Текст книги "Святое дело (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

  – Работаю у нашего фермера. Каледин его фамилия. Тоже не слышали? А ведь известная личность. Даже очень. Уже несколько раз его телевидение снимало, в пример ставило. Вот, мол, какой замечательный производитель куриного мяса.

  Несмотря на успехи фермера, Геннадий говорил о своём работодателе со всем возможным презрением.

  – Судя по вашим интонация, у вас к Каледину накопились какие-то претензии.

  – Так ведь угнетает, сволочь! А когда говоришь ему, что мне необходимо время ещё и творчеством заниматься, тут же обрывает: 'Мне не писатели и поэты нужны, а работники. Не желаешь работать, вали куда хочешь!' А куда валить, если наш бывший колхоз 'Красный курятник' давно рассыпался. Когда к власти придёт ваша партия я ему всё припомню. Или вступай, кулачина, в колхоз, или вали... Да не куда хочешь вали, а туда, куда тебя направит НКВД. Как будут называться органы при вашей власти? Хорошо бы вот так же и назывались.

  – Мы учтём ваше пожелание. Так с чем же вы к нам приехали? Жаловаться на фермера Каледина?

  – Пусть с этим кровопийцей НКВД разбирается, когда большевики опять придут к власти. А я вот с чем приехал. Ещё со школы помню, что у вождей большевиков должны быть свои акыны. Это те, которые специально для вождей стихи и песни сочиняют. За это они получали большие гонорары и даже ордена. Вот я и приехал узнать, есть ли уже у товарища Скалина свои акыны. И если я буду первым, то, извините за нескромность, на какие вознаграждения за свои стихи я могу рассчитывать?

  – А у вас уже есть стихи, посвящённые товарищу Скалину?

  – И не один уже есть.

  – Ну, почитайте.

  Рязанский акын выпрямился, приосанился и вытянув в сторону кабинета руководителя НПБУ правую руку, стал торжественно декламировать:

  -Мы с именем Скалина всё победим,

  Клокочет заветная песня в груди -

  В ней Скалину слава, любовь, уваженье,

  Без края восторг, без границ восхищенье...

  Прокашлявшись и убедившись в моей готовности слушать и дальше, он продолжил:

  – Коль Скалин с нами – значит, правда с нами,

  Коль Скалин с нами – значит мы сильны,

  Коль Скалин с нами – гордо реет знамя

  Счастливой, мощной, солнечной страны...

  Он опять вопросительно посмотрел на меня.

  – Продолжайте, – снова разрешил я.

  – Вам нравится?

  – Мне нужно услышать как можно больше. Продолжайте.

  Гость продолжил декламацию:

  – А песню лучшую свою

   О Скалине я пропою.

   Её со мною запоёт

   Счастливый мой народ.

   Ты, Скалин, солнце наших дней,

   Ты всех дороже и родней.

   Тебе несём тепло сердец,

   Мудрейший наш отец!

  – Спасибо, достаточно, – остановил я чтеца. – Ну, что мне вам, уважаемый, сказать. Да, акыны прошлого получали за свои стихи, посвящённые вождям большевиков, и хорошие гонорары, и ордена. Так ведь получали за свои сочинения. За свои! А вы солнцу наших дней товарищу Скалину хотите впарить стихи очень известного, пусть и давно ушедшего от нас казахского акына Джамбула.

  – Но ведь его стихи были про другого вождя. А у меня – про товарища Скалина.

  Неужели это туповатое удивление у него – искреннее?

  -Вы, товарищ, изменили в стихах Джамбула только фамилию вождя. Хорошо, возможно, ещё несколько слов. И хотите, чтобы то, что получилось, считалось самостоятельным произведением?

  Да, не позавидуешь фермеру Каледину – эх и толстокож его работник. Смутился ли он хоть чуть?

  – Честно говоря, я думал, что эти стихи давно ушедшего от нас Джамбула уже никто и не помнит. А если я изменю побольше слов?

