Текст книги "Святое дело (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

  Собрание свернули, напомнив о дате и времени начала следующего.

  Эх, была не была, проверю. Бочком-бочком подошёл к ещё сидящему на стуле с бутылочкой воды низложенному политруку 'Светлячка' и тихо спросил: 'Степан Иванович, а председатель подпольного комитета на Сортировочной всё ещё товарищ Вампирюк?'

  Нет, не понял меня Степан Иванович, попросил повторить вопрос, но такие вопросы не повторяются.

  Потом к нам троим подошла товарищ Томина и попросила:

  – Можно я посмотрю на вас поближе?

  Она разглядывала нас очень внимательно, не задавая никаких вопросов. Тогда от вопроса не удержался я:

  – И какие, товарищ Томина, вы делаете выводы, заглянув в наши чистые глаза?

  – После предложения силой отобрать Аляску у Америки и сегодняшнего навязывания простым партийцам 'Капитала', можно было подумать, что вы – просто пройдошистые ребята, решившие в этот раз прибиться к кормушке НПБУ. Но вот смотрю в ваши глаза – нет, что-то другое в них. А вот что – пока не понимаю, – и, не сказав больше ни слова, товарищ Томина отошла от нас.

  ...Обменялись впечатлениями об уже увиденном и услышанном на собраниях Народной партии с большевистским уклоном.

  – Никогда бы не поверил, что эта политкомпашка может породить монстра большого масштаба, – сказал Моня.

  На Васю НПБУ тоже не произвела того впечатления, которое можно было ожидать.

  – Пока она не кажется намного опасней Партии любителей кильки в томатном соусе.

  – В партийной программе любителей кильки нет главной опасности для народа, – возразил я. – Помните заключительные слова товарища Скалина на 'Дне открытых дверей'? После прихода НПБУ к власти народ тут же будет приговорён к строительству светлого будущего. Да ещё ускоренной поступью. История доказывает, что и вразвалочку топать в светлое будущее – тяжелейший приговор для народа, а если ещё и ускоренной поступью... Наш долг – не позволить товарищу Скалину привести этот приговор в исполнение.

  Также решили постараться на партсобраниях напускать хоть немного туповатости в наши чистые глаза.

  ... Своим активным участием в собраниях партии мы быстро заработали кое-какой авторитет. И этот авторитет был востребован. Товарищ Букин, первый заместитель товарища Скалина, пригласил нас для беседы.

  Главных политических противников НПБУ второй человек в партии, целиком поддерживающий в этом её руководителя, видел даже не в разношёрстной либерально-демократической среде, а в современных левых России.

  – Разве это левые? Что это за цели у них, что это за планы? Это же курам на смех: добиться у правительства повышения на копейки прожиточного минимума, и гоголем ходить – вот какие мы борцы за народное счастье. А у нас будет такая же цель, как и у первых большевиков.

  Товарищ Букин вопросительно оглядел нашу троицу– может, и наша левизна всё-таки не созрела ещё до бескомпромиссных требований НПБУ?

  Мы уверили его, что надо ещё поискать более левых леваков, чем наша сплочённая компания.

  – Мы тоже считаем, что не пристало большевикам бодаться с правительством из-за копеек, – доложил я. – И в планах первых большевиков таких ничтожных пунктов, как плата за вывоз мусора или за кубометр воды никогда не было, и целью НПБУ может быть только построение светлого будущего.

  – Кадры! Достойных кадров маловато, вот в чём беда, – сетовал товарищ Букин. – А ведь, как известно, они всё решают. И в нашей партии некоторые товарищи тоже подпорчены гнилым либерализмом в той или иной степени, хотя давали клятву никогда не поступаться принципами.

  Мы согласились: гнилым либерализмом в НПБУ уже попахивает. Например, не только товарищ Томина, но и некоторые другие товарищи были против отъёма Аляски у Америки силой, и стояли за переговоры любой продолжительности, только бы не воевать. А сколько ещё скрытой либеральной гнильцы может быть в партии.

