Текст книги "Святое дело (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

  – А если баттерфляем? – Моня не может удержаться от весёлой игры.

  – Большевики баттерфляем не плавают, только нашими родными саженками, – веско возражаю я. – Плохо же ты, Моня, знаешь кинематограф нашей родины. Все его герои, уходящие от опасности вплавь, плывут только саженками. Разве бы, например, Чапай стал переплывать Урал буржуйским баттерфляем.

  Но Моня не сразу согласился со мной:

  – Против баттерфляя другое серьёзное возражение. Если вместо товарища Скалина будет плыть актёр-прекрасный пловец, то вот товарищу Василию самому придётся пыхтеть. Вася, ты можешь плавать баттерфляем?

  – А почему это мне самому придётся пыхтеть? – картинно возмущается Вася. – Я тоже требую для роли товарища Василия звёздного актёра, и тоже, как товарищ Скалин, хочу участвовать в его выборе.

  – А потому тебе, Васенька, самому придётся пыхтеть, – объясняет Моня, – что режиссёр Млынский так и не найдёт ни одной кинозвезды, которая вытянет труднейшую морально, психологически, да и физически роль товарища Василия. Поэтому тебе придётся играть самого себя. Это называется роль-камео. И товарищ Скалин сразу одобрит этот выбор режиссёра.

  – Даже и не спорь, Вася! – грозно потребовал я. – Кто лучше вождей большевиков разбирается в кинематографе? И хватит о кастинге, перейдём к драматическому содержанию этой сцены. Моня, накаляй обстановку!

  Моня накаляет:

  – Только товарищ Скалин и товарищ Василий отмахали полсотни метров, как погоня за ними была уже у того места набережной, с которого они спрыгнули. Началась стрельба. Товарищ Василий, показав преследователям неприличный жест, прикрывает своим большим телом товарища Скалина.

  – А без неприличного жеста никак нельзя? – ехидничает Вася. – Цензура пропустит?

  – А кто будет главным цензором этого фильма? – тоже с ехидцей спрашиваю я. – Можно не сомневаться, что товарищ Скалин и откровенную матерщину своего фаворита и верного телохранителя пропустил бы в такой драматической сцене. Продолжай, Моня.

  Моня продолжает:

  – И вот пуля, предназначенная вождю НПБУ, попадает в товарища Василия.

  – Отравленная? – нарочито обеспокоенно спрашивает Вася.

  – Все отравленные уже закончились, – успокаивает его Моня.

  – И куда меня ранят? – продолжает ёрничать Вася.

  – В пятку, когда ты безграмотно бултыхал ногами по воде. Знаешь, как это больно – в пятку. Ой, сколько крика будет! – уверенно, как об эпизоде, который точно будет утвержден товарищем Скалиным, отвечает Моня, но тут же исправляется: – Да ладно тебе, Василий, хмуриться, шучу я шучу. В голову она тебе попадёт. Но и тут тебе по киношным законам придётся выкрикнуть что-нибудь. Что-нибудь в большевистском стиле. Например: 'Врёшь, не возьмёшь!'

  Продолжаю я:

  – И вот, красиво, по-киношному накричавшись, обессиленный и обескровленный товарищ Василий хрипит: 'Всё, тону. Бросьте меня, товарищ Скалин. Разве я так же ценен матери-истории, как вы. Плывите быстрей к тому берегу. Прошу посмертно принять меня в ряды Народной партии с большевистским уклоном'.

  – Дайте, гады, выплыть! – требует Вася.

  – Да выплывешь ты, выплывешь. Как же мы можем тебя утопить? – успокаивает его Моня. – Фильм ведь будет двухсерийный, тебе ещё как медному котелку придётся служить товарищу Скалину. Вот он и поможет тебе доплыть до другого берега, всё время приговаривая: 'Да как же я могу вас бросить, товарищ Василий. Ведь вы мне роднее всех родных стали. Вы только продолжайте хоть немного бултыхать ногами...'

  – Но ведь в жизни ничего этого не будет? – совершенно справедливо заметил Вася.

