Текст книги "Откровение огня"

Автор книги: Алла Авилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

12

«Вместе с сердцем забилась память.

Сердце и память стали одно,

и ночь изумила своей прозрачностью.

Пустота наполнилась смыслом,

а в безмолвии услышалось Его дыхание».

– Ты веришь в переселение душ? – спросила меня Надя на Тверском бульваре, где мы прогуливались после посещения Кареева.

– Я это не исключаю.

– Уже который раз мне приходит в голову мысль, что я была в прежней жизни Олей Линниковой. И у меня, как подумаю о Шамбале, возникает какое-то лихорадочное чувство. Я раньше совершенно не сознавала, как много происходит в жизни необъяснимых вещей. А икона Чесучова? Я тебе о ней рассказывала?

– Какого Чесучова?

– Солагерника Степана, с которым я разговаривала перед нашей поездкой в Посад. Этому человеку после рассказов Линникова тоже приснился Евларий, и он его нарисовал. Свой рисунок Чесучов называет «иконой». Он прежде никогда не рисовал, для него рисовать все равно что для тебя выйти на сцену и запеть оперную арию…

– Я, между прочим, занимался пением, – заметил я.

– Да подожди ты, ты слушай, как это было, – с досадой остановила меня разгорячившаяся Надя. – Уже одно то странно, что пожилой человек, простой колхозник, собирается что-то рисовать. Причем Чесучову это не просто захотелось – его охватило жгучее желание и не отпускало, пока он не взял картонку и карандаш. Рука, говорит, сама двигалась. Никогда не рисовал, а получилось не хуже, чем у профессионального художника. Чесучов пришел со своей иконкой на похороны Аполлонии, и я видела его художество. У Евлария довольно характерное лицо: короткий нос, чуть прищуренные глаза, над правой бровью – шрамик…

Шрамик… Где я уже слышал о шрамике?.. Не слышал – читал! Читал в «Любителе древности» у Сизова. Или Чесучову известна монастырская легенда о Захарьиной пустыни? А может, он знает от Степана какую-то другую легенду?

– Слушай, Надя, как ты думаешь, согласится Чесучов показать свою иконку и мне? – спросил я.

– Ага, любопытно стало! А сначала все ухмылялся!

– Так согласится или нет?

– Думаю, что легко согласится. Только ведь он живет не в Москве, а в Малоярославце, туда часа два ехать на электричке.

– Не важно. Как я могу с ним связаться?

– Связаться с ним довольно сложно. Он работает сторожем в школе. Надо звонить в эту школу и просить передать ему, чтобы он перезвонил. Я свяжусь с ним сама и договорюсь о встрече. Кстати, мы можем съездить в Малоярославец вместе, в эти выходные, например. Как ты на это смотришь?

И Надя пообещала мне уже сегодня позвонить Чесучову.

Я взглянул на часы и сообщил, что мне пора.

– Ты спешишь? – разочарованно спросила она.

– Я собираюсь еще поработать. Из-за Кареева у меня выпало полдня – придется наверстывать вечером.

– Я понимаю, – уныло согласилась Надя. – Я, между прочим, тоже теперь работаю. Надо же зарабатывать на жизнь. Устроилась санитаркой, в 1-ю Градскую больницу, где лежала Аполлония. Удивлен? А меня такая работа вполне устраивает. Вчера я отдежурила первый раз. На этой неделе я в ночной смене, с восьми вечера до восьми утра. – Она посмотрела на часы. – Через три часа опять заступать. Ты к метро? И я с тобой. Съезжу домой переоденусь.

Мне предстояло еще сообщить ей о своем решении.

– Надя, я должен тебя разочаровать и по другому поводу. Супружеские перестановки…

Надя внезапно остановилась.

– Правда? – выдохнула она, и ее взгляд упал в землю.

– Я хочу тебе все объяснить…

– Не надо, не объясняй! – опять перебила она меня. Морщинки у нее на лбу стали еще резче. – Ты знаешь, Берт, я хочу пройтись еще разок по бульвару. Ты иди, а я – обратно.

Я поймал ее за руку и остановил.

– Надя, моя кандидатура неудачна во многих отношениях. Лучше будет найти другого «жениха». Я знаю одного голландского стажера в МГУ, его зовут Ханс ван Сеттен…

Надя молча выслушала перечень достоинств моего знакомого. Она не задала ни одного вопроса. Я предложил познакомить ее с Хансом на днях. Она согласилась.