  – И вот для того, чтобы всю эту публику в нужный момент выводить на чистую воду, партии нужна Стуковая, – от имени нашей троицы внёс я предложение. – Разумеется, не обязательно учреждать этот орган официально.

  После нашего разъяснения о предназначении такого органа, товарищ Букин с большим энтузиазмом откликнулся на это предложение:

  – Стуковая? Очень хорошая идея, товарищи! Незамедлительно поделюсь ею с товарищем Скалиным. И не сомневаюсь, что Стуковая будет учреждена в НПБУ в самом ближайшем будущем. Пусть сигналят товарищи. А пока мы бы хотели поручить вам одно дело. Вам, как бывшим журналистам, будет легче других справиться с ним.

  Мы выразили полную готовность выполнить любое поручение партии.

  – У нас есть, так сказать, наводка на очень интересного человека, который может лучше других заменить провалившего своё задание Дыбина. Но подступиться непосредственно к этому человеку нелегко. Тут нужен какой-нибудь посредник для согласования такой встречи, желательно его давний знакомый. И мы нашли такого посредника. Вам, умеющим разговорить собеседника, будет проще построить с ним разговор. И если он устроит для нас встречу, и нам удастся договориться с тем интересным человеком, то он может стать не только политруком 'Светлячка', но и...– товарищ Букин некоторое время загадочно улыбался, прежде чем раскрыл интригу.

  Да, действительно интересный товарищ.

  К посреднику вызвался пойти я.

  ...Невысокий мужчина очень неприметной наружности. Такого надо увидеть десятки раз, прежде чем отметить про себя: 'Кажется, этот мужичонка уже попадался мне где-то на глаза...' Отметить – и тут же снова напрочь забыть его. Надо думать, ценнейшая для бывшего связника 'непримета' внешности.

   В общении с ним не было проблем. Николай Максимович в своём застарелом одиночестве, пожалуй, и сам рад был поговорить хоть с кем-нибудь.

   ... – Так что, как говорится, передний край обороны родины обслуживал. Самые её форпосты, хе-хе...

   – Да, специфические форпосты. Как и работа там наших агентов.

   – Ну а какая еще может быть работа у женщин в заведениях под красными фонарями?

   – И они шли на это добровольно?

   – Если у добровольности есть величина, то в органах не было более, хе-хе, добровольческого контингента.

   – А вы, Николай Максимович, под видом кого бывали во всех этих заведениях? У вас какая была легенда?

   – Для каждого объекта у меня был свой чин. Куда зайдешь всякие канализационные утечки-протечки устранить, куда по грызунам и насекомым наведаешься... Рояль настроить, часы починить, сфотографировать, прически барышням сделать, парфюм и белье предложить... Кое-куда приходилось, хе-хе, и по гинекологической части заглядывать.

   – И по всем этим 'частям' вы действительно...– удивила меня пестрота 'легендарных' чинов Николая Максимовича.

   Он ответил просто, безо всякого пафоса:

   – Ни другого часового мастера, ни другого гинеколога после моей работы вызывать не приходилось.

   – И много таких объектов было на вашем попечении?

   – Всю Европу, хе-хе, истоптал.

   Глубоко копать историю всех краснофонарных форпостов родины я не стал. Меня интересовал только один из них.

   – Николай Максимович, говорят, что среди этих заведений было и такое, в котором работали только наши люди?

   – Да, был и такой, хе-хе, островок родной земли в тылу вероятного противника.

   Я уже вкратце знал от товарища Букина историю этого 'островка родной земли', но проще расположить к себе собеседника, не показывая, что кое-что уже знаешь.

  – Расскажите, пожалуйста, о нём.

   – Дела давно минувших дней, и всё-таки давайте назовем это заведение условно. Ну, скажем, так – 'Красный сарафан'. Чуть ли не у самого порога штаб-квартиры НАТО оно дислоцировалось, хе-хе. И все его работники, включая барышень – наши люди, и все имели воинские звания.