  – Ну и что? – я нисколько не был смущён этим замечанием. – Через годы все зрители фильма 'Скалин в сентябре' были бы уверены, что так оно всё и происходило на самом деле. Как сейчас подавляющее большинство зрителей 'Александра Невского' уверены, что в 1242 году так всё и было. А ведь вранья в этом односерийном фильме, пожалуй, не меньше, чем будет в двухсерийном 'Скалин в сентябре'.

  И всё-таки, поразмыслив, мы решили пока законсервировать сцену драпания товарищей Скалина и Василия вплавь через Москву-реку. Слишком уж она смелая. Примет ли её вождь НПБУ? Убедят ли его параллели с 'Александром Невским'? Подождём. Пусть режиссёр Млынский предложит ему пока что-то другое.

  ... Как-то раз я нашёл момент доложить председателю НПБУ о том, как идёт работа над фильмом 'Скалин в Сентябре':

  – Режиссёр Млынский просит вас, товарищ Скалин, при удобном случае утвердить стилистику фильма.

  – И как это утверждение должно происходить?

  – Перед вами будет разыграна одна из сцен фильма – шпионская слежка за вами.

  – А кем она будет разыграна? Уже появился кандидат на исполнение роли товарища Скалина? – удивился вождь НПБУ.

  – А в таком актёре, товарищ Скалин, пока нет необходимости. Это будет сцена, в которой будет подразумеваться, что вы с товарищем Василием только-только мастерски ушли от слежки, и два филера начинают упрекать в этом друг друга. В конце концов взаимные упрёки перерастают в драку. Режиссёру интересно, признаете ли вы художественной правдой и эту сцену, и этих персонажей. Разыграть её можно будет прямо у вас в кабинете.

  Закурив и неторопливо походив какое-то время по кабинету, товарищ Скалин сказал:

  – Хорошо, передайте Млынскому – пусть приводит сюда своих шпиков. Я не видел ещё ни одного революционного фильма, в котором их физиономии были бы художественной правдой. Одни дегенераты.

  Да, строгим цензором будет товарищ Скалин. Едва ли он принял бы сцену своего бегства вплавь через Москву-реку– хоть баттерфляем, хоть саженками.

  ...Вот и в этот раз, после окончания очередного заседания в кабинете товарища Скалина, он оставляет в нём для какого-то конфиденциального разговора своего фаворита, товарища Василия.

  Оказавшегося потом снова в нашем кругу Васю мы с Моней не торопили с отчётом о том конфиденциальном разговоре. Сразу поняли, каким тяжёлым ударом стало для нашего друга его содержание.

  ...– Как всегда неторопливого вставил сигарету в мундштук, закурил, встал со своей табуретки, совершил традиционную прогулку по кабинету, и только потом сказал: 'Поступил серьёзный сигнал на Томину. Очень серьёзный. Сигнал не анонимный. Как вы думаете – от кого?' От кого поступил этот сигнал мне было понятно, но такие знания до поры до времени лучше держать при себе. Поэтому я ответил так: 'От товарища Миколенковой'. Пыхнув сигаретой, товарищ Скалин сказал: 'Да, товарищ Миколенкова продолжает оставаться недремлющим оком партии. После нашего с вами предыдущего разговора на эту тему, от неё в Стуковую поступило ещё тридцать восемь сигналов, двадцать пять из которых – повторные. Но ни одного из них нет на Томину'. – 'Тогда, возможно, донос на Томину поступил от Хилых', – как бы предположил я. Товарищ Скалин ещё несколько раз затянулся, а потом спокойно сказал: 'Правильное предположение. Как вы обоснуете его поступок'? Пытаюсь обосновать: 'Хилых, вероятно, всё-таки почувствовал, как затягивается петля на его шее, и решил перевести ваше внимание на другого'. Товарищ Скалин ещё какое-то время молча прохаживался по кабинету с мундштуком в руке, и так, на ходу, как бы про себя, негромко сказал: 'Ну а что, если всё-таки и её... Для перестраховки. Что, если и с товарищем Томиной произойдёт какой-нибудь несчастный случай... Очень несчастный...' И только потом остановился и внимательно посмотрел на меня. Ответным взглядом я попытался выразить обычную заготовку: 'Слушаюсь и повинуюсь!', но в этот раз, чувствую, и взглядом у меня не получается этот бодрый рапорт, а сказать и вовсе ничего не могу. Онемел.

  Не могу удержаться от подсказки – как следовало возразить товарищу Василию вошедшему в людоедский азарт вождю НПБУ:

  – Тебе надо было сказать, что в отличии от Хилых, скрытого, затаившегося врага, товарищ Томина – открытый оппозиционер. Поэтому она не так опасна. Ликвидация в НПБУ таких оппозиционеров на этапе подготовки к решительным действиям – это преждевременная акция. Пусть ещё послужат в меру своих сил и способностей. А вот когда партия окончательно придёт к власти, вот тогда можно будет припомнить им все грешки.

  Моня добавляет:

  – Ликвидация открытых оппозиционеров в партии ещё до её прихода к власти не только не сплотит всех членов НПБУ, она может изрядно напугать всю партию. А напуганная партия не только 'Альфу', она простого сержанта милиции не сможет убрать со своего пути на Кремль. Как поступал великий учитель товарища Скалина? Никогда не торопился, терпеливо наблюдал за всеми руководящими членами партии и до её прихода к власти, и после, запоминал все их слова и поступки, выжидал. И только потом ликвидировал всех ему неугодных.

  Вася совершенно справедливо негодует:

  – Да, все мы сильны задним умом. Не дал мне товарищ Скалин времени на формулировку таких возражений. Как он оценил мою задержку с быстрым ответом – не знаю. Он тут же перевёл разговор на другого приговорённого: 'А как идёт подготовка к ликвидации Хилых?' Я доложил: 'Западня для Хилых практически готова. Скоро она захлопнется'. А товарищ Скалин мне говорит: 'У меня к вам вот какая просьба. Когда Хилых всё-таки окажется в западне, предложите ему сказать последнее слово. И передайте потом мне то, что он скажет'. Я с уверенностью предполагаю: 'Чтобы спасти свою шкуру, он выкрикнет: 'Да здравствует товарищ Скалин!'

  – Выходит, товарищ Скалин не просто настроен ликвидировать всех неугодных ему, он настроен и смаковать каждую ликвидацию, – делаю я вывод.

  – Выходит, вождь НПБУ станет не просто людоедом, а людоедом-извращенцем, – дополняет мой вывод Моня.

  – Вот-вот, – соглашается с нами Вася. – Услышав моё предположение, он сказал: 'Чем бы мне тогда отблагодарить товарища Хилых за такое отношение к товарищу Скалину?.. Вот что: передайте ему сразу после здравицы в мою честь вот этот мой старый мундштук. Я его уже почти изгрыз, тем дороже он будет товарищу Хилых, как память...– и после небольшой паузы добавил: – Пусть и очень недолгая'.

  Мы с Моней с интересом подержали в руках и даже принюхались к изгрызенному мундштуку вождя НПБУ.

  – Не выбрасывай, – попросил я Васю. – Поступим по-честному – когда-нибудь мы отдадим товарищу Хилых этот подарок и расскажем, в каком контексте он был передан нам.

  – Как думаете, Тамаре сообщить о моём разговоре с товарищем Скалиным? – спросил Вася.

  Сошлись на том, что мы всё смелее может делиться своими тайнами с Тамарой Александровной. Были уверены, что, даже узнав о намерениях товарища Скалина, она сможет сохранить своё естественное поведение.

  ...Слушаем в кабинете товарища Скалина 'Эхо 17-го'.

  В радиопередаче было несколько фрагментов. Вначале – скучнейшее цитирование одного из первоисточников большевизма – сборника 'О диалектическом материализме'. Но в каждой радиопередаче такой фрагмент был так же необходим, как необходима была скучнейшая передовая статья в 'Большевистском пламени' – уж таков был унаследованный от предшественников стиль СМИ партии. Слушатели в кабинете боролись с зевотой.

  А вот потом товарищ Рабинович организовал у микрофона сшибку мнений двух политобозревателей. Это было уже интересно, и слушатели в кабинете заметно оживились.

  В небесной канцелярии, где пишутся 'Книги судеб', разумеется, служат высокие профессионалы. Но и они порой, присматриваясь к очередному новорожденному, затрудняются – что же предначертать ему в той книге? И если видно, что мальчонка будет бесполезен в любой серьёзной и уважаемой профессии, приходится подбирать ему какую-нибудь никчемную. Например – стать литературным критиком. Но иной раз небожителю сразу понятно, что и критиком мальцу не стать – от его хилых, беззубых разносов ни один автор не то, что о суициде не задумается, но даже не напьётся как следует. И вот в таких случаях небесный канцелярист, с ухмылкой прошептав: 'Ничего не поделаешь, дружок. Выходит, ни на что другое ты больше не пригоден', – уверенным почерком записывает в 'Книге судеб': 'Будет политобозревателем'.

  Да, политобозреватель – это уникальная профессия, это предел её никчемности. Хотя, по-моему, только великие гуманисты могут считать это занятие чем-то смахивающим на профессию. Вероятно, только потому, что её обладатель должен иметь профессиональный нюх, обязывающий его вовремя вставлять в свои россказни: 'Я не исключаю...', которое избавит его от любой ответственности за то, что он несёт.

  Политобозреватели перед микрофоном спорили о том, сможет ли Народная партия с большевистским уклоном взять власть уже в сентябре. На радость радиослушателям в кабинете товарища Скалина победу с явным преимуществом одерживает предрекающий победу. Ещё бы ему не победить. Моня так подобрал актёров и так их проинструктировал, что по-другому и быть не могло. Есть голоса такого красивого, убедительного, такого харизматического тембра, что, хочешь не хочешь, а будешь всё время согласно кивать головой и поддакивать обладателю такого голоса. Вот таким голосом и обладал политобозреватель-оптимист. В театре этому актёру только первых любовников и полководцев-победителей играть. А вот его противник, по наущению Мони, один в один воспроизвёл скрипучий голос незабвенного Георгия Милляра. А защищать какую-то политическую позицию голосом бабы-яги – это всё равно что Василису Прекрасную таким голосом соблазнять. Кстати, у товарища Скалина голос был совсем невыразительный. Он выразительными паузами брал.

  Вот и тут, с помощью наших друзей-актёров, Моня добивался нужной нам цели: вождь и верхушка НПБУ должны всё больше соглашаться с тем, что сентябрь – самое удачное время для похода на Кремль.

  Мы с Васей знали, что после политобозревателей к микрофону на 'сладкое' будет приглашена спортсменка. Якобы, начинающая, но очень талантливая барышня, занимающаяся художественной гимнастикой. Спортсменка должна была напомнить слушателям, кто был лучшим другом советских физкультурников и выразить надежду, что вождь НПБУ поддержит эту традицию.

  Но то ли сам Моня, резвясь, в очередной раз изменил свои намерения, то ли барышня взбрыкнула со своей лихой импровизацией, а у микрофона вытанцовывалась далеко не художественная гимнастика. Хотя начало выступления спортсменки было правильным, что и отметил товарищ Рабинович:

  ...– Да-да, мы все, как и вы, уверены, что товарищ Скалин сразу после прихода к власти Народной партии с большевистским уклоном станет лучшим другом наших спортсменов и физкультурников. Нина, напомните, пожалуйста, радиослушателям, каким видом спорта занимаетесь вы?

  – Вначале я занималась боксом, но после третьего...постойте...или четвёртого? Нет, всё-таки уже после третьего тяжёлого нокаута пришлось уйти с ринга. Не та уже реакция, не та. Да и вообще с головой стало не всё в порядке. Иной раз и вовсе не соображала, где и с кем я нахожусь, и всё норовила кому-нибудь в челюсть апперкотом врубить со всей моченьки. Иногда так и получалось. Они мне букет цветов или коробку конфет неожиданно преподносят, а я... Самой же и откачивать таких приходилось. Ну, чего, спрашивается, людей калечить? Перешла в тяжёлую атлетику.

  – Понимаю...

   Хоть Моня и принял без возражений сказанное как бы повреждённой на голову боксёршей, но нам с Васей сразу стало понятно, что это 'Понимаю' он выдавил из себя с трудом, что разговор пошёл не по его сценарию и ему необходима какая-то пауза, чтобы на ходу перестроиться. Но это ли трудная задача для нашего вундеркинда.

  – Да, в тяжёлой атлетике и соображать надо не так быстро, как в боксе, и апперкотом в челюсть со всей моченьки ни ты никого в нокаут не отправишь, ни тебя. Насколько интенсивны ваши тренировки со штангой?

  – Ну, сейчас они, конечно, не так интенсивны. Редко, когда беру такие же веса, как до беременности.

  Мы с Васей переглядываемся – уж не на свою ли беду пригласил Моня эту дерзкую бабёнку.

  – Простите, Нина, а на каком месяце беременности вы сейчас находитесь?

  – На восьмом.

  Вася даже глаза закатывает от удивления.

  – А не мешает это состояние тренировкам? – Моня не паникует, передачу не прерывает. – Неужели вы и на таком большом сроке, хоть и редко, но берёте те же веса, что и до беременности?

  – Если мы уже на восьмом месяце прекратим такие тренировки, то нам никогда не догнать китаянок в штанге. Они и на девятом тренируются, как на первом.

  Товарищ Рабинович и Нина немного подискутировали – стоит ли российским штангисткам перенимать рискованный опыт китаянок. И вдруг Нина спрашивает:

  – А каким видом спорта занимается товарищ Скалин? Так интересно! Наши девчонки-штангистки в зале часто спорят об этом.

  Вот теперь стало окончательно понятно: это не проделки Мони, это актриса так хулигански импровизирует. Моня не позволил бы ей задать такой вопрос. И на какое-то время даже он немного растерялся. Было хорошо известно, что товарищ Скалин никаким видом спорта не занимался, он даже зарядку не делал. Нам с Васей стало очень волнительно за Моню – как он выкрутится из этой непростой ситуации.

  Но в этот момент вождь НПБУ резко встаёт со своей табуретки и со всей возможной язвительностью заявляет:

   – Так и разбежался товарищ Скалин становиться лучшим другом для контуженных боксёрш и безголовых штангисток, поднимающих штангу на девятом месяце беременности! – и с недовольным видом выключает радиоприёмник.

  А потом добавляет содержания к своему заявлению:

  – Одним из первых законов после нашего прихода к власти должен стать такой: бабам друг друга не бить и штанги не поднимать, иначе мы без солдат останемся.

  Предлагаемый закон был тут же одобрен бурными аплодисментами, включая и наши с Васей. А ведь хороший закон, чёрт побери. Если у нас всё получится, то товарищу Скалину едва ли придётся когда-нибудь законотворчеством заниматься, поэтому не взяться ли нам самим после окончания святого дела проталкиванием этого закона в жизнь.

  Потом мы с Васей спросили Моню, а как же он всё-таки ответил 'штангистке', так хитро поставившей перед обществом давно назревший вопрос.

  – Я ответил ей, что любые сведения о досуге товарища Скалина, из соображений безопасности, широкой огласке не подлежат.

  Разумеется, этот остроумный ответ, да ещё данный Моней в цейтноте, был при первой возможности доведён до товарища Скалина, и получил высокую оценку вождя НПБУ.

  ...Наконец-то мы познакомили Асю и Веру с Тамарой Александровной.

  Никому из наших дам не давалось инструкций – каких тем лучше не касаться при встрече. Все они у нас и так были разумные женщины, и никто из них в первую же встречу не стал бы говорить о политике, тем более – о большевизме.

  Ася при захвате власти большевиками так же не смогла бы жить, как нежная бабочка под налетевшим арктическим ветром. Она бы помучилась недолго и тихо умерла на руках Мони.

  А вот Вера была человеком с другим характером. Людоедские большевистские повадки она бы восприняла не кроткой овечкой. Начнись новый цикл построения светлого будущего, она тут же уйдёт к 'белым'. А если я не сделаю того же ещё раньше неё, то стану для неё пустым местом.