  Пора пугать:

  – Напомню вам: плагиат – это такое же воровство, как и воровство кур. Изменение всего лишь нескольких слов не избавит вас от судебного преследования наследников Джамбула.

  – Они что, обязательно станут меня преследовать?

  – Они будут дураками, если не воспользуются возможностью нажиться на вашем плагиате. Наследники известных акынов зачастую только и кормятся таким образом.

  Ага, напугаешь такого.

  – А как точно определить – плагиат это или нет?

  – Что такое уже плагиат, а что такое ещё нет -это настолько сложный вопрос, который и в литературном мире, и в судебных кругах так и не решён окончательно. Но в вашем случае суд будет недолгим.

  Неудавшийся акын вцепился в меня как клещ:

  – Ну а если я всё-таки изменю столько слов, чтобы у наследников Джамбула уже не было возможности нажиться на мне.

  Пора было выставлять рязанского гостя за дверь.

  – Верим, что так оно когда-нибудь и будет, если кровопивец Каледин всё-таки предоставит вам время для творчества. Но пока что принудить фермера к этому мы не можем. Вам придётся подождать прихода НПБУ к власти и восстановления колхоза 'Красный курятник'. Вот колхозы большевики смогут заставить содержать самых плодовитых акынов. Были в истории такие прецеденты...

  Товарищ Скалин одобрил моё поведение с акыном: не впустил, но обнадёжил. С правильным политическим комментарием обнадёжил. Потом попросил:

  – И запишите фамилию того фермера. У меня такое предчувствие... что придёт время... когда и сам он сможет стать неплохим акыном для товарища Скалина... Если товарищи из НКВД его попросят.

  В этом можно было не сомневаться. Если, когда придёт время, и товарищи из НКВД попросят, то Каледин таким акыном для товарища Скалина станет, что воскресни давно ушедший от нас Джамбул и прослушав то, что получилось у бывшего кулака, – он бы от зависти тут же снова ушёл от нас. Товарищи из НКВД, как никто другой, умеют убеждать.

  Как шепнул мне Вася, за время моего отсутствия в кабинете никто так и не оспорил никчемность конституции и галстуков, а у меня даже и тот вялый задор, что был, пропал. Сам вождь НПБУ об этом так и не сказал ни слова. Вопрос был отложен до сентября.

  Уже в своём кругу, вечером, возвращаясь к тому, как я уберёг начинающего рязанского акына от исков алчных наследников Джамбула, говорю:

  – А ведь неплохую идею он подбросил. Что, если нам самим взрастить акына для товарища Скалина?

  – А то и нескольких, для здоровой конкуренции, – развил моё предложение Вася. – Пусть у Мони на радио выступают, соревнуются.

   Моня не принял нашего с Васей предложения:

  – У акынов вождей не может быть здоровой конкуренции. Только нездоровая. Очень нездоровая. Могут подраться прямо у микрофона. Да и зачем нам взращивать акынов? Ведь мы, по сути, и сами являемся акынами для товарища Скалина. Так зачем нам конкуренты?

  И я, и Вася согласились с Моней – не хватало ещё конкуренции в создании культа личности товарища Скалина с нами же взращёнными акынами. Сами взрастим.

  ...Несмотря на то, что в приёмной ждал очень интересный гость, который и созвонился предварительно, и пришёл в назначенный час, в кабинете товарища Скалина предпочли дослушать до конца очередную передачу 'Эхо 17-го'. Якобы по многочисленным просьбам слушателей, товарищ Рабинович брал интервью у штатной ветеранки НПБУ Валентины Николаевны Градобоевой.

  Мы с Васей не сомневались в успехе этой передачи и надеялись, что свои недюжинные способности к импровизации и Моня, и тётя Валя будут держать в узде, не позволяя им пуститься в такой галоп, который и остановить не получится.

  ...– Удивительно, как быстро вам, Валентина Николаевна, удалось занять такое прочное место в высшем обществе нацистской Германии.

   – Не забывайте, по легенде я была беглой русской графиней. Знакомство со мной было интригующим и лестным даже для правящей верхушки рейха.

