Текст книги "Святое дело (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

  Я уже знал, что Яма – четвёртая сверху станция в преисподней. После станций Ура, Придорожной и Скуки смертной. На проводах этапов в Нижнее хозяйство не раз замечал, что на эту станцию отправляются весьма многочисленные группы. Как много, оказывается, людей зарывают в землю свои способности.

  Первый разговор на эту тему был у меня с человеком, который тоже только ещё ожидал собеседования. Двенадцать романов человек начинал писать, но каждый раз бросал. Только, говорит, разбег возьму, как опять приходит в голову всё та же мысль: а вдруг вот-вот третья мировая война разразится, или огромная комета врежется в Землю, или йеллоустонская мина всё-таки рванёт? 'А что, – согласился я из вежливости, – очень весомые аргументы для того, чтобы не замахиваться на романы. Все – мегатонные. К тому же, как ни напиши роман, а всё равно скажут, что 'Анна Каренина' – лучше'. Посудачили мы с ним в тот раз – а как примут эти аргументы на собеседовании? Ну, как его примет прокурор – понятно: подвергнет осмеянию. А защитник сможет что-нибудь выжать хотя бы из третьей мировой войны? Дальнейшие события показали – не смог, и тот мой собеседник загремел в Яму.

  Но больше всего мне запомнилась встреча с другим собратом по перу. Он тогда уже получил направление в Яму и ожидал своего этапа.

  – Ну и как? – спросил я его сразу после собеседования.

  Он был откровенен:

  – Вот что, коллега, потрясло меня на собеседовании больше всего. Вам, конечно, известны такие случаи на Земле: пишет-пишет человек, и неплохо, как будто, пишет, но по-настоящему известными ни его сочинения, ни сам он так и не становятся. И вдруг, порой даже неожиданно для него самого, у него вытанцовывается такое произведение, которое и само сразу признаётся бестселлером, и все прошлые его сочинения ставят на куда более высокий уровень, чем тот, на котором они находились до этого. Ну, а сам их автор заслуженно возносится на литературный Олимп.

  – Как же, как же, бывает такое, – согласился я.

  Коллега продолжил:

  – Для наглядности мне на собеседовании показали вот какую видеокартинку: на железнодорожных путях неподвижно стоит состав из одних только вагонов. Это те произведения литератора, которые были у него до того, о котором мы с вами говорим. Но вот к вагонам подъезжает паровоз, происходит автосцепка с вагонами, и состав тут же бойко летит вперёд. Понимаете, что такое в данном случае паровоз?

  – Разумеется, – меня даже обидел такой вопрос.

  – Показали, значит, мне такую картинку, а потом изменили её вот на какую: паровоз резвым ходом подходит вплотную к составу, но неожиданно останавливается в полуметре от него, сцепки так и не происходит, и состав остаётся неподвижным.

  – И что же вас так потрясло после просмотров этих картинок? – спросил я, хотя почти не сомневался, каким будет ответ.

  – А то меня потрясло, что, как мне объяснили, мой 'паровоз' был почти готов. Совсем немного оставалось дописать. Но я этого, увы, не понимал, и опять отдался пьянству и депрессии. Закончилось это тем, что я оказался вот здесь, на Сортировочной, и ожидаю этапа в Яму.

   Попытаться хоть как-то утешить бедолагу?

  – Возможно, ваши потомки и друзья-литераторы найдут возможность дописать рукопись вашего 'паровоза', и весь ваш литературный состав всё-таки полетит навстречу к массовому читателю. Ведь, образно говоря, рукописи не горят.

  – Ой, не говорите вы мне об этих литературных красивостях! – раздражённо отмахнулся мой собеседник. – Из пепла сожжённых рукописей можно ещё раз засыпать Помпеи. А то и не раз.

  Раздражённость хотя бы одного из собеседников не располагает к продолжению беседы, и мы расстались.

  Вот и задумался я тогда, после этого интереснейшего разговора. А я хотя бы начинал писать свой 'паровоз'? Нет, не начинал я такого литературного произведения. Да и вагонный литсостав у меня был ещё очень скромный по размеру. К такому ещё рано было цеплять его 'паровоз'.

  ...Меня мысленным приказом возвращают в судебный зал, и я сразу ставлю перед собой вопрос: а я действительно буду согласен с таким приговором себе – путёвкой в Яму? Да, буду согласен. Никаких протестов. Никаких просьб о его смягчении. Это ещё ничего. Это ещё мне, пожалуй, повезёт. Всё-таки в Яме, как говорят, не используются самые зверские издевательства над грешниками – только кнут. И у меня там будет какое-то дело, пусть и бестолковое. Рядом будут копаться такие же земные лентяи, и если даже совсем не будет перекуров, то, махая лопатой, можно будет переброситься с ними парой слов о сделанном и несделанном на Земле-матушке, поделиться угробленными там творческими планами, до которых так и не дошли руки, а если и дошли, то реализованы были те планы на позорные проценты. По-моему, это даже лучше, чем дурак дураком толкаться на Придорожной, ожидая лифта на Сортировочную, в который никогда не попадёшь. А уж про Скуку смертную и говорить нечего. Чем она предпочтительней Ямы? Ведь один-одинёшенек будешь ты на этой Скуке смертной. Вечно один. Да, там и пальцем о палец не надо будет ударять, но ведь сначала взвоешь от скуки, а потом свихнёшься, когда ни с тобой, ни вокруг тебя ничего не происходит. Ни-че-го! Ни-ко-гда!

  Кстати, на Сортировочной не раз обсуждался этот вопрос: а можно ли в Нижнем хозяйстве сойти с ума? Вывод всегда был один и тот же – сойти-то, скорее всего, и можно, да кто же тебе даст возможность долго кайфовать в таком состоянии. Если после снятия семи шкур ты свихнёшься, местные реаниматологи быстро возвратят тебя в пригодное для продолжения пыток состояние.

  Из задумчивости меня вывела судья словами, произнесёнными, как и подобает, самым серьёзным и торжественным тоном:

  – Итак, грешник ординариус, как вы сами пожелали себя называть, – объявляю вам приговор...

  По-моему, последующая пауза у судьи была уже нарочито театральной, хотя в моём состоянии любая пауза длилась вечность.

  – Приговор такой – или рай, или возвращение на Землю. На ваш выбор.

  Сколько продлилось состояние, в котором я перестал соображать? В потустороннем мире нелегко определять продолжительность времени, тут с ним случаются всякие фокусы. А когда перестаёшь соображать, то нетрудно и вовсе заблудиться во времени.

  Тут и спорить нечего – нет в земном лексиконе таких слов! Оторопь? Да куда там оторопи до адекватного обозначения моего состояния. Вот если усилить то, что мы понимаем под оторопью, этак в полтора миллиона раз...

  Понимая моё состояние, судья дала мне какое-то время прийти в себя, потом продолжила:

  – Объясняю такое неожиданное для вас решение. Вы сказали, что не было у вас поступков, о которых я вас спрашивала. Но в вашем 'Деле' такой поступок есть. Это – один ваш подарок другому человеку. Самый бесценный на Земле подарок.

  Она сделала ещё одну театральную паузу и только потом сказала:

  – Однажды вы подарили одному незнакомому вам человеку жизнь.

  После зачитанного судьёй фрагмента из моего 'Дела' вспомнил про тот случай и я. Да, было такое – спас я на одном из Кузьминских прудов беспомощного человека от утопления. Спас, как подчеркнула судья, от неминуемой смерти и спас в одиночку. Только такое сочетание обстоятельств спасения – от неминуемой смерти и в одиночку – даёт право суду вынести то решение, которое он вынес.

  – Но не торопитесь ликовать, – предупредила судья.

   Был, был грешок – я с трудом сдерживал переполнявшее меня ликование, и мне опять было предоставлено какое-то время на восстановление душевного равновесия.

  Потом судья вежливо, но назидательно сказала:

  – Вы должны согласиться, что для человека, только что стоящего на краю Ямы, такой приговор не может не быть обременён некоторыми условиями.

  Очень постарался не переусердствовать в изъявлении своей полной покорности.

  Условия были такие: на Землю я буду возвращён не для спокойного и благополучного дожития, а для выполнения благородной, но опасной миссии. Но если я выберу этот вариант, то смогу попросить заметно смягчить приговор любому грешнику на Сортировочной, ещё не получившему его. Если же я выбираю рай, то права ходатайствовать за кого-то у меня уже не будет.

  Прокурор ещё более затруднил выбор первого варианта:

  – Учтите, при выполнении на Земле предлагаемой вам миссии вы можете наломать столько дров, столько греховного совершить, что потом даже мимо Ямы только так вниз просвистите.

  Адвокат пожурил прокурора:

  – Не накаркайте, батенька!

  Как после вынесения приговора по-человечески тут у них, даже лексика.

  Итак, мой выбор обременялся такими обстоятельствами: возможными опасностями на Земле и неопределённостями в дальнейшем, если выбираю первый вариант; и гарантированными угрызениями совести, если выбираю второй.

  – Дать вам какое-то время на раздумья? – любезно предложила судья.

  – Не надо, я уже выбрал.

  Мне объяснили, в чём будет состоять моя земная миссия, а я попросил не отправлять меня на Землю, пока не будет удовлетворено моё ходатайство за другого грешника.

  ...– Ну и куда вас? – с такими, уже не просто участливыми, а боязливыми интонациями спрашивают только настоящие друзья.

  Я, тяжело вздохнув, развёл руками.

  – В Яму? – тоже тяжело вздохнул Евгений Семёнович.

  Я успел лишь кивнуть головой, как генерала Караева вызвали на собеседование. Прошёл он его очень быстро.

  ...– Отгадайте, куда я получил путёвочку? – ни жизненный опыт, ни генеральские погоны не помогали Евгению Семёновичу надёжно спрятать свои эмоции, хотя он очень старался ничем не выдавать своих чувств.

  Я знал – куда, но как тут обойтись без игры.

  – В Парную? – самые нижние уровни преисподней решил не называть.

  – Нет, – Евгений Семёнович старался отвечать без всякого выражения.

  – В Карьер?

  – Нет, – всё тем же тоном ответил Евгений Семёнович.

  – На Скуку смертную?

  – Нет, и не на Скуку.

  – Неужели, на Придорожную?

  И тут Евгений Семёнович уже не выдерживает: он обнимает меня за плечи, трясёт их и даже слегка пританцовывает от избытка чувств:

  – Выше, ещё выше! На станцию Ура, причём с правом немедленной подачи апелляции!

  А вот для выражения состояния Евгения Семёновича после собеседования слово 'оторопь', конечно, было бы в самый раз. Ну, разве что всего лишь с десятикратным усилением.

  Я заранее приготовил целое корыто полагающихся по такому случаю эмоций и выплеснул их на друга до последней капли. По-моему, этот обмен эмоциями и с моей стороны получился очень искренним.

  – А что с принципами, Евгений Семёнович? Как выкручивались?

  – Хотите верьте, хотите нет, а про принципы – ни одного вопроса. Никогда не перестану удивляться, как неожиданно легко и быстро получил я эту путёвку, – приходил в себя Евгений Семёнович. – И мне бы очень хотелось обменяться нашими соображениями – почему всё так произошло, и почему я попаду на станцию Ура, а не значительно ниже. Ведь, чего греха таить, мы оба предполагали, что выше Карьера мне никак не подняться.

  Но не тут-то было.

  К нам почти бегом приблизились... Да, мы уже как-то видели этих двух представителей подпольного комитета.

  – Товарищ Караев, через полчаса начнётся экстренное заседание подпольного комитета, ваша явка обязательна! – потребовал один из них.

  – А что без меня – никак?

  – Вы что, забыли – приказы партии не обсуждаются.

  Евгений Семёнович, помня о моём желании хоть разочек побывать на собрании подпольного комитета, поставил условие:

  – Хорошо. Но мы с моим другом, – генерал указал на меня, – уже не можем расставаться даже на такое время. Поэтому я настаиваю, чтобы он тоже присутствовал на этом собрании.

  Посланцы подпольного комитета коротко переговорили между собой, и один из них спросил у Евгения Семёновича:

  – А он в какой партии состоял на том свете?

  – Он принципиально был и остаётся беспартийным.

  Снова небольшое совещание, и решение:

  – Хорошо, тогда пусть присутствует. Пароль для входа на собрание – 'Хоть где мы новый мир построим...' Только ни слова он не получит, ни в прениях не сможет участвовать, – и уже обращаясь ко мне, подпольщик добавил: – О ходе и результатах собрания – тоже никому! Понятно?

  Так как я не поспешал встать по стойке смирно и доложить: 'Слушаюсь!', Евгений Семёнович не дал возникнуть осложнениям:

  – Я ручаюсь за него.

  ...Подпольщики оправдывали своё звание, им и на Сортировочной удалось отыскать что-то очень похожее на подвал.

  Внутри подвала хорошо ощущалась атмосфера запрещённого сборища и готовность его участников, услышав 'полундра!', действовать грамотно, разбегаться слаженно, без паники, не путаясь друг у друга под ногами.

  По строгим лицам собравшихся можно было догадаться, что предстоит рассматривать вопросы чрезвычайной важности и актуальности. Хотя, по-моему, это стиль всех коммунистических сходок, вне зависимости от их повестки. Даже на земных собраниях, мобилизующих членов партии на работы с гнилой капустой и картошкой на овощных базах, коммунисты всегда так перебирали с нахмуренностью лбов и пафосом своих выступлений, будто не от овощной гнильцы эту базу им предстояло очистить, а от окопавшихся там контриков.

  Со вступительным словом выступил председатель подпольного комитета товарищ Вампирюк. Неужели у него действительно такая фамилия? А если это партийная кличка, то товарищ Вампирюк ещё на Земле её получил, или уже на Сортировочной чем-то заслужил?

  -Товарищи! КППМ, Коммунистическая партия потустороннего мира, вопреки жесточайшему запрету здесь на всякую политическую деятельность, продолжает свою работу. Потому что, куда бы ни закинула судьба коммунистов, они всегда и везде в первую очередь должны оставаться коммунистами...

   Вот и опять это 'всегда и везде'. Что значит это выражение – 'всегда и везде оставаться коммунистом' – этого я никогда толком не понимал. Почти уверен, что подавляющее число самих коммунистов – тоже. Но как только это выражение родилось, оно сразу стало звучать очень многозначительно, и многозначительность эта со временем приобретала всё более тревожный и даже пугающий оттенок, что заметно увеличивало число обострений язвенной, сердечных и прочих болезней среди коммунистов. А когда после одного из съездов большевиков по приказу их главного пахана было вырезано большинство участников этого съезда, в этой многозначительности и вовсе стал преобладать панический элемент. На партсобраниях и тем более на партсобраниях с персональными делами эти забронзовевшие слова сразу заставляли всех присутствующих испуганно втягивать голову в плечи и быть готовыми с одинаковым воодушевлением единогласно проголосовать хоть за награждение однопартийцев, хоть за выговор им, хоть за их расстрел сразу после окончания собрания. Нет-нет, не с одинаковым. За награждение – тут кто-то из завистников мог позволить себе быть даже и против; за выговор – и здесь могли отыскаться воздержавшиеся; а вот за расстрел... Ни в чём другом члены ВКП/б/ не были так единогласны, никакое другое голосование так не сплачивало их ряды. Интересно, а вот скажи кто-нибудь с таким же пафосом членам своей партии: 'Господа, в какую бы пивнушку не забросила судьба члена партии любителей отечественного пива, он всегда и везде должен требовать только российское пиво!' – обойдётся ли тут без язвительных смешков и комментариев самих любителей такого пива? Нет, не обойдётся. Не забронзовеют для них такие слова, и не проникнутся они должным уважением ни к своей партии, ни к её вождю, пока этот вождь, после какого-нибудь исторического съезда партии любителей отечественного пива не перевешает или не перестреляет тех участников этого съезда, которые сделали хотя бы глоток заморского пива. Только таких вождей члены возглавляемых ими партий уважают настолько, что клянутся в верности им даже у расстрельной стенки, куда ставятся по приказу этих вождей.

