Текст книги "Откровение огня"

Автор книги: Алла Авилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Я к заведующему, – бросила она мне на ходу.

– А разве не проще позвонить ему? – спросил я, не приглушив голоса.

Читатели, находившиеся в зале, обернулись на меня. Сова вернулась от двери к столу.

– Я не могу вести такие разговоры по телефону, – сердито прошептала она. – В зале должна соблюдаться тишина. Подождите меня, пожалуйста, за своим столом. Я доложу заведующему о случившемся и передам вам его распоряжение.

– Я хотел бы сам поговорить с вашим начальником. Спросите его, пожалуйста, может ли он принять меня сейчас. Речь идет об уникальной рукописи.

– Из чего это следует, что она уникальная? – Сова вела себя все враждебнее. Я задался вопросом, что ей так не нравится во мне? Лицо? Акцент? Или, может, мой пестрый свитер? Я был единственным в зале, кто не носил пиджак и галстук. Больше всего мне хотелось послать подальше эту девицу, но она стояла стеной между мной и заведующим, и штурмом ее было не взять. Надо было действовать по-другому.

Я открыл «Вестник» на заложенном месте и указал Сове на «Замечательную находку».

– Посмотрите, что это за рукопись, – сказал я ей дружески. – Можете представить, как я ждал вашего возвращения из хранилища?

Это сработало. Сова улыбнулась и взяла в руки журнал. Я заметил, что она порозовела, пробежав глазами указанные мною строчки.

– Можно одолжить на несколько минут ваш журнал? – Ее голос, как оказалось, мог звучать приятно. – Я хочу показать эту заметку заведующему.

– Конечно, – с готовностью согласился я.

Сова ушла с рукописью и «Историческим вестником» наверх, я же вернулся за свой стол и открыл «Месяцеслов». Преп. Евларий Рязанский в нем отсутствовал. Наверное, основатель кенергийского ордена был неканонизированным святым местного значения. В этом случае требовались дополнительные усилия, чтобы найти о нем сведения. Я вспомнил, что получил в Амстердамской православной общине телефон сотрудника Отдела внешних церковных сношений Московской патриархии Геннадия Гальчикова – вот кто мне мог помочь! Гальчиков зарекомендовал себя в контакте с голландскими единоверцами как отзывчивый человек. Я решил позвонить ему сегодня же и запросить информацию о преподобном Евларии – когда он жил, чем себя проявил и что это за кенергийский орден, который он основал.

Сова появилась у моего стола, когда я стал собирать свои бумаги. Она вернула мне только «Вестник» и сообщила, что «Откровение» останется пока у заведующего.

– Андрей Алексеевич просил вам передать, что серьезно отнесется к обнаруженным вами странностям. Будет сделано все необходимое, чтобы их выяснить. Как только что-то станет известно, я вам сообщу. Андрей Алексеевич сказал, чтобы вы держали контакт со мной.

– Я просил его принять меня, – напомнил я.

– Увы, заведующий сейчас очень занят. Кстати, а почему вы заказали «Откровение огня»? Из ваших бумаг следует, что ваша специальность – бытовые повести.

Я понял, куда она клонила. В советских архивах можно было работать только по определенной теме, которая указывалась в ходатайстве о допуске к материалу.

– Я рассчитываю найти в «Откровении огня» жизнеописание Евлария Рязанского. Вам, конечно, известно, что бытовые повести возникли на основе житий? – сказал я. – Кстати, а что именно собирается предпринять ваш заведующий?

– В ближайшее время будет сделана подробная опись вашего сборника, и тогда разъяснится, почему он получил название «Откровение огня», – поведала она.

– Выходит, о подмене нет и речи? – Я опять непроизвольно заговорил слишком громко и еще раз привлек к нам внимание других. Сова дала мне знак следовать за ней, и мы вместе вышли за дверь читального зала.

– Андрей Алексеевич тоже считает, что пока нет оснований думать о подмене. Разве не может сборник О517 называться «Откровением огня»? Это и должна установить опись, – заявила мне библиотекарша на лестничной площадке.

– А полуустав, а количество листов?

– Ошибки при регистрации. Возможно, это был неопытный сотрудник. – Сова смотрела на меня невинно.

– И кто будет разбираться в этих ошибках?

– Один из наших лучших специалистов, – уклонилась она от прямого ответа.

– Такой же неравнодушный к «интригующим рукописям», как и вы?

Сова улыбнулась и стала совсем милой девушкой.

– Хуже. Фанатик.

– Ну тогда это должен быть сам заведующий, – сказал я наобум и, как мне показалось, попал в точку: Сова смутилась – по всей вероятности, у нее возникло чувство, что она сболтнула лишнее.

– Я вам сообщу, если что-то прояснится, – повторила библиотекарша и взялась за дверную ручку.

Я ее остановил:

– У меня еще такой вопрос: у кого был приобретен Сборник О517? Странно, что в его каталоговой карточке не указано, откуда он поступил в АКИП.

– Ничего странного, – сухо сказала Сова. – Это означает, что Сборник О517 приобретен у частного лица, не являющегося коллекционером. Прежнее местонахождение рукописи указывается в карточке, только если она относится к какой-то коллекции – такое у нас правило.

– Можно узнать, кто был то частное лицо, от кого «Откровение» поступило в АКИП?

– Мы таких сведений не даем, – услышал я в очередной раз.

ЕВЛАРИЙ

Иконописец Демьян, родной дядя игумена Захария, закрывался у себя в келье на запирку, когда писал икону. Братья знали: раз дверь его не поддается, значит, к нему нельзя, и в дверь не случали. Кто же сейчас изменил этому правилу? Оказалось, игумен пожаловал.

Демьян открыл, чувствуя душой неладное. Отец Захарий прошел прямо к столу, где лежала доска, что была в работе, бросил на нее взгляд и повернулся к иконописцу с каменным лицом.

– Ослушался все-таки. Я же тебе на образ отца Евлария благословения не дал.

– Причислен он будет. Ты и сам в это веришь.

– Будет. Но еще не причислен.

– Пишу не для нас, а для тех, кто придет за нами. Чтоб был у них его лик истинный.

«Вот ведь до чего дошло! – сокрушился отец Захарий. – Нельзя было дядьке столько воли давать».

– Ахинею несешь, брат Демьян! – напустился он на иконописца. – Разве глаза видят истинное? Глаза видят плоть.

– Разве плоть и дух отдельны? – спросил тот.

Захарий смешался: что на это скажешь?

– Умничать взялся, – укорил он иконописца. – А правила? Или, думаешь, правила не для тебя писаны? Или канон забыл? Препирательств твоих, брат Демьян, я больше не потерплю! Это я тебе как игумен говорю! Доску сжечь, кисти и краски принести ко мне в келью.

– Я тебе не послушник! – вспылил тут Демьян.

– В Захарьиной пустыне все послушны игумену Захарию.

– Или ты выше отца Евлария?

Игумен побагровел и сказал тихо:

– Нет, не выше. Но отец Евларий так высоко, что ближе к Господу, чем к нам.

Иконописец сник, и отец Захарий добавил беззлобно:

– Не свою волю утверждаю, брат Демьян, а волю церкви. Ты, видать, забыл, что главные труды монашеские – послушание и смирение.

Сказал и пошел.

«Матюха донес!» – заключил Демьян, когда остался один. Больше было некому. Только Матюха видел образ Евлария. Он был здесь позавчера. В памяти иконописца снова зазвучал их разговор. «Глаза как живые, – восхитился Матюха, уставившись на доску. – Нос в точности его, коротенький. А это что за черта на правом виске?» – «Шрамик». – «Откуда ты это взял?» – «Увидел, когда чудотворец мимо нас к иконостасу шел. Десять лет уже пролетели, но его лик в памяти все такой же четкий – ни одна черта не стерлась!» – «И я тогда, в трапезной, на него во все глаза смотрел, но шрамика не видел». – «То-то и оно. Смотрел и не увидел. Иконщики смотрят лучше».

«Из-за шрамика донес. Не давал ему покоя шрамик. Надругательство в шрамике усмотрел, – говорил себе, оторвавшись от воспоминаний, брат Демьян и казнился дальше. – Не надо было доверяться Макарию. Не Матюха он больше, а брат Макарий. Шибко правильный стал, скороспелок. А ты-то, старый дурак, – от Захария скрывался, а фарисею сопливому доверился. А с чего?! Услышал, что тот отцу Евларию как святому угоднику молится, и решил: родная душа».

«Он вызовет меня к себе в келью, рано или поздно вызовет, – слышал Демьян опять разгоряченные речи Матюхи-Макария. – Неспроста он отзывается. С чем ни обращусь к нему в молитве, на все отзывается. Я для него второй после отца Константина, нутром чую…»

«Чего племяш-то боится? Дал бы дописать образ, и лежал бы он, своего часа дожидался. Сжигать-то зачем?» – терзался иконописец. Он как осел бессильно на лавку после ухода игумена, так все и сидел, не зная, как быть. Решил: «Не буду сжигать образ. Краски отдам, а образ пошлю самому отцу Евларию, пусть он, а не Захарий распорядится». Полчаса держался этим решением. Кисти собрал, краски, доски. Все сложил в узел, затянул концы и посмотрел на самовольную икону. Лик отца Евлария показался ему поблекшим, глаза – тусклыми. Положив узел на стол, брат Демьян взял в руки образ и почувствовал: пропало его решение. В его душе незаметно образовалась пустота, ничего в ней не стало, кроме слабенького сквознячка на самом дне. Едкий, тошненький такой сквознячок дул теперь там. Инок разжег огонь в печи и бросил туда неправильный образ.

Непривычно было брату Макарию слышать в сегодняшней ночи чужое дыхание. В его келье, у другой стенки, на полу, спал Колян, новый послушник, взятый в Захарьину пустынь для ухода за больным братом Иаковом. Беспокойный, а на новом месте уснул сразу. Бесов, видать, послушник не боялся. Сам Макарий, тогда еще Матюха, в свою первую ночь в пустыни глаз не сомкнул. Понаслышался в деревне: где монахи, там и бесы. Мерещились ему в темных углах козлиные морды – глаза закрыть боялся.

Колян вдруг заворочался. Макарий насторожился: или малец все же не спит? Инок лежал лицом к стенке и послушника мог только слышать. «Встать хочет?» – гадал он. И верно – в следующую минуту Макарий услышал, как Колян поднялся с пола и пошел к окну. Ночь была душная, и они оставили ставни открытыми. «Из окна выбирается, – определил дальше по шуму инок. – По нужде?»

Время шло, Колян не возвращался. Беспокойство Макария росло. Сбежал? Упал где-то впотьмах и встать не может? Проказит? Спрятался? Он встал с топчана и сам пошел к окну. Мир был черный, затерянный. Повеявший ветерок обдал монаха теплым земным духом, от которого ему стало еще беспокойнее. В следующий миг он был за окном.

Ноги сами повели инока через заросли некошеной травы к соседнему домику. Он приблизился к бревенчатой стене и пошел вдоль нее. Сразу за углом было крыльцо. Хоть бы одна какая мысль остановила его у двери. Не смущаясь, не таясь, он толкнул ее и вошел в сени – минуту назад о таком и подумать бы не осмелился.

Дверь из сеней в келью была распахнута настежь. Макарий вошел туда и увидел на полу две светившиеся полоски. Свет проходил через щели в крышке, закрывавшей подвал. У одной из них кто-то сидел. «Колян», – спокойно отметил монах. Услышав Макария, послушник дернулся и опять припал к светлой полосе. В той же бездумности, что привела его сюда, инок опустился на пол и тоже глянул через щель вниз.

Подвал был большой и глубокий. В его центре на полу стояла лампада. Небольшой язычок пламени был ровным. По одну сторону от лампады лежала фигура в белом, по другую – в черном, обе в одинаковых позах: прямо на спине, руки откинуты в стороны, глаза закрыты. Отец Евларий и отец Константин.

«Милостивец непревзойденный!» – безгласно приветствовала душа Макария чудотворца. Словно в ответ, глаза отца Евлария открылись, и его взор скрестился с падавшим на него сверху взглядом молодого монаха. Когда затворник опять закрыл глаза, Макарий отскочил от крышки. Одновременно отпрянул от нее и Колян. Не понимая, почему он видит Коляна, вообще ничего не понимая, инок метнулся к двери и выскочил из домика. Ноги понесли его обратно, тем же путем.

Добравшись до своего сруба, брат Макарий осел у стены и дал себе отдышаться. Скоро появился Колян и сел рядом.

– Видел, как посмотрел на меня отец Евларий? – спросил монах послушника.

– Отец Евларий – это тот, что в черном?

– В черной рясе – отец Константин. Отец Евларий одет в белый подрясник.

– Я видел, как очнулся отец Константин.

– Он – тоже открыл глаза?!

– Да, открыл, – прошептал Колян, и брат Макарий заметил, как изменилось его лицо: глаза, рот, ноздри – все расширилось.

– А до меня они не просыпались? – спросил Макарий послушника.

– А они не спали! – воскликнул тот.

– Как это не спали? Что же они делали?

Колян запялился на Макария и сказал медленно, дробя слова на части:

– Ты что, ни-че-го не ви-дел?

Брат Макарий вспылил:

– Кончай балагурить! Ты как вообще посмел забраться к затворникам?

– А ты?

Макарий подавился от негодования.

– Я скажу о тебе отцу Захарию!

– А я скажу ему – о тебе! – заявил нахальный малец.

– Я искал тебя у затворников!

– Почему это у них?

– Я чувствовал. Меня словно вело.

– Так и меня вело, – искренне поразился Колян.

– Зачем ты выпрыгнул из окна?

– Так говорю же: повело.

Макарий вспомнил, как накануне Колян любопытничал о затворниках, домик которых был виден из окна кельи. Ему пришлось даже ставни прикрыть, чтобы отвязаться от послушника. Монах поднял указательный палец и внушительно сказал мальцу:

– Это тебя бес сманил.

– А тебя?

– Господи! – похолодел брат Макарий и перекрестился.

– Не бес это был, – успокоил его Колян. – Я крестился, когда шел к затворникам. А ноги все равно шли. Не бес в них был. Ход им задали затворники.

– Откуда тебе это знать?

– Я как с отцом Константином переглянулся, так знаю: он меня позвал. Ну а тебя, выходит, позвал отец Евларий.

От слов Коляна в душе Макария взметнулся вихрь. Он машинально перевел на послушника взгляд, а тот, не давая ему передышки, спросил:

– Ты и вправду ничего не видел или притворяешься?

Этот вопрос обдал монаха ужасом.

– Ты о чем? – сдавленно прошептал он.

– Они же не лежали.

– Не лежали? А что же они делали?

– Висели в воздухе.

Инок вскочил и попятился от послушника как от чумного.

– Воистину! Они пола не касались. Верно говорю! – горячо убеждал его Колян.

«К Заступнице припасть!» – раздалось в голове у Макария, и он побежал к храму.

2

«Дитяти – откровение воды об огне,

отроку – откровение огня о земле,

зрелому мужу – откровение земли о воздухе,

старцу – откровение воздуха о Его дыхании.

Дитя, не понявшее откровения воды, убоится огня.

Отрок, не вникший в откровение огня, презрит землю.

Муж, не внявший земле, не удостоится откровения воздуха.

Старец, не получивший откровения воздуха, впадет в детство».

Гальчиков из Московской патриархии охотно согласился найти для меня фактические данные о Евларии и кенергийцах. Он обещал мне их сообщить уже на следующий день, однако, когда я ему позвонил, его ответ был короток:

– Инок Евларий в нашей церковной жизни никак не выделился, и о так называемых кенергийцах нам ничего не известно.

– Как же тогда понимать сообщение в «Историческом вестнике»? – спросил я его.

– Это, должно быть, недоразумение.

Еще одно недоразумение. Недоразумениям я всегда не доверял.

– Кстати, а откуда «Откровение огня» поступило в АКИП? Что указано на этот счет в каталожной карточке? – поинтересовался вдруг Гальчиков.

– Рукопись приобретена у какого-то частного лица. В таких случаях АКИП прежнее местонахождение книг посетителям не сообщает.

– Мда, похоже, что дело безнадежно со всех сторон. – заключил тот, на кого я надеялся, и разговор окончился.

«Недоразумения» вокруг «Откровения огня» не оставляли меня в покое. Я решил покопаться в научной литературе и обратился к систематизированному каталогу Библиотеки Ленина. В ее гигантском фонде, который, как считается, уступает по объему только библиотеке американского Национального Конгресса, оказалось считанное количество монографий, посвященных русским духовным течениям – впрочем, последних было и в действительности немного. Просмотрев именные и предметные указатели всех сколько-нибудь значительных работ, я установил очередную странность: «самая интригующая древнерусская рукопись» нигде не упоминалась. Было такое впечатление, что специалисты по религиозной литературе, исследователи апокрифов, историки церкви о ней и не слышали. Кого же она тогда интриговала? С этим вопросом я уперся в глухую стену. Оставалось признать, что ходу дальше нет, и вернуться к диссертации. И только я это сделал, как по чистой случайности, с совершенно неожиданной стороны, вышел на бесценный источник информации. Получилось это так.

Мне потребовалось посмотреть статью о русских погребальных традициях, которая была опубликована в Научных записках Томского университета за декабрь 1913 г. В разделе о схожих эсхатологических мотивах в славянских и азиатских легендах я обнаружил любопытный пассаж:

«В одном из рязанских монастырей, а именно– в Захарьиной пустыни у Красного села Суровского уезда, монахами практиковалось так называемое „высокое пение“. Необычное для русского православного обряда, оно имеет аналоги на Востоке – например, обертонное пение в тибетских монастырях. Происхождение этой своеобразной традиции под Рязанью восходит к началу XVI века и, наверное, навсегда останется загадкой, ибо связано с именем таинственного затворника, преподобного Евлария, появившегося в монастыре „неизвестно откуда“».

Сообщение сопровождала сноска на статью краеведа И. Г. Сизова «Старинные монастыри в Рязанской губернии», напечатанную в февральском выпуске «Любителя древности» за тот же, 1913 год – то есть за три года до сообщения о кенергийской рукописи в «Историческом вестнике». Конечно же, я немедленно заказал этот журнал. Он оказался популярным изданием, полным исторических курьезов, анекдотов и занимательных рассказов о событиях в прошлом.

Статья Сизова содержала исторические свидетельства и легенды о четырех, в его время уже не существовавших монастырях. Захарьина пустынь выделялась среди других смутной историей и драматическим концом. В конце XVIII века эта обитель была захвачена грабителями и вслед за этим осаждена военным отрядом, присланным на поимку банды. Во время осады произошло убийство и был совершен поджог, что никого не удивило бы, если бы перед этим там не имело место впечатляющее «чудо». Только находившиеся в Захарьиной пустыни бандиты и попавшие к ним в руки монахи знали, как увязалось одно с другим, но они исчезли – все, кроме одного: убитого.

Следствие, проведенное после гибели монастыря, зашло в тупик. Ознакомившись с его материалами в губернском архиве, Сизов особенно заинтересовался последним захарьинским «чудом», о котором имелось подробное свидетельство очевидца, и вознамерился разобраться, почему оно не получило подобающей известности. Краевед отправился в Красное село, рядом с которым располагалась Захарьина пустынь, а затем в Спасский Шоринский монастырь в соседней с Рязанской, Тамбовской губернии, где нашли приют после пожара спасшиеся от бандитов захарьинские иноки. «Разысканья» охладили его пыл: оказалось, что «чудотворец» имел сомнительную репутацию. В Спасском монастыре его называли «кенергийцем», что для богобоязненного Сизова было то же самое, что еретик. Он не стал дальше углубляться в драму Захарьиной пустыни, ограничившись составлением двух текстов, вкратце передававших услышанное им от красносельских старожилов и от спасско-шоринских монахов. Первый он назвал «народным преданием», второй – «монастырской легендой».

История Захарьиной пустыни представала и там и там с огромным перевесом эпизодов, относившихся к XVI веку – времени ее возникновения и становления. Как оказалось, в памяти крестьян она отпечаталась совершенно иначе, чем в сознании монахов. Народное предание и монастырская легенда расходились во многих подробностях не только друг с другом, но и с третьим источником – «Житием преподобных Захария и Евлария», обнаруженном Сизовым в материалах следственного дела. Это житие было составлено незадолго до гибели монастыря, когда готовилась канонизация отцов, прославивших обитель. Особенно сильные расхождения имелись в характеристиках «неизвестно откуда пришедшего» Евлария, его взаимоотношениях с основателем пустыни Захарием и значении происходивших там «чудес». В далеком прошлом небольшого монастыря у Красного села обнаружилось не меньше противоречий, чем при выяснении обстоятельств его гибели. К такому заключению пришел и Сизов. Не надеясь в них разобраться, краевед вышел из положения наиболее простым способом: он поместил в своей статье в один ряд все три варианта истории Захарьиной пустыни, чтобы читатель сделал собственные заключения. Не знаю, как другие – я был ему за это признателен.

Надо было признать, житие Евлария и Захария напоминало многие другие, то же можно было сказать об обоих устных источниках – народном предании и монастырской легенде. Опубликованные Сизовым тексты содержали типичный для религиозных сказаний набор элементов: таинственный странник, затворники, явление ангелов, озаренные иконы, чудодейственные могилы, карающий огонь. Однако, не выделявшиеся особым своеобразием в отдельности, они производили интригующее впечатление как одно целое. Интриговали, наводили на мысли разночтения. Три источника были в сущности три кривых зеркала, которые к тому же стояли на разном расстоянии от объекта и отражали его в отличных друг от друга ракурсах.

Самым притягательным зеркалом была для меня монастырская легенда. Только здесь захарьинские затворники назывались «кенергийцами». Любопытно, что спасско-шоринские монахи ни словом не обмолвились о другой тамбовской обители – Благовещенском монастыре у села Посад, где, по сообщению «Исторического вестника», должно было храниться «Откровение огня». Почему кенергийская рукопись попала туда? И с кем? Был это кто-то из тех, кто находился в осажденной Захарьиной пустыни и бежал оттуда во время пожара? Или «Откровение огня» оказалось в Благовещенском монастыре спустя время каким-то другим, окольным путем?

Обнаруживалось и еще одно несоответствие между сведениями о кенергийцах, полученных Сизовым в Спасско-Шоринском монастыре, и заметкой в «Историческом вестнике»: об ордене в «монастырской легенде» не было и речи. Этот факт, конечно, ничего не доказывал и не опровергал – он только обращал на себя внимание. Я прикинул, сколько последователей могло оказаться у Евлария без малого за триста лет при условии, что в пустыни находилось одновременно два затворника, а менялись они в среднем раз в десятилетие: получалось, что не больше тридцати. Если это был орден, то самый малый в истории монашества.

«Кенергийцы», «кенергийство» – это пошло от провозглашения «кенерги» – «силы Господней». Откуда взялось это слово? Я заглянул в этимологический словарь, потом в словарь диалектов – ничего похожего. Легенда – не документ, и «кенерга» могла иметь в действительности другое значение. Последний кенергиец, между прочим, заявлял, что братья говорили это слово неверно. Еще неизвестно, называли ли сами захарьинские затворники себя кенергийцами, да и существовало ли вообще какое-то особенное кенергийское учение. Ни в монастырской легенде, ни в житии не было и намека на то, что у Евлария и его последователей имелись особенные религиозные представления, и из их поведения это не следовало. В Захарьиной пустыни думали, что затворники хранили какие-то тайны. Уж не потому ли только, что они молчали?

А что, если «кенергийство» и сводилось к паре своеобразных религиозных обрядов? В этом случае «Откровение огня» и правда могло оказаться сборником известных текстов, зачитываемых при их исполнении. Ведь что собой представляла кенергийская книга, никто, кроме игуменов Благовещенского монастыря под Тамбовом, не знал.

Я пожалел, что не посмотрел как следует сборник, выданный мне в АКИПе. Конечно, его несоответствие карточке каталога было подозрительным, но в архивах случаются и не такие накладки. И я отправился в тот же день из Ленинской библиотеки в АКИП, чтобы теперь уже как следует ознакомиться со сборником О517. Мне представлялось само собой разумеющимся, что Андрей Алексеевич Парамахин, оставивший рукопись у себя, не откажет мне дать ее посмотреть еще раз.

В читальном зале АКИП дежурила Мальчик, плоская, угловатая девица. Она была мне симпатичнее Совы – эта библиотекарша, в отличие от свой коллеги, не злилась на читателей, а была к ним просто равнодушна.

– Если рукопись у Андрея Алексеевича, она не может быть выдана читателям, – заявила мне Мальчик.

– Возможно, что ваш заведующий захочет сделать для меня исключение. Сборник О517 попал к нему от меня, потому что я заявил о подмене, – объяснил я.

– Какой подмене? – растерялась библиотекарша и беспомощно посмотрела по сторонам.

Удивился и я: неужели она еще не слышала о «недоразумении» с «Откровением огня»?

– Если вы соедините меня с Андреем Алексеевичем, я сам с ним объяснюсь, – предложил я.

Мальчик подняла трубку: ее представления о тишине в зале оказались иными, чем у Совы. Парамахин был у себя. Наш телефонный разговор не занял и минуты: услышав о моем желании еще раз получить сборник О517, заведующий сказал, что спустится ко мне в зал. Я это понял как намерение принести рукопись собственноручно и был приятно удивлен неформальностью его поведения. Однако, когда Парамахин вырос у моего стола, книги у него в руках не было. Он дал мне знак следовать за ним, и мы оказались на той же лестничной площадке, где я говорил с Совой.

Заведующему отделом рукописей было лет за сорок, и выглядел он типичным книжным червем: очки, буроватое лицо, сутулость. Стоит ли говорить, что одет он был с полным пренебрежением к моде – можно было подумать, что он донашивал костюмы своего отца. Въевшаяся в черты его лица ироничность обещала живое общение.

– Рад с вами познакомиться, – сказал мне Андрей Алексеевич, – и одновременно смущен: не знаю, как вас теперь разуверить, что у нас здесь творится кавардак. Такая мысль у вас наверняка возникла. И в самом деле, что это за хранилище, где пропадают рукописи, а персонал об этом и не знает.

Смысл его слов дошел до меня не сразу. Только что, по телефону, разговор был о сборнике О517, и я рассчитывал что-то услышать о нем. Парамахин заметил мое недоумение.

– Сборник с шифром О517 я, к сожалению, предоставить в ваше распоряжение сейчас не могу: он в работе. Я передал его одному из наших сотрудников для составления подробной описи. Одновременно будет проведена специальная проверка фонда для поиска настоящего «Откровения огня». Шанс, что оно находится где-то у нас, должен сказать, не велик, но исключать его не стоит.

– Значит, теперь вы в подмене уверены? – уточнил я во избежание новых недоразумений.

– Увы, при таком несоответствии характеристик трудно думать о случайных ошибках, – ответил он непринужденно, словно речь шла о житейской мелочи. Манера сообщения поразила меня больше, чем его содержание.

– Если и правда кто-то подменил «Откровение огня», как это могло произойти? – спросил я.

– Еще непонятно. Рукопись хранится у нас с 1938 года. Ее ни разу никому не выдавали. Подмена могла произойти очень давно. Судя по всему, здесь постарался кто-то из наших бывших сотрудников. У нас всегда была текучка начинающих архивистов. Как правило, это молодые девицы с дипломами вузов, не нашедшие ничего лучшего. Сколько их уже сменилось за эти сорок лет! Кстати, я сейчас занимаюсь одной деликатной кадровой проверкой. Как знать, может, она кое-что прояснит. В связи с этим я бы хотел вас попросить об одолжении: не говорите пока ни с кем из наших работников или читателей об инциденте. Пока о нем знают только вы, я и одна из библиотекарш.

– Теперь уже – обе библиотекарши, – поправил я.

– Вы имеете в виду Таню, сегодняшнюю дежурную? Я скажу ей, что вы неверно выразились – никакой подмены нет, а обнаружилась всего только путаница с шифрами. Можете себе представить, какой поднимется переполох в отделе, если открыть правду. У нас ведь рукописи еще никогда не пропадали.

– Печально, что это должно было случиться с таким необычным манускриптом, как «Откровение огня».

Парамахин посмотрел на меня как на ребенка.

– Я бы не стал так сразу называть эту рукопись необычной. Ее никто не видел. Что вы ожидаете от этой книги?

– Ну, ожидать можно разное, – уклончиво ответил я.

– Разное, – повторил он за мной. – Неужели вы верите, что кто-то из монахов захолустного монастыря под Рязанью, человек с минимальным образованием, обязанный во всем следовать правилам, мог написать что-то из ряда вон выходящее? Такого еще не было.

Профессор Глоун, который преподавал древнерусскую литературу в Амстердамском университете, в таких случаях говорил: «Мы можем судить не о тех книгах, что были, а о тех, что уцелели. Что пропало – мы знать не можем». Я не стал возражать Парамахину. Я перевел разговор на более интересное.

– Вы сказали, что «Откровение» в АКИПе никому не выдавали. Меня это поражает не меньше, чем его пропажа.

– Ну уж в этом нет ничего поразительного. Посетителей у нас мало, и рукописей, с которыми еще никто не работал, хватает.

– Была ли составлена хотя бы краткая опись пропавшей книги при ее поступлении в АКИП?

– К сожалению, нет.

– По недоразумению? – не без коварства поинтересовался я.

– По объективной причине, – ответил Парамахин. – У нас маленький штат и потому часть наших рукописей только зарегистрирована.

– Так можно не заметить раритеты.

Правый угол рта у Парамахина пополз вверх, глаза блеснули – так он улыбался.

– Извините, я не верю в чудеса, – сказал он.

– Кстати, о чудесах. Когда-то их было больше чем достаточно, – заметил я и пересказал вкратце прочитанное у Сизова. Эффект был сильнее, чем я ожидал: ирония у Парамахина пропала. Он не сразу заметил, что выдал себя. Когда же он спохватился, было поздно: я уже знал цену его невозмутимости.

– Черт возьми, – сказал он и состроил гримасу, чтобы скрыть растерянность. – В каком номере «Любителя древности», вы говорите, опубликована статья Сизова? – Я назвал выходные данные. – Вы не могли бы мне сказать, кому вы уже сообщили о следе «Откровения огня» в АКИПе? – спросил затем он. Гальчиков был все еще единственным человеком, с кем я говорил о кенергийской истории. Когда я назвал своего знакомца из Московской патриархии, лицо Парамахина заметно напряглось. – Вот оно что, – сорвалось у него с языка.

– Это имеет для вас неприятные последствия?

– Ну что вы! – усмехнулся он. – Какие могут быть тут последствия! Что теперь, в наше время, Московская патриархия? – Он посмотрел на меня проникновенно и попросил еще раз: – Не говорите пока, пожалуйста, больше никому – вообще никому, – что обнаружили у нас в АКИПе «Откровение огня». В интересах следствия, так сказать, – добавил он со своей кривой улыбкой. – Вы ведь тоже заинтересованы в его успехе, не правда ли? Дайте мне месяц спокойно проверить кое-какие предположения. Я вам сообщу в конце апреля, оправдались они или нет.