  – А где вам, Валентина Николаевна, чаще всего доводилось встречаться с представителями этой верхушки?

  – Да где только не доводилось – в театрах, на стадионах, на скачках. Но чаще всего на каких-то торжествах, в том числе семейных.

  – И вот как раз на одном из таких семейных торжеств вы произнесли тот свой тост, на котором хочется остановить внимание.

  – Да, это был юбилей супруги одного из фашистских бонз. На этом сборище, на котором присутствовала чуть ли не вся фашистская верхушка, можно было получить немало дополнительной ценной информации.

  – Ведь ваш тост был ответным. Чем он был вызван?

  – Все сидящие за столом или знали точно, или с уверенностью предполагали, что война с СССР разразится очень скоро, и кому-то надо было высказаться на эту тему. Соответствующий тост доверили провозгласить юбилярше. Она и провозгласила: 'За нашу победу!' Я тут же встала со своим бокалом и добавила: 'За нашу великую победу!'

  – С соответствующими интонациями добавили?

  – Да ещё с какими! Юбилярша, не понимая их значения, стрельнула в меня завистливым взглядом.

  Товарищ Скалин решительно встал со своей табуретки, выпрямился и начал аплодировать с таким воодушевлением, какого мы с Васей ни разу не наблюдали у него до этого. Мгновенно аплодисменты были подхвачены всеми присутствующими.

  Наверное, Моня предполагал, что в этот момент его передачи всё так и произойдёт в кабинете руководителя НПБУ, поэтому не торопился прерывать торжество следующим вопросом.

  ...– Точно такой же тост стал знаменитым через много лет, будучи провозглашённым в одном из самых легендарных фильмов о наших разведчиках. У вас никогда не возникало чувства... чувства ревности... чувства, что нарушены ваши авторские права, если можно так сказать?

  – Да какие тут могут быть авторские права, если речь идёт о выражении безграничной веры в свою родину.

  В кабинете товарища Скалина и этот ответ был встречен аплодисментами.

  – Но ведь кое-кому на этом сборище ваша интонация в произнесении этого тоста могла показаться и подозрительной. Не тогда ли и стал следить за вами гестаповец Шульц?

  – Нет, Шульц стал следить за мной по другому поводу.

  – Валентина Николаевна, и я, и радиослушатели сгораем от нетерпения. Когда и почему Шульц стал следить за вами?

  – Увы, вероятно, у каждого разведчика есть своя слабость. Да она и сейчас остаётся у меня – всё та же слабость. Я всегда болела и болею за 'Спартак'. В то время в Берлине тоже был футбольный клуб 'Спартак'. Это была пролетарская команда с рабочих окраин. Её патронировала и оказывала посильную помощь Коммунистическая партия Германии. И болел за неё в основном пролетариат.

  Надо ли говорить, что товарищ Скалин болел за 'Спартак', и был незамедлительно обласкан взглядами соратников.

  А тётя Валя продолжала:

  – В высших фашистских кругах болеть за эту команду считалось не только дурным тоном, но и очень подозрительно. Поэтому я, всей душой болея и за берлинский 'Спартак', скрывала эту свою слабость, и, как мне казалось, никто о ней не догадывался. Но, оказывается, я плохо знала гестапо.

  – Гестапо всё-таки разнюхало о единственной вашей слабости и приставило Шульца следить за вами?

  – И однажды, после очередного крупного проигрыша берлинского 'Спартака', Шульц подходит ко мне и ехидно говорит: 'А вы знаете, графиня, что вчера московский 'спартачок' тоже проиграл. Причём, с тем же разгромным счётом, что и берлинский. У вас в связи с этим никаких чувств не возникает?..' Ещё бы не возникали – ладно бы только одна из этих команд проиграла так позорно, а тут сразу обе. Впервые за всё время пребывания в логове врага я вздрогнула и никак не могла унять эту дрожь. Трясусь и ничего не могу сказать Шульцу в ответ...

