Текст книги "Большая и маленькая Екатерины"

Автор книги: Алио Адамиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Мне помогают.

– Ученики?

– Соседи.

– Разве нельзя, чтобы ученики проводили урок труда в саду у директора школы?

– Уроки труда мы проводим на колхозном участке, – рассердилась я и чуть было не сказала, что если он пришел по делу, то пусть объяснит, что ему нужно, в противном случае пусть уходит, потому что болтать с ним у меня времени нет.

Он почувствовал, что я недовольна.

– Каждый год так плодоносит?

Я догадалась, что он говорит о винограде.

– Пока что да.

– Ваше «аладастури» очень хвалят, – улыбнулся он.

– Я вам принесу! – холодно бросила я и пошла в марани.

Я принесла чурчхелы, чищеные орехи, кувшин «аладастури» и бутылку инжирной водки. Мой гость явно обрадовался, и, пока я разливала по стаканам вино и водку, он взял чурчхелу.

– Вы обедали? – между прочим поинтересовалась я.

– Да! Ведь уже много времени, скоро стемнеет! – улыбаясь сказал Евдокиме и, пододвинув стул, сел. – Я сначала выпью вина, – сказал он, опять вставая. – За ваше здоровье.

Я тоже взяла стакан.

– Вы предпочитаете водку? – с удивлением спросил он.

– Это инжирная водка, она не крепкая.

Мы выпили.

– Вино просто замечательное. Напоминает «хванчкару». Виноград вы сами давите?

– Нет, Гуласпир. Он тоже говорит, что наше «аладастури» похоже на «хванчкару».

– Гуласпир Чапичадзе? – почти крикнул Евдокиме и вскочил со стула.

– Да, Гуласпир Чапичадзе.

– Если бы я знал, не выпил бы.

– Почему?

– Да будь он проклят! – сказал он, и лицо его исказилось. – Водку тоже Гуласпир гнал?

– Нет, я сама.

– Тогда я буду водку пить! – И, налив себе в чайный стакан, он выпил.

Моя водка не такая уж слабая, это я так сказала. Лицо у Евдокиме сразу покраснело, и я увидела, что на глазах у него выступили слезы.

– Почему вы ругаете Гуласпира?

– Потому что он никуда не годный человек! – сердито сказал Евдокиме и пропустил еще стопочку.

– Гуласпир мой друг, и мне неприятно слушать, как вы его ругаете, – искренне сказала я и посмотрела на Евдокиме.

Ему не понравились мои слова. Закурив, он несколько раз глубоко затянулся.

– Он много чего рассказывал.

– Обо мне? Про меня? – в его голосе слышалось нетерпение.

– О вас? – протянула я. – О вас?

– Да, обо мне? – опять с нетерпением спросил Евдокиме и весь как-то напрягся.

– Что-то не помню! – сказала я и так улыбнулась, что он усомнился в моих словах.

– Он не из тех, кто будет держать язык за зубами! Но правду он, конечно, не сказал бы, – волнуясь сказал Евдокиме и выпил водки. – Правду я скажу, да-да, я скажу правду. Я был здесь в позапрошлом году как раз в сентябре.

Пауза.

– Да, совершенно точно, это было в сентябре, – подтвердил он еще раз, – когда выходила замуж дочка Кондратэ Кикнавелидзе. Вы, наверное, помните.

Я не помнила.

– Ну, как же! Свадьба продолжалась два дня.

– Не помню, – повторила я.

– Пусть будет по-вашему.

Он схватил со стола стакан и, увидев, что в нем вино, тут же поставил его обратно. Тщательно вытерев ладонь о колено, он на всякий случай еще подул на нее.

– Кондратэ Кикнавелидзе не здесь живет, поэтому вы его не можете вспомнить, да еще если, извиняюсь, на той свадьбе не были. Мы с Гуласпиром были приглашены, и он попросил меня, чтобы мы поехали вместе.

В воскресенье я стал его звать обратно, домой, но не тут-то было. Разве мог Гуласпир уйти, когда веселье было в самом разгаре! Увидев, что я не поддаюсь на его уговоры остаться, он сказал, что у него ко мне серьезное дело.

Ушли мы со свадьбы в полночь в воскресенье, и, когда вышли на шоссе, Гуласпир заявил, что знает кратчайший путь домой. Мы должны были по тропинке спуститься к Сатевеле, а оттуда уже до дома рукой подать, каких-нибудь полчаса ходьбы.

Тьма стояла непроглядная. Мы очень скоро потеряли тропинку и оказались в зарослях бурьяна.

Гуласпир шел впереди, я – за ним.

Я крикнул ему, что мы неправильно идем, и остановился.

Гуласпир, не оглядываясь, но, видно, почувствовав, что я отстал, позвал меня.

Я поспешил вперед.

Услышав мои шаги, он крикнул: «Стой!»

Я застыл на месте.

«Ну, что ты за человек! Чего боишься? Иди следом за мной!»

Идем мы, а куда идем, один бог знает.

Кругом бурьян, колючки, и темень такая, хоть глаз выколи.

Я стараюсь не отставать от Гуласпира и вдруг нечаянно наступил ему на пятку. Он взъярился:

«Что ты мне на пятки наступаешь, ненормальный? Ты что, моя тень, что ли?»

Я замедлил шаг, и он продолжал, сердито крича:

«Ты это нарочно делаешь, бессовестный! Хочешь, чтобы я в овраг свалился, а ты остался целым и невредимым. Этого ты не дождешься!»

Он повернул назад и, подойдя ко мне, вытолкнул меня вперед.

«А теперь ты иди вперед!», – закричал он на меня и подтолкнул локтем в спину.

Я обомлел, а уж когда Гуласпир велел мне бежать бегом, я решил, что он рехнулся. Но другого выхода у меня не было, и я побежал, побежал среди колючего кустарника и чертополоха. Гуласпир – следом за мной. Мне даже на какой-то момент показалось, что мы летим…

Вдруг меня так кольнуло в сердце, что я остановился как вкопанный.

«Осленок без пинка не может», – хихикнул Гуласпир и наподдал мне по одному месту ногой, а потом со словами: «Тьфу на тебя» – плюнул мне в шею…

Тучи, затянувшие все небо, закрывали от нас луну, но вот они разошлись, над нами образовался просвет, и стало светло. Я посмотрел на Гуласпира и испугался: лицо его было искажено злобной гримасой, и мне показалось, что он опять хочет плюнуть в меня. Не раздумывая, я размахнулся и двинул его прямо в челюсть, но было не похоже, чтобы он протрезвел. Он улыбнулся как ни в чем не бывало, потом истерически расхохотался и, подняв крепко сжатые в кулаки руки, замахнулся на меня. Вот-вот он ударит меня. Я пригнулся, он перелетел через меня и… поминай как звали – Гуласпир полетел в овраг. Я услышал глухой шум падающего тела и крики Гуласпира.

Потом все стихло.

Обалдевший и потрясенный, я ничего не соображал. Здорово испугался. Тучи снова закрыли луну, и опять стало темно.

Я сел прямо в кустах и громко заплакал. Потом, видно, вино на меня подействовало, и я уснул.

…Разбудило меня солнце. Я протер глаза: кругом травка, журчит ручеек. Рядом со мной лежит Гуласпир и храпит. Лицо у него какое-то веселое, даже улыбающееся. Я увидел, что на одной ноге у него нет ни сапога, ни носка и пальцы скрючены, видно от холода. Я решил немного согреть его и осторожно положил сверху свою ногу, но тут же получил такой удар в лицо, что в глазах у меня потемнело. Я попытался открыть их, но не смог, левый глаз был залеплен липкой грязью.

«Чего ты от меня хочешь?» – закричал я.

«Тебе больше полагалось, – замахнулся Гуласпир на меня кулаком. – Ты заслужил. Мать твою жалко, и потому только прощаю тебя».

– В чем было дело? – без особого интереса спросила я.

Пауза.

– Как будто вы не знаете, за что, – он в упор посмотрел на меня.

– Нет, не знаю, – пожала я плечами и улыбнулась.

– Вы не знаете, в чем обвинял меня Гуласпир Чапичадзе?

– Откуда я могу знать? – удивилась я. – Я же вам сказала, что он мне ничего не говорил!

– Значит, Гуласпир вам ничего не говорил? – с сомнением повторил он и, вскочив, стал быстро ходить взад и вперед. Потом он остановился и опять посмотрел на меня. – Так, значит, вы не знаете, в чем меня обвинял Гуласпир? Не знаете? Ну хорошо, пусть будет так. – И он насмешливо улыбнулся, мол, Евдокиме Табатадзе не такой уж наивный человек, чтобы поверить, что мне действительно ничего не известно.

Он сел на стул, разлил по стаканам водку и испытующе посмотрел на меня.

– Я не для того к вам пришел, чтобы рассказывать всю эту историю, калбатоно Эка, – чуть слышно произнес он.

– Знаю, – сказала я и пригубила стакан.

– Вы догадались? – улыбнулся он, и его и без того красное лицо стало еще краснее.

– Конечно! – улыбнулась я в ответ.

– Судьба моего сына в ваших руках, калбатоно Эка! – сказал он и опустил голову.

– Летом он кончит школу, а там вы устроите его в институт.

– Да, так это и будет! – убежденно сказал Евдокиме. – Это уже решено. – Потерев руки, он наклонился ко мне и громко добавил: – Но дело в том, что Калистратэ должен окончить школу на пятерки.

Только тут я догадалась, зачем ко мне пожаловал Евдокиме, и рассердилась.

– Это сказка! – холодно сказала я и встала.

Пауза.

– Учителя помогут ему, калбатоно Эка!

Я вспыхнула.

– Какие учителя? – почти срываясь на крик, спросила я.

Евдокиме опешил. Краска сбежала с его лица, мне даже показалось, что он испугался. Он отступил на несколько шагов.

– Значит, ничего не выйдет? – глухо спросил он.

– Ничего!

– Тогда я должен перевести мальчика в другую школу.

– Забирайте! Сейчас же заберите его! – опять громко сказала я, презрительно глядя на Евдокиме.

Пауза.

– Вам его не жалко? – Он насмешливо оглядел меня с головы до ног, кашлянул, потом с трудом раскурил папиросу и, холодно бросив «до свидания», ушел.

Он уже был у калитки, когда я крикнула, чтобы он подождал меня, и бросилась в комнату. Схватив сверток, я выбежала во двор.

– Вот, вы забыли. – Я протянула Евдокиме сверток и распахнула перед ним калитку.

Он ничего не ответил, взял сверток под мышку и быстро зашагал прочь.

На другой день Евдокиме забрал своего сына из Хемагали.

В том году у нас три человека окончили школу на золотую медаль, и из трех медалистов только один поступил в сельскохозяйственный институт. А Калистратэ оказался на историческом факультете Тбилисского университета. Получив диплом, он устроился инспектором в отдел просвещения.

…Когда Калистратэ сказал мне, что он не в силах сделать невозможное, потому что он человек маленький, я почему-то вспомнила то посещение его отца.

Калистратэ продолжал что-то говорить, но я его не слышала. Мне стало плохо, и, чтобы не упасть со стула, я стала смотреть в одну точку на стене.

– Перебирайтесь в Хергу, и я сегодня же назначу вас инспектором. Вот это я могу сделать, – донесся до меня громкий голос Калистратэ.

Я с трудом пришла в себя и, встав, внимательно посмотрела на своего бывшего ученика. Он мне показался каким-то беспомощным и жалким. Вышла я от него, не попрощавшись.

День был жаркий, и прохожие спешили укрыться от палящих лучей солнца на теневой стороне улицы. Я пошла по солнечной стороне.

От мощенной булыжником мостовой поднимался пар.

На солнечной стороне улицы было тихо и безлюдно, и в ушах у меня продолжал звучать резкий голос моего бывшего ученика: «Семнадцать учеников и два преподавателя… Есть из-за чего огород городить?»

…Гуласпир и Александре оставили своих лошадей в тени, а сами стояли у дверей книжного магазина и ждали меня.

Увидев меня, Гуласпир поспешил мне навстречу.

– Что с тобой, Эка? Идешь по самому солнцепеку, а зонтик не раскрыла.

Очнувшись, я открыла зонтик и взглянула на Гуласпира.

– Ты очень задержалась. Ночи теперь темные, и мы должны выехать отсюда пораньше.

– Что, кавалеры, испугались? – пошутила я.

В книжном магазине не было видно ни души. Единственная продавщица, спасаясь от жары, открыла заднюю дверь магазина и сидела на сквозняке, обмахиваясь веером. Она узнала меня и, поздоровавшись, показала рукой на кабинет заведующего. Я поняла, что он у себя.

Заведующий был явно не в духе. Стул-то он мне подал, но на меня не взглянул. Этот сладкоречивый человек, всегда подробно расспрашивавший меня о школьных делах, встретил меня ледяным молчанием.

– Рассиживаться мне у вас некогда, меня ждут соседи. Я хочу воспользоваться случаем и сегодня же заберу учебники и тетради.

Заведующий достал из ящика стола приходно-расходную книгу, перелистал ее и, взглянув на меня, надтреснутым голосом спросил:

– Вы были в отделе просвещения, калбатоно Эка?

– Была.

– И что, вам ничего там не сказали?

– Сказали.

– Можно узнать, что?

– Ничего хорошего. Отдел просвещения думает закрыть школу в Хемагали.

– Какое там думает! – воскликнул заведующий. – Отдел просвещения уже закрыл вашу школу. Вот, убедитесь сами! – И он показал мне в своем талмуде зачеркнутую страницу.

У меня оборвалось сердце. Я вдруг почувствовала себя такой беспомощной и бессильно опустилась на стул. Смотрю я и ничего не вижу, только искры перед глазами мелькают. Потом все погрузилось во мрак.

– Ну что вы так! – вернул меня к действительности громкий голос заведующего магазином. Потом, перегнувшись через стол, он прошептал: – Часть учебников я вам дам сейчас же, а завтра поеду в Тбилиси и постараюсь что-нибудь для вас сделать… Хотя вам учебники не будут нужны!

Мне наконец-то стало немного лучше, и, превозмогая себя, я поднялась со стула. Поблагодарив заведующего за любезность, я с улыбкой, как будто ничего не случилось, вышла из его кабинета.

– Учебники пока еще не получили, – продолжая улыбаться, сказала я Александре и Гуласпиру, а потом добавила: – Вы возвращайтесь в деревню, а я поеду в Тбилиси. У меня там срочное дело.

Попрощавшись с соседями, я заторопилась на вокзал.

С Хевисцкали подул ветерок, и стало немного прохладнее.

Я буквально не находила себе места на безлюдном перроне. В ушах настойчиво звучал холодный, неприятный голос моего бывшего ученика: «Вы требуете от меня невозможного. Я маленький человек, и сделать то, что вы просите, не в моих силах!»

Да, сколько иронии он вложил в это «я маленький человек», и мне вспомнился отец Калистратэ с его подарком, шутки Гуласпира и побитый Евдокиме, школа в Хемагали, старик на скамеечке около школьной калитки, маленькая Эка и замолкнувший школьный звонок.

Часть четвертая

Глава первая

Константинэ Какубери в десять часов пришел в райком и, увидев в приемной Реваза Чапичадзе, почему-то почувствовал в душе обиду, но с улыбкой поздоровался со старым другом и пригласил его к себе в кабинет.

– Почему вы не пришли прямо ко мне домой? – делая вид, что сердится, упрекнул Реваза Константинэ.

– Поезд пришел очень рано.

– Гостиница у нас еще не обставлена.

– Знаю, что здание новое.

– Не присылают и не присылают из Тбилиси мебель. Обещали к Новому году, вот уже лето кончается, а ее не видно. Я несколько раз командировал в Тбилиси ответственного сотрудника райкома, но безрезультатно.

– На мебель теперь большой спрос, – сказал Чапичадзе.

– Знаю, но ведь речь идет о гостинице, – категорично заявил Какубери. – В районном центре всегда очень много приезжих, поэтому мы должны прежде всего обращать внимание на вокзал, гостиницу, магазины, ресторан, рынок… Кстати, вы видели наш новый рынок?

– Видел.

– Наш рынок похож на кисловодский. Вы в Кисловодске бывали?

– Нет.

– Я был там как раз в позапрошлом году. Поехал отдыхать и, можете себе представить, вместо двадцати четырех дней пробыл только десять. Зашел я как-то на рынок, и так он мне понравился, что я не мог успокоиться, пока не повидался с архитектором. Он сначала упрямился, но потом за двойное вознаграждение согласился сделать для меня копию проекта, внеся в него некоторые изменения. Я поспешил вернуться в Хергу и на следующий же день созвал районный актив. Мы изыскали необходимые средства и приступили к строительству нового рынка. Как вы думаете, сколько времени длилось строительство? Всего три месяца! Да, за три месяца мы выстроили рынок лучше, чем в Кисловодске. Он известен и в соседних районах, и сюда приезжают торговать колхозники из многих близлежащих деревень… А вот гостиницу никак не можем сдать в эксплуатацию!

– Вернусь в Тбилиси и постараюсь что-нибудь сделать.

– Если вы в этом деле району поможете, я буду вам очень признателен.

Константинэ вызвал секретаршу и велел соединить его по телефону с председателем райсовета.

– Вы, наверное, с отцом хотите повидаться.

– Если время останется, – как-то неопределенно ответил Реваз и предложил Константинэ сигарету.

– Я был уверен, что Александре в Тбилиси, но недавно кто-то сказал мне, что зиму он провел здесь. А какая у нас была зима!

– Уже третий год пошел, как он перестал приезжать в Тбилиси.

– Это непростительно! Надо было увезти его к себе!

– Посмотрим, – неохотно отозвался Реваз и раздавил в пепельнице недокуренную сигарету.

Это «посмотрим» неприятно резануло слух Константинэ, в тоне Реваза ему послышался укор. Он только хотел было продолжить разговор, как в дверях показалась секретарша и сказала, что председатель райсовета у телефона.

– Харитон, здравствуй! Наш Резо приехал из Тбилиси… Какой? Чапичадзе! А какой у нас еще есть Резо? – укоризненно спросил Константинэ. – Нет, сюда не надо, приходи прямо в ресторан.

Константинэ предупредил секретаршу, чтобы, если ему будут звонить из Тбилиси, она сказала, что он уехал по деревням. Потом он открыл запасную дверь кабинета, заботливо взял Реваза под руку, и они стали медленно спускаться по лестнице. Пройдя через двор, они вышли на улицу Церетели. Встречные почтительно здоровались с Константинэ, с любопытством разглядывая Реваза и теряясь в догадках – кто же этот человек, с которым секретарь райкома пешком идет по улице.

Около рынка Константинэ замедлил шаг, и Реваз догадался, что он хочет, чтобы они зашли.

– Я с утра его уже осмотрел. Вы рынок отодвинули к реке. Это хорошо.

– Херга расположена между горами, – сказал Константинэ и, показав на запад, продолжал: – В том месте, где Сатевела делает поворот, обширное плоскогорье. Там могут поместиться пять таких городов, как Херга. Видно, наши предки ошиблись…

– Нет, территория-то большая, но там ветрено, жить нельзя, – убежденно сказал Реваз.

…Харитон ожидал их в ресторане. Они сели в «райкомовском кабинете» (так окрестил отведенный специально для ответственных сотрудников райкома кабинет директор ресторана Шадиман Шарангиа), и в дверях в струнку вытянулся здоровенный детина.

– Низкий поклон нашим дорогим гостям от обслуживающего персонала ресторана «Перевал»! – с эстрадной фальшивостью произнес он и, войдя в кабинет, улыбнулся Константинэ и Харитону, а Ревазу отдал честь и, глядя на него, пробасил: – Разрешите представиться. Вас будет обслуживать заведующий буфетом ресторана «Перевал», если необходимо, по совместительству старший официант. Имя – Абель. Фамилия – Кикнавелидзе. Отчество – Ростомович. Год рождения – тысяча девятьсот двадцать восьмой. Место рождения – село Хемагали Хергского района Грузинской ССР. Партийность – в прошлом комсомолец, в данный момент – беспартийный, но политически грамотный и надежный. Стаж работы в ресторане – четырнадцать лет. Под судом и следствием пока не находился. Имеет одну жену, троих детей и двух тещ… Просим гостей уважать нас и не побрезговать нашим угощением.

Абель Кикнавелидзе покорно склонил перед гостями голову и исчез.

– Чудак, – с оттенком досады сказал Константинэ. – Как-то я устроил ужин в честь своих тбилисских друзей, и тогда он впервые показал этот номер. Моим приятелям он страшно понравился, и они от души повеселились. С тех пор, как только я появляюсь в ресторане с кем-нибудь, Абель считает нужным представиться именно таким образом.

Абель внес большой поднос с закусками и стал расставлять их на столе. Поставив рядом со стопками высокие бокалы, он с громким хлопком откупорил бутылку шампанского и налил сначала Ревазу, потом Константинэ. «Приношу извинения правительству», – обратился он к Харитону и, наполнив его бокал, поспешно удалился.

…После завтрака Какубери повез Реваза осматривать Итхвисский виноградарский совхоз. От Херги до Итхвиси около двадцати километров. Машина стремительно мчалась по асфальтированной дороге вдоль левого берега Сатевелы.

Мысли Какубери: «Он еще утром сказал мне, что приехал не для того, чтобы повидаться с отцом, а потому, что у него ко мне неотложное дело. Уже полдень, а он и словом не намекнул, что ему надо. Если это секрет, то ведь у меня в кабинете мы одни были, и на улице нам никто не мешал. Мог бы и сейчас, в машине, сказать, так нет, молчит».

– Как идет ваша научная работа? – больше для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание, спросил Константинэ.

Реваз понимал, что его не столько интересовала эта «научная работа», как он хотел перевести разговор в определенное русло.

– Решил бросить, – с неохотой сказал Реваз.

– Что бросить? – удивленно спросил Константинэ.

– Научную работу.

– Уходите из института?

– Да, – так же неохотно подтвердил Реваз и протянул Константинэ сигареты.

Мысли Какубери: «Странно. В позапрошлом году защитил докторскую, получил звание профессора. Из заведующего кафедрой стал директором Научно-исследовательского института шелководства и теперь все бросает? Что, не клеится работа, товарищ Реваз? Если можно, объясните своему старому другу, почему это Реваз Чапичадзе решил оставить научное поприще».

– Причина?

– Я соскучился по практической работе, – спокойно сказал Реваз и, чиркнув спичкой, дал закурить Константинэ, а потом затянулся сам.

А машина все мчалась по асфальтированному шоссе, и впереди оставалось еще километров десять пути. Константинэ и Реваз, удобно устроившись на подушках, молча курили, вот-вот готовые задремать, как вдруг машина выехала на ухабистую дорогу, которая начинается сразу за мостом через Сатевелу, и они очнулись.

Мысли Какубери: «Между нами никаких обид не было. Я всегда гордился Ревазом Чапичадзе и радовался, что мой земляк так смело прокладывает себе путь в науке. После защиты диссертации я хвастался – вот, мол, каких людей растит наш район».

Но Константинэ чувствует, что Реваз недоволен им и старается не показать этого. Да, Реваз Чапичадзе человек замкнутый… Раньше он всегда звонил из Тбилиси перед тем, как приехать, – будешь ли, мол, на месте. И Константинэ встречал его на вокзале и вел прямо к себе домой, где жена готовила им завтрак – за едой и дружескими разговорами быстро летело время.

Машина на подъеме сбавила скорость.

«К своему отцу везет», – подумал Чапичадзе.

Да, к себе домой едет Какубери, доставит удовольствие другу и родителей обрадует. Для сына и гостя Лонги Какубери откроет непочатый кувшин вина. Стол, конечно, накроют на веранде, потому, что это сейчас самое прохладное место в доме Лонги, да и вид оттуда открывается хороший – все Итхвиси как на ладони. Там, где кончаются деревни, видно, как местность постепенно переходит в равнину. Далеко на западе в солнечном свете плывет Колхида, а на севере встает громада Кавкасиони.

– Мы уже на территории совхоза, – чтобы разбудить снова задремавшего было Реваза, сказал Константинэ.

Мысли Чапичадзе: «Если бы совхоз организовали в Хемагали, дороги там были бы такие же крутые и извилистые, но земли под виноградники – куда больше. Здесь выращивают только цоликаури, потому что другие сорта винограда не приживаются. Наверху, где живут Какубери, проводят эксперименты с цицкой… А в Хемагали прекрасно растет и каберне, и черный мгалоблишвили, а о цоликаури и говорить нечего. Но совхоз все-таки основали в Итхвиси. Заключение специалистов из Тбилиси было иным, но оно как-то повисло в воздухе. Это не произошло само собой. Все решил райком, представив дело так, что инициатором являлся райсовет. Было сказано, что в Хемагали нет дороги и что там мало жителей. В Тбилиси отправился представитель райисполкома. Неделю он буквально разрывался между трестом совхозов и Министерством сельского хозяйства, но желаемого результата не добился. Тогда в Тбилиси поехал Константинэ Какубери, представил «дополнительные материалы», и дело выгорело – проект частично изменили и вместо Хемагали в нем стало фигурировать Итхвиси».

И вот с того дня между друзьями словно черная кошка пробежала.

Они не виделись четыре года. А сегодня при встрече Реваз даже не поинтересовался, как поживает его друг, как его домашние, и прямо, с места в карьер – у меня к «вам» дело. Сам же за столько времени и словом о нем не обмолвился, с безразличным видом сидит в машине и то ли просто прищурил глаза, то ли дремлет.

Мысли Какубери: «Замкнутый человек Реваз Чапичадзе. Он умеет затаить в сердце обиду, но уж если для дела потребуется, все припомнит, так разойдется, что… Но, дорогой Реваз, имейте в виду, что Константинэ Какубери – человек предусмотрительный: райисполком обосновал выгодность организации совхоза именно в Итхвиси…»

С тех пор много воды утекло. Константинэ как будто забыл об этом, и вот неожиданный приезд Реваза всколыхнул прошлые обиды. Константинэ чувствует, что у его старого друга душа по-прежнему болит за совхоз… Да, своими прищуренными глазами Реваз смотрит прямо в душу Константинэ, смотрит и вспоминает все до мельчайших подробностей, читает, как в книге. А как же ты думал, Константинэ Какубери? Видит, все хорошо видит Чапичадзе, и Константинэ весь напрягается, на сердце у него становится неспокойно, но он бодрится – все-таки история эта давняя; конечно, Реваз обо всем забыл.

Сначала Константинэ повезет старого друга к себе домой, а совхоз осмотреть он еще успеет.

– Рафиэл, – тихо говорит он шоферу, – к дому моего отца.

Подъем кончился, и машина мягко подкатила к воротам одного из Какубери. Здесь у всех во дворах густая трава, добротные дома крыты красной черепицей. Вокруг – первозданная тишина, даже ребятишек не слышно. Они попрятались в тени, но, услышав шум мотора, приникли своими бритыми головами к щелям в заборе. Местной детворе знакома эта райкомовская «Волга». Мальчишки знают, что в ней сидит дядя Константинэ, и не решаются свистеть ей вслед, только те из них, которые посмелее, помашут руками и тоже молча проводят машину глазами.

…На веранде дома Какубери за столом сидят старые друзья: Реваз Чапичадзе, Константинэ Какубери и директор Итхвисского совхоза Леван Какубери.

Леван учился в институте вместе с Ревазом и после окончания сразу оказался на практической работе. Некоторое время он был директором Хергского сельскохозяйственного техникума, потом вернулся в свою деревню и лет десять, не меньше, работал главным агрономом Итхвисского колхоза.

– Обедаем здесь, а ужинать – ко мне! – с улыбкой сказал Леван.

– Я попозже вечером хочу подняться к отцу! – сказал Реваз и взглянул на часы.

– А как ты сможешь добраться в Хемагали? – удивился Константинэ.

– Леван даст мне лошадь. У тебя есть лошадь, Леван?

– Конечно, есть. Только я тебя никуда не отпущу.

Реваз еще раз посмотрел на часы и решительно сказал:

– Я отправлюсь в четыре часа.

«Упрямец. Раз сказал, что поедет, значит, поедет», – подумал Константинэ и стал разливать вино.

– Вот там, видишь, новые дома? В них живут наши переселенцы, твои бывшие соседи по Хемагали – Джиноридзе, – с гордостью сказал Леван.

– Правда, хорошие дома построили? – заметил старший Какубери.

– Джиноридзе и в Хемагали неплохие дома имели, а дворы у них там были побольше.

– Трудолюбивый народ. На таких, как они, совхоз и держится, – простодушно сказал Лонги.

– А какие виноградники у них были в Хемагали! Разве итхвисская лоза сравнится с хемагальской! Да никогда!

– Возможно, – с какой-то покорностью отозвался Леван.

– Это на самом деле так, – повысил голос Реваз. – В Итхвиси, кроме цоликаури, не приживается никакая лоза, а в Хемагали – пожалуйста: и цоликаури, и алиготе, и мгалоблишвили, и цицка.

– Почему, и у нас цицка теперь растет! – убежденно сказал Константинэ.

– Об этом еще рановато говорить, – охладил его пыл Реваз. – Возможно, она и будет в этом году плодоносить, а что потом? Если действительно приживется на этом склоне, вы собираетесь пересадить ее в низину? Надо быть ох какими осторожными. Цоликаури вы тоже не сможете выращивать на равнине. Ты же знаешь, Леван, – перешел на дружеский тон Реваз, – на итхвисской равнине вода очень близко к поверхности, а корни цоликаури достигают шести метров.

Только теперь догадался Константинэ, почему так упорно всю дорогу молчал Реваз.

Мысли Какубери: «Да, это он только делал вид, что дремал в машине, а сам все замечал и мотал на ус. Вот когда он наконец-то высказал свою давнюю обиду, обвинив нас в том, что мы якобы совершили преступление. Да, вы сотворили зло и пытаетесь скрыть следы вашего злодейства. Разве Лонги Какубери не знал, что здесь, на равнине, вода близко? Или Леван Какубери не знал этого? И все-таки посоветовали Константинэ организовать совхоз именно в Итхвиси, а тот согласился. Он использовал влияние райисполкома и заставил всех усомниться в правильности решения комиссии. Подумать только, как он сегодня разошелся!»

Ослепительно блестит на солнце только что опрысканная виноградная лоза. Внизу, у самой дороги, виден новый корпус винного завода, который совхоз строит вот уже три года. Крыша еще не покрыта, и огромные чаны, виноградодавилки и перегонные аппараты сгрудились во дворе под навесом.

Реваз знает, что Итхвисскому совхозу ни к чему завод такой мощности, и он бесцеремонно обращается к Константинэ.

– Урожая Итхвисского совхоза этому заводу на один заход не хватит.

– Колхоз и колхозники будут сдавать совхозу свой урожай, – ответил тот, сердито глядя на Реваза.

– Так у них под виноградники занято двадцать пять гектаров земли, из которых пятнадцать – в частной собственности у крестьян. Хотя бы третью часть урожая каждый оставит себе? Не правда ли? А может быть, и половину? Даже вероятнее всего, половину. И что же останется для вашего завода?

…Но эти рассуждения и выкладки сейчас излишни, потому что все это – дело давно решенное. Никто уже не срежет лозу, посаженную совхозом, и винный завод не окажется по мановению волшебной палочки в Хемагали.

Блестит под солнцем склон, покрытый виноградниками, млеет под горячими солнечными лучами земля, и, словно кокетничая, показывают свои красные крыши дома Джиноридзе.

Константинэ взглянул на свои часы, налил всем вина и обратился к Ревазу:

– Раз ты едешь в Хемагали, исполни одну мою просьбу. Там осталось всего десять семей…

– Семнадцать, – поправил Реваз.

– Разве у одной фамилии только один дом? – злорадно сказал Константинэ. – Ты только своего отца уговори, а остальные упорствовать не станут. Захотят – здесь поселю, сразу за домами Джиноридзе земля плодородная, не понравится – их воля, пусть селятся в другой деревне, – каким-то неприятным голосом, в котором прозвучали металлические нотки, сказал Константинэ, и Реваз вздрогнул, как от удара. – Ты же знаешь, – продолжал Константинэ, – что твое хваленое Хемагали далеко от нас, и из-за бездорожья мы совсем оторваны друг от друга, так что и руку помощи не протянешь…

Реваз встал и, заложив руки в карманы брюк, прошелся туда и обратно по веранде. Вокруг простиралась обласканная солнцем земля, то тут, то там игриво выглядывали из зелени крытые красной черепицей дома Джиноридзе. От самых ворот до веранды все дворы у них были увиты виноградом, ворота выкрашены белой краской, и белые калитки словно приглашали зайти…

Да, эти белые калитки и дома в глубине увитых виноградом дворов радушно приглашают Реваза Чапичадзе: в каждом доме его с радостью встретят, откроют новый квеври, усадят за стол, дружески похлопают по плечу, обнимут, расцелуют и от чистого сердца скажут – дай бог тебе много радости за то, что ты так нас обрадовал.