  Больной стала бы политическая тема и для Тамары Александровны Томиной. Ведь стало понятно, что она станет одной из первых в когорте 'старых большевиков' НПБУ, кого её вождь, захватив власть, отправит на плаху.

  А пока в нашей застольной беседе мы, уходя от политики, убеждаемся: картошка и блюда из неё – удивительно богатая тема для беседы. Куда там до неё погоде. Говорить, например, о московской погоде – тут даже высочайшие мастера поддерживать эту тему выдохнутся уже через четверть часа. Нет в этой теме потенциала на большее.

  А вот о картошечке, о блюдах из неё можно говорить бесконечно. А если среди участников беседы есть хорошие кулинары, то каждый зачин: 'А вот попробуйте как-нибудь в те же самые драники добавить ещё и...', со знанием дела подхваченный остальными, делает разговор таким интересным, содержательным, весёлым, каким его не сделал бы и разговор о погоде в шотландском Хайленде, где она, как известно, меняется по сотне раз на дню.

  ...– А вот если бы я вдруг стал руководителем страны, то тут же учредил Государственную Стуковую службу и обязал граждан доносить туда на главных врагов российского народа, – провозгласил я с надетым на вилку драником. – А таковыми считались бы все те, кто хоть слово плохое шепнёт про любимый народный овощ, не говоря уже о распространение злых анекдотов про него. Все приговоры – под копирку: десять дней без права есть картошку... даже сырую.

  Ася, Вера, Тамара Александровна, Моня и Вася поддержали бы такое всенародное стукачество, но, под давлением дам, мои тяжёлые приговоры были смягчены до трёх дней существования без картошки.

  Хорошо прошло знакомство наших дорогих дам. Никаких искр от притирания друг к другу. Тамара Александровна сразу стала подругой Веры и Аси.

  ... Секретарь, рискнув зайти в кабинет товарища Скалина прямо во время совещания, доложила о приходе очередного ходока.

  Сейчас уже далеко не каждый подобный гость вызывал у товарища Скалина первоначальный восторг и желание чуть ли не бежать ему навстречу. Бывали среди них и малосимпатичные во всех отношениях субъекты. Хоть и не забывая, перейдя через порог кабинета руководителя НПБУ и бия себя в грудь, заявить о готовности в любой момент положить себя на алтарь большевизма, такие граждане тут же начинали клянчить что-нибудь.

  – Предварительно созванивался? – строго спросил хозяин кабинета.

  – Нет.

  – Ну и кто он?

  – Не говорит. Только всё время улыбается и утверждает, что его визит станет для вас большим и радостным сюрпризом.

  Чаще всего именно меня товарищ Скалин просил встретить таких неожиданных гостей ещё в приёмной.

  Выхожу туда.

  Догадываюсь: это на нём национальная одежда каких-то северных наших народов.

  – Здравствуйте! А о чём вы хотите поговорить с товарищем Скалиным?

  – Так ведь товарищ Скалин родом из Канчалана, а я – из Хатырки. Рядом, можно сказать, жили.

  Интересно, а когда на Чукотке уже 'не рядом'? Когда тысячи за полторы километров друг от друга? Надо будет, ради интереса, заглянуть как-нибудь в карту – где эти чёртовы Канчалан и Хатырка.

  Присмотрелся я и даже деликатно принюхался к этому товарищу из Хатырки – нет, вроде не опасен: не дёргается, ничем компрометирующим от него не пахнет, и нет на его лице того напряжённого выражения, когда понятно, что человек вновь и вновь репетирует про себя, как ему правильно челобитную начальству подать. Наверное, действительно просто привет хочет передать с Чукотки.

  Впущу-ка я этого дядю. Вдруг товарищу Скалину действительно будет приятна такая встреча. Ну, слёз, да и вообще долгих рассусоливаний о давно покинутой родине, скорее всего, не будет. Но, возможно, вождю НПБУ будет в охотку хотя бы минут пять поговорить с земляком по душам, заодно показав соратникам, что он всё ещё способен на такие сантименты. А, быть может, более продолжительно и менее деликатно, чем я, принюхавшись к амуниции ходока, он учует в ней такие, десятилетиями настоянные в чумах специфические ароматы, которые растрогают его даже больше, чем любые слова. Ну, а если засидится дорогой гость, то совместными усилиями мы выпроводим его с той или иной степенью вежливости. И такое уже доводилось делать.

  Входим с гостем из Хатырки в кабинет, и он сразу летит к товарищу Скалину, широко раскинув руки для объятий:

  – Привет, земеля!

  От оскала, от оскала псевдоним сына орденоносного оленевода. Одной рукой вождь НПБУ не позволяет ходоку обнять себя, а другой делает жест, предлагающий всем остальным покинуть кабинет.

  Было даже не совсем понятно, на каком языке говорят за дверью. Вернее, говорил только один. Да и речью эти гневные рыки товарища Скалина трудно было назвать.

  Что такое? Нетактично называть вождя партии земелей, даже если он когда-то через забор от тебя жил, а то и на один горшок в детсаде вы с ним ходили? Да и в любой другой форме непозволительно напоминать о чукотском происхождении товарища Скалина?

  Очень скоро пулей вылетел из кабинета ходок из Хатырки. Только и сказал, надевая на голову шапку и выбегая из приёмной:

  – Злой, однако, Вовка стал.

  Меня участники собрания, по молчаливому уговору, пропустили из приёмной обратно в кабинет первым, полагая, что без персонального выговора мне не обойтись.

  Ставя табуретку на место, товарищ Скалин распорядился:

  – А чукчей и вовсе никогда ко мне не пропускать! Ни стадом, ни поодиночке.

  Эх-ма! Выходит, и табуреткой товарищ Скалин замахивался на земляка. Редко вождь НПБУ позволял себе такую откровенную жестокость. А ведь была-была у нашей троицы задумка: как-нибудь устроить с нашими актёрами-чукчами весёлый спектакль – или на 'Эхо 17-го', или прямо в кабинете товарища Скалина. Всё, придётся выкинуть этот номер из нашего репертуара. А жаль.

  ...Тамара Александровна срочно хотела поговорить сразу со всей нашей троицей.

  Все заговорщицкие посиделки проходили, как правило, в нашей с Верой скромной квартирке.

  ...– Почему-то товарищ Миколенкова с первых дней нашего знакомства испытывает ко мне какую-то необъяснимую для меня симпатию. Делится со мной своими семейными проблемами, хозяйственными заботами, считает меня своей подругой. Я её не отталкиваю, хотя мне, как всем в НПБУ, известна её слабость – утрированная бдительность.

  Вывод из этого вступления был понятен, и я его изложил:

  – Уж коли вы, Тамара Александровна, говорите об этом нам, то можно догадаться, чем в этот раз хотела поделиться с вами товарищ Миколенкова.

  – Правильная догадка, – подтвердила Тамара Александровна.

  – И как она объясняет свои подозрения к нашей компании?

  – Объясняет она это очень просто: 'По глазам вижу'. Но подозрение у неё не ко всей вашей компании.

  Теперь уже Моня делает предположение:

   – Товарищ Василий у неё – вне подозрений?

  – Да, товарищ Василий у неё – вне подозрений.

  Я спрашиваю:

  – Тамара Александровна, а товарищ Миколенкова просто поделилась с вами своими подозрениями и всё?

  – Нет, не всё. Она попросила у меня совета: надо ли ей сообщать о своих подозрениях в Стуковую. Ведь не только товарищ Василий, но все вы – в большом авторитете и в партии, и лично у товарища Скалина.

  Сначала помолчали, а потом откровенно поговорили.

  Результатом нашей беседы стало следующее: Тамаре Александровне было рассказано всё о нашем святом деле. Мы с Моней как бы не обращали внимания и никак не комментировали быстрые, смущённые переглядывания нашей новой парочки, из которых было понятно, что о нашей тайне Тамара Александровна уже знает если не всё, то главное ей известно.