  Все присутствующие в кабинете товарища Скалина в ожидании продолжения с напряжёнными лицами чуть ли не привстали со своих мест. А мы с Васей в очередной раз переглянулись: из пролетарской солидарности в унисон бездарно играющие берлинский и московский 'спартачки' – это уже начало импровизационного галопа в идущей радиобеседе, или Моня с тётей Валей всё ещё действуют по согласованному сценарию?

  Вроде бы по согласованному сценарию играют.

  ...– Вот так я провалилась.

  – Шульц сразу сделал вам предложение ответить на его домогательства в ответ на вашу неприкосновенность?

  – И сразу получил по своей толстой гестаповской морде. Советская разведчица могла принадлежать кому угодно, но только не оберштурмбаннфюреру гестапо.

  – И даже получив по своей толстой гестаповской морде, Шульц дал вам время подумать над его предложением?

  – В это время все мои силы и чувства были мобилизованы на соблазнение Штабиста. И так получилось, что, соблазнив его по заданию родины, я влюбилась в этого милого человека самым настоящим образом. И когда, в нашу последнюю встречу... он, уже разоблачённый... попросил меня пристрелить его... я не смогла этого сделать... и ему, на моих глазах, пришлось совершить самоубийство. Нет, извините, я сейчас начну реветь и продолжаться это может долго...

  На этом товарищ Рабинович, заботливо успокаивая Валентину Николаевну, завершил интервью с мало ещё кому известной советской разведчицей Графиней.

  И это было весьма кстати. В приёмной кабинета товарища Скалина давно ожидал внимания к себе очень интересный гость.

  ...-Напомните нам – кто это? – попросил меня хозяин кабинета.

  – Это, товарищ Скалин, господин Муса Фадил. Господин Фадил уполномочен представлять интересы нескольких стран Экваториальной Африки. В свете грядущих сентябрьских событий в России руководству этих стран хотелось бы знать направление внешней политики НПБУ после её прихода к власти. Будет ли она сродни политике Советского Союза, который оказывал щедрую, порой безвозмездную помощь этим странам? Станет ли Россия под вашим руководством снова закадычным другом Африки?

   Вождь НПБУ тут же переспросил меня:

  – Каким-каким другом Африки Россия должна будет стать?

  – Закадычным. Вот только эти два слова господин Фадил и смог произнести на русском языке.

  Товарищ Скалин, то ли криво усмехнувшись, то ли оскалившись, тут же прокомментировал скромные языковые познания господина Фадила:

  – Знают попрошайки, какие русские слова надо запоминать в первую очередь.

  Комментарий товарища Скалина вызвал оживлённую и весёлую реакцию у всех присутствующих в кабинете, а он спросил меня:

  – Как на дипломатический язык надо будет перевести вот это: 'Держите карман шире! Ничего вам не обломится!' – каковое обещание породило ещё более бурную поддержку соратников вождя партии.

  Я не стал задумываться, как перевести на дипломатический язык 'Держите карман шире!' Не сомневался, что в этот раз строгость товарища Скалина напускная, временная. Через минуту от неё ничего не останется. Ему, конечно, лестно, что теперь о нём знают и в таких далёких закоулках планеты, и рассчитывают на него, как на благодетеля. Поэтому за 'господина Фадила' можно было не беспокоиться – он будет принят вождём НПБУ на достойном уровне, и сможет сыграть свою роль в укреплении его культа личности.

  Так и вышло: господин Фадил был принят если и не как закадычный друг, то и не как заведомый попрошайка, которому ничего не обломится.

  В ходе прошедших в духе полного взаимопонимания переговоров Экваториальной Африке была обещана легендарная щедрость СССР. За оружие можно будет рассчитываться дарами африканской земли. А в некоторых случаях оружие может быть передано и безвозмездно. Но, разумеется, все эти благодеяния свершатся, если господин Фадил и его единомышленники поспособствуют как можно более глубокому проникновению идеологии НПБУ в широкие африканские массы.

  ...– Господин Фадил, насколько успешно в Экваториальной Африке идёт работа в этом направлении? – задал свой вопрос товарищ Скалин.

  Надо ли говорить, что этот вопрос ожидался, объёмистый ответ на него был отрепетирован, и я без запинки стал переводить его:

  – Идеология НПБУ уже и сейчас, благодаря передачам 'Эхо 17-го', завоёвывает всё большую популярность в Экваториальной Африке...

  Много ещё было комплиментов с дифирамбами товарищу Скалину, НПБУ и передачам 'Эхо 17-го' в цветистом ответе господина Фадила, а завершить его перевод я не удержался уже своей сиюминутной импровизацией:

  – А порой эта идеология пробивается в такие дикие дебри, в которых и про штаны ещё ничего не слышали.

  Что уж там говорить – грубоватая получилась импровизация с очень сомнительным содержанием. Всё-таки человек везде сначала обзаводится штанами, и только потом – идеологией. Чаще всего той, которая и облагодетельствовала его портками.

  Беседа, наполняемая всё новыми взаимными обещаниями, к своему окончанию вплотную подвела стороны к состоянию закадычных друзей, которое пока просто не стали официально оформлять.

  Я проспорил Васе и Моне, утверждая, что этот вопрос высокому африканскому гостю задан не будет, но в подготовке ответа на него тоже участвовал.

  Этот вопрос был задан ни кем-нибудь, а самим товарищем Скалиным:

  – Известно ли господину Фадилу что-нибудь о майоре Лукише, бывшем советском военном советнике?

  Подготовка ответа на этот вопрос стала для нашей заговорщицкой компании весёлым творческим упражнением. В первом варианте, самом трагическом для майора Лукиши и самом, как мы предполагали, приятном для товарища Скалина, 'господин Фадил' должен был предоставить ему копию протокола собрания президиума Фронта социальной справедливости. В нём было бы написано: 'Слушали: о полном развале майором Лукишей военной и политической подготовки личного состава ФСС, приведшему к катастрофическому уменьшению размеров Освобождённой зоны. Постановили: применить к майору Лукише исключительную меру наказания – его коллективное поедание всем личным составом ФСС'. Но потом мы решили, что такой 'рояль в кустах' для 'господина Фадила' при ответе на вопрос выглядел бы подозрительным. Да и нечего баловать товарища Скалина – мы не позволим даже понарошку съесть хорошего в общем-то русского мужика, заблудившегося в жизни. И вот теперь 'господин Фадил' озвучивает наш окончательный вариант ответа, который я перевожу:

  – Как вы сказали – майор Лукиша? Это не тот советник, который назвал свою африканскую жену Резолюцией, а всех своих пацанов от неё – Ваньками?

  – Да, – подтверждает товарищ Скалин. – Тот самый. Так что же вы о нём слышали, господин Фадил?

  – Я слышал, что руководство Фронта социальной справедливости, при всём уважении к прошлым заслугам майора Лукиши, очень недовольно его нынешней работой. И на специальном своём заседании запретило товарищам Лукише и Резолюции рожать следующих Ванек до тех пор, пока продотряды ФСС, возглавляемые майором, не смогут обеспечить их и остальное население Освобождённой зоны достаточным питанием.

  ...Провожали господина Фадила как друга, пусть ещё и не закадычного. И с просьбой, если такая возможность представится, выразить майору Лукише и его супруге сочувствие в связи с запретом на дальнейшее размножение ими Ванек. Интонации этой просьбы господин Фадил понял, и тоже, скорее интонациями, чем словами обещал исполнить эту просьбу должным образом.

  ...У 'шпиков' – ничего дегенеративного в лицах. Интеллигентные на вид молодые люди.

  После соответствующих приготовлений, по знаку режиссёра Млынского, актёры прямо в кабинете вождя НПБУ стали играть сцену, в которой они упустили из вида товарища Скалина и его верного телохранителя товарища Василия.

  Вот шпики, как бы всё ещё сохраняя в поле зрения своих подопечных, остановились, прикуривая один у другого. Но вот они потеряли их из виду. Весьма достоверно было сыграно нарастание у шпиков недоумения – как же такое могло произойти. Мимика была точной, выразительной. Потом – стремительные броски того и другого туда-сюда, возвращение на прежнее место. Иногда ребятки всё-таки переигрывали – производили такие низкие наклоны и так внимательно глядели себе под ноги, будто они не только присматривались, но даже принюхивались к потерянным следам. Потом удивлённые оглядывания по сторонам переродились во всё более укоризненные и злые взгляды друг на друга. А затем – слово за слово, упрёк за упрёком, и шпики, обвиняя другу друга в провале слежки, стали драться. Дрались с огоньком, профессионально, правдоподобно. Победивший, пиная проигравшего, и тут не растерял интеллигентских замашек. Он при этом не зло матерился, а мягко повторял: 'Шляпа вы, батенька, шляпа!'

  Всем присутствующим в кабинете соратникам вождя НПБУ игра актёрами-шпиками своего провала понравилась. Кое-кто даже в ладоши хлопнул пару раз.

  А товарищ Скалин закурил, встал со своей табуретки, молча походил какое-то время взад-вперёд по кабинету, а потом спросил у режиссёра:

  – А почему в вашем кинофильме, господин Млынский, товарищ Скалин должен будет как заяц бегать от шпиков? Разве это не будет унижением для товарища Скалина?

  Очень неожиданной стала эта реплика для Млынского. И мы с Васей не ожидали её.

  С подобающей угодливостью режиссёр спросил:

  – А что вы предлагаете, товарищ Скалин? Как, по-вашему, следует изменить весь этот фрагмент фильма – вашу встречу со шпиками?

  – Я, господин Млынский, предлагаю сделать встречу товарища Скалина со шпиками более лаконичной. Разве не этому учит нас классика: краткость – сестра таланта.

  – Абсолютно с вами согласен, товарищ Скалин. Но как сделать её более лаконичной? Уменьшить хронометраж драки?

  – А драки, господин Млынский, и вовсе не надо. А то подерутся, помирятся и снова станут следить за товарищем Скалиным. Я предлагаю избавить товарища Скалина от слежки этих шпиков раз и навсегда.

  – Каким способом, товарищ Скалин?

  – Способом их ликвидации. Нет шпиков – нет проблем, – спокойно ответил вождь НПБУ.

  Классики едва ли предполагали, что лаконизма в искусстве можно достичь и таким вот способом. А ведь действительно: сколько и сколько художественных произведений только бы выиграли, если бы их авторы не медлили с ликвидацией сомнительных персонажей.

  На какое-то время в кабинете установилась тишина.

  Режиссёр тяжело выбирался из положения, в которое его загнал вождь НПБУ.

  – То есть в этом фрагменте фильма... вы, товарищ Скалин, и товарищ Василий... заметив слежку... не уходите от неё, а... Например, товарищ Василий обращается к шпикам с просьбой дать закурить, подходит к ним и...– Млынский не решается сам избрать технику ликвидации.

  Товарищ Скалин подсказывает:

  – ...И достаёт из кармана многозарядный пистолет – вдруг шпики окажутся очень живучими. А ещё прошу обратить внимание, господин Млынский, вот на что. В фильме необходимо будет сохранять историческую правду, так ведь? Разумеется, пока эта правда не бросает тень на Народную партию с большевистским уклоном. Такая правда нам не нужна. А вот если товарищ Скалин в фильме 'Скалин в сентябре' станет, как и в жизни, дымить как паровоз, – то это, по-моему, не будет бросать тень на нашу партию. Как вы считаете, товарищи? – обратился вождь ко всем присутствующим.

  За всех них, с улыбками комментирующих между собой вопрос руководителя НПБУ, ответил его первый заместитель товарищ Букин:

  – Да что вы, товарищ Скалин. Такая историческая правда только оживит фильм 'Скалин в сентябре'. Она приблизит вас к простым кинозрителям, большинство из которых тоже не прочь подымить.

  – Спасибо, товарищи, за гуманное разрешение и в фильме сохранить мне мою слабость, – товарищ Скалин даже немного поклонился. – А вот у товарища Василия нет в жизни такой слабости, значит, и в снимаемом фильме он должен быть некурящим. Поэтому пусть он, направляясь к шпикам, не закурить у них попросит, а обратится с другой просьбой или предложением. Подскажите режиссёру, зачем товарищу Василию надо будет подойти к шпикам, – обратился хозяин кабинета ко всем присутствующим в нём.

  Я не сомневался, что все предложения будут дурацкими, так пусть моё хоть первым из них станет:

  – Пусть товарищ Василий напомнит шпикам, что, как утверждают врачи, курить на ходу, как они себе позволяют, особенно вредно.

  Товарищ Скалин тут же принимает решение:

  – Очень хорошее, очень здоровое, очень полезное для кинозрителей предложение. Надо принять.

  Млынский робко предлагает:

  – Так, может быть, товарищ Скалин, прямо сейчас и здесь попробуем сыграть этот фрагмент фильма в вашей редакции? То есть, начиная с того момента, когда вы с товарищем Василием заметили слежку, но уходить от неё не стали.

  Товарищ Скалин, под одобрительные смешки соратников, возразил против такого намерения:

  – Я уверен, что никогда не смогу исполнить роль самого себя так же убедительно, как её исполнит профессиональный актёр. Присутствующие здесь критики заклюют меня: 'Нет, не похож...' Не торопитесь, господин Млынский, подготовьте заново этот фрагмент на репетициях.

  И здесь прав товарищ Скалин: советское киноискусство не раз доказывало, что актёры, исполняющие роль большевистских вождей, по всем статьям выигрывали у своих прообразов.

  Уже когда режиссёр выходил из кабинета, товарищ Скалин бросил ему вслед:

  – Господин Млынский, позвольте добавить к моей редакции обсуждаемого фрагмента фильма вот какой штришок: пусть товарищ Василий, кладя пистолет обратно в карман и отходя от тел шпиков, как бы обращаясь к зрителям, скажет: 'А ведь врачи были правы'.

  – Слушаюсь, товарищ Скалин! – не нашёлся сказать что-то другое режиссёр, начисто задавленный авторитетом будущего главного редактора всего российского кинематографа.

  Похоже, в фильме 'Скалин в сентябре' после такой редакции много было бы ещё сцен с применением многозарядных пистолетов и другого оружия между кабинетными перекурами главного героя.

  ...Товарища Василия, как автора предложения, вождь НПБУ лично попросил найти художника, который изобразит Феникса для знамени партии.

  Мы попросили выполнить этот заказ Колю Симакова, будущего театрального художника. Иногда Коля подрабатывал шаржами в людных местах. Разок ему удалось даже на Арбате какое-то время посидеть, пока его, как пришлого, не турнули оттуда.

  ...Вася первым начинает знакомить Колю с заданием:

  – Шаржи бывают разной степени искажения оригинала. И разной направленности такого искажения. Так ведь?

  – Разумеется. От едва заметной дружеской иронии до злой карикатуры.

  – Надо бы изобразить одного персонажа так, чтобы едва заметная ирония была уже далеко позади, но и до злой карикатуры дело ещё не дошло.

  – А что за персонаж?

  – Птица Феникс.

  – Эх ты! Какой интересный персонаж. Шаржей на птиц я ещё не делал.

  Разговор продолжаю я:

  – Ты ведь, Коля, знаешь, что это не простая птица, это мифологический персонаж.

  Коля не строит из себя большого эрудита:

  – То, что птица Феникс – мифологический персонаж, это я краем уха слышал. Но, по-моему, ещё ни разу не видел её изображения. А если и видел, то забыл. А если забыл, значит, ничего особенного в той птице нет.

  Моня приготовил нужную картинку:

  – Вот, Коля, один из вариантов – как выглядит птица Феникс. Кстати, эта птица – он. Как видишь, этого парня и так-то нельзя назвать симпатягой. А надо бы добавить к его образу ещё и что-то такое... Чтобы как можно меньше почтения к нему оставалось. Чтобы многим и хихикнуть хотелось, глядя на Феникса, который у тебя получится.

  – А почему надо будет хихикать над таким Фениксом?

  После того, как мы объяснили, знамя какой партии будет украшать получившийся Феникс, Коля заказ принял, прокомментировав своё решение:

  – Если эта партия придёт к власти, то придётся и шаржи на курицу с ней согласовывать.

  ... И вот специальное заседание в кабинете товарища Скалина.

  Получившийся символ НПБУ представил собравшимся первый заместитель руководителя партии товарищ Букин:

  – Ну и как вам, товарищи, этот Феникс? Принимаем такой его образ для нашего партийного знамени?

  Теперь не только в кинематографе, но и в изобразительном искусстве у НПБУ был только один авторитет. Но товарищ Скалин, закурив и прохаживаясь по кабинету, не торопился со своим выводом.

  Тогда напомнить о себе решил товарищ Хилых:

  – Товарищи, возможно, меня мало кто поддержит, но, по-моему, в представленном нам образе Феникса очень заметно присутствует что-то индюшачье, и почти отсутствует что-то орлиное.

  Товарищ Хилых был абсолютно прав – Коля Симаков всё-таки больше, чем нам хотелось, приблизил своё творение к откровенной карикатуре. Возможно, злые языки и в оригинальном образе Феникса отыщут следы индюшачьей родословной. Но там она всё-таки не настолько забивает орлиную, чтобы от той почти и следов не осталось. Но это на Арбате можно капризничать и требовать от художника, рисующего на тебя шарж, не издеваться так над вашим носом. А просить что-то переделывать бескорыстного художника мы не посмели.

  Будь товарищ Хилых не в опале у вождя НПБУ – а эту опалу чувствовали уже все остальные члены партии – то, очень может быть, что от представленного нами Феникса полетели бы перья. Но чувствовалось, что, скорее всего, товарищ Хилых останется не просто в меньшинстве, а в полном одиночестве.

  И всё-таки, для подстраховки, полезно было выступить в защиту получившегося Феникса. Мы были к этому готовы. Вася старательно вызубрил своё выступление и подготовил для него соответствующие интонации.

  – Товарищи, ну нельзя же к образу нашего Феникса подходить с точки зрения птицеводов или орнитологов. Иначе, мы погрязнем в бесконечных спорах. Да и не символы создают престиж партий, а партии своей долговечной работой делают свои символы узнаваемыми и престижными во всём мире. Даже если эти символы – карикатурные осёл и слон...

  После параллелей с карикатурными, но престижными и узнаваемыми во всём мире ослом и слоном представленный нами Феникс был бы принят даже в таком образе, когда на знамени НПБУ под ним пришлось бы писать: 'Это, товарищи, вовсе не индюк, как вы подумали, а птица Феникс'.

   Товарищ Хилых стал единственным воздержавшимся при утверждении символа Народной партии с большевистским уклоном.

  Но, оказывается, предстояло заодно поработать над ещё одним знаменем, заявка на которое пришла только вчера.

  Товарищ Букин объяснил:

  – Товарищи, наши молодые друзья из знакомого вам 9 'б' хотят организовать широкое молодёжное движение под идейным руководством и покровительством Народной партии с большевистским уклоном. Они просят нас помочь им с выбором знамени и для этого движения.

  Предложения посыпались тут же:

  – А чего тут долго думать: на молодёжном знамени – Феникс, а рядом его птенец.

  – А ещё лучше, товарищи, если птенец будет под крылом у Феникса.

  – А ещё лучше, если под каждым крылом Феникса будет по несколько птенцов, что будет говорить о многочисленности молодёжной организации нашей партии.

   Но после того, как под каждое крыло Феникса на молодёжном знамени напихали по корзине птенцов, все присутствующие в кабинете, как бы сговорившись, надолго замолчали.

  Наконец, нашёлся смельчак, который проговорил то, над чем задумались все остальные.

  – Товарищи, но ведь если представить себе такую картину, то получается, что Феникс – это, скорее, она, а не он.

  После затянувшейся паузы кто-то вроде бы нашёл выход из этого щекотливого для мифологического Феникса положения: