Текст книги "Откровение огня"

Автор книги: Алла Авилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Товарищ снисходительно махнул рукой, и Калистратов повернулся к Степану.

– Как Наталья Трофимовна, в полном здравии?

– Вроде да. Она вас просила зайти, – сказал Линников и задним числом обнаружил, что все у него в голове перепуталось: к чему было теперь Калистратову заходить к старухе, раз подтвердилось, что в ее дурацкой коробочке – только какая-то записка?

Незнакомый товарищ, услышав о просьбе Наламы, удивленно вскинул брови.

– Я иногда проведываю ее. Никого у нее нет, одинокая она, – пояснил Калистратов и повернулся к Степану. – Я сейчас Симаковой новую «охранку» выпишу, а ты отнесешь, понял? И извинишься. В следующий раз веди себя умнее. Больше надо мозговать, парень. А то ведь мозгуете уж больно примитивно: старуха в балахоне – значит, дура или враг народа. Жизнь, парень, сложнее. Надо учиться мозговать. Вообще надо учиться, больше книжек читать! Ты вот когда последний раз книгу открывал?

– Сегодня ночью.

– Почему ночью?

– Я ночами читаю, больше некогда.

– А читал-то что?

– Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, том семь.

– Книгочей х…! – выругался Калистратов и, попросив товарища обождать, отправился обратно в свой кабинет.

Степан проводил зампредседателя недоуменным взглядом: чего он на словарь-то обозлился?

Лешу и Богдана Степан обнаружил у двери Наламы.

– Опять молиться взялась, – доложил Каманов.

– Вы чего здесь, а не внутри?

– Нас там в сон клонит, – был ответ.

Сообщив о разговоре с Калистратовым, Степан отправил ребят в райчека. Сам он туда возвращаться не намеревался и потому сказал Леше, с которым жил в одной комнате, чтобы тот получил в отделе заодно и его паек. После того как товарищи ушли, Степан тихонько толкнул дверь и увидел то же, что час назад: друг напротив друга сидели, раздвинув колени, две неподвижные фигуры. За окном стало темно. Свеча была теперь единственным источником света. Степан тихо прикрыл за собой дверь и остался стоять на пороге.

Прошло какое-то время, и Налама поднялась с пола. Величавая, она посмотрела на Линникова как царица. Как он мог принять ее за чокнутую? Степан подошел к старухе и протянул ей бумагу.

– Товарищ Калистратов просил вам передать новую «охранку».

Налама, взяв документ, кивнула головой.

– Извините. Ошибочное впечатление.

Старуха, кивнув еще раз, пошла с бумагой к сундуку.

– Бывает, сделаешь упрощенное заключение, – оправдывался Степан, сам не зная зачем. – Недостаток образования. Вот кончится война, пойду учиться. Теперь такая возможность есть для всех, кто тянется к знаниям. Я с детства тянусь. Читаю все подряд.

– Я не думаю, что читать все подряд – хорошо, – наконец подала голос Налама.

– Так выбирать-то не приходится, – обрадовался Степан ее отзыву. – Читаю, что под руку попадет. При обысках у «бывших» хорошие книжки попадаются. Сунешь за пазуху и ходишь с ней, пока не вычитаешь…

– А что, так можно – совать за пазуху вещи при обыске? – спросила Налама и перевела взгляд на грудь чекиста. Линников и забыл, что у него под рубахой все еще лежала брошюрка Симаковой. Он покраснел и пробормотал:

– Так это ж книги, не бриллианты же…

– Книги могут быть дороже бриллиантов.

– Вы имеете в виду сердечную привязанность? Это верно. Это я и по себе знаю. Только вы забываете, что мы имеем дело с врагами народа. Какое может быть к ним сочувствие? – оправдываясь, он двинул руку к спрятанной книге, но старуха его остановила.

– Можешь мою книжку оставить у себя.

Взбодренный легкостью, с какой уладилось неприятное дело, Линников спросил:

– Хочу вот полюбопытствовать, что за записку вы носите у себя в коробочке?

Налама пристально взглянула на чекиста и проговорила отчетливо, как учительница:

– Слова там такие: «кажется все, в том числе – одиночество».

Степана прокололо разочарование. Глупость какая! Дурацкие слова не просто ему не понравились, они почему-то вызвали в нем тихое бешенство. Он вгляделся в Наламу: какая это, к черту, царица? Перед ним стояла маленькая старушка в нелепом красном балахоне. Неприятно выделялась ее непропорционально большая голова – уродица цирковая, а не царица.

– Чушь это, брехня! – бросил он зло старухе. – Кажется-то как раз наоборот: кажется, что ты не один, раз имеешь родню и товарищей. – И добавил с превосходством: – Пока у черты не окажешься.

– У черты можно увидеть белый огонь, – сказала Налама, глядя ему в глаза.

Степан почувствовал, как на дне его памяти забилось какое-то смутное воспоминание.

– Белый огонь? Я где-то об этом читал.

Налама прищурилась.

– Где?

Воспоминание билось, как мотылек о стекло, но пробиться на поверхность не могло. Налама спокойно ждала.

– Никогда ничего из прочитанного не забываю, а сейчас забыл, – растерянно признался чекист. Старуха не спускала с него глаз.

– И давно читал?

– И этого не помню. Чертовщина какая-то, ничего не помню, как в дыру все провалилось…

– Значит, у черты ты уже побывал, – размеренно произнесла Налама. – Тиф?

– Ну да. – нехотя подтвердил Линников.

– Вот там ты его и видел.

– Кого? – машинально переспросил он, хотя догадался, о чем это она.

– Ты виделбелый огонь. Читать о нем ты не мог.

Смутное воспоминание перестало шевелиться.

– Ничего такого я не видел, – решительно отказался Степан, словно его уличали в чем-то постыдном. – И почему это я не мог читать о белом огне? Я много всего читаю. У меня под койкой места больше для книг не стало – столько уже собралось, и все они прочитаны.

– Не мог ты читать о белом огне, – повторила старуха. – О нем только в одной книге написано. И этой книги у тебя нет.

– А может, есть. Вы моих книг не знаете, – упорствовал задетый Степан. – Как она называется?

– «Откровение огня».

– Такой книги у меня и правда нет, – признал он. – Значит, она мне где-то попалась.

– Не могла эта книга тебе попасться, – усмехнулась Налама. – Она спрятана.

– Что значит спрятана? Кем спрятана?

– Монахами, в Благовещенском монастыре, что в Тамбовской губернии, под Бобровом.

– Чего это они ее спрятали? – спросил Степан, сам – весь напряжение.

– Потому что думают, что о белом огне могут знать только они. «Откровение огня» – книга тайн, и сама она – тайна. Только в ней можно прочесть о белом огне. Вот бы тебе, милый, такую книгу – а?!

Степану насмешка не понравилась.

– К чему мне она? – огрызнулся Линников и перевел взгляд в сторону.

– Хочешь снова увидеть белый огонь? – спросила Налама.

– Не видел я никакого белого огня! Сколько же говорить! – сорвался Степан, не вынося больше двусмысленностей и духоты в комнате. Он вскочил со своего места и бросил на ходу: – Я пошел!

– Белый огонь можно раздуть, – раздалось у него за спиной. – Рэпа, жрецы-тантристы, это умеют. Они ходят зимой в одних рубахах и не замерзают, даже если их на морозе облить водой…

Степан замер: старуха намекала на Шухина. Чекисту Шухину было дано спецзадание внедриться в подпольную сеть белой контрразведки, и он попался. Чтобы выявить других подсадных уток, беляки раздели Шухина догола и обливали водой на морозе. Дело было в январе. А в феврале один за другим попались четыре товарища, засланные к врагу, – Шухин предал. Орел, сорвиголова, а холода-то – как раз холода! – не выдержал.

Степан развернулся и спросил Наламу прямо:

– Слышали от товарища Калистратова о Шухине?

– Каком Шухине? Шухина я не знаю. Я знаю рэпа. Видела их в Забайкалье. Да ты сядь.

Степан внезапно почувствовал свою усталость. Неприятно заломило в коленях. Налама указала ему на подушку напротив истукана. Степан прошел к ней и опустился на пол.

– Сядь, как Будда, – сказала старуха, указывая на своего идола.

Степан скрестил ноги, раздвинул колени, выпрямился. Когда соединил кольцом большие и указательные пальцы, в них стало покалывать. Чекист опустил глаза, и они забегали из стороны в сторону.

– Закрой глаза.

Степан послушался и сам же возмутился: «Чего это я под ее дудку пляшу?» Он инстинктивно двинулся и почувствовал, что тело его как ватное. «Что за наваждение?» – растерялся Линников.

– Не сжимай зубы, – раздался опять голос Наламы. – Все внимание отдай теперь дыханию. Огонь без воздуха не горит. Чтоб вызвать белый огонь, надо знать, как дышать. Следи пока, как входит в тебя воздух, как выходит. Проследи его путь в себя и обратно… Если появится какая мысль, отсылай ее прочь. Всякую мысль, не важно, какая она, отсылай прочь…

От последнего указания Степан дернулся как ужаленный и открыл глаза.

– А это-то зачем? – выкрикнул он, чувствуя, как его заливает ярость. – К чему мне гнать мысли? Чтобы в безгласную скотину превратиться? Мысли в человеке – самое главное!

– Мысли – это облака. Кто видит только облака, думает, что они – небо. А небо за ними…

– Какое еще небо?! Какие облака?! Чего вы мне голову морочите? – оборвал Степан старуху и вскочит с пола. От наваждения не осталось следа. Чекист шагнул к двери и рванул ее на себя.

Когда Линников вернулся домой, Лешки еще не было. Не зажигая лампы, он прошел к своей койке и лег на нее в одежде и ботинках, только книжку Наламы из-под рубахи вынул и бросил на пол. На душе было муторно. «Дурак!» – ругал он себя, повторяя и повторяя это невыносимое слово; если он слышал его в свой адрес от других, становился бешеным. Особенно тягостно было вспоминать, как он сидел на полу напротив Будды с идиотски растопыренными пальцами. «Может, она меня одурманила?» Как же это Калистратов ей попустительствует? Она же стала вредным элементом, а он ей все рассказывает! Врет старуха, что не слышала о Шухине.

И только подумал о предателе, как увидел, будто воочию, падающий снег. Снежинки были огромные, махровые, но легкие. Они падали кружась, и в их мельтешении было не разглядеть, где он вдруг оказался и был ли кто рядом. Только когда снегопад стал редеть, проступили очертания местности: вокруг были белые горы, а сам он находился в небольшой долине, которую они окружали со всех сторон.

Послышались трубы, и Степан увидел процессию, медленно двигавшуюся в его направлении. Люди были узкоглазые, с широкими плоскими лицами, одни – в шубах, другие – закутанные в одеяла. Впереди всех шли четверо, одетые только в длинные белые рубахи, на голове – колпаки. «Рэпа! – догадался Линников. – А кто же те, в одеялах?» – «Неофиты!» – подсказал ему какой-то голос, раздавшийся у него в ушах. Дойдя до долины, люди в шубах – они составляли большинство – отошли в сторону, а неофиты скучились вокруг рэпа.

Публика молча держалась в стороне, ждала. Кое-кто сел на снег. Сел и Степан. На него никто не обращал внимания. Кучка переговаривавшихся людей, на которую были устремлены все взгляды, скоро задвигалась. Рэпа пошли прочь, неофиты встали в ряд. Их было семь человек, все молодые, наголо остриженные парни. Никто ими не командовал, однако они все одновременно, словно по команде, сбросили свои одеяла и сели на снег. Неофиты тоже оказались в белых рубахах из тонкого полотна.

Вновь появились четверо рэпа, каждый нес ведро. «За водой ходили! – определил Степан. – Откуда они ее взяли?!» Рэпа подошли к ряду неофитов и встали друг за другом, повернувшись правым плечом к парням. Рубахи жрецов были подвязаны веревкой, за ней – молоток. Этими молотками четверка разбила корку льда в ведрах. Одновременно, слаженно, рэпа приподняли ведра над правым плечом и пошли вдоль ряда, поливая неофитов водой. Рубахи на парнях намокли и стали леденеть на глазах, сами же неофиты оставались неподвижными. Было видно, как ходила у них под полотном грудь, пока ткань не замерзла.

Скоро от оледеневших рубах неофитов пошел пар. «Мерещится!» – сказал себе Степан и вскочил. Осмысливая происходящее, он пошел к ряду. «Куда?! Куда?!» – закричали на него другие зрители. Он бросился в бег от этого крика, как от натравленных собак. Бежал и бежал, не заметив, как вбежал в пар. «Где же неофиты? Где рэпа?» – недоумевал Степан. Он бежал не останавливаясь, только вперед – пока не очнулся.

Комната была мрачной, воздух тяжелый. Между стен Линников почувствовал себя как в овраге. Лешина постель no-прежнему пустовала. Часов у Степана не было, и он мог только гадать, сколько времени длился его сон. Должно быть, недолго, раз сосед еще не вернулся.

Линников поднялся с койки и зажег лампу. Ему бросилась в глаза брошюрка Симаковой-Наламы, валявшаяся на полу. Он взял ее в руки и открыл. Всякую книгу он читал от корки до корки, ничего не пропуская. В этот раз Линников своей привычке изменил. Он пролистал страницы, где рассказывалось о детстве Наташи в рыбацком поселке на Латуре, ее жизни в поместье Артюшиных, «хождении в народ», работе в организации «Земля и Воля». Степан было задержался на подробностях ареста революционерки в 1906 году, когда ей было 56 лет, но все же перескочил и через этот эпизод. По-настоящему Линников стал читать «Мою революцию» начиная с главы «Забайкалье».

«Меня сослали в забайкальскую деревню Нижние Подрезки. Это было русское поселение. А в Верхних Подрезках, в 20 верстах от нас, жили буряты. Там тоже находились в ссылке наши товарищи. Один из них квартировал у местного ламы. Мы с этим ламой волей-неволей общались. Он был отзывчивый человек, но разговора с ним не получалось: мы ему о народной власти, он нам – о карме, мы о новом обществе, он – о медитации.

Лама рассказал нам о рэпа, „людях в рубахах“, которые после многих лет ежедневных медитаций в состоянии согревать себя в морозы без зимней одежды. Чтобы быть признанным как рэпа, требуется пройти ритуальное испытание гтум-мо,которое производится зимой в присутствии публики. Претенденты надевают желанные белые рубахи, после чего их обливают на морозе водой. Рубахи сразу замерзают. Те, кто теплом своего тела может растопить оледеневшую ткань и высушить ее, доказывают свою власть над рлунг– жизненной силой, одушевляющей все живое. Рэпа сравнивают ее с дикой лошадью…»

Степана самого бросило в жар. «Как же так получается? Мне это гтум-моприснилось прежде, чем я о нем прочитал!..» Нетерпение узнать, что было дальше, не давало чекисту вникнуть в несуразицу, и он вернулся к книге.

«…Обуздавший рлунг,становится ее всадникоми достигает внутренней независимости от обстоятельств и других людей. Всадникаможно узнать по просветленному равнодушию ко всему, что с ним происходит. Желания, боль, смерть он воспринимает иначе, чем мы.

Рэпа признаны непревзойденными всадниками рлунг.Они развивают свои способности ежедневными длительными медитациями с использованием силы воображения. Такая практика, восходящая к традициям тантризма и других мистических ответвлений буддизма, называется „школой внутреннего огня“. Она держится в тайне от посторонних.

Один из наших товарищей заметил, что рэпа – живое воплощение сверхчеловека Ницше. Мы тогда все вместе читали „Так сказал Заратустра“ и много спорили об этой книге. Вставал вопрос: что станет с обществом, если в нем и в самом деле утвердится идеал сверхчеловека? Доступен этот идеал только для отдельных личностей или его может достичь каждый, кто занимается самоусовершенствованием? Насколько будут отличаться друг от друга наиболее и наименее развитые люди и не столкнемся ли мы на практике, несмотря на теоретически равный потенциал мозга, с духовным неравенством – еще более несправедливым, чем социальное? И можно ли предотвратить злоупотребление сильных личностей своим преимуществом перед слабыми?

Нам захотелось увидеть своими глазами, что собой представляет жизнь в поселке Нагорье, находящемся в горном Забайкалье у российско-монгольской границы, где наш лама встретил рэпа и других религиозных практиков. Нагорье основали в XII веке беженцы-буддисты из Индии, которых преследовали исламисты. Впоследствии к ним присоединились тибетцы, китайцы, монголы, персы, тоже спасавшиеся от религиозных гонений у себя на родине. Так возникла многорелигиозная община, где уживались вместе и даже в чем-то друг с другом взаимодействовали разные духовные традиции Востока: буддизм, тантра, даосизм, зороастризм, суфизм, йога.

О Нагорье знают в Азии, но оно совершенно неизвестно в России, на территории которой – или рядом с которой – оно возникло. Неопределенность в отношении географического положения этого поселка связана с тем, что он находится в труднодоступном месте, куда без проводника не попасть, и никто не знает его точные координаты. Любопытства Нагорье среди православного населения Забайкалья не вызывает, многие считают его монгольской деревней.

Говорят, что за семьсот лет в разное время в Нагорье перебывало несколько русских. Их имена узнать мне в Забайкалье не удалось, но я думаю, что сама могла бы назвать одного из них. Дело в том, что у меня был когда-то старый мистический манускрипт из одного монастыря под Рязанью – Захарьиной пустыни, теперь уже несуществующей. Там говорится и о внутреннем огне, и о рлунг– только они в той книге называются по-другому. Она раскрывает, в сущности, то, что скрывают рэпа. Ее название говорит за себя: „Откровение огня“. Я думаю, что в Захарьиной пустыни имелась своя „школа внутреннего огня“. Она появилась там в XVI веке вместе с неким отцом Евларием, который скрывал от братии свою прежнюю жизнь.

Когда я услышала от нашего ламы о Нагорье, у меня возникла догадка, что Евларий был не кто иной, как рэпа, и мне захотелось ее проверить. Таким образом, мое любопытство к „общине сверх-людей“ было двойным, но задуманный нами поход туда состояться не мог: лама отказался помогать нашей группе в его организации – по всей вероятности, ему были чужды наши мотивы. Я добилась все же, чтобы он сделал исключение для меня лично. Я сказала ламе, что хочу рассказать старейшинам общины о Евларий и „Откровении огня“. Это было не больше чем уловка, но она подействовала. Лама дал мне проводника, и в начале марта 1911 года я оказалась в Нагорье.

Не могу сказать, что мне там были рады. Даже простого дружелюбия я на первых порах в Нагорье не встречала. Это закрытое общество, не подпускающее к себе посторонних. Язык препятствием для общения не был – мой проводник был бурят, а бурятов в Нагорье достаточно. Препятствием было нежелание жителей поселка общаться с пришельцами – у них отсутствует интерес к внешнему миру. Больше всего меня поразило равнодушие старейшин общины к „Откровению огня“. Никто из них не пожелал со мной встретиться, и мне не удалось прояснить, был ли Евларий рэпа из Нагорья или нет.

Я могла наблюдать жизнь Нагорья только со стороны и потому воздержусь от каких-либо характеристик этого социального феномена – мои впечатления поверхностны. Могу сказать, что община по-прежнему состоит из разных религиозных групп, организованных как духовные иерархии. Послушание старейшинам там общепринятая норма поведения, но жить по-своему в Нагорье тем не менее можно – я сталкивалась и с такими случаями. Община следует негласному правилу: если ты не мешаешь ей, она не мешает тебе.

Я тоже, как и наш лама, хотела увидеть гтум-мособственными глазами. Мне и в этом было отказано. К ритуалам, играющим в жизни Нагорья важную роль, меня вообще не допускали. Я решила ни за что не уходить из Нагорья с пустыми руками, и моя настойчивость была вознаграждена: мне сделали уступку и разрешили самой испытать ритуал шод– правда, при условии, что после этого я покину общину.

В Нагорье умерших не хоронят и не сжигают, а оставляют для грифов на отведенном месте – „месте мертвых“. Там, среди разрубленных на части трупов, и проводится шод.Мне было сказано, что его назначение – освобождение от страха одиночества. Я согласилась на шодне раздумывая. Одиночества я никогда не боялась – мне было страшно другое: пустота, бездействие, беспомощность. Я еще не знала, насколько последнее связано с первым.

Меня привели на „место мертвых“ трое жрецов в ритуальном одеянии. Там я увидела столб, на котором была закреплена цепь длиной не больше метра, с обручем на конце, который закрывался на замок. Один из провожатых подвел меня к столбу, замкнул мне обруч на щиколотке, а ключ оставил у себя. Прежде чем уйти, жрецы провели ритуальное представление, меняя несколько раз обличие – они взяли с собой для этого мешок с атрибутами. Жуткие маски, ужасное пение-завывание, дикие движения – все это невероятно действует на нервы. Я думаю, людям Нагорья шодгораздо страшнее, чем мне – они ведь верят, что в ритуале участвуют духи. Для меня это был театр. Я знала: скоро он кончится, жрецы уйдут, я останусь одна – и тогда начнется главное. На сколько дней меня оставят на „месте мертвых“, мне было неизвестно. Это всегда держится в тайне. Известно только, что шодпродолжается самое большее четыре дня. Надо сказать, что остаешься без еды и воды и проводишь все время в полном одиночестве, если не считать грифов.

Когда жрецы исполняли предписанные действия – попросту говоря, изображали нападение на меня, – произошло непредвиденное. Один из них по неловкости наскочил на меня буквально. Я завалилась под его тяжестью и поранила руку – она попала на что-то острое, камень или кость. Когда „представление“ окончилось и жрецы ушли, я увидела, что рука у меня опухает. Воспаление развивалось с пугающей скоростью: если к середине ночи горела ладонь, то к утру рука опухла уже до локтя, и кровь в ней гремела. Было похоже, что у меня развивалась гангрена.

Днем ко мне никто не пришел, и к вечеру началась сильная лихорадка. Рядом сидели грифы, ждали. Вот тут, когда пропала надежда, что меня спасут, когда стало ясно, что наступающая ночь – последняя, я испытала одиночество неприкрытым. Прежде оно было всегда чем-то прикрыто. Теперь же, когда идеи, планы, революционная работа, дискуссии, книги, борьба с правительством – все, что всегда было так важно, потеряло значение, когда в голове стало пусто, а в душе темно, я узнала ужас, о котором слышала от других…

Та ночь многое для меня изменила. Что со мной тогда произошло, могут понять только те, кто сами побывали у последней, роковой черты. Только они знают, что она иллюзорна: жизнь и смерть не имеют четкой границы, между ними – туман, и вернее будет сказать, что он их соединяет, а не разделяет. Там, на стыке, и одиночество начинает видеться по-новому.

За мной пришли на следующее утро и перенесли с „места мертвых“ в поселок. Мою рану залечили, и я довольно быстро встала на ноги. Прошедших через шодпричисляют в Нагорье к ордену ринг-ма-па.Его члены носят в волосах коробочки, туда заложены бумажки со словами из священных книг. В орден меня не включили, но атрибуты, полагающиеся после шода,мне дали. Слова, которые я получила, были такие: „Кажется все, в том числе – одиночество“. Интересно то, что они были мне известны – из моей пропавшей книги. Только их смысл прежде до меня не доходил…»

Степан вздрогнул от стука двери. Пришел Леша Каманов.

– Не спишь еще? Ну, будет тебе завтра, Степок, от Сочельника. Прижмет он тебе хвост, командир! – весело объявил сосед. От него несло сивухой.

– Чего это прижмет? Откуда ты взял?

– Ну и взбесился он, когда узнал про комедию с Симаковой – как ты ее «охранку» порвал, а товарищ Калистратов ее потом опять выписал! Сказать, как он тебя называл?

– Ты или Сочельника где видел?

– Ясно, что видел, и ясно где: в райчека, когда мы с Богданом там пайки получали. Сочельник с кладбища могильщика привел под арестом. Видать, наперчил тот ему в яйца. Мать-покойницу оставил на теток, а сам с той контрой – в райчека.

– Кто сказал ему про «охранку»?

– Богдан. Сочельник пойдет завтра сам к Калистратову и заявит, что послал нас к старухе, только чтобы ее расспросить. А что там у нее было – это твое своевольство. Сказал, чтоб мы с Богданом вместе с ним пошли и подтвердили.

– И пойдете?

– А куда денешься? Он все равно устроит по-своему, уж будь уверен. Сочельник сказал, что всегда в тебе сомневался. Ты и медленный, говорит, и как товарищ говно, – все себе на уме, этот, как его… кулист, что ли? Ну этот, который себя любит…

– Эгоист! – раздраженно подсказал Степан.

– Вот-вот, он! И в политграмоте слаб. Ерунды всякой начитался, а дельными книгами, какие, например, товарищ Ленин пишет, не интересуешься.

– Ладно, хватит! Чего напился-то?

– Да опять же Сочельник. Тот его контра – еще и самогонщик. Он его с самогонкой вместе взял. Мы ее и изучили – как улику. Сочельник рассказал, что они там, на кладбищах, творят…

Кладбище! Темная комната и Леша на миг пропали, и Степан увидел пологий скат, освещенный полной луной, с раскиданными кусками мяса – мякоть, ребра, кости, как он это видел в мясных лавках, только здесь мясо было серое и мерзкое, потому что человечье. Он увидел отрубленные головы и сморщился от отвращения.

– Наше кладбище еще ничего, – сказал Линников. – Знаешь, какие еще бывают? – И он рассказал о шоде, а затем о рэпа, Нагорье и «книге тайн».

– Я вот о чем подумал, – сказал глубокомысленно Леша, когда Степан кончил, – опасные это занятия. Знаешь, как может получиться? Вся контра, которую мы никак не истребим, уйдет в подполье и научится этим фокусам. Нам тогда империалистических гнид и их пособников уже никогда не одолеть. Ведь они ни смерти, ни пыток не будут бояться. На любую диверсию – пожалуйста, на допросах – как стена. Да это что! А если они еще, как колдуны, волшебствам научатся? Они же под свою власть всех нас подомнут. Какая там свобода угнетенным – рабство наступит, какого еще не бывало!

– Ну и занесло тебя! Ты или в волшебство веришь?

– А что ты об этом знаешь? Вон тетка моя рассказывала, у них в деревне колдун был…

Степан ругал себя, что разболтался, – разве можно что сказать дураку?

– Знаю я эту твою историю, ты уже рассказывал – оборвал он Каманова. – Нагорье далеко. Туда просто так не доберешься, да и кто туда пойдет?

– Нагорье – Нагорье! Не о Нагорье я! – вспылил Леша. – Я о старухиной «книге тайн». Раньше ее монахи охраняли, а теперь кто? Книги сейчас на топку растаскивают, и ее уж точно кто-то в дом взял. А там – может, бросит в печку, а может – нет. В какие руки она попала – вот где гвоздь дела. Ты сам-то как думаешь?

«А ведь верно!» – подумал Линников. Первый раз он не знал, что ответить своему полуграмотному товарищу.

– Ты подумай-подумай, – снисходительно бросил Леша Степану и без всякого перехода ошарашил его еще одной новостью: – Богдан просил Сочельника помочь ему с комнатой. Известное дело, Сочельник – принципиальный, отказал. Говорит, другим еще хуже. Ты знаешь, у Богдана и так теснотища, а тут им на голову еще родня с Украины свалилась. Беженцы. В общем, я сказал Белянкину: пока родня не устроится, можешь к нам. Комната у нас большая, место для тюфяка найдется…

– Чего?! Ты меня спросил?

– Я здесь тоже хозяин! А он – наш товарищ! Ты не очень-то возвышайся, понял? Правильно говорит Сочельник, ты только за себя.

И опять не знал Линников, что сказать. Сосед победоносно посмотрел на него и объявил:

– Пойду спать!

Когда Леша утром проснулся, Степана в комнате не было. На столе лежало письмо.

«Каманов,

я думал сегодня ночью о нашем разговоре. Ты прав, книга Симаковой-Наламы очень опасная. Я решил ее разыскать и обезвредить. Отправляюсь в Тамбовскую губернию. Передай тов. Сочельнику, что я уезжаю на четыре дня, а то, что не спросился у него лично – прошу понимания: дело срочное. С товарищеским приветом, Линников».

Дорога от Боброва до Посада была горбатой. С последнего возвышения открылся вид на Благовещенский монастырь, стоящий на берегу Совути. К нему Степан сразу и отправился, войдя в село.

На улице не было ни души. Редко в каком окне светилось, народ уже спал. Было бы разумно первым делом поискать ночлег, но Степану не терпелось осмотреть монастырь. Улица, тянувшаяся параллельно берегу, вывела его ко входу в обитель. Ворота были сорваны. С территории раздался лай. Чекист вынул из кобуры револьвер и взвел курок.

Они налетели на него, как только он ступил на монастырский двор – одичавшие, тощие собаки. Отстреливая их, Степан истратил почти все патроны. Собаки были злые, он – тоже.

Эту войну Степан выиграл. Только один пес спасся, остальные были повержены. Несколько из них еще дергались и скулили. Чекист не стал больше тратить патронов – нашел палку и добил раненых, чтоб не мучились. Сам он был покусан, некоторые раны кровоточили. Ничего не оставалось, как отложить осмотр монастыря на завтра и идти искать прибежище.

Улица за монастырем кончалась. Недолго думая, Степан направился в крайний дом, смотревший на угол монастырской ограды, где горел свет. Светилось одно из трех окон. Поднявшись на крыльцо, чекист забил в дверь кулаком и скоро услышал за ней шаркающие шаги.

– Кто? – спросил из сеней старушечий голос.

– Уполномоченный ЧК Линников. Отворяй.

– Чего тебе? – продолжала спрашивать бабка.

– Раны перевязать. Отворяй, говорю!

– Так бы и сказал, – проворчала хозяйка и сняла засов.

В узкой, тесной горнице на лавке у стены сидел старик и плел веревку. Он взглянул на пришельца мельком и не прервал работы.

– Собаки в монастыре, что ли, покусали? – спросила бабка, оглядывая Степана.

– Они. Что стоишь? Воду принеси, и тряпки какие почище.

– Чего тебя в монастырь-то понесло? Там ничего больше нет, все уж унесли, что можно, – проворчала хозяйка и взялась за дело.

Перевязанный, накормленный, Степан спросил старуху:

– А кто живет за стенкой?

Оттого и был свет в одном окне, что горница была перегорожена.

Оказалось, что хозяева, старики Гридины, разделили дом для сына, который собирался жениться. Перед свадьбой тот попал в призыв. Ушел на фронт и не вернулся.

– Можно мне переночевать за перегородкой?

– Ночуй, – разрешила бабка и дала Степану ключ: в сыновнюю половину был отдельный вход со двора.