  В конце разговора я впервые обратился к Тамаре Александровне по имени:

  -Тамара. Каждый новый донос товарища Миколенковой и так имеет всё меньший компрометирующий вес для товарища Скалина. И всё-таки отговорите её от намеченного стука. Мол, действительно, учитывая наш авторитет, этот донос скорее может обернуться против неё, когда её выдающаяся бдительность может быть диагностирована уже как болезнь.

  Моня дополнил:

  – А в качестве компенсации за потерянное творческое удовлетворение подарите ей какой-нибудь из своих картофельных рецептов, на которые вы так богаты, а то и парочку.

  Тамара не сомневалась в том, что сможет убедить товарища Миколенкову не стучать на нас, даже не делясь с ней никакими кулинарными секретами.

  Уверенные, что Тамара прекрасно поймёт иронию, мы с Моней немного позубоскали на заданную ею тему.

  ...– Так чего же нам с тобой, Моня, не хватает, чтобы так же, как товарищ Василий, не вызывать подозрений у недремлющего ока НПБУ? – спрашиваю я.

  – Нам не хватает коммунистического прошлого товарища Василия, – уверенно ответил Моня.

  – Неужели это прошлое так въелось в нашего друга? – картинно удивляюсь я.– А ведь он не раз утверждал, что навсегда порвал с ним.

  Моня тоже не обошёлся без театральных эмоций:

  – Глаза выдают товарища Василия, глаза – столько в них ещё большевизма осталось. Особенно, когда он ест своими глазами товарища Скалина. У нас с тобой так не получается. А товарищ Миколенкова всё видит.

  ...В этот раз темой совещания в кабинете руководителя НПБУ было отношение партии к конституции. Какой она должна быть после прихода НПБУ к власти.

  На совещании присутствовали и мы с Васей. Товарищ Томина на такие узкие совещания уже не приглашалась, да и более широкие партийные собрания она посещала всё реже.

  Моня в это время вёл очередную радиопередачу 'Эхо 17-го'. В этот раз его гостями, якобы, были ивановские ткачихи, сплошь потомственные большевички, готовые в сентябре быть в первых рядах идущего на Кремль народа.

  Никакой изюминки в этот раз в радиопередаче не было, да Моня и не мог позволить себе злоупотреблять развлекательными элементами в передаче с таким названием. Даже хорошо исполняемые время от времени ткачихами революционные песни не делали передачу менее скучной. В кабинете товарища Скалина её если и слушали, то даже не вполуха.

  ...Первый заместитель председателя НПБУ товарищ Букин не сомневался:

  – Конституция – это такая же показуха, как, например, галстук. И для государства она, по большому счёту, так же не нужна, как и галстук для человека. А если откровенно, то и то и другое зачастую просто мешает: галстук – человеку, конституция – государству.

  Второй заместитель товарищ Хилых поддержал мнение о никчемности конституции:

  – Конституция нужна только тунеядцам и педерастам, чтобы ею размахивать, когда наступают им на хвост.

  Ни один человек в кабинете и слова не сказал в поддержку конституции и галстуков. Товарищ Скалин своего мнения пока не высказал.

  Молчаливая пауза затягивалась, и я уже собирался сказать несколько вялых и не очень убедительных слов в защиту конституций и галстуков, когда секретарь доложила:

  – Товарищ Скалин, вас просит принять его очередной ходок.

  – Кто он?

  – Акын.

  – Кто? – не сразу понял товарищ Скалин, да и все мы, присутствующие.

  – Акын, – повторила секретарь. – Так он представился.

  Мы с Васей переглянулись. Это был не наш человек. Мы акына не заказывали.

   Вот и в этот раз, не понимая, чего можно ожидать от странного ходока, товарищ Скалин попросил меня выйти в приёмную и выяснить, что это за человек.

  Нет, на азиата этот акын не похож. Так ведь не только они акынами становились, когда в СССР был повышенный спрос на это своеобразное творчество.

  – Кто вы и откуда приехали? – спрашиваю я.

  – Геннадий меня зовут. Простой рязанский мужичок. Из села Филинка в Скопинском районе. Может быть, слышали?

  – Не довелось. И чем вы занимаетесь в своей Филинке?