   – Как там у них было с субординацией? – подводил я Николая Максимовича к основной теме нашего разговора. – Барышни 'Красного сарафана' сами выбрали из своей среды мадам?

   – Нет, мадам назначил Центр.

   – По каким критериям Центр выбирал её? Кем она была до этого назначения?

   Я знал ответ на этот вопрос, но не хотел лишать собеседника возможности ответить на него не просто, а с интригующими театральными интонациями и паузами, потому что вопрос очень располагал к такой театральщине при ответе на него.

  Николай Максимович воспользовался предоставленной ему возможностью:

  – До этого назначения она была... До этого назначения мадам 'Красного сарафана' была... До этого мадам Брунгильда... был майором Жеребцовым.

   – Мужчиной?! – я посчитал не зазорным чуть ли не по-бабьи охнуть и всплеснуть руками.

  – А вот тут уже не было никакой добровольности. Стать мадам Брунгильдой майору Жеребцову пришлось по приказу. А приказы, как известно, не обсуждаются, – уточнил Николай Максимович.

  Будто отойдя от изумления, я спросил:

   – Выходит, успешные операции по смене пола – это наш приоритет, а не Запада?

   – Э-э, мил человек! Сколько и сколько пионерских идей и разработок вышло из закрытых научных учреждений, созданных нашими органами. Никаким 'силиконовым долинам' было бы не угнаться в этом соревновании за нашими 'шарашками'.

   – А я-то всегда считал, что в 'шарашках' создавали только танки, самолеты, 'катюши'... Получается, что там и революционные гуманитарные идеи вызревали?

   – А то как же. В 'шарашке' и никому до этого неизвестный ученый-гуманитарий старался как можно быстрей выдать что-нибудь революционное. Зачем, хе-хе, откладывать на второй срок то, что можно сделать в первый? А приспособить нечто гуманитарное к нуждам обороны всегда можно. Вот обратная задачка – как, например, торпеду или иприт с зарином использовать в народном хозяйстве, – вот такая задачка посложнее будет.

   – Значит, в Центре посчитали, что природная женщина на посту мадам 'Красного сарафана' слабовата будет?

   – В Центре справедливо рассудили, что так оно будет надежнее. Склад ума, психика, да и, чего там скрывать, тяжелая рука – все это, хе-хе, хозяйство у мадам Брунгильды осталось от майора Жеребцова. Дисциплинка в 'Красном сарафане' была я те дам! Работа кипела. Клиентура и какая клиентура, через одного – высокопоставленные офицеры, в очередь записывалась. Развединформация, извините, так и перла оттуда. Благодаря ей, нам частенько удавалось переигрывать Запад в политических и дипломатических играх с ним.

  – И как долго 'Красный сарафан' помогал нам переигрывать Запад? Что же случилось с ним?

   – А случилось то, что мадам Брунгильда влюбилась.

   Пожалуй, жанр этой истории предписывал мне здесь хмыкнуть, хихикнуть, вволюшку поёрничать. Да вот что-то не хотелось. Хотелось порадоваться: стало быть, и в 'шарашке', кромсая по– всякому человека, с его потребностью любить сладить не смогли.

   – В кого же это она влюбилась, Николай Максимович?

   – А влюбилась она в какого-то буржуя, как-то заглянувшего в 'Красный сарафан'. Еще больше усугубляло положение то обстоятельство, что и чувство того буржуя оказалось настоящим.

   – И как же отнеслись к этой любви в Центре?

   – А в Центре долгое время ничего про неё не знали-не ведали. Я ведь не торопился докладывать. Все думал: вот-вот кто-то из них охладеет к другому. Майора Жеребцова не в каждый трёхстворчатый шифоньер удалось бы втиснуть, а буржуй – метр с кепкой. Но они с каждым днем все крепче привязывались друг к другу, и мадам Брунгильда все чаще надолго уходила из 'Красного сарафана' в гости к своему возлюбленному.

   – И любовь мадам Брунгильды негативно сказалась на работе 'Красного сарафана'?

   – Негативно – слабо сказано. Без сильной руки объект стал быстро терять свою ценность не только как разведучреждение, но даже как бордель.

   – Вы, Николай Максимович, пытались напомнить мадам Брунгильде о ее служебных обязанностях?

   – И не один раз. Станешь в очередной раз попрекать: опомнитесь, товарищ майор, холодная война в самом разгаре, родина как никогда нуждается в развединформации, в 'Красном сарафане' без вас – Содом и Гоморра, до вульгарных потасовок дошло. Так она прервет меня и скажет раздраженно: 'Господи, как же вы мне надоели! У меня – можно сказать, медовый месяц, а вы тут со своей дурацкой холодной войной как репей пристали!..'

   – И что решили в Центре?

   – В Центре решили: мадам Брунгильду, пока она не докатилась до прямого предательства, надо возвращать на родину. Но как это сделать? Она ведь прекрасно осознавала свои провалы по службе. Настороже была, сразу бы догадалась – что означает приглашение навестить родные края, как бы ловко не было оно состряпано. В 'Красный сарафан' наведывалась только для раздачи очередных зуботычин своим вконец одичавшим девицам.

   – И не стало у мадам Брунгильды других забот-печалей, кроме раздачи дежурных зуботычин?

  – Была-была у неё серьезная печаль. Надо признать, что в 'шарашке' не стали устранять очень неприятную для любой дамы особенность её фигуры. Так и осталась у мадам Брунгильды очень заметная кавалерийская кривизна ног майора Жеребцова. И она попросила меня, объездившего всю Европу, порекомендовать ей лучшую в Европе клинику для соответствующей операции. Её возлюбленный готов был оплатить любые расходы.

   – Быстро нашли?

  – Не сразу, но нашёл я возможность помочь мадам Брунгильде. Рассказал ей, что в Базеле только что открылась клиника, где очень опытные хирурги под руководством Поля Гольбаха специализировались как раз на таких операциях.

   – Все обошлось благополучно?

   – Без сучка и задоринки: Швейцария, Базель, профессор Гольбах, операционный стол, глубокий общий наркоз, мадам Брунгильда засыпает, а просыпается... А просыпается она уже на родине, в знакомом ей закрытом медучреждении... Младшим лейтенантом Жеребцовым...

   Фабулу возвращения заблудшей овцы в крепкие объятия родины я знал, но удивление у меня получилось почти искренним:

  – Батюшки святы!.. Значит, Базель, профессор Гольбах – все это было только приманкой?

   Довольный произведенным эффектом, Николай Максимович лукаво улыбнулся:

   – Не стану кокетничать – идею эту предложил Центру я.

   А вот этого, снабжая меня информацией перед визитом к бывшему связнику, в НПБУ не знали.

  Признав свое авторство в придумке коварной ловушки для мадам Брунгильды, Николай Максимович тут же и навсегда перестал быть для меня душкой, которой был до этой минуты.

  – Его, бедного, еще и разжаловали...– мои симпатии к мадам Брунгильде теперь целиком перешли к младшему лейтенанту Жеребцову.

   – Да, звездочки на погонах у него были уже не те. Зато опять появились все те, хе-хе, причиндалы, которые должны быть у годного к строевой службе мужчины.

   – И до какого звания он потом снова дослужился? – я был почему-то уверен, что после порушенной любви младшему лейтенанту Жеребцову и со всеми его строевыми причиндалами уже никогда было не стать счастливым человеком – хоть бы и до маршала удалось подняться.

  – Его быстро в запас отправили.

  – А он знает, что ту идею Центру подсказали вы?

  – Точно знать этого он не может, но, по-моему, догадывается и на сближение со мной не идёт. Так, на праздничные поздравления ответит иногда.

   – Ну, а как он сейчас живёт? Могли бы вы свести нас с ним?

   – Букой живёт. И бабой он перестал быть, но и к мужикам по-настоящему так и не прибился. Мне его странности очень не по нутру...

