зависимости от того, где ей предстоит доживать свои дни. Близких у Аполлонии Максимовны не было, чьей-то помощи ей ожидать не приходилось.

Расчет у Парамахина и Нади был такой: если Линникову навести на мысль, что продажа рукописи сразу избавит ее от забот о деньгах, она за нее ухватится. Надя ждала удобного случая, чтобы рассказать о некоем знакомом собирателе древнерусских книг, который не постоит за ценой, если заинтересуется фолиантом. Этим «библиоманом» уже согласился стать приятель Парамахина. При посещении Линниковой он должен был установить, что ее книга принадлежит АКИПу, возмущенно прервать переговоры и забрать краденую рукопись, чтобы вернуть ее архиву.

Дело оставалось за поводом, который дал бы Наде возможность завести разговор об «Откровении огня». Она рассчитывала на удачу при каждой встрече – тоже и в этот раз, придя на свой шестой урок. Дверь учительницы осталась закрытой и после того, как она позвонила второй раз. Аполлония всегда открывала без задержки. Библиотекарша не знала, что думать. Неужели Линникова так разозлилась на нее за очередное опоздание, что не хочет ее впускать?

Надя нажала другую кнопку. К ней вышла тучная мрачная соседка.

– В больнице Аполлония Максимовна, – объявила она. – «Скорая» ее увезла. Стояла у плиты, варила перловку и рухнула.

Учительница находилась в неврологическом отделении 1-й Градской больницы. Надя отправилась туда немедленно.

По обеим сторонам длинного больничного коридора стояли койки. На одной из них лежала Линникова. Маленькая, она едва угадывалась под одеялом – можно было подумать, что кровать пуста, а одеяло горбится, потому что скомкано. Аполлония Максимовна была укрыта им с головой, виднелась только ее макушка. Надя нашла стул и устроилась у изголовья. «Попробовать разбудить? Или лучше не надо?» – не решалась она.

По коридору шла медсестра. Надя остановила ее и спросила, не получила ли больная снотворное.

– Какое ей снотворное! И так все время спит! – огрызнулась сестра и пошла дальше. Надя привстала, наклонилась над Аполлонией и приспустила с ее лица одеяло. У старухи задвигались глаза под веками, словно она пришла в панику.

– Ау! – тихонечко пропела Надя и потянула Аполлонию Максимовну к себе. У той задергались веки. Учительница приоткрыла глаза, часто заморгала, опять их закрыла, потом сморщила лоб и подняла веки выше. Зрачки у нее были расширены, взгляд разъезжался, как у пьяной.

– Пусти, Оля, пусти, – прошептала Линникова. Рот ее растянулся, веки упали, и она опять замерла – в этот раз с подобием улыбки. «Дочь снится!» – догадалась Надя. Она отпустила Аполлонию и поправила одеяло.

– Кончайте посещение, кончайте! Уже девять часов! Стул обратно! – Перед Надей стояла сестра, с которой она недавно говорила.

– Можно мне побыть с бабушкой еще немного? Она так и не приходила в себя.

– Приходила – не приходила, вставайте! После девяти находиться в больнице посторонним не положено. Тут знаешь сколько таких бабушек?

– Где дежурный врач? – резко спросила Надя.

– Еще чего! – совсем разозлилась сестра. – Врач ей понадобился!

Надя все равно добралась до дежурного врача. Молодой человек в халате и чепце, обнаруженный ею в ординаторской, разговаривал по телефону.

– Подожди, детка, – сказал он в трубку и с неудовольствием посмотрел на Надю. Не дослушав о ее страхе за бабушку, он дал ей разрешение задержаться у больной на час.

– А на два – можно?

– Можно, – нетерпеливо бросил врач и спросил в трубку: – Ты еще здесь?

После одиннадцати больница затихла, даже медсестра, все время сновавшая по коридору, пропала. Надя была единственной на этаже, кто не спал. К храпу она уже привыкла, и когда в переполненных больными помещениях остановилось движение, она расслабилась сама и перестала задаваться вопросом, имеет смысл ее сидение у койки Аполлонии или нет. Здесь, в больнице, любое действие, каждая вещь в зависимости от того, как фокусировалось сознание, моментально приобретали или теряли смысл.

Около полуночи Аполлония зашевелилась. Она перевернулась на спину и открыла глаза. Радостный взгляд, с которым старушка очнулась, погас, когда она узнала Надю.

– Вы? Почему – вы? – Аполлония огляделась, и в ее глазах появился ужас. – Больница?!

Надя рассказала учительнице, что с ней случилось – Линникова об этом понятия не имела.

– Не успела! – прошептала она и закрыла глаза.

– Как вы себя чувствуете, Аполлония Максимовна?

– Хорошо, – отозвалась та безразлично. По ее щеке покатилась струйка.

– Ну что вы, что вы, – беспомощно повторяла Надя, не находя других слов.

Линникова перевернулась на бок, попыталась подняться и осела.

– Господи, что ж это? – простонала она.

– Вам плохо?

– Ничего не вижу! Все кружится, искры скачут. Господи, что же это! – бормотала учительница.

Надя вскочила.

– Я за врачом!

– Стой! – панически вскрикнула Аполлония. – Не уходи.

– Вам нужен врач. Я быстро.

– Не уходи, – повторила Аполлония.

Надя опустилась на стул. Старушка потянулась к ней, и Надя взяла ее руку в свою.

– Отходит, – сообщила через несколько минут Линникова, после чего опять забылась. Она просыпалась на пару мгновений и снова засыпала, удерживая Надю в ожидании. Незаметно для себя Надя задремала на стуле.

Около пяти утра Аполлония разбудила свою посетительницу.

– Хорошо, что ты не ушла. Я забыла, как звать тебя, милая? Надежда, значит. И правда, ты – моя надежда. Я только что говорила с Олей. Они с Аликом забирают меня к себе. Все приготовят и придут за мной. И мне надо приготовиться. Ты должна мне помочь, Надюшенька, просить мне больше некого. Поможешь, милая?

– Оля с Аликом? Кто такой Алик? Куда заберут?

– Ты не спрашивай, милая. Ты просто помоги. Я тебе заплачу – у меня деньги есть на сберкнижке. Сберкнижка на предъявителя. Я скажу, где она лежит. Ты должна получить по ней деньги и купить для меня полотно. Какое полотно и сколько, я скажу. За труды ты получишь, уж я тебя не обижу. Привези мне вместе с полотном оставшиеся деньги, и я тебе заплачу. Ты уж помоги мне, милая, не откажи. Поможешь?

Аполлония глядела на свою «надежду» бездонными глазами. Не получив немедленного согласия, она вцепилась в Надино предплечье и сжала его с неожиданной силой. Надя сморщилась от боли и разжала пальцы старухи. Аполлония не сопротивлялась. В ее расширенных глазах появилась влага.

– Последнее? – спросила она в пространство. По всей видимости, ответа ей не было. Она перевела взгляд на Надю и сказала неуверенно: – Должно быть, последнее.

– Что – последнее?

– Последнее унижение. Такая судьба. Восемьдесят два года несет меня судьба от одного унижения к другому, от одного к другому, от одного к другому… – и она еще долго бы так бормотала, если бы Надя ее не остановила.

– Какое же вам сейчас унижение, Аполлония Максимовна? Никакого унижения нет, напрасно вы так.

– Я свою судьбу давно раскусила, – объявила громко старуха. Внемля знаку Нади говорить тише, она перешла на шепот: – Я раскусила ее в Посаде, под Тамбовом, куда она меня бросила в 1929 году. Меня судьба то туда бросает, то сюда, и куда ни бросит – везде унижения. Знаю ее, и все же оказываюсь застигнутой врасплох. Всегда врасплох. Это оттого, что недомысливаю. Готовиться мне надо было раньше к этому часу, вот в чем дело, милая. Знала, что скоро к детям перебираться, а готовиться как надо не готовилась.

– Где ваши дети?

– Далеко мои дети. Очень далеко. Милая, ты уж войди в положение, помоги мне с полотном. Оля сказала, чтоб я ничего шитого не надевала. Я должна одеться в белое сари. Будь добра, купи мне три метра белого полотна. Батист бы был лучше, но где его найти? А может, поищешь батист, милая? Он иногда появляется. – И Аполлония жалко заморгала.

– Я поищу, поищу, – успокоила ее Надя.

– Сберкнижка лежит в верхнем ящике комода, под газетой. На дне ящика постелена газета. Пошаришь под ней и найдешь.

– Аполлония Максимовна, вы подумайте, зачем вам здесь, в больнице, полотно?

– Ты обещала найти батист, – обиженно поправила ее учительница.

– Ну батист. Зачем он вам здесь? Вам надо выздороветь и вернуться домой, и уже тогда думать о батисте.

– К чему мне возвращаться домой, милая? Дети мои, Оля с Аликом, зайдут за мной сюда. Может быть, уже сегодня зайдут. Ты отправляйся сначала в Дом ткани, прямо к открытию поезжай. Если там не найдешь батист, съезди в ГУМ. Я тебе хорошо заплачу. Сколько ты хочешь?

«Проверну дело сейчас!» – решила Надя. И сказала:

– Деньги я не хочу. Если вы и правда собираетесь уезжать, Аполлония Максимовна, оставьте мне ваши книги.

– Бери, конечно, – сразу же согласилась Линникова. – Все бери, так даже лучше – у меня тогда больше денег останется. Если Оля с Аликом вдруг задержатся, будет что нянечкам дать. Теперь в больницах за так ни судна не подадут, ни воды не принесут. Ничего они теперь за так здесь больше не делают. Какое же унижение, какое унижение… – забормотала опять старуха.

– А антиквариат у вас тоже есть, Аполлония Максимовна?

– Есть, милая, есть. – И учительница назвала несколько французских книг.