На свидание с Александром Парамоновичем Чесучовым я поехал один. Надя, как и обещала, договорилась с ним о встрече, но сама в ней участвовать не стала. Чесучов вызвался сам приехать из Малоярославца в Москву. Встреча была назначена у Киевского вокзала.

Мне предстояло увидеть человека, пробывшего двадцать два года в лагерях. Если бы не амнистия после смерти Сталина, он отсидел бы свой полный срок – двадцать пять лет и потом доживал бы свой век в ссылке. Таково было в то время наказание за уклонение от службы в Советской Армии. Чесучов был из баптистской семьи. Когда его призвали в армию, он повредил себе руку, и ее пришлось ампутировать. Я должен был узнать его по пустому рукаву.

Маленький, в черной кепке и в безукоризненно белой рубашке, один рукав которой был засучен, а другой заправлен под пояс брюк, он уже стоял на условленном месте до моего прихода и, жмурясь от солнца, смотрел по сторонам – типичный провинциал, теряющийся в большом городе, только сойдя с поезда. В единственной руке у него была клеенчатая сумка.

Я подошел к Чесучову и назвался. Он засунул сумку между ног, протянул руку и представился:

– Дядя Саша.

За вокзалом был пустырь, где сидели на траве люди, многие с вещами. Лучшего места для разговора поблизости было не найти, и мы тоже устроились там. Иконка находилась в сумке. Дядя Саша достал ее и положил передо мной на траву. Я увидел карандашный портрет мужчины на буром картоне. Надя оказалась права: для неопытного человека рисунок был очень хорош.

– Пресветлый Евларий, наставник встревоженных душ, – сообщил умиленно дядя Саша.

– Встревоженных? – непроизвольно переспросил я.

– Встревоженных, – подтвердил Чесучов. – Так он мне сказал.

– Он вам снился, как я понял?

Дядя Саша кивнул и стал рассказывать:

– Сижу я на лавочке у дома. Тут подходит наставник и садится рядом. Все как наяву: дом мой, лавочка моя. Лавочка у меня коротенькая. Я подвинулся к краю, чтоб ему места побольше было. Сижу с ним, что сказать – не знаю. И он сидит молчит. Потом спрашивает: «А чего ты тайной Господнего Равнодушия проникнуться боишься?» Ну и пошел у нас после этого разговор.

– Вы совершаете кенергийские обряды? – удивился я. Удивление появилось и у него на лице.

– Кени… кеги… – Дядя Саша не смог выговорить это слово – он его и не знал. – Я тебе скажу по-своему. Степа узнал из одной старой книги о семи святых тайнах. Чтобы ими проникнуться, надо совершать действа. Это не обряды, как ты говоришь, это другое. Степа научил меня им всем, но я совершал только шесть. К тайне Господнего Равнодушия у меня душа не лежала. Пугало меня это равнодушие. Отец Евларий мне глаза открыл: равно-душие. Пугаться-то надо, если б дело было наоборот! – Чесучов радостно взглянул на меня и приугас. – Ты, наверное, милый, меня не понимаешь? Говорить я не мастер.

Я и правда был в некотором замешательстве, но по другой причине. К этому еще надо было привыкнуть: «действа», триста лет скрывавшиеся даже от монахов, совершались теперь сторожем-инвалидом у себя дома.

– И что было дальше? Вы попробовали после сна седьмое действо? – спросил я Чесучова.

– Попробовал. И проникся. Теперь все семь действ совершаю.

– А вы не боитесь, что совершаете их… ну, что ли, неверно?

– Я совершаю их верно, – сказал дядя Саша убежденно.

– Ну а вдруг – нет?

– Да как же – нет, милый, коль во мне белый огонь горит? Правильно он зажегся или неправильно, я не знаю. Знаю, что он зажегся и горит. Светит, греет, бодрит, мусор в душе сжигает. Я так думаю, что все получилось правильно.

– Белый огонь – это что?

– Этого я тебе объяснить не смогу. Уж на что Степан ученый был, и тот белый огонь объяснить не мог.

– Я видел книгу, что была у Степана Александровича, – сообщил я.

Чесучов посмотрел на меня обрадованно.

– Ну тогда ты сам все знаешь, – сказал он. И никакого интереса к самому «Откровению». Даже не спросил, где я его видел.

– Вам Степан, наверное, рассказывал, как он узнал об этой книге?

– Рассказывал. Узнал он о ней от старушки по фамилии Симакова. Книгу-то ту прежде Симакова держала.

– А после нее – кто?

– После нее – монахи.

– Что за монахи?

– Этого я не знаю. Знаю, что монахи книгу у Симаковой выманили.

– Она ведь от монахов ее и получила, верно? Может быть, от тех же самых?

– Нет, не от тех же. Симакова получила свою книгу от одного старца. Он жил в лесу, всего себя белому огню отдал.

«Никита! – мгновенно определил я. – Так „старушка Симакова“ – это, наверное…» И чтобы проверить свою догадку я спросил дядю Сашу, известно ли ему, как Симакову звали по имени. Увы, ответ был отрицательный.

– Симакова – случайно, не родственница Степана Александровича?

– Да нет, он ее встретил по работе. Степан чекистом работал в Москве. Это она, старушка Симакова, рассказала ему о белом огне, но он ей не поверил. И ее книга тайн ему не помогла. Тайны-то эти не для ума, а Степан привык все умом брать, – вот они ему и не дались. Так бы он и помер, думая, что белый огонь – выдумка, если бы под конец жизни озарению не сподобился. Это было в лагере. Свалила его там раз лихорадка, застудился он. Так вот, в горячке он белый огонь и распознал. Двадцать лет в него не верил, а тут вмиг душой прозрел. Так оно часто бывает – через озарения. – Здесь Чесучов перевел свой взгляд на меня и спросил: – Теперь тебе понятно, как было дело?

– Понятно, – машинально ответил я и поинтересовался, когда Степан умер.

– Еще до войны, – сообщил мой собеседник. – Тихо умер, как голубок. Раз заснул и не проснулся.

– Вы, наверное, сейчас единственный, кто совершает действа? – спросил я.

– Ну, почему единственный. Племянника им научил, Геру. Он все ко мне приставал, как я в лагере смог выжить. Подозрительно это ему было, что я живой и бодрый оттуда вернулся. «Столько народу, – говорит, – там померло, а ты жив-здоров. Это какими же заслугами?» Ну я ему о белом огне и рассказал. Недавно Гера ко мне двух девушек привел, подружек – чтобы и им рассказать. Я не отказал. Вот так, потихоньку да понемногу, и узнает народ о белом огне. Все получается, как пресветлый хотел. – Дядя Саша перевел взгляд на иконку, лежащую перед нами на траве. Шрамик был изображен изогнутой линией.

– А что это за черта над правой бровью? – перешел я к тому, ради чего была эта встреча.

– Повреждение. Наставник поранился при камнепаде в горах. Он ведь с гор пришел.

– Он что, и об этом вам во сне рассказывал?

– И об этом. Он много всего рассказывал.

– И сказал, с каких гор пришел?

– Нет, этого не сказал. – Губы у дяди Саши дрогнули. Было похоже, что я ему тоже время от времени представлялся чудаком. – Скажешь тоже – «с каких гор»! Да какая разница с каких? Ясно, что не с тех, где на лыжах катаются.

– И Степан знал про камнепад?

– Этого я сказать не могу. Мне он ничего не говорил про камнепад.

– Наверное, и Степану Евларий снился?

– И этого я, милый, не знаю. Думаю, что пресветлый не мне одному снился. Он, как опочил, только так с нами встречаться и может.

– А забыть вы не могли, что знали про шрам и камнепад от Степана?

– Да нет, этого я бы не забыл. Говорить приходилось мало – то работа, то отбой. В лагере, милый, не поговоришь – только урывками, и каждый разговор остался в памяти как отчеканенный. Нет, милый, я бы о камнепаде не забыл. Веришь не веришь, а отца Евлария я знаю через себя.

– Сколько раз он вам снился?

– Один раз, 3 мая 1971 года. Одиннадцать лет уже пролетели, а душа и по сей день насыщена. Чего ты еще хочешь узнать, милый?

Вопросов у меня больше не было. Мы распрощались.

В тот же день, вечером, я поехал в 1-ю Градскую больницу. Надю вызвали ко мне в вестибюль. Я увидел ее в новом облике: медицинский халат, косынка на голове. Белое ей шло.

– У тебя что-то важное? – спросила она тоном, каким разговаривала когда-то с посетителями АКИПа. – Меня отпустили только на минуту.

– Я хотел тебе рассказать о встрече с Чесучовым. Обнаружились интересные вещи.

– И ты только из-за этого приехал?

– Это главное. Оказывается, Степан в лагере практиковал «действа» кенергийцев и научил им Чесучова. Как тебе нравится такой поворот событий? – Надя вяло пожала плечами. – Есть и другое. Кое-что выяснилось о Симаковой. Степан познакомился с ней, когда служил в ЧК. На ее счет у меня есть одна догадка.

– Уж не то ли, что она была коллегой Линникова?

Я оценил Надино чувство юмора, а точнее – тот факт, что оно к ней вернулось, но оказалось, что она не шутила.

– Симакова была старой революционеркой, подпольная кличка – Налама, – бесстрастно сообщила Надя.

Я усмехнулся: ну и дядя Саша! Мне он этого не рассказал.

– Может быть, Чесучов назвал тебе и ее имя-отчество?

– О Наламе я знаю не от Чесучова. Я нашла ее письмо Степану. Оно лежало в том же томе Даля, что и свидетельство о рождении Оли.

– Почему ты мне ничего не сказала об этом письме?!

Надя встала со стула и сказала с вызовом:

– А что, я должна говорить тебе все? Мне пора обратно.

Я остановил ее, поймав за рукав.

– Надя, твое разочарование мне хорошо понятно, но ведь я – не самое главное в твоей жизни, правда?

– Конечно нет, – подтвердила она, и ее подбородок вздернулся.

Я невольно улыбнулся. В чувстве юмора она мне в этот раз не уступила – и ее губы двинулись.

– Ну а теперь скажи нормально, как компаньону – что еще было в письме Симаковой Степану?

– Мы еще не стали компаньонами.

– Как так? Мы вместе собираем материал для твоей повести.

– Скажи пожалуйста!

– Это начало.

– Начало уже кончилось! – объявила она. – Мне надо идти.

– А как же письмо?

– В другой раз! – ответила Надя через плечо, уже направляясь к двери.

Я поймал себя на том, что ее заносчивость перестала меня раздражать.

СТЕПАН

– Осталась еще эта старуха… как ее… – Комиссар Замоскворецкой районной ЧК Сочельник замешкался.

– Налама, – подсказал Степан. Леша Каманов и Богдан Белянкин, его товарищи по оперативной группе, одновременно глянули на него, каждый со своей ухмылкой.

– Тебя спрашивают, Линников? – гаркнул Сочельник и полез в карман. Он извлек оттуда бумажку и дальше говорил по ней: – Налама, настоящая фамилия – Симакова. Буддистка. Спекулирует золотом. Прячет у себя золотого идола. Сама вся в золоте. В общем, – подвел он итог, – случай серьезный, но так получается, что идти к этой спекулянтке я не могу. Уже почти полвосьмого, а мне мать еще хоронить.

– Ой, – вырвалось у Леши, – у тебя, товарищ комиссар, мама умерла?

– Давай без соплей! – прикрикнул на него Сочельник. – Короче, пойдете к Наламе-Симаковой одни. Старшим будет…

Белянкин был самым крепким из этих ребят, но именно его, хитрюка, Сочельник особенно не любил.

– Линников будет старшим.

И, выбрав Степана, мрачного тощего парня, отличавшегося убийственной памятью и равнодушием к имуществу, Сочельник дальше обращался только к нему:

– Кто дал сигнал, неизвестно. Письмо без подписи, дата поступления – 11 ноября 1919 года. Это значит, что оно лежит у нас в отделе неделю, и откладывать это дело больше нельзя. Сигнал проверить. Как опознать золото – вы теперь научены. Если золото у Симаковой и правда имеется, его – изъять, а спекулянтку – под арест. Дело сделаете – забирайте паек и по домам. На сегодня все.

Тройка была на дежурстве уже тринадцать часов.

По дороге к Наламе Леша спросил:

– А кто вообще эти би… бо… буситы?

– Буддисты, – поправил Степан. – Это вера такая. У православных – Христос, у буддистов – Будда.

– Откуда ты это знаешь? – поразился товарищ.

– Читал.

– Про этих… как их… читал?!

– И про этих, и про других. Я про всех читаю, понял?

Когда подходили к дому Наламы, Степан объявил:

– Допрос поведу я! В допрос не встревать!

Богдан сплюнул.

– Гляди-ка, – сказал он, – ну, прям, командир! Заставь дурака молиться…

Не успел он договорить, как Линников вцепился в него и стал душить. Леша еле-еле растащил их.

– Я тебя за «дурака» в следующий раз… – прорычал Степан и подкрепил угрозу ударом под дых.

Пока Богдан ловил воздух, он открыл дверь подъезда и бросил через плечо Лепте:

– А ты, Каманов, больше не суйся, понял?

Комната Наламы-Симаковой была на втором этаже. Замок на двери отсутствовал. Степан приблизил ухо к двери, ничего не услышал и толкнул ее ногой. Дверь распахнулась настежь, и чекисты увидели полупустое помещение. Стены, потолок, занавесь на окне, половики были белыми. Мебель в комнате отсутствовала, если не считать сундука у левой стены и длинной скамейки у окна. Но не эти особенности бросились им прежде всего в глаза, а две фигуры приблизительно одного и того же размера, сидевшие друг перед другом. Одной из них был пресловутый идол. Поставленный на лавку лицом к двери, он возвышался над второй фигурой – хозяйкой этой странной комнаты. Она была одета в красное и сидела на полу спиной к чекистам в той же позе, что и ее истукан: ее ноги были скрещены, а кисти рук лежали на коленях ладонями вверх.

С первого взгляда обнаружилось: сигнал пришел ложный. Только идиот мог принять крашенное золотой краской дерево за золото. Кто-то просто возвел поклеп на Симакову. Впрочем, делать окончательные выводы было еще преждевременно – раз уж пришли, надо было производить обыск.

– Встать! Предъявить документы! – скомандовал хозяйке Линников.

Старуха не шевельнулась. Степан повторил приказ, и опять никакой реакции.

– Белянкин, Каманов, заходи с обеих сторон! – распорядился он.

В тот момент, когда Богдан и Леша двинулись к Симаковой, она сняла руки с колен, соединила ладони у груди и поклонилась своему истукану. Встав рядом с ней, чекисты ее трогать не стали – она сама поднялась с пола и, ни на кого не взглянув, пошла к сундуку, снимая на ходу шаль с головы. Открылись ее седые волосы, закрепленные пучком на макушке.

Налама порылась в сундуке и достала свернутый листок, который вручила стоявшему ближе других Богдану. Теперь чекисты могли увидеть ее лицо. Никаких украшений старуха не носила – и то, что она «вся ходит в золоте», оказалось враньем. Единственной примечательностью была маленькая коробочка из бурой кожи, привязанная к пучку надо лбом.

– Дай сюда документ! – крикнул Богдану Степан. Белянкин не спеша выполнил распоряжение старшего.

Линников развернул листок и пробежал глазами по строкам. Это оказалась «охранка»! Вот уж чего он не ожидал. Документ был выдан ветерану революционного движения Симаковой Н.Т. Внизу стояла подпись товарища Калистратова, зампредседателя Замоскворецкого райисполкома. «Не фальшивка ли?» – усомнился Степан. Он перевел взгляд на Симакову и не смог связать одно с другим: революционерка, коробочка в волосах, истукан со свечой! Что за чертовщина?! Нет, не может такая птица быть ветераном революции. Точно, фальшивка!

– По каким это ты делам, Симакова, революционерка? Или в боях на Красной Пресне участвовала? – спросил он уничтожающе.

– Я участвовала в организации «Земля и Воля», – последовал спокойный ответ.

– В балахоне? С этой своей коробочкой?

– Вы зачем пришли, голубчики? – спросила Налама.

– Поступил сигнал, что ты прячешь золото. Что у тебя в коробочке, Симакова?

– Слова.

Это прозвучало издевательски, но Степан сдержался и приказал, не повышая голоса:

– Снять и предъявить.

Старуха словно и не слышала.

– Золота у меня нет, милые. – С этими словами она прошла к сундуку и открыла крышку. – Вот, пожалуйста, убедитесь сами.

Все трое подошли к ней.

– Каманов, проверь! – распорядился Степан. Леша стал выкидывать из сундука ничем не примечательное барахло, пока не добрался до дна. Там лежала какая-то брошюрка в серой бумажной обложке. Степан опередил Лешу и взял ее в руки. На обложке было только название.

– «Моя революция», – прочитал Линников и вопросительно посмотрел на Симакову. – Что это за литература? Кто ее написал?

– Я ее написала, – сообщила старуха.

Степан хмыкнул и сунул книжонку за пазуху.

– Тогда надо будет ознакомиться, – сказал он.

Симакова – хоть бы что. Линников указал пальцем на коробочку в ее волосах.

– А теперь – это!

Вместо того, чтобы подчиниться приказу, Налама потребовала:

– Дай мне обратно мой документ, уберу.

Ее «охранка» была все еще у Степана.

– Документ! – делано рассмеялся чекист. – Это?! – Он потряс бумажкой в воздухе и демонстративно разорвал ее.

Проследив, как клочки охранки разлетелись по полу, старуха спросила:

– Скажи, дружок, ты все время так горячишься?

– Или не нравлюсь?

– Мне не нравится, что ты носишь оружие. Оружием владеешь, а собой нет.

– Хватит трепать языком! – рявкнул Степан. – Ты слышала? Снимай свою шкатулку и предъявляй для контроля!

– Если это и правда требуется, пусть ее тогда проконтролирует товарищ Калистратов.

– Чего? – пропел Линников и переглянулся с ребятами. Те забавлялись. – Очень хорошо, – сказал он. – Собирайся. Отведем тебя к товарищу Калистратову.

– Скажи ему, голубчик, чтоб он сам ко мне зашел. Мне ходить трудно.

Чтоб зампредседателя исполкома сам наведался к такой вот старухе? Смешно представить!

– Выходи, Симакова!

– Делай, что я тебе сказала, дружок. – Старуха оглядела всех троих умными глазами. «А вдруг?» – засомневался Степан, но рука его уже выдернула револьвер из кобуры.

– Это ты будешь делать, что я тебе сказал, Симакова! Выходи! – приказал он и махнул револьвером.

– Знал бы ты, дружок, сколько у меня уже побывало таких же мальчиков, – невозмутимо сказала Налама. – Каждый хотел командовать, каждый махал револьвером. Ты бы лучше передал мою просьбу товарищу Калистратову.

Что теперь было делать? Стрельнуть в воздух? Рука у Степана стала вялая.

– Райисполком рядом. Давай я схожу к Калистратову, он еще, наверное, не ушел, – шепнул ему Богдан. Линников двинул его локтем, чтобы не встревал, и спрятал револьвер.

– Белянкин, Каманов, оставаться здесь! Я в райисполком, – сказал Степан.

* * *

Через пару дней после встречи с Чесучовым я сидел в научном зале Ленинской библиотеки. Внезапно у меня за спиной раздался Надин голос:

– Привет, Берт.

Я обернулся и отметил, что в этот раз она смотрит на меня дружелюбно.

– Пойдем покурим? – предложила Надя.

Я встал и последовал за ней на выход.

Мы дошли до лестницы, по которой надо было спускаться, если идти в курилку. Надя повернула от нее в сторону и остановилась.

– «Покурим» – это было для твоих соседей. В курилку мы, конечно, не пойдем, она прослушивается вдоль и поперек. Лучше будет поговорить здесь. – Надя мило улыбнулась и добавила: – Я вела себя глупо в прошлый раз. Было плохое настроение. Ты ведь не очень обижаешься?

Я совсем не обижался.

– Ты интересовался письмом Симаковой. Там нет ничего особенного. Степан, как я понимаю, написал ей из Посада, когда там только обосновался. Наверное, о том, что монастырь разорен и «Откровение» теперь не найти. И еще что потерял написанную Симаковой «брошюрку» под названием «Моя революция».

– Ты взяла с собой то письмо?

– Нет. Было бы неосторожно показывать его тебе здесь. За нами могут наблюдать. – Заметив мою усмешку, она мне выговорила: – Ты напрасно думаешь, что у меня паранойя. У нас действительно все везде за всеми наблюдают.

– Что же написала Симакова в ответ Степану? – спросил я.

– Ее письмо совсем короткое. О том, что Линников недооценивает неожиданности. И что у нее не осталось больше ни одного экземпляра ее брошюрки – тот, что взял у нее Степан, был последним.

– Ты не думаешь, что Симакову звали Натальей?

Надя недоуменно взглянула на меня.

– Натальей? Почему – Натальей? В письме к Степану она подписалась «Наламой». По-моему, это ее подпольная кличка – что же еще? Кстати, я пришла сюда из-за ее опуса. Кто знает, – может, там не только марксизм-ленинизм, но и что-то из ее биографии. Я искала «Мою революцию» в каталоге и под «Наламой», и под «Симаковой», а нашла по названию, как произведение анонимного автора. Впрочем, ее ли это «Революция», требуется еще проверить. Так или иначе, я хочу эту книжонку посмотреть, однако здесь имеется препятствие – как оказалось, она относится к категории изданий, которые свободно выдаются только в твоем «профессорском зале». Закажешь для меня этот шедевр?

Мы пошли к каталогу, нашли карточку «Моей революции», и я выписал на нее требование.

– Налама – это что-то означает? – поинтересовался я.

Надя пожала плечами.

– Мне «Налама» ничего не говорит. Только «налим» приходит в голову.

– Налим, революция и «Откровение огня», – подытожил я.

– По всей вероятности, все было очень просто, – трезво заметила Надя. – Эта Налимарассказала об «Откровении» Степану, когда разговор зашел о книгах. Степан ведь был помешан на книгах, вот она ему и выдала захватывающую историю о тайном манускрипте, упрятанном в Благовещенском монастыре.

– По всей вероятности, – повторил я за ней. – А по всей невероятности?

– Ты это о чем? – сухо спросила Надя.

– О невероятном. В кенергийской истории больше невероятного, чем вероятного. Чьи слова?

– Не знаю.

– Твои.

– Я ошибалась, – сказала она хмуро. – Во всех историях больше вероятного, чем невероятного, и в этой – тоже.

Когда мы вернулись в читальный зал, я проводил Надю к своему столу, нашел для нее свободный стул и пошел за «Моей революцией». Скоро я получил тоненькую книжку в серенькой бумажной обложке и сразу заглянул в нее. Первая строка текста подтвердила, что передо мной был именно тот «опус», который разыскивала Надя – его автор начал с того, что представился:

«Когда-то меня звали Наталья Трофимовна Симакова, теперь мое имя – Налама, и оно вытекает из первого, как река из родника…»

«Значит, все-таки Натка!» – первым делом отметил я. Я это ожидал. Дочь Марьи и Трофима могла дожить до 1919 года – и она действительно оказалась той, кто попал в «кенергийскую цепь» между скитником Никитой и Степаном Линниковым. Как это получилось и что было дальше, рассказывалось в «Моей революции». Марксизмом-ленинизмом в ней и не пахло. Под своей «революцией» Налама подразумевала перемены в ее собственной жизни, которые произошли во время ее ссылки в горном Забайкалье, у границы с Монголией. Там она побывала в духовной общине, после чего товарищи стали называть ее в шутку Наламой, что означает «Наталья-лама». Это прозвище ей, надо полагать, нравилось, раз она оставила его за собой и после ссылки.

Я представил себе, как воспримет новые факты Надя, и в тот же момент увидел ее саму: она шла по проходу. Вслед за ней шествовала дежурная по залу. Встретившись со мной взглядом, Надя кивнула мне головой в сторону выхода. Уж не выпроваживали ли ее из зала? Так оно и оказалось. Я перехватил Надю у самой двери.

– В твоем зале разрешается сидеть только академикам, – сообщила с сарказмом она.

Дежурная тоже остановилась и ждала.

– Мы коллеги, – объяснил я строгой женщине, которую хорошо знал в лицо. – Вместе работаем над одной научной статьей.

– И работайте на здоровье, – ответила дежурная, – только не здесь. Вход в этот зал по специальным пропускам.

Я вышел вместе с Надей за дверь. Мы последовали к лестнице и остановились на том же месте, где разговаривали полчаса назад.

– Страна начальников. Каждая шушера тобой командует! – возмущалась Надя. Заметив мою усмешку, она вскипела еще больше: – Уж не хочешь ли ты мне дать понять, что и я сама такая, как та мымра?

Вместо ответа я сообщил:

– «Моя революция» – совсем не то, что ты думаешь.

Новость впечатления на Надю не произвела: ее настроение было совершенно испорчено.

– Спасибо за услугу. Извини, что так получилось, ты только зря потерял время.

– Если хочешь, я прочитаю книжку Наламы и перескажу тебе вкратце ее содержание.

– Спасибо, не стоит. Я что-нибудь придумаю и доберусь до Наламы сама. Знать в общих чертах содержание для меня мало, мне надо сделать выписки.

– Я могу для тебя сделать и выписки.

Надя просмотрела на меня оценивающе.

– А твое драгоценное время?

– Завтра ты получишь от меня конспект.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила она и посветлела.

– Завтра же я могу тебе передать и ответ Ханса. Я разговаривал с ним позавчера о тебе, он попросил дать ему подумать. Сегодня вечером я собираюсь зайти к нему за ответом.

– Хорошо, – только и сказала Надя, опять изменившись в лице.

СТЕПАН

Калистратова Степан перехватил на выходе из парадного. Зампредседателя райисполкома сопровождал неизвестный товарищ.

– Моя группа провела обыск у некой Симаковой, по кличке Налама… – начал докладывать Линников.

– Что?! Кто послал? – вскричал Калистратов.

– Комиссар Сочельник. Пришел сигнал, что эта гражданка прячет золото.

– Вот ведь дурачье! – возмутился зампредседателя и переглянулся с товарищем. – Это у Симаковой золото! Ты что, парень, никогда не слышал о Симаковой?

– Не слышал, – признался Степан.

– Посмотри, какая неграмотность! Молодежь ничего не знает о нашем революционном прошлом, – пожаловался Калистратов товарищу. – Вот он, губошлеп – стоит, моргает, в голове сквозняк. Видели ее «охранку»?

Степан ответил глухим, низким голосом, не поднимая глаз от земли:

– Я ее порвал. По ошибке.

– Какая еще ошибка? Ты мне дурака не валяй! – прорычал Калистратов.

Степан стал красный. Он вскинул на Калистратова взгляд и проговорил:

– Товарищ зампредседателя! Я сегодня без отдыху, не емши, четырнадцать часов на дежурстве и могу ошибиться. Я готов свою ошибку исправить. Вы сами знаете, внешний вид гражданки Симаковой может сбить с толку. Я думал, ее «охранка» – фальшивка. Мало ли теперь фальшивых «охранок»…

– Чего ж не емши-то? Мы ваш отдел повышенным пайком обеспечиваем, – недовольно отреагировал Калистратов и объяснил товарищу: – Я знаю Наталью Трофимовну по ссылке в Забайкалье, в Бурятии. Там она нас всех удивила – буддизмом увлеклась.

– Религией, что ли? – уточнил товарищ.

– Она говорит, что это не религия. Их Будда – вроде не бог, а этот, как же выразиться…

– Просветленный, – подсказал Линников быстрее, чем успел подумать.

Зампредседателя с товарищем недоуменно на него уставились.

– А ты откуда знаешь? – строго спросил Калистратов.

– Да так, случайно, – смутился Степан, ругая себя: ведь зарекался не влезать в разговор со своими познаниями, сколько уже было неприятностей из-за этого.

– Наталья Трофимовна говорит, что это тоже атеизм, только азиатский, – продолжал Калистратов. – Симакову надоумили посетить поселок Нагорье в горном Забайкалье. Там живет всякая сборная селянка: китайцы, персы, индийцы и прочая азиатчина. Предки их были религиозными мракобесами, и сами они такие же. Кто бы мог подумать, что Симакова в этот их буддизм вдарится. Когда она из Нагорья вернулась, мы ее не узнали: одета в красный балахон, на макушке коробочка привязана. Там она какую-то записку носит. Видал, как бывает?

– Чокнулась, что ли? – хохотнул товарищ.

– Да нет, она в своем уме. Ум у нее – другим бы такой. Я и говорю: никто не понимает, как Симакова, одна из наших первых социал-демократов, в такую причуду могла впасть. Ну да ладно, ей, с ее заслугами перед революцией, почудить на старости лет позволить можно – верно говорю?