  В итоге нашей встречи Николай Максимович сказал мне:

  – Нет, не возьмусь я организовать вашу встречу с ним, да и он едва ли примет моё посредничество...

  Прежде, чем доложить товарищу Букину о результатах своего визита к бывшему связнику, я обсудил их со своими друзьями.

  – Надо ли продолжать попытки заполучить для 'Светлячка' этого человека, который должен будет по задумке руководства НПБУ стать там одновременно и политруком, и мадам?

  – Не надо! – решительно сказал Вася. – И подступиться к нему проблема, да и понятно же, что он уже не работник.

  Моня тоже отвергал такие попытки:

  – 'Ум, честь и совесть' прошедшей эпохи достаточно поиздевалась над этим человеком. Не хватало ещё и нам помогать ставить его в дурацкое положение.

  И всё-таки и я, и друзья посчитали, что знакомство с бывшим связником было не зряшным. Мы ещё как-нибудь напишем о шарашках с гуманитарным уклоном, о краснофонарных форпостах родины, о бедолаге майоре Жеребцове.

  Руководство НПБУ согласилось с нами, что заполучить для 'Светлячка' в одном лице и мадам, и политрука едва ли получится. И тут же предоставило нам право уже по собственному выбору подыскать подходящую кандидатуру на место политрука заведения. Мы пообещали как можно быстрей оправдать возлагаемые на нас надежды.

  На ловцов и зверь бежит.

  Едва ли не на другой день после предоставления нам такого права, но вовсе не поэтому, а просто для расширения кругозора, мы втроём пошли полюбоваться на заключительную часть конкурса красоты, всё ещё диковинку в наших краях. Как это смотрится – чествование победителей и сопутствующие ему придумки организаторов?

  Наигранность, выспренность выступлений всех участников действа не вызывала желания к искреннему соучастию в нём. Всё чаще возникало желание зевнуть, пока ведущий не попросил на сцену ещё одного выступающего.

  ...– А теперь с напутственным словом к нашей прекрасной королеве красоты обратится ветеран нашей славной армии, недавний ответственный работник военкомата, полковник в отставке товарищ Сивкин.

  Странный выбор для напутственного слова красотке.

  На сцену твёрдым шагом выходит пожилой мужчина в форме полковника, обходит вокруг девушки, внимательно осматривает её, как если бы, наверное, вот так осматривал в военкомате призывника необычной внешности.

   – Ну что, голубушка, норковую шубу и путёвку на Канарские острова уже получила?

  Не слишком ли фамильярен товарищ полковник? Но барышня пребывает в такой эйфории от своей победы, что пока готова простить и более грубое обхождение с собой.

  – Да, товарищ полковник, и шубу, и путёвку уже получила. Правда, не на Канарские острова, поближе. Все так добры ко мне. Какие милые люди здесь собрались! Я так благодарна всем! Так благодарна!

  – Ну, что мне в первую очередь сказать тебе в своём напутственном слове...– и тут тон товарища Сивкина, как у опытного вояки, наставляющего уму-разуму призывника. – В первую очередь хочется сказать: не путайся теперь на радостях с каждым встречным-поперечным.

  У девушки тут же поубавилось эйфории:

   – Фу, товарищ полковник! Вы, наверное, хотели посоветовать мне не контактировать с малознакомыми людьми?

   Наставник не собирался сдавать назад:

  – А тут хрен редьки не слаще. Что путаться, что контактировать, а пахнет это одним и тем же – кожвендиспансером.

   Королева красоты уже не скрывала обиды:

  – Фу, товарищ полковник! Что за казарменный лексикон у вас?

   – И нечего тут фукать! Конечно, кожвендиспансер – это не Канарские острова. Туда меньше хочется попасть. Поэтому и предостерегаю, чтобы не стал он для тебя родным домом.

  Интересно, устроители конкурса знали, что за напутственное слово предстоит услышать победительнице? Или это кто-то из недовольных его итогами подложил им и королеве такую свинью?

  Девушка оказалась достаточно воспитанной, и даже теперь не стала отвечать на казарменную грубость в таком же тоне.

   – Да, вот это тёплое напутственное слово. И от каких ещё напастей вы, товарищ полковник, предостережёте меня? Что ещё посоветуете?

  У полковника Сивкина был готов и следующий совет:

  – Я бы порекомендовал тебе сразу и добровольно встать на учёт в милицию.

  – Так вот прямо – добровольно и сразу? – снисходительность давалась барышне всё трудней.

  Ветеран и не думал менять манеру своего наставничества:

  – Чему бывать, того не миновать. Вечерком, не поленись, позвони участковому. Нахожусь, мол, по месту постоянной регистрации, по улицам в одной комбинации не шастаю, эротикой всякой в подворотнях и подвалах не занимаюсь...

  Барышня крепилась из последних сил:

  – Только и всего? Позвонить участковому, отрапортовать ему, что по улицам в неглиже не шастаю, в подворотни и подвалы никого не заманиваю – и моя совесть будет чиста?

  Силы были неравные:

  – Нет, милая моя. Раз в неделю, будь добра, убери с лица все проктеры и гембелы, чтобы тебя опознать можно было, и дуй лично в родное отделение милиции. Лично! Покажись там, отчитайся. Получи подтверждение, что в непотребном виде в общественных местах не замечена, сигналов соседей, что превратила свою жилплощадь в притон, на тебя не поступало, детей-подкидышей за отчётный период никому не подкидывала...

  Да, стало понятно, что это был неприятный сюрприз для организаторов конкурса. Такого казарменного обхождения с королевой красоты они не ожидали, и ведущему уже давались инструкции по удалению со сцены бывшего ответственного работника военкомата.

  А он продолжал своё наставление:

  – Да ты не переживай, что тебя тут главной секс-бомбой выбрали. И с таким клеймом можно прожить, если перечисленные мной меры предосторожности соблюдать.

  Терпению королевы красоты пришёл конец:

  – Да как вы смеете! – и она побежала со сцены.

  Были, оказывается, в зале и другие злопыхатели – наёмные или по зову завистливой душонки:

  – В милицию помчалась – как можно быстрей на учёт встать.

  – Нет, топиться побежала.

  Полковник Сивкин не унимался:

  – Как же, побежит такая топиться. Небось на эту... как её... на панель, небось, припустила со всех ног. Невтерпёж ей. Ну, в добрый путь, в добрый путь!

  Понадобились очень невежливые слова и даже лёгкие подталкивания в спину, чтобы убрать наставника со сцены. И уходя, он продолжал учить уму-разуму оставшихся на сцене девушек:

  – Не споткнитесь, девки, ноги свои хвалёные не переломайте, когда тоже на панель побежите!

  А ни это ли тот, кто нам нужен.

  Мы покинули представление сразу за полковником Сивкиным и пригласили его посидеть с нами в ближайшем кафе, намекнув, что можем предложить ему интересное место работы, где его строгость будет очень уместна.

  ...– Большую и лучшую часть своей жизни я работал инспектором конных заводов. Как и другие мои коллеги работал на совесть – конское поголовье в стране всегда отвечало и требованиям народного хозяйства, и мобилизационным стандартам. И когда перешёл на работу в военкомат, был неприятно удивлён тому, насколько порой поголовье призывников проигрывает конскому поголовью.

  Мы не стали выражать удивления языком полковника Сивкина. Разве не простительно, что в лексике многолетнего инспектора конных заводов остаются кавалерийские элементы.

  – И что же или кто же в этом виноват? – спрашиваю я.

  – А то вы не знаете, кто виноват, – сердито говорит полковник. – Чума, занесённая в наши края вероятным противником, виновата. А называется эта чума – сексуальная революция. Не дают у нас этой заразе должного отпора.

  Было заметно, что эта тема многолетней занозой сидела в полковнике Сивкине, и мы дали ему выговориться.