  -... И мы – единственная партия, которая сохраняет готовность к такой деятельности, – продолжал своё вступительное слово товарищ Вампирюк. – А ведь после 'Напутственного слова' Чёрт-бабы поджали свои хвосты большинство конкретных либерал-демократов и даже считающие себя самыми крутыми на Сортировочной члены партии любителей собачьих драк, не говоря уже о всех прочих земных горлопанах и пустозвонах.

  Ну, камень в огород любителей собачьих драк товарищ Вампирюк напрасно запустил. Какая у таких любителей может быть политическая деятельность там, где нет ни одной собаки. Давно известно – все собаки попадают в рай. А вот почему на Сортировочной поджали свои хвосты конкретные либерал-демократы? Потому что, в отличии от большевиков, у партии не было земного опыта работы в подполье?

  ...– Как вы знаете, товарищи, почти весь предыдущий состав подпольного комитета нашей партии неожиданно, внеочередным спец-этапом был отправлен на станции Нижнего хозяйства с наиболее строгим режимом.

   Интересно, что предшествовало этому событию – внеочередному спец-этапу на станции с наиболее строгим режимом? И почему 'почти', а не весь состав был туда отправлен? Этому событию предшествовал визит кого-то из членов того подпольного комитета в Стуковую? Очень может быть. У коммунистов стучать друг на друга всегда считалось такой же строгой партийной обязанностью, как уплата членских взносов. Если даже не ещё более строгой. В лучшие для стукачества времена среди них были такие рекордсмены, которые закладывали своих однопартийцев десятками и сотнями, если считали, что это – лучшая гарантия самим в живых остаться. Ну, а здесь авторы самых ценных доносов как премируются? Ближайшим спец-этапом на станцию Ура?

  ...– Но мы подхватили упавшее на время знамя нашей партии и, несмотря на все трудности, продолжим выполнение её программ, – бодро рапортовал товарищ Вампирюк.

  Ну кто на Земле поверит, что у коммунистов даже 'на том' для землян свете есть программы партии?

  После ещё нескольких пышных фраз во славу партии и её знамени, председатель подпольного комитета перешёл к её программам.

  – Увы, товарищи, по-прежнему, буксует даже программа-минимум КППМ – строительство социализма на станции Ура. Её первым пунктом было и остаётся создание там крепкой партячейки. Нет, никак не получается. Да что там – создание партячейки. Предполагалось начать на станции Ура хотя бы с комсомольской организации. Так комсомольцы не успели ещё и первое собрание провести, как на них донесли, и все они были отправлены на Скуку смертную...

  Да, без партячейки коммунистам – никак. А то ведь они попадают на станцию Ура растерянные, разоружённые, не понимающие, как быть, что делать. Кто-то, может, и хотел бы сразу примкнуть к партийной работе, да куда ему обратиться? А была бы партячейка, он сразу бы туда и поспешил: 'Здравствуйте, товарищи! Только что прибыл по этапу с Сортировочной. Прошу немедленно поставить меня на партучёт и приобщить к строительству социализма на станции Ура. Готов закрыть собой брешь на любом участке этого строительства'.

  После продолжительных сетований о трудностях партийной работы даже на самой верхней станции преисподней, товарищ Вампирюк подытожил накопившиеся у руководства подполья наблюдения:

  – Да, товарищи, предположение, что ориентированная на станцию Ура программа-минимум нашей партии будет достаточно легко выполнима, оказалось ошибочным. Как это ни парадоксально, но бывает очень и очень много случаев, когда как раз члены партии становятся самыми ярыми антикоммунистами на станции Ура. Прибыв туда по этапу, они первым делом интересуются ни тем, как найти там партячейку, а есть ли там Стуковая. Поэтому понятно тотальное недоверие наших товарищей друг к другу на станции Ура: тебе кто-то заговорщицким шепотком предлагает строить там социализм, ты соглашаешься – и скоро оказываешься в Парной, а то и ниже...

  А чего тут парадоксального? Да, ходишь дурак-дураком с криком 'Ура!' вокруг трибуны с Перстом указующим; делаешь воодушевлённый вид, что понимаешь и каждый раз горячо поддерживаешь то направление, куда он теперь указывает; но ведь всего лишь изображаешь. А сам только и думаешь об апелляции, где отречёшься от любой политической идеологии. А это отречение лучше всего подкрепить стуком на тех, кто медлит с таким отречением.

  – ...И эта подозрительность друг к другу будет продолжаться на станции Ура до тех пор, пока там не появится надёжный, авторитетный товарищ с нашим мандатом, который будет иметь право и сможет, наконец, сколотить там крепкую партячейку, – делает вывод руководитель коммунистического подполья на Сортировочной.

  Понятно, что кандидатура авторитетного товарища с мандатом была подобрана верхушкой подпольного комитета ещё до начала собрания. Генерал-коммунист, человек доказавший, что не может поступиться принципами– кто лучше подойдёт для такой роли.

  После сделанного товарищем Вампирюком предложения, и окончания дифирамбов в свою честь Евгений Семёнович спокойно сказал:

  – Я отказываюсь от такого мандата.

  – Как вы сказали? – не поверил своим ушам руководитель подполья.

  -Я отказываюсь от мандата на организацию строительства социализма на станции Ура.

  Ответ был таким удивительным для всех подпольщиков, что какое-то время никто из них и слова не мог вымолвить.

  Но вот товарищ Вампирюк раздражённо спрашивает:

  – А почему это вы, товарищ генерал, отказываетесь, позвольте узнать?

  'Товарищ генерал' было произнесено с особым ударением, с нарочитой растяжкой.

  Даже мне ответ Евгения Семёновича показался неожиданным и очень смелым:

  – Меня, несмотря на все мои грехи, направляют на самую верхнюю станцию преисподней с перспективой после подачи апелляции даже в рай попасть. Зачем же я буду устраивать там всякие неприятности.

  Что-то произошло на собеседовании с принципами генерала Караева. Причём, незаметно для него. Кто-то там изрядно выкорчевал из него эти принципы. Иначе трудно было удовлетворить моё ходатайство.

  В подполье надолго воцарилась гнетущая тишина.

  Товарищ Вампирюк прервал её вопросом, высказанным самым презрительным тоном:

  – По-вашему, побуждать где-то людей к строительству социализма – это 'устраивать там всякие неприятности'?

  Проходи в своё время партсобрание на Земле с аналогичной повесткой – о получении мандата на строительство социализма хоть в каких-нибудь Глубоких Навозах, да откажись назначенный партией от такого мандата – тут же был бы поставлен на голосование вопрос о его расстреле. Конечно, и на Сортировочной коммунисты могли поставить такой вопрос, да как тут шлёпнешь приговорённого. Приходилось ограничиваться зловещими интонациями.

  Товарищ Вампирюк владел ими:

  – Наши товарищи и на самых нижних уровнях преисподней помнят о программах партии, а вы отказываетесь работать даже в тепличных условиях станции Ура?

  Подпольщики дружно набросились на генерала Караева с гневными упрёками. Но Евгений Семёнович героически молчал.

  И тут кто-то из подпольщиков ехиднейшим тоном спрашивает:

  – Кстати, товарищи, а почему генерал Караев получил путёвку на станцию Ура? Насколько нам известно, члены нашей партии, действительно не поступавшиеся принципами и отказывающиеся пройти через 'Партер', выше Карьера никогда не оказываются, а кое-кто даже в Светлое будущее попадает.

  Тут же последовала добавка и в мой адрес:

  – У него и приятель очень подозрительный. Не просто беспартийный, а злостный антикоммунист. Несколько наших внимательных товарищей уже сигнализировали в комитет об этом.

  Вот как! А ведь я так старался скрывать свой злостный антикоммунизм от посторонних ушей.

  Было понятно, что Евгений Семёнович объясняться не станет, да и не сможет объяснить, почему он получил путёвку на станцию Ура. Объяснить это мог только я. Но я этого делать не стану, и сейчас нас обоих вышвырнут отсюда. Так хоть высказаться, что ли, напоследок.

  – Товарищи, а зачем надо строить социализм на станции Ура? Чего там уже сейчас не хватает для развитого социализма? Очередей за колбасой и туалетной бумагой? Так и не нужна, вроде бы, там ни колбаса, ни туалетная бумага. А главные признаки развитого социализма на станции Ура уже есть: 'сплочёнными колоннами', 'стройными рядами', 'выше знамя', 'все, как один', 'плечом к плечу'. А главное – есть Указующий Перст и единодушное, громогласное, вечное 'Ура!'.

  ...Уже когда нас с Евгением Семёновичем выводили из подвала, я успел крикнуть:

  – Конечно, коммунисты даже на станции Ура смогут организовать очереди и дефицит. Но как на такое самоуправство посмотрит Хозяин?

  Выгнанные с собрания подпольного комитета, мы с генералом Караевым больше уже не говорили о программе-минимум Коммунистической партии потустороннего мира – о построении социализма на станции Ура. Я спросил его о другом:

  – Евгений Семёнович, дорогой, скоро мы с вами расстанемся. Так скажите мне напоследок, какая всё-таки программа-максимум у коммунистов этого мира? Вы ведь ещё на первом своём подпольном собрании узнали об этом.

  – Вы никогда не поверите! Никогда! – сказал Евгений Семёнович таким тоном и так посмотрел на меня, что я догадался и воскликнул:

  – Не может быть!

  Евгений Семёнович только руками развёл.

  – Строительство коммунизма в раю?

  – Да.

  Это надо было переварить. Поспешные, легковесные комментарии оскорбят такое громадьё планов коммунистов загробного мира. Любое громадьё достойно какого-то уважения. Хотя бы за свои размеры.

  Стал выяснять, что известно Евгению Семёновичу о выполнении этой программы:

  – А были какие-то попытки?

  Теперь мы уже не могли отказывать друг другу ни в чём.

  – Сейчас я расскажу вам о происшествии, которое произошло на том, первом для меня, подпольном собрании. Оно шло своим чередом, как вдруг в дверях подвала неожиданно для всех появился странный персонаж. По-моему, так должен был выглядеть человек, которого только что, помимо его воли и очень грубо вышвырнули из какого-то приличного общественного места. Он всё время озирался, будто ожидая следующего толчка, пинка, удара. Вскоре стало понятно, что товарищу Вампирюку и некоторым другим ветеранам подполья этот человек был знаком, и он даже был приглашён в президиум.

  – Ой, догадываюсь, Евгений Семёнович, откуда этот человек прибыл.

  – Правильно догадываетесь. Сам он был в такой глубокой депрессии, что едва ли смог бы сделать своё выступление связным. Поэтому вначале, тихонько поговорив с ним, его историю поведал собранию председатель подпольного комитета. Рассказать вам эту историю или сразу перейти к её окончанию?

  – Да как же можно лишать себя такого лакомства? Рассказывайте, Евгений Семёнович.

  – Однажды на Сортировочную попал пожарник. Примерный работник, член коммунистической партии, фотография которого всегда висела на доске почёта депо. Пожары тушил добросовестно, но любил, грешным делом, как и любой другой нормальный советский человек, что-нибудь прихватить с места работы, то есть, с пожарища. Как-то раз уже из самого пекла вытащил большой чемодан. Но в нём оказались не дорогие вещички, а скрюченная старушка, которая, потеряв голову от паники, таким образом пряталась от огня. И что вы думаете? Оказывается, тому, кто спас своими руками человека от неминуемой гибели, на собеседовании при вынесении приговора положены существенные поблажки. Очень существенные. Вплоть до выдачи путёвки в рай.

  Я не стал говорить Евгению Семёновичу, что знаю о таких поблажках, и подумал про себя: 'Выходит, даже если ты задумывал вытащить для себя из пожарища ценные вещички, а вытащил совершенно ненужную тебе старушенцию, всё равно на собеседовании это засчитывается, как чