Текст книги "Откровение огня"

Автор книги: Алла Авилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Здесь он остановился, чтобы дать мне возможность удивиться. Напрасно он прервался: я и не подумал этого сделать. Зигзаг в его «рассуждении» и в самом деле был неожиданным, но я уже привык к зигзагам.

– На это имеется несколько причин, – пояснил Парамахин. – Вот вам такой факт, например. Из документов следует, что «Откровение огня» принесла к нам в архив одна простая женщина, жительница Москвы. Рукопись была ее собственностью. Как, спрашивается, мог к ней попасть скрываемый от всех манускрипт из тамбовского монастыря? Его наверняка хранили там в тайнике, и невозможно представить, чтобы он мог оказаться в случайных руках – даже если Благовещенский монастырь, как и многие другие, был разорен местными жителями. Крестьяне живились, как правило, остатками монастырского имущества, после того как властями была проведена конфискация всего ценного. Логичнее предположить, что кенергийская рукопись попала в какой-то государственный спецхран или осталась лежать в своем тайнике. И тогда поневоле встает вопрос: а что, если «Откровение огня» в фонде АКИПа и кенергийская рукопись – две разные книги с одинаковым названием? Тогда получается другая картина: наш архив приобрел в 1938 году известный вам сборник без начала и без конца, который его владелица почему-то называла «Откровением огня», а манускрипта, написанного в Захарьиной пустыни и хранившегося в Благовещенском монастыре, в АКИПе никогда не было. Единственное объективное основание для подозрений в подмене дает каталожная карточка. И опять начинаешь думать: не связан ли переполох всего лишь с тем, что кто-то из наших работников сорок четыре года назад плохо сосчитал листы и перепутал скоропись с полууставом? Хоть и маловероятно, но ведь не исключено, вы согласны?

Что ж, с этим я, конечно, согласился – ничего нельзя огульно исключать или принимать за должное.

– Когда мы говорили прошлый раз об «Откровении огня», я и представить себе не мог, что столкнусь с таким обилием темных мест и белых пятен, – продолжал Андрей Алексеевич. – Я вам слишком поспешно пообещал, что дело сдвинется с места в течение месяца. Я просчитался – здесь потребуется больше времени.

– Вы имеете в виду кадровую проверку? – уточнил я.

Брови у Парамахина приподнялись.

– Ах да, – спохватился он. – Та кадровая проверка уже закончилась. К сожалению, безрезультатно. Сейчас я предпринимаю кое-что другое – пытаюсь выяснить, сохранилась ли опись конфискованного имущества Благовещенского монастыря. Я уже послал запрос в одно серьезное ведомство, – мелькнувшая на его лице гримаска дала понять какое. – Увы, я не в том положении, чтобы требовать ответа в определенный срок. Вы сколько пробудете в Москве? До начала июня? – Он задумался и предложил: – Давайте договоримся так: вы зайдете ко мне перед отъездом, и я вас ознакомлю с положением дел на тот момент. Конечно, если какие-то новости появятся раньше, я вам обязательно дам знать.

Мне ничего не оставалось, как принять его предложение, после чего Парамахин вздохнул, указал пальцем в пол, подразумевая кабинет директора АКИПа на первом этаже, и сообщил приглушенным голосом:

– Там еще ничего не знают о странностях сборника О517 под названием «Откровение огня». Наш отдел в АКИПе как государство в государстве. С одной стороны, мы находимся в довольно независимом положении, с другой – и спрос с нас больше, чем с других. Если рукопись не соответствует своим «паспортным данным», – это непорядок, говоря языком нашего начальства – ЧП, и я обязан немедленно доложить о таком ЧП директору. Я еще не подготовил для него докладную записку, потому что дожидаюсь подробной описи нашего «Откровения огня», а она пока не готова. В связи с этим я хочу вас снова попросить о той же услуге: воздержитесь, пожалуйста, еще какое-то время от разговоров об этой рукописи. Если кто-то из древников узнает о связанных с ней несуразицах, начнутся всякие домыслы, и они дойдут до директора быстрее нашей докладной. Это для нас чревато далеко идущими последствиями, вы меня понимаете? Если вам потребуется от меня ответная услуга, обращайтесь немедленно: вы можете на меня рассчитывать.

Я не отказал и в этот раз. Услуга со стороны Парамахина потребовалась мне через час, когда ход моих мыслей, уже переключенных на работу, прервало эхо нашего последнего разговора. «„Откровение огня“ принесла к нам в архив одна простая женщина, жительница Москвы», услышал я опять вкрадчивый голос завотдела. Как же я не спросил имя этой «жительницы Москвы»? Если она в 1938 году была не старше тридцати-тридцати пяти, то, по всей вероятности, еще жива! Я вскочил со своего места и пошел к Сове.

– Разрешите, пожалуйста, позвонить от вас заведующему, – попросил я ее.

– Звонить из зала можно только в исключительных случаях, – сухо сказала она.

– Мой случай исключительный. Мне требуется попросить Андрея Алексеевича об одной услуге.

– Может быть, эту услугу могу оказать вам я?

– Это было бы замечательно. Андрей Алексеевич сказал мне, что «Откровение огня» было приобретено у одной москвички. Я хотел бы узнать ее фамилию и адрес.

На лице у библиотекарши обозначилась растерянность.

– Минуточку, – бросила она мне и после обычной процедуры – шкаф на ключ, бумаги в стол – выскользнула за дверь.

Я вышел вслед за Совой и стал ждать ее на лестничной площадке. Скоро она появилась на лестнице вместе с Парамахиным. Они спускались рядом, в ногу, но в искусстве невозмутимости она явно от него отставала.

– Вы хотели бы поговорить о сборнике О517 с его бывшей владелицей? Я понимаю ваше желание, оно закономерно, но, к сожалению, невыполнимо. Я уже сам обращался к этой женщине и ничего не добился. Ей сейчас за восемьдесят, она очень больна и ничего не помнит. Я пообещал ей больше ее не беспокоить. Как вы понимаете, я не могу вам дать о ней никаких сведений из этических соображений. Надеюсь, что в следующий раз окажусь вам полезнее.

Он легонько хлопнул меня по плечу, словно мы уже стали товарищами, и пошел обратно к лестнице.

Сова шагнула к двери зала и оступилась: у нее подвернулся каблук. Я придержал перед нею дверь, давая ей пройти, и заметил, что она по-прежнему нервничала. Зачем она вообще осталась при нашем с Парамахиным разговоре?

Странности – крупные и мелкие – продолжались. Проверку заведующий рукописного отдела от Совы скрыл, значит, его доверенным лицом она не была. Почему он ее не отослал на рабочее место, перед тем как начал со мной объясняться? Мне пришла в голову банальная сентенция: «слабое место мужчины – женщина», – и я увидел другую женщину в другом месте. Она лежала на высоком, просторном крыльце трапезной Захарьиной пустыни, кривясь от боли. Рядом с ней сидел казак, покуривая трубку. С этой картинкой мое воображение мгновенно соединило ряд деталей из легенды о Захарьиной пустыни и материалов следственного дела о ее гибели. События в монастыре у Красного села увиделись мне в совершенно новом свете. «Так вот как это могло быть!» – сказал я себе.

МИХАИЛ

Василиса, голубка ручная, то закрывала глаза, то открывала – очень томилась. Если открывала глаза, то на Филимона и овевала его взглядом. Она всегда была при нем, беленькая, лицом чистая, дочь кузнеца, безоглядно отдавшая себя казаку-бандиту. Хотел бы Филимон, мог бы ее рабой при себе держать, но он не хотел, сам ей служил. Лютый волк для всех, атаман был со своей подругой голубем. Совсем мягкий с Василисой стал, когда она забеременела. Дитя ждали в конце июля. Было решено: этот промысел для атаманши последний. Кто знал, что ее так прихватит на въезде в Захарьину пустынь? Встала с телеги – и рухнула на землю. Сюда, на крыльцо, ее уже несли. В трапезной Василиса лежать не захотела: на крыльце больше воздуха. Отослав ребят на дело. Филимон остался при ней.

Гаврилка появился с новостью:

– У чернецов в погребах винища – залиться. Ребята теперь дорвутся. Ты бы остановил.

– А сам-то что?

– Говорил. Им хоть бы хны.

– Поди скажи опять, от меня. Что еще нашли?

– Да ничего путного. Добро, видать, припрятано. Иль все с собой забрали.

– Как они вообще про нас пронюхали?! – прошипел атаман и распорядился: – Возьми Миньку, возьми Припадка, и втроем походите по задворкам с фонарем, к землице хорошенько приглядитесь. Коль что увидите, сразу ко мне. Без меня не копать!

Гаврилка понимающе кивнул. Он считал себя вторым после Филимона и держался рядом с ним, а не с товарищами.

– Ты иди, иди, – поторопил его атаман.

Гаврилка насторожился, уставившись в сторону приближавшихся к ним голосов.

– Припадок сам сюда валит, – предупредил он Филимона и опять замешкался. – А кто с ним – не пойму. Иль чернецы?!

В следующую минуту перед Филимоном предстали двое в рясах: старичок и длинный изможденный парень. Припадок подтолкнул их поближе к атаману и сказал:

– Вот тебе, хозяин, два братца. На самых задах затаились. Говорят, что о добре ничего не знают.

– Как не знают? Знают! Забыли только! – ласково проговорил Гаврилка. – Мы поможем, и вспомнят.

– Заткнись! – остановил его Филимон и спросил отца Михаила – это был он с Леонидом: – Это на какую радость вас здесь оставили? Или сами остались?

– Сами остались, душа моя, сами, – отвечал тот.

– Душа моя! – передразнил Филимон и, кивнув на иеромонаха, обвел ребят озлившимися глазами. – Видали, сладенького? Ты, старый, или в святые мученики метишь?

– Да как получится, милый.

– Что мне в тебе не нравится, это то, что ты малого заморочил. Он бы без тебя не остался. Глянь, как дрожит, сопляк. Умишко его в царствие небесное тянет, а плоть упирается. Молодая еще, животрепещущая.

Филимон сошел с крыльца и приблизился к монахам. Встав перед Леонидом, атаман пыхнул трубкой и схватил его за правую руку. Знаменский закрыл глаза и сжался. Филимон притянул его руку к себе и высыпал на нее содержимое трубки. Молодой монах завопил и, ударив Филимона свободной рукой в грудь, вырвался. Гаврилка был наготове – подскочил и, заломив руки Леонида, не дал ему бежать.

– Брат Леонид, покажи им, где зарыто, – раздался голос отца Михаила.

Все посмотрели на старика, потом на молодого монаха.

– Да ты что, отец… – выдохнул смятенный Леонид. На него надвинулись Филимон и Припадок.

– Что зарыто? – рявкнул атаман.

Брат Леонид замотал головой. Гаврилка заломил его руки выше, и молодой монах вновь завопил:

– Ничего я не видел! Когда я пришел, они уже кончили!

– Покажи место, – опять сказал Леониду отец Михаил.

– В какой стороне? – насел Гаврилка.

– За поварней! Не ломай больше! Покажу! Только там не то, что вы ищите!..

И Леонид с бандитами пропал в темноте. Отец Михаил и Василиса остались вдвоем. Атаманша закрыла глаза. Старик сел под деревом ждать.

Когда монахов позже закрыли в подвале трапезной, они с час провели в молитве, каждый в своем углу. Отец Михаил молился тихо, неподвижно, брат Леонид – порывисто. Ненужные мысли мешали молодому иноку. Он гнал их, но они были сильнее его. Наконец Леонид не выдержал борьбы и заговорил, не уважая моления старика – он его ненавидел.

– Вот уж не думал, что ты такой! Иуда ты, вот ты кто! Иуда окаянный!

– Сиротам надо подавать, – сказал отец Михаил, и эти слова остудили знаменского. «Воистину!» – отозвалось в его душе, и он увидел Филимона, Гаврилку, Припадка с узкими, как у малолетних, лицами. По мере того как брат Леонид вглядывался в них, они скорчивались и сжимались все больше, превращаясь в страшных и жалких детей-уродцев.

– Что же будет дальше? – вырвалось у молодого инока.

– Ты книгу читай медленно, настроенно. Слова должны впитываться в ум, для этого нужно время. Читай в день по странице, не больше, и держи мысли на прочитанном. Лучше будет оставить прежние молитвы в стороне, – но не обязательно, можешь продолжать молиться, как привык.

Леонид не сразу понял, о чем это вдруг заговорил старик. «Ах, „Откровение огня“!» – наконец дошло до него. Книга по-прежнему была у него за пазухой, но он ее уже давно перестал чувствовать – привык.

– Когда дочитаешь «Откровение огня» до конца, спрячь его. Через год достань книгу и начни читать ее по второму разу, еще медленнее. В ней открываются одна за одной семь тайн. Посвяти каждой из них год. Просто читать о сокровенном – мало, его требуется прочувствовать. Тебе в этом помогут действа, они в книге описаны. Исполняй их в точности и изучай свой отзыв. Если на какую тайну отзыв мал и за год не вырос, оставь ее – далека она пока от тебя.

– А верная ли твоя книга? – опять усомнился брат Леонид.

– Верная, верная, – добродушно поддакнул старик, после чего встал и пошел к бутылям. Они стояли в ряд на полу. Старик присел у крайней, открыл ее, потом снял с крючка на поясе кружку и налил вина. Отпив его, он промолвил: – Много страха в монахах.

– А как же? И бесов много.

– Нет бесов. Есть страх.

«А может, правда?» – задумался брат Леонид и обмяк от размышления. Когда старик протянул ему кружку с вином, знаменец ее послушно взял и стал глотать жгучую влагу. Вино растеклось по жилам и разогнало мысли.

– Не пойму я, как же так получается? – спросил он. – Ты вот к тайнам Святого Духа приобщился, а бражничаешь. Ты что же, всегда этот свой медок пьешь?

– Нет, не всегда. Только когда дух распорядится, – сказал отец Михаил смеясь.

– К чему духу-то хмель?

– Для игры. Дух игру любит.

Сидели на песке у воды. Вода была тихая и блестела. Звезды, луна, костер. Отец Михаил грел ладони у огня. Время от времени он прикладывал их к вискам, щекам, плечам, потом опять приближал к огню. На брата Леонида старик внимания не обращал. Знаменский наблюдал за иеромонахом и радовался, что все так хорошо: что ночь теплая, что сидит он у реки и что видит перед собой святого. Как бы ни чудил отец Михаил, Леонид больше не сбивался с толку: его душа в старика уверовала. Это ум продолжал еще торопеть от странностей захарьинского травника, но не душа.

Молодой инок задумался: «Сколько же мы уже здесь сидим?» Он понятия не имел об этом. Не знал и как они сюда попали. Заметив, что небо начало светлеть, Леонид вознамерился начать утреннее правило. Он встал на колени, но рука его, двинувшаяся ко лбу, чтобы положить крест, остановилась на полпути: он не мог найти слова Иисусовой молитвы.

– Отец, – крикнул в смятении брат Леонид, – скажи мне Иисусову молитву.

– Полную или краткую?

– Полную!

– Господи, Иисусе Христе, люблю Тебя!

Леонид и узнавал, и не узнавал.

– Назови краткую молитву!

– Люблю!

Брат Леонид повторил за отцом Михаилом «Люблю!», и его душа вспрыгнула. Он стал класть поклоны и креститься, повторяя: «Люблю, люблю, люблю!..» Вдруг ему вспомнилось: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Вот она, Иисусова молитва! Леонид повернулся к отцу Михаилу.

– Почто сказал неверно?

– Все верно, милый, что ж тут неверного? – отозвался старик.

– Да как же верно?! – не отступал брат Леонид. – В Иисусовой молитве другие слова: «Господи, Иисусе Христе»…

– После моего пострига наложил старец Иосиф, мой духовник, на меня послушание, – заговорил, не слушая знаменского, отец Михаил, – каждый Божий день тысячу раз Иисусову молитву творить. Твержу я, как положено: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя»… Твержу и дивлюсь: что это у меня душа не легчает, не светлеет – наоборот даже, духота в ней еще больше нагнетается. Раз язык двинулся по-своему. Получилось: «Господи, Боже мой, люблю Тебя!» Обдало меня свежестью, задышал, взбодрился. Дальше только так и говорил: «Господи, Боже мой, люблю Тебя!» Отец Иосиф, как узнал об этом, возмутился: «В своем ты уме, – говорит, – молитву менять?! Да еще так богомерзко. Иль тебя кто из еретиков-духоборов подбил?» О духоборах я и не слышал. Люблю – общее слово. Спорить я со старцем, понятно, не стал, но дальше молился по-своему. Отец Иосиф сердцем чувствовал мое упорство и сокрушался обо мне, добрая душа: «Гордости-то в тебе сколько, милый мой!..» Гордость, брат Леонид, – это брожение. Брожение Энергеи.

«Э-и-и-и!» – зазвучало эхом в ушах у знаменца. «Энергея!» – повторил он одними губами.

– Знаешь, брат Леонид, как питье на хмелю бродит? – спросил иеромонах. – Первое брожение называют «кислым», второе – «сахарным». Бывает еще третье: «гнилое». До третьего брожения, душа моя, доводить не надо…

Вдруг грохнуло, и все пропало: река, костер, отец Михаил. Леонид открыл глаза и увидел лестницу. Сверху падал свет. По лестнице кто-то спускался. Сам он лежал на полу в подвале Захарьиной трапезной. Река, выходит, ему приснилась!

– Эй, чернецы! – раздался окрик. – А ну, вставай!

У соседней стенки поднялся с полу отец Михаил.

– Вставай быстро! – снова услышал брат Леонид и узнал Припадка.

Наверху, в трапезной, монахи увидели Филимона, молодого парня по имени Тимоня и мрачного мужика, которого звали Егором. Лица были напряженные.

– Есть у вас здесь тайный ход? – обратился атаман к отцу Михаилу.

– Нету, милый.

Филимон повернулся к брату Леониду:

– Точно нету?

– Не знаю. Я…

Леонид хотел сказать, что он знаменский, и запнулся: об этом было лучше молчать.

– Что – «я»? – Филимон теперь впился в него глазами.

– Я не знаю, – повторил брат Леонид, но получилось нетвердо, сомнительно.

Филимон дал Припадку знак. Тот подошел со спины к Леониду.

– Не знает он ничего. Он знаменский, – сказал отец Михаил.

– Бежал?! – прохрипел Филимон и побагровел. – Так вот почему захарьинские чернецы все спрятали и убежали!

– Солдат-то много? – спросил старик.

Филимон резко к нему развернулся.

– Кто сказал?

– Собери сюда всех. Помогу спастись, – продолжал монах.

– Кого всех-то? – встрял Припадок. – Ушли уже все, только мы застряли.

– А Гаврилка-то где? – спросил мрачный Егор.

– Собери всех, – повторил иеромонах Филимону. – Скажу, что делать.

Филимон послал Егора искать Гаврилку.

– И Василису сюда приведи, – сказал отец Михаил атаману.

Филимон ощерился.

– Это-то еще зачем? Спит она. Ни к чему ее тревожить.

– Разбуди ее и приведи, – настаивал старый инок и добился, что Филимон пошел к Василисе.

Атаман вернулся один, его подруга переходить в трапезную не пожелала.

– Тогда я сам пойду к ней, – двинулся было с места отец Михаил, но Филимон его остановил.

– Отвяжись ты от нее, старый, плохо ей, – сказал он устало. – Растрясло ее, видать. Лежнем лежит, из-за того и застряли.

Филимон, как оказалось, дожидался, когда Василиса опять сможет ехать на подводе. Ребятам своим повелел уходить, сам же с подругой остался и Гаврилку с Припадком на всякий случай при себе удержал.

Вернулся Егор. Гаврилки нигде не было.

– Бежал, – процедил сквозь зубы Филимон. – Если попал к солдатам, тогда те знают, чем и как нас брать.

Егор взял со стола бутыль и заправился, после чего предложил вино Тимоне.

– Видеть его больше не хочу! – сморщился тот. Оба проспали по пьянке выезд товарищей и потому тоже попали в осаду вместе с атаманом.

– Да ты не святой, ты бес! – загоготал Филимон, когда отец Михаил кончил объяснение.

Замысел монаха развеселил кочаров – такой потехи они бы сами в жизни не придумали.

– Согласен? – спросил отец Михаил Филимона.

– Кто ж не согласится! Лучше не придумаешь!

– И другие пусть скажут.

– Я ж сказал, что согласен! – заявил Филимон. – Зачем тебе другие? Я тут хозяин!

– Пусть каждый скажет за себя! – потребовал отец Михаил. И Филимон опять ему уступил.

«Согласен!» – один за одним проговорили Припадок, Тимоня и Егор, после чего отец Михаил повел всех за собой на выход. Вывалившиеся из трапезной кочары разбудили Василису, так все и лежавшую на крыльце. Она недовольно проводила их взглядом. Филимон, вышедший последним, опустился перед ней.

– Как ты?

– Лучше.

Филимон обнял ее.

– Куда это они поперли? – спросила Василиса.

– Ты знаешь, что старик-чернец удумал?

– А! – отмахнулась Василиса. – Не до него мне… – Закрыла глаза, сморщилась и добавила: – Кажется, опять накатывает!

– Сильно?

– Пока нет. Вот ведь напасть!..

Из левого глаза Василисы потек ручеек. Филимон смахнул его.

– Пройдет.

– Пропадешь ты теперь из-за меня!

– Уйдем! Ты еще не знаешь, что удумал старик… – И Филимон начал рассказывать.

Василиса приложила ладонь ко рту атамана.

– Посиди со мной. Ничего больше не говори, посиди только.

– Сейчас не могу…

Она опять остановила его.

– Да ладно тебе, «не могу». Иль ты здесь не хозяин?!

Филимон сел рядом с Василисой, вытянул ноги, закрыл глаза и замер. Шло время. Никто за атаманом не приходил. Вдруг он почувствовал запах дыма и встряхнулся.

– Или пожар?!

Вскочил и, пообещав скоро вернуться, исчез с глаз Василисы.

За трапезной, у поварни, горел костер. Высокая стопа дров, уложенная прямо на дороге, была вся охвачена огнем. Прыгали языки пламени, разлетались искры. Монахи и кочары вместе стояли у огня. Товарищи показались Филимону осоловелыми. Отец Михаил посмотрел на него ласково, после чего бросил в костер горсть каких-то семян из горшка, который держал в руках. Огонь побелел. Одновременно повеяло сладковатым запахом.

– Костер-то к чему? – возмутился Филимон.

– Для первого действа, – отвечал отец Михаил.

Атаман обвел кочаров взглядом и опять поразился какой-то дремотной блажи на их лицах.

– Эй, мужики, вы чего?

Все трое перевели на него взгляд.

– Вот огонь горит, – заговорил Припадок и, не найдя больше слов, повторил: – Огонь вот…

Филимон повернулся к отцу Михаилу:

– Пошли в церкву, старый. Время идет! Давай стриги нас, как уговор был. Иль забыл уже все?

– Нет, не забыл, – смиренно подтвердил старый инок. – Очищу и постригу.

И, сказав это, он запел. Пение было неслыханным – ни слов, ни напева. Голос у старика оказался молодым. Вдруг он резко взвился вверх. Брат Леонид вскрикнул и зажал уши – звук был пронзительным. У Филимона сдавило горло, и он потер кадык – тот словно задрожал в отголоске. Странное пение, в первую минуту сбившее с толку и кочаров, и Леонида, так же одинаково их всех заворожило: у всех пятерых полуоткрылись рты, а глаза увлажнились.

Отец Михаил замолк, и стало слышно шмеля, кружившего над горшком с семенами.

– Есть такой обычай: очищение огнем. С него начнем… – заговорил иеромонах, и от его слов кочары встряхнулись. Блажь с их лиц как сдуло – они опять сжались, потемнели, заострились.

– Ты чего несешь, старый! – рявкнул Филимон. – Делай, что уговорено! Ишь надумал: очищение огнем! Не было такого уговору!

– Без очищения стричь не буду, – твердо сказал отец Михаил – такой твердости старик еще не показывал. Филимон опешил.

– Не смеши, старый. Чего нас чистить-то? Нас не отчистишь. Пошли в церкву.

– Без очищения стричь не буду, – повторил отец Михаил.

– Да что еще за очищение-то такое? – набросился на монаха Филимон. – Ты как говорил? Пострижешь нас и пошлешь малого с вестью к солдатам, что, мол, зверюги к Богу обратились. Говорил?

Отец Михаил кивнул.

– Малый доложит, что чудо получилось, и будет молить, чтоб солдаты пока монастырь не трогали. Говорил?

Старик опять кивнул.

– Офицер ушами захлопает, к начальству пошлет спрашивать. Пока сыр да бор, мы подкоп из подвала под стену вырыем и тю-тю. Говорил?

– Все верно, – подтвердил отец Михаил. – И так оно и будет. Но сначала очищение.

Филимон в сердцах плюнул и прорычал:

– И долго эта волынка протянется?

– Нет, недолго. Коль не мешкать.

Костер между тем догорал. Отец Михаил послал Леонида за лопатами. Когда молодой инок вернулся, старик взял у него одну из лопат и сказал, чтобы помогал. Монахи стали вместе дробить головешки и разбрасывать их мелкие куски по дороге. Кочары сидели рядом в траве и наблюдали за ними.

– Ты или жарить нас собрался, дед? – спросил Припадок. Насмешка повисла в воздухе.

Наконец получилась полоса углей длиной в несколько шагов. Отец Михаил встал с одного ее конца и сказал брату Леониду встать у другого, после чего спросил кочаров:

– Можно пройти босиком по горячим углям и не обжечься?

– А то сам не знаешь, – ответил за всех насупленный Филимон.

– Так да или нет?

– Ну нет! – зло крикнул атаман.

– А если Господа в себя призвать?

– Тогда поджаришься с ним на пару! – отозвался Припадок и загоготал.

– Разуйся, отроче! – приказал отец Михаил Леониду, и тот послушался. Припадок стих. Кочары все как один уставились на Знаменского. Молодой монах снова встал перед углями, теперь уже босой. Старик спросил: – Есть у тебя какая обуза на душе, отроче?

Губы у брата Леонида задрожали. Он опустил глаза и кивнул.

– Да спадет она с тебя в огонь! – звучно произнес отец Михаил. – Призови Господа и иди. Обуза сгорит, ноги будут целы!

Леонид открыл глаза и закатил их вверх.

– Иди, отроче! – призвал опять старый инок.

Леонид зажмурился и медленно поднял с земли ногу. Отец Михаил расставил руки в стороны и тихо запел. Его пение было теперь ровным – только высоким, без перепадов. Оставаясь с закрытыми глазами, брат Леонид ступил на угли. За первым шагом последовал второй – словно пошел он просто по дороге. На седьмом шаге полоса углей кончилась, Леонид сошел с нее и остановился. Открыв глаза, он прошептал:

– Господи! – и тут задышал часто и шумно. – Что же это?! Как же это?!

Иеромонах шагнул к молодому иноку и обнял его, но тот сбросил руку старика с плеча и бухнулся на землю. Знаменский развернул руками левую ступню, потрогал ее, погладил, потом проделал то же с правой и поднял лицо к отцу Михаилу.

– Целы! Боже милостивый, и правда целы! – воскликнул он. – Ноги даже как окоченели…

Он пробежал мокрыми глазами по уставившимся на него лицам и прошептал:

– Благодать-то какая, Господи!..

– Кто теперь? – спросил отец Михаил и посмотрел на Филимона. Тот поднялся с земли.