Текст книги "Большая и маленькая Екатерины"

Автор книги: Алио Адамиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Я нашла.

– Найди номер девять и прочти.

Я положила палец на девятый номер и читаю: Гургенидзе Харитон Александрович: 3 – 2 = 1 + 190.

– Сейчас я тебе расшифрую, – сказал Гуласпир. – В общем списке колхозников порядковый номер Харитона Гургенидзе девять, его семья состоит из трех человек, из которых трудоспособен только один, в данном конкретном случае сам Харитон. Правда, жена Харитона Дзута здорова, но у нее маленький ребенок, поэтому пока что ни ее, ни ребенка трудоспособными считать нельзя. И вот этот единственный в семье трудоспособный член колхоза, Харитон Гургенидзе, выработал сто девяносто трудодней. Молодчина Харитон Гургенидзе! Он немного обманывает относительно своего возраста, но трудолюбив, и поэтому простим ему эту невинную ложь. Вот так в этой моей летописи самым подробным образом записана вся подноготная каждого члена колхоза. Перечитай, не только перечитай, но и изучи ее, подробно изучи! Человека познать трудно, а математику? Об этом даже и не думай!

Два года я работала у Гуласпира Чапичадзе. Каждый день я с радостью шла на работу, и, несмотря на то что мне часто приходилось оставаться в конторе до поздней ночи, работа не была мне в тягость. Если Гуласпир был в конторе, время проходило незаметно. Веселый и чуткий, он был всеобщим любимцем. Свое дело он знал досконально, и его приглашали на консультации в соседние деревни, а один раз его даже хотели назначить председателем ревизионной комиссии Хергского района. Но разве мог Гуласпир оставить родную деревню?

Я к нему очень привязалась, да и он, по-моему, считал меня близким человеком. Несмотря на то что он был всего-навсего лет на пять-шесть старше меня, он опекал меня, как родной отец. Когда Гуласпира не было в конторе, мы сидели повесив носы. Он много болтался по деревне. То у него дела, то кутеж. Помолвки, свадьбы, дни рождения. В деревне праздники не переводятся, а там, где слышны тосты, ищи Гуласпира Чапичадзе.

…Если не ошибаюсь, случилось это, когда Шарангиа из Итхвиси женился на дочери хемагальского Кондратэ Джиноридзе. Вообще у нас так принято – хемагальские девушки выходят замуж за итхвисских ребят, и наоборот… На той свадьбе тамадой был Гуласпир, и дружкам жениха свет белый был не мил на следующий день, столько он заставил их выпить. Итхвисцы грозились «отомстить» ему, и слово свое они сдержали. На следующий день свадебный кортеж вернулся в Хемагали, но без Гуласпира. Он просил передать мне, что приедет утром, потому что ему немного нездоровится и он должен отдохнуть.

Но Гуласпир не появился и на следующий день. На третий день его отсутствия, вечером, когда я уже собиралась закрывать контору, в комнату вошли двое незнакомых мужчин и спросили Гуласпира. Я обманула их, сказав, что он уехал по делам колхоза в Итхвиси. «Чтобы завтра утром он обязательно был на месте», – сказал один из них. «Если вы думаете, что до завтра он не вернется, пошлите за ним кого-нибудь», – добавил второй. Я почему-то испугалась. «А вы кто такие и по какому делу приехали?» – несколько резко спросила я. «Мы ревизоры из районного земельного отдела. Пусть Чапичадзе утром ждет нас в конторе», – тоже резко, в тон мне бросили они и ушли.

Я сообщила об их посещении председателю, и он послал за Гуласпиром колхозного сторожа. Утром из Итхвиси вернулся только сторож. Гуласпир велел передать, что, если у этих честных и уважаемых людей к нему неотложное дело и они непременно желают его видеть, пусть три дня подождут, так как раньше приехать он не сможет. Если же они потребуют документы, дать им. Все лежит в ящике его стола.

Утром ревизоры пришли.

– Возможно, что Гуласпир до послезавтра не вернется, так что я постараюсь его заменить, – сказала я и пригласила их в комнату председателя.

Они постояли в нерешительности, но потом сказали, что будут дожидаться Гуласпира, и вышли. Председатель пригласил их поужинать, но они холодно отказались, сказав, что не хотят его беспокоить, и пошли к дому, где жили Джиноридзе. Председатель вспомнил, что Алмасхан Джиноридзе был дальним родственником одного из ревизоров, и не стал их уговаривать.

На четвертый день после свадьбы, – я хорошо помню, что это был четверг, после полудня, – в контору по-домашнему вошел Гуласпир и натолкнулся на ревизоров. Его бросило в жар, он догадался, кто перед ним, но сделал вид, что обознался. Поздоровавшись, он стал спрашивать, как идут дела в райкоме и как поживает Александре (тогда первым секретарем райкома был Александре Лордкипанидзе), похвалил райкомовцев за то, что они затеяли столько новых дел в нашем районе, поинтересовался, утвердили ли в Москве план реконструкции хергской железнодорожной станции, и сказал, что если бы, мол, спросили его, Гуласпира, то, по его мнению, одна реконструкция ничего не изменит, станцию нужно вообще снести. Потом он прошелся по поводу американского и английского империализма, по ходу дела обозвав американцев и англичан двурушниками и лицемерами. При этом он отметил, что лицемерить американцы научились у англичан, но теперь уже превзошли их в вероломстве…

Гуласпир сделал небольшую паузу и передал мне листок бумаги. Я прочитала: «Я думал, что эти деятели уже уехали, а то ни за что бы не вернулся. Зайди в кабинет председателя и отключи телефон, а потом вернись и громко скажи, что меня просит к телефону первый секретарь райкома. Только громко скажи. Дверь кабинета оставь открытой».

Я исполнила его просьбу.

Гуласпир степенно встал, извинился перед гостями, вошел в кабинет председателя и откашлялся.

– Здравствуйте, товарищ Александре. Да, это я, Гуласпир. Ничего, живы заботами райкома! Вы как поживаете?

Пауза.

– Как ваши? О, поздравляю, от всей души поздравляю, дорогой Александре. Замечательное дело, действительно замечательное!

Пауза.

– Непременно приеду! Как можно? Как только выберу время, обязательно приеду и поздравлю лично.

Пауза.

– Хорошо, очень хорошо идет.

Продолжительная пауза.

– Да плохо! Причина? Смету я составил, она давно уже лежит в райземотделе, но до сих пор не утверждена. Слабо контролируете работу райземотдела, товарищ Александре! Больше нужно контроля. Штат? Штат нашего райземотдела так укомплектован, что на всю республику хватит. Да, да, я серьезно говорю. И все-таки ведь не справляются. И не справятся!

Пауза.

– Почему? Да потому, что там чересчур много ревизоров. Для чего их столько? Они со своими-то делами не могут управляться, а делают вид, что помогают колхозам. Ложь все это, сплошной обман. Я хорошо знаю работу ревизоров, товарищ Александре! Какой там баланс, какие счета! Им только и нужно, что дня три-четыре как следует повеселиться да выпить.

Продолжительная пауза.

Гуласпир заговорил совсем басом:

– Нет, в этом году еще не были. Для чего нам ревизия? Спасибо, товарищ Александре!

Пауза.

– И вам того же. Будьте здоровы. Привет супруге.

Гуласпир громыхнул телефонной трубкой о рычаг, кашлянул, вошел в свою комнату и сердито отчитал меня:

– Оказывается, из района приехали такие уважаемые люди, а мне вовремя не сообщили? Разве так встречают дорогих гостей, разрази вас гром?!

Потом он прошептал мне на ухо, но так, чтобы гости слышали:

– Сейчас же иди к Кесарии, прихвати на помощь еще девушек, по дороге загляни к председателю и скажи, чтобы он шел ко мне домой. Ну, живо! Мы тоже скоро придем.

Наступила мертвая тишина. Гости и Гуласпир не смотрели друг на друга. Хоть бы кто-нибудь вошел! Это было бы спасением! Но, как назло, ни одного посетителя! Потом, чтобы рассеять неловкую тишину, Гуласпир несколько раз кашлянул. Он набил табаком свою трубку и протянул гостям кисет. Они отказались, сказав, что не курят. Гуласпир закурил, встал и опять сердито прикрикнул:

– Эка, ты что как вареная! Я же сказал тебе, беги ко мне домой.

Гости встали. Один из них, тот, который был выше и плотнее, очевидно старший из них по должности, извинился перед Гуласпиром:

– Мы не может к вам пойти, дорогой Гуласпир!

– А в чем я перед вами провинился? – удивился Гуласпир.

– Мы приглашены в гости к Алмасхану Джиноридзе. Он ждет нас.

– Это дело поправимое. Я пошлю за Алмасханом человека, чтобы он тоже ко мне пришел, – решительно сказал Гуласпир.

Несмотря на настойчивые уговоры, гости идти к Гуласпиру отказались. Сошлись на том, что сначала они повидаются с Алмасханом, а потом уже придут к нему.

Гуласпир как будто согласился:

– Пусть будет по-вашему, но только к Алмасхану я с вами тоже пойду, одних вас ни за что не отпущу. Слава богу, мы тоже люди и совесть еще не потеряли. – И он с гостями пошел к Алмасхану.

Покойный Алмасхан Джиноридзе был крестьянин зажиточный и хороший человек. Ну разве мог он отпустить вернувшихся гостей в другой дом!

У него сейчас же был накрыт стол, а тамадой выбрали Гуласпира. Тост следовал за тостом, пили за здоровье гостей и хозяина, пели, танцевали. Потом Гуласпир стал ругать ревизоров, они, мол, люди свободные и чудные, сваливаются как снег на голову, сами-то мало что знают, а вот других любят поучить. От этого только убыток людям, делу, государству, они приносят пользу только самим себе. Гуласпир разделал ревизоров под орех.

Уже на рассвете он закончил тосты, поблагодарил хозяина и стал приглашать всех к себе на обед, не успокоившись, пока не получил согласия.

Во дворе Гуласпиру на глаза попалась лошадь старшего ревизора. Она ему понравилась, и он не раздумывая уселся верхом и припустил рысцой. Лошадь он вернул ревизору через мальчика, велев передать, что она очень хороша.

На этом история с ревизорами и закончилась, а они тайком удрали.

Помню, под вечер я увидела Гуласпира. Он сидел около своей калитки на корне дуба и тихо напевал, глядя на Санислские горы. Я прислушалась. Он молчал. Рот у него был чуть приоткрыт, и мне показалось, что он тихо поет, я даже голос его слышала. Я снова прислушалась – тишина. Вздрогнув, я отошла. Не прошла я и десяти шагов, как до меня донеслось что-то вроде пения, но слов я не могла разобрать. Я оглянулась. Он все сидел на корне дуба, чуть приоткрыв рот, и глаза его были обращены к хребту Санисле.

…С хребта Санисле я долго смотрела на свою деревню. Тень от вяза незаметно переместилась. Я схватила свою сумку и бегом спустилась по склону.

Тетя встретила меня у Сатевелы, обняла и заплакала. Она ведь знала, что я должна была приехать в тот день.

К нам на обед она пригласила Зураба Барбакадзе и Гуласпира Чапичадзе.

– Ты вовремя приехала, Эка, – посмотрел на меня Зураб. – Бумагу о назначении привезла?

– Меня назначают в Хергу, – сказала я, понурившись.

– В Хергу? Почему в Хергу? – удивился Зураб.

– Мне сказали, что в Хемагали места нет…

– Что за глупости! – рассердился Барбакадзе. – Неужели они не знают, что я преподаю в шести классах? Три класса твои, Эка! Шестой, седьмой и восьмой. Я завтра же напишу приказ.

II

Однажды у калитки школы меня встретила внучка Зураба Барбакадзе пятиклассница Манана и передала мне записку:

«Дорогая Екатерина, вчера вечером мне неожиданно стало плохо. Видимо, сердце пошаливает. Если сможешь, зайди ко мне после занятий. О моей болезни никому не говори. С уважением Зураб».

Я не выдержала и, заменив свой урок уроком физкультуры, пошла проведать Зураба.

Я не помнила случая, чтобы наш директор болел. Говорили, что ему уже шестьдесят, но он оставался заядлым охотником и рыболовом, любил собственноручно обрезать виноградную лозу и сбивать с деревьев грецкие орехи. Легко, как юноша, забирался он на высоченные ореховые деревья, что росли у него во дворе, и так ловко орудовал длинной палкой, что на ветках не оставалось ни одного ореха. Зураб всегда говорил, что ветки нужно околачивать как следует, а сын его не умеет. А этому сыну к тому времени уже стукнуло тридцать.

Стоял теплый майский день. Я шла так быстро, что вся взмокла.

У калитки Зураба я остановилась и заглянула во двор. В тени орехового дерева на циновке лежал Зураб и играл со своим младшим внуком Гоги.

Увидев такую картину, я от неожиданности растерялась и отпрянула назад. Спрятавшись за забором, я украдкой еще раз посмотрела во двор.

Это действительно был Зураб. Он и его трехлетний внук Гиорги. Мне показалось, что они боролись. Дед лежал на спине, а внук, схватив его за грудки, заливался смехом и кричал, что он победил.

Я отступила еще на несколько шагов и, став за деревом, несколько раз громко позвала Гоги.

Зураб быстро вскочил с земли и, взяв ребенка на руки, пошел к калитке.

Встретил он меня с улыбкой, но, увидав у меня в руке письмо, сразу посерьезнел и спросил, зачем я ушла с урока. Я ответила, что заменила его другим, и Зурабу это явно не понравилось.

Глядя в землю, он укоризненно сказал:

– Я тебя не звал так срочно.

Пауза.

Я попрощалась и хотела уйти, но Зураб схватил меня за руку:

– Раз уж пришла, оставайся.

Он усадил меня в тени на стул и, сказав, что сейчас же вернется, повел внука в дом.

«Я болен, зайди ко мне, если можешь, видимо, сердце пошаливает…» А сам лежит себе в тени под деревом и играет с внуком! У него болит сердце, а он возится с ребенком? Поднимает на руки трехлетнего бутуза? Ничего не понимаю!»

– Значит, урок заменила, Эка? – Он испытующе посмотрел на меня и сел рядом.

Зураб показался мне очень бледным. Он явно избегал встречаться со мной взглядом.

– Сколько времени?

Я посмотрела на часы.

– Без двадцати десять.

– Через двадцать минут начнется второй урок, – все так же не глядя на меня, сказал он.

– У меня окно, – я посмотрела ему в глаза.

– Окно? – удивился Зураб и, потерев ладонью лоб, так взглянул на меня, что мне стало ясно – он не поверил.

– У меня во вторник такое расписание, – сказала я и открыла свою вязаную сумочку.

– А я и не знал! – Зураб опять очень внимательно посмотрел на меня.

Я протянула ему расписание. Когда он брал листок, рука его заметно дрожала. Он прочитал: «Вторник: первый урок – пятый класс (устный), третий урок – седьмой класс (письменный)».

– Я должен был это знать! Должен! – сердито сказал Зураб и встал.

– Я думала, вы знаете, – прошептала я.

– Конечно, я должен знать! Это же моя работа! У преподавательницы грузинского языка окно, а я понятия об этом не имею! Хорошенькое дело!

– Заведующий учебной частью… – начала было я, но Зураб перебил меня:

– А директор? Где же директор школы? Налаживает дипломатические отношения с Англией, что ли? Чем занимается директор школы, я спрашиваю? Директор школы и преподаватель грузинского языка? Не знает, что у его же коллеги окно? Куда это годится?

Он вдруг заметался в тени дерева, даже ни разу не взглянув в мою сторону, словно меня там и не было… Постепенно он успокоился и опять сел рядом со мной.

– Значит, все правильно!.. Да, месяц тому назад… Молодцы ребята! – грустно улыбаясь, проговорил Зураб и закрыл глаза.

Я хотела спросить, что случилось месяц тому назад, но побоялась и промолчала.

– Почему ты не спрашиваешь, что тогда произошло? – он коснулся рукой моей щеки и заглянул мне в глаза.

У него самого глаза были тусклые и какие-то безжизненные.

– Почему же ты не спрашиваешь, что со мной случилось месяц тому назад? Может быть, ты не знаешь, а? Ничего не знаешь? Или притворяешься? – Он сказал это тихо, почти шепотом, и отнял руку от моего лица. Потом встал и снова принялся ходить в тени дерева. Он ходил очень широкими шагами, словно переступая через какие-то одному ему видимые ямы, потом вдруг ускорил шаг и засеменил. Ходит он и смотрит на меня, а я с испуганным видом сижу на стуле, сожалея в глубине души, что пришла к нему. Зураб совсем не похож на больного. Нет, здесь что-то не то. Не надо было мне приходить.

Он лежал себе в тени ореха, на груди у него сидел Гиорги, и они боролись. Я победил, победил, дедушка, визжал внук и заливался смехом. Неожиданно пришла я. Зураб покраснел от смущения, а потом, придя в себя, стал спрашивать, действительно ли у меня было окно, ведь как директор школы он должен был бы знать, что у преподавателя грузинского языка во вторник нет второго урока… «Значит, все правильно… Месяц тому назад… Молодцы ребята! Почему не спрашиваешь, что со мной случилось месяц тому назад? Может быть, ты не знаешь, а? Или притворяешься?»

А я на самом деле ничего не знаю, но спросить не решаюсь. Просто сижу на стуле в тени ореха и смотрю, как Зураб мечется туда-сюда, кидая на меня сердитые взгляды.

– Я сейчас вернусь, – сказал он и поднялся в дом.

«Быть может, я что-нибудь не так сделала? – думаю я. – В школе ему неудобно было сказать об этом, вот он и позвал меня к себе домой. Говорит со мной намеками, а я ничего не понимаю. Да нет, что это я!.. Зураб Барбакадзе не такой человек, он никогда не скрывает того, что он о тебе думает. А если заметит какую-либо ошибку, то тактично, но прямо, да, прямо в лицо, скажет об этом».

Открылась задняя дверь дома, и Зураб с женой и внуком прошел к огороду, потом он помог внуку перелезть через забор и передал жене кувшин. Очевидно, он посылал их на Сатевелу.

Сам Зураб вернулся в дом, вышел на веранду и рукой помахал мне, чтобы я поднялась к нему.

Он провел меня в комнату, где был накрыт завтрак, и прикрыл дверь.

– Садись, – тоном приказа сказал он.

– Я уже завтракала.

– Очень хорошо. Теперь запьешь свой завтрак стаканом молока.

Мы сели, и он протянул мне сахарницу.

– Я люблю без сахара, – сказала я и насыпала в молоко соли.

– Ты не возражаешь, если я пропущу стаканчик? – Он налил себе и залпом выпил. Потом встал и, подойдя к окну, посмотрел на двор. Я тоже подошла к окну и выглянула. Во дворе никого не было.

– Я ухожу из школы, – безапелляционным тоном произнес Зураб и вернулся к столу.

Я продолжала стоять у окна и смотреть во двор, где по-прежнему никого не было видно. Украдкой взглянув на Зураба, я увидела, что он выпил еще и ничем не закусил. Лицо его побагровело.

– Да, я бросаю школу и тебе первой говорю об этом, – теперь уже с сожалением сказал Зураб, на глаза у него навернулись слезы, и он отвернулся.

«Зураб Барбакадзе уходит из школы? Но почему? Это так неожиданно. Как он сможет жить без школы? Даже воскресенье не проходит так, чтобы он не заглянул туда хоть на минуту. Нет, это невозможно! Зураб без своей работы и дня не сможет прожить. Ничего не понимаю, просто ума не приложу, в чем дело. – Я все смотрю в пустой двор… – В школу он приходит раньше всех, а уходит последним. Перед уходом обязательно обойдет все классы и школьный двор… И теперь этот человек больше не будет приходить в школу? Зураб бросает школу? Но в чем дело? Почему же я стою и не спрашиваю?»

– Ты, наверное, знаешь причину и поэтому ни о чем меня не спрашиваешь, – громко сказал он и тут же оглянулся, опасаясь, чтобы ненароком не услышал кто-нибудь из домашних.

– Я абсолютно ничего не знаю. Клянусь памятью матери, понятия не имею, в чем дело.

Тут Зураб мне поверил. Он снова подошел к окну и выглянул во двор, потом еще плотнее закрыл дверь и запер ее на ключ.

– Значит, я вовремя ухожу из школы. Пока учителя ничего не узнали. Да, вовремя. А ведь мои ученики скрыли мой позор. Тебе на самом деле ничего не известно? Ну, тогда я тебе скажу: я оконфузился перед своими десятиклассниками, да, да, именно оконфузился! Месяц тому назад и вчера тоже.

Очевидно, мое лицо выражало такое недоумение, что Зураб возбужденно продолжил:

– Разве это допустимо? Я спрашиваю, разве допустимо, чтобы педагог ошибался при объяснении урока? И это при разборе художественного произведения! Я сам убедился, Эка, что мне изменяет память! Она меня стала здорово подводить!

И он рассказал мне все самым подробным образом:

– Около месяца тому назад я вел урок в десятом классе и сначала, как обычно, опросил учеников. Вообще-то я ими доволен, занимаются они неплохо, свободно и здраво рассуждают на разные темы, умеют подробно разобрать художественное произведение, а те из них, кто более серьезно интересуется литературой, бывает, и не соглашаются с объяснениями, данными в учебнике. Они стараются глубже проникнуть в творческий мир писателя и даже иногда предлагают свою трактовку произведения. Мне всегда радостно идти на урок. По-моему, и слушают меня мои ученики внимательно, и не из страха, что их учитель – директор школы, а просто потому, что им интересно. Я не говорю, что все до одного слушают одинаково, так не бывает. Вот, например, за второй партой сидят девочка и мальчик. Сидят тихо и смотрят на меня, но я чувствую, что этот мальчик меня не слушает! Знает ли он заранее, что я скажу, или просто думает совсем о другом? Вот, мол, через год я окончу школу и поеду в Тбилиси, но поступлю не на филологический факультет и не в медицинский институт, а в летное училище. Стану летчиком и облетаю весь мир. И девочка думает о чем-то своем. Что-нибудь в таком роде: еще год учиться в школе, а потом? Поступлю ли я в институт? Да бог с ним, с институтом. У меня есть жених, и я выйду замуж! Не откажется же он от меня, если у меня не будет высшего образования! Разве любят только за знания? А если родители заупрямятся и скажут, что сначала надо закончить институт, а потом уж обзаводиться семьей, я их не послушаюсь, потому что они не правы!

И эта моя десятиклассница, которая сидит прямо передо мной на второй парте, представляет себе, как она облачится в свадебный наряд, за ней приедут дружки жениха, усадят ее на лошадь, и торжественная процессия тронется в путь. Она в белом платье на белой лошади, слева и справа от нее дружки. И если вдруг лошадь споткнется, дружки бережно поддержат всадницу, чтобы она не упала, только так осторожно, как этого требует ее высокое положение невесты. Легкая, как ветерок, сидит она на лошади, дружки поют «Мравалжамиер», и деревня жениха встречает свадебный кортеж пальбой из ружей…

Десятый класс, Эка, – это самое время для мечтаний, самых разных мечтаний, ведь десятиклассник, полный радужных надежд, стоит на пороге вступления в новую, неизведанную жизнь и ждет от нее многого.

Зураб умолк. Медленно пройдясь по комнате, он сел. Я села напротив. Когда он протянул руку за кувшином, я увидела, что она дрожит. На этот раз он налил себе вина.

– Почему ты не выпила, Эка?

Я взяла стакан и глотнула остывшего молока.

– Поешь немного, – сказал Зураб, протягивая мне сыр и кусок мчади.

– А вы?

– Забыл, совсем забыл, – в голосе его слышалась растерянность. Он положил себе на тарелку сыр, мчади и маринованный лук-порей. – Я опростоволосился перед десятиклассниками, Эка! Допустил такую ошибку! Они поначалу и виду не подали, что заметили ее, но я сам почувствовал что-то неладное.

Когда я проверил сказанное мной, мои подозрения подтвердились, ошибка была налицо. Вижу, ученики стараются не смотреть на меня, словно им стыдно встретиться со мной взглядом. Сидят, опустив головы, а в душе смеются.

Может быть, я ошибаюсь, и они не насмехались надо мной, а, наоборот, жалели меня, но тогда я был уверен, что им стыдно за своего преподавателя… Ты только не спрашивай, что я такого сказал! Очень может быть, что тебе моя ошибка покажется незначительной, но это не так, Эка!

Он выпил вина и встал.

– А ты знаешь, на примере с моим младшим внуком я лишний раз убеждаюсь в том, что у меня не в порядке с памятью. Бывает, рассказываю я ему сказку, которую он от меня раньше уже слышал, а он вдруг схватит меня за руку и остановит: «Дедушка, его зовут не Ростом, а Мзечабуки». – «А ты откуда знаешь?» – спрашиваю. «Как откуда? В тот раз звали Мзечабуки». Вот так-то. Этот карапуз все помнит и поправляет меня.

– Дедушка! – послышался со двора голос Гиоргия, и Зураб вздрогнул. Он быстро вышел на балкон и сделал, очевидно, жене какой-то знак рукой. Вернувшись в комнату, он снова плотно прикрыл за собой дверь.

– Эка, завтра ты должна поехать в Хергу.

– В Хергу? – удивленно переспросила я и встала.

– Да, поедешь на колхозной машине. Тебя будут ждать в отделе просвещения… Завтра тебя назначат директором нашей школы, – спокойно и решительно сказал Зураб.

– Меня? Меня назначат директором школы?

– Да, тебя! Почему ты удивляешься?

– Я боюсь! У меня же совсем нет опыта!

– Ты хочешь сказать, что ты еще молода, – с иронией в голосе сказал Зураб и нахмурился. – Именно поэтому! Именно потому, что ты молодая! А каким же должен быть директор школы? Я был как раз в твоем возрасте, когда меня назначили директором. Сил и энергии у меня было хоть отбавляй, я любил учеников и все свои силы отдавал школе… Теперь это предстоит сделать тебе. Или тебе жалко своих знаний для школы? Не жалко? Тогда завтра поедешь в Хергу! А теперь иди в школу, а то твое «окно» осталось открытым.

Он проводил меня до калитки.

В тот год Зураб на ружейный выстрел не подходил к школе.

Он жаловался на боли в сердце, и все ему верили. Даже его домашние.

Чего я только не придумывала, чтобы заманить его в школу, но ничего не получалось. Он не приходил – стыдно было перед десятиклассниками. Об этом знала только я, и Зураб просил не выдавать его. Он обещал вернуться в школу, если для него найдется дело, но только после того, как мы выпустим его бывших десятиклассников.

Первое время я чуть ли не через день навещала Зураба. Стоило мне прийти, как он тут же отсылал всех своих из комнаты или мы с ним сами уединялись в саду, и он подробно расспрашивал меня о школьных новостях… Но потом он вдруг начал избегать меня. В какое бы время я ни пришла, оказывалось, что его нет дома. Я почему-то была уверена, что он прячется от меня в своей комнате! Однажды я засиделась у Зураба в доме допоздна, а он пришел уже ночью с целой связкой сатевельского усача…

…Зураб Барбакадзе совсем отошел от деревенских дел и явно сторонился своих односельчан. Его не видели ни в дни праздников, ни на похоронах… И постепенно в деревне привыкли к тому, что Зураб нигде не показывается.

Но я-то знаю, что Зураб здоров. Он ходит на Санисле на охоту, рыбачит на Сатевеле, из Нигвзиани приносит для дома дрова. А как мастерски он сбивает с ветвей огромного дерева орехи! Зураб любит говорить, что чем лучше поработаешь сейчас, тем больше плодов будет на следующий год. И виноград собирает сам, и сам же его давит на вино, да так, что и капли сока не пропадает. И он болен? Неправда. Все дело в том, что он допустил ошибку на уроке в десятом классе…

Осень у нас стояла теплая и сухая. Как-то в конце сентября, в воскресенье, рано утром я пришла к Зурабу. Мне необходимо было с ним повидаться. Дверь в кухню была распахнута, и видно было, что в доме уже встали. «Гиорги», – тихо позвала я. Увидев выглянувшую из кухни жену Зураба, я вошла во двор. Она удивленно спросила меня, не случилось ли чего.

– Нет, нет. Я хотела видеть Зураба…

– Зураба? Вы опоздали, он уже ушел, – улыбнувшись, сказала Саломэ.

Я удивилась:

– Так рано?

– И не говорите. По-моему, еще не рассвело, когда он ушел на Сатевелу.

Извинившись перед калбатоно Саломэ, я хотела уходить.

– Оставайтесь, позавтракаем, – сказала она и придержала меня за локоть.

– Если я сейчас пойду на Сатевелу, смогу я его найти?

– Он уходит очень далеко, выше мельницы, туда, где большой водоворот.

Простившись с Саломэ, я пошла в школу. Копавшийся в земле школьный сторож явно удивился моему раннему приходу.

Я спросила, ходит ли он на Сатевелу. «А почему же нет, – ответил он. – Правда, на рыбалку-то не ходил уже лет пять, а так на Сатевеле бываю часто». – «Тогда ты должен знать водоворот, что выше мельницы», – сказала я. «Водоворот выше мельницы? – задумался он, а потом улыбнулся: – Это так говорят «выше мельницы», а он от мельницы далеко, до него километра три будет».

Я пошла на Сатевелу. На полянке перед мельницей дети гоняли тряпичный мяч и, узнав меня, прекратили игру. Я крикнула, чтобы они продолжали, и прошла мимо.

От мельницы еще три километра? Это не так уж много! Вдоль берега реки есть тропинка, по ней я и пошла. Постепенно берег становился круче, и тропинка поднималась все выше и выше. Я шла уже час, а водоворота все не было видно. Неожиданно тропинка свернула к лесу, и, пройдя шагов двести, я оказалась в густом лесу, в каштаннике. «Наверное, ребята из нашей школы ходят сюда за каштанами», – подумала я.

Тропинка свернула вправо и через некоторое время снова вывела меня на берег реки. В этом месте Сатевела очень быстрая и шумная. Видно, школьный сторож ошибся, потому что я прошла от мельницы по крайней мере пять километров, а водоворота все не было. Устав, я решила немного отдохнуть на большом камне. Многих шум реки успокаивает, а меня, наоборот, необыкновенно утомляет, и я встала, решив идти дальше. Теперь тропинка подошла совсем близко к реке, так близко, что ветерок доносил до меня брызги. Постепенно шум реки начал стихать, потому что Сатевела текла здесь по равнине, течение ее было медленным, и я увидела, что передо мной водоворот. Река в этом месте широкая, с берегами, заросшими липами и хурмой.

На большом камне у воды сидел Зураб с удочкой в руке и тихо напевал.

Вот он подсек удочку, и, так как на ней ничего не оказалось, он тряхнул ею в воздухе и выругался. Потом насадил на крючок нового червяка, поплевал на него и снова закинул удочку. Затем Зураб осторожно, на четвереньках, прополз по камню к тому месту, где у него лежала еще одна удочка, опущенная в воду, и достал ее. На крючке болталась маленькая, как малек, рыбка. Зураб от радости поцеловал ручку удилища и бросил рыбешку в небольшое ведро, стоявшее неподалеку. Поплевав на остатки червяка, он снова закинул удочку в воду.

– Лиха беда начало! – громко сказала я, и Зураб от неожиданности вздрогнул. Он хмуро взглянул на меня и, отвернувшись, стал с трудом опускать закатанные до колен мокрые штанины.

Откашлявшись, он сердито спросил: «Рыбу пришла ловить?» – «Да, – говорю, – рыбу ловить», – и хочу придать разговору миролюбивый тон. «А где твои удочки?» – все так же сердито спрашивает Зураб. «Так вы же мои удочки взяли с собой», – отвечаю, а сама улыбаюсь. И вдруг Зураб тоже улыбнулся и протянул мне руку. Он расстелил на камне мешок и, предложив мне сесть, сам уселся рядом.

– А все-таки как ты меня нашла, а? Саломэ сказала, где я?

– Почему Саломэ? Разве, кроме нее, никто не знает?

– Никто! – убежденно сказал Зураб, глядя мне в глаза.

– Никто не знает этого водоворота на Сатевеле? – удивилась я.

– Этого я не говорил! – с раздражением сказал Зураб. – О том, что здесь есть водоворот, знает вся деревня. Но о том, что я хожу сюда ловить рыбу, – только Саломэ.

– Наш школьный сторож тоже знает, – соврала я и почувствовала, что краснею.

У Зураба слова замерли на языке. Он прищурился, «И сторож знает? Школьный сторож?» Он, кряхтя, встал и, достав из реки кувшин, сделал из него несколько глотков, потом, взглянув в мою сторону, спохватился: «Может быть, ты тоже хочешь пить?» – «Хочу», – сказала я. Зураб выплеснул из кувшина немного воды и протянул его мне. Пока я пила, он извинялся за то, что не предложил мне воды первой.