  – Издавна в близких отношениях россиян никаких сексуальных фантазий, прелюдий любви и тому подобных постельных извращений и выкрутасов не было и в помине, а призывной контингент всегда был кондиционным. Каждый призывник получался как огурчик! Хоть в армию ты его направь служить, хоть на флот – всюду он будет годен, всюду он орёл. Такого орла не надо было настраивать на боевые походы. Он сам так и зыркал по сторонам – у кого бы Нарву оттяпать или Измаил отобрать. А каким получается солдатик, сделанный с многочисленными сексуальными извращениями? Для чего он по сторонам зыркает? Он дырку в заборе вокруг своей части высматривает. Через которую дезертировать удобнее. Ну а чьи теперь Измаил и Нарва – это вы и сами знаете. Вот так, благодаря сексуальной революции захиревает наш призывной контингент. Разве можно нацеливать такой контингент на боевые походы, например, к Индийскому океану? Да что вы! С ним и в мирное время, и в безветренную погоду даже до вокзала без потерь не дойдёшь. А как родину будем защищать в тяжелую годину? С богатыми сексуальными фантазиями или с достаточным поголовьем бойцов?

  Я постарался, чтобы в моём тоне не было никакой иронии:

  – Да, для того, чтобы не просто прогуляться до Индийского океана, а оттяпать там для родины хоть что-то равноценное Измаилу и Нарве, понадобится немалое поголовье бойцов.

  – Причём кондиционное поголовье, а не сделанное по извращённой методике сексуальной революции, – так же серьёзно добавил Моня.

  Полковник Сивкин продолжал негодовать:

  – Ведь до чего дожили: выскочит на тебя в тёмное время суток из кустов какой-нибудь сексуальный революционер, и даже не станет разбираться, женщина ты, или... или полковник в отставке.

  Мы рассказали полковнику, с каким контингентом и кем ему придётся работать, если он примет предложение НПБУ. Основная задача – поддержка в этом контингенте дисциплины и должного патриотизма даже тогда, когда 'Светлячок' откроют и туда будут наведываться клиенты из лагеря вероятного противника.

  Предложение было принято тут же, и клиентам из лагеря вероятного противника заранее гарантировался провал в попытке переметнуть на свою сторону хоть кого-то из контингента 'Светлячка'. Но перед тем, как окончательно ударить по рукам, нам пришлось выслушать ещё немало воспоминаний о конных заводах родины и почти гарантированных провалах в их работе, если бы не инспектор Сивкин.

  Расставшись с полковником, мы обменялись впечатлениями о прошедшей встрече.

  – Едва ли товарищ Сивкин станет большим интеллектуальным украшением НПБУ, чем товарищ Дыбин, – не сомневался Моня.

  – Да уж, – поддакнул Вася. – Измерять солдатушек поголовьем – какое уж тут интеллектуальное украшение.

  – В 'Светлячке' товарищу Сивкину будет самое место, – одобрил я грядущее назначение, в котором не сомневался. – Всё поголовье тамошних девиц хоть кнутом, но заставит 'Капитал' зубрить и петь 'Интернационал'.

  – Интересно, а какую он получит у них кликуху? – задался вопросом Вася.

  – Мерин, – не сомневался Моня.

  Руководством НПБУ бывший инспектор конных заводов без проволочек был утверждён на должность политрука 'Светлячка'.

  ... И это собрание начал и вёл первый заместитель председателя партии товарищ Букин. Товарищ Скалин очень редко предоставлял слово себе.

  – Избирательная кампания, товарищи, набирает обороты. Напомню, чем она характерна для нас. Она характерна тем, что НПБУ обратила особое внимание на такие социальные группы, от которых шарахаются все прочие партии. В частности, на женщин, как принято говорить, лёгкого поведения. И это логично и разумно. Потому что ряды этих женщин, как все мы замечаем, множатся и множатся. Увы, далеко не всем в нашей партии эта смелая инициатива ЦК понятна. Не всем она пришлась по душе, не все её понимают. К таким непонимающим относится, например, товарищ Томина.

  Товарищ Томина не оставила этот выпад без ответа:

  – Да, товарищи. Я считаю, что эта инициатива противоречит идеалам нашей партии. Наши избиратели, тем более, рабочие и крестьяне едва ли примирятся с такими классовыми партнерами.

  – Вот мы и должны добиться такого примирения. В том числе удерживая всё новые и новые публичные дома под нашим политическим контролем. Чтобы и пролетарий, и крестьянин, придя в такое заведение, сразу почувствовали себя своими среди пусть и не совсем обычных, но таких же тружениц, как и они. Большевики не должны уступать своим противникам и этот, пусть и не самый лакомый кусочек электората, – твёрдо заявил товарищ Букин.

  Да, действительно – как всё будет по-товарищески, когда и пролетарий, и крестьянин станут чувствовать себя своими в публичных домах под политической крышей НПБУ. Придёт работяга в тот же 'Светлячок' отдохнуть после тяжёлой смены и, снимая портки у кровати готовой к своей смене барышни, предупредительно махнёт ей рукой: 'Да не лезь ты под подушку за своим партбилетом. Я и так знаю, что все вы здесь – члены НПБУ. Иначе кто бы из наших заводских ребят стал ходить сюда'. И уже оставшись без портков, предлагает: 'Споём для начала 'Интернационал', товарищ'.

  Товарищ Томина, вероятно, давно ожидала такой полемики, чтобы дать волю своим чувствам:

  – Даже в Партии любителей кильки в томатном соусе морщат носы от амбре, которое источает этот 'лакомый кусочек'.

  Товарищ Букин с раздражением напомнил:

  – Отцы-основатели большевизма ни от чего не воротили брезгливо свои носы. Поэтому и смогли прибрать к своим рукам сначала то, что плохо лежит, а потом – и всё остальное. Ваша позиция, товарищ Томина, это не позиция стойкой, убежденной большевички, а жалкое нытье какого-то хлюпика! Вы, кажется, забыли историю большевиков. Они решительно употребляли в дело самые сомнительные социальные элементы, если это могло послужить интересам партии.

  – В том-то и беда, что слишком смело, – воскликнула товарищ Томина. – Слишком смело употребляла партия в дело вечных каторжан, городское отребье, генетических сельских лентяев и тому подобную публику. Всему народу до сих пор приходится расхлёбывать их дела...

  От оскала, от оскала должен быть псевдоним товарища Скалина. Но товарищ Томина так разошлась, что сейчас и прямой окрик руководителя НПБУ едва ли остановил бы её.

  Товарищ Букин уже и кулаком по трибунке стал постукивать:

  – Не смейте оплевывать славное прошлое партии большевиков, товарищ Томина! Ее огромная историческая заслуга как раз и состоит в том, что она смогла даже вечных каторжан, городское хулиганье и деревенских лентяев сделать своей боевой силой, активными проводниками ее программных установок в широкие массы!

  Томина тоже знала историю ВКП(б):

  – Вот и взвыли широкие массы от активности той боевой силы. До сих пор этот вой аукается коммунистам.

  Товарищ Букин начинал выходить из себя:

  – Вы – оппортунистка, товарищ Томина!

  – Ренегатка! – усугубил провинности товарища Томиной перед большевизмом товарищ Хилых, заместитель руководителя партии рангом пониже, чем товарищ Букин.

  В президиуме сторонников у Томиной не было.

  А вот по выступлениям и репликам других участников собрания не всегда можно было понять – на чьей же они стороне. Так старательно они обходили острые углы этого теоретического вопроса – собирать ли НПБУ под свои знамёна сомнительный социальный элемент. Оно и понятно: история показала – ни одно другое умение так не полезно для большевиков, как умение юлить во всякого рода теоретических вопросах. Неумение даже через многие годы может обернуться не только требованием положить партбилет на стол, но и лишением живота.

  Частично реабилитированный по случаю своевременного обморока товарищ Дыбин считал необходимым отрабатывать свою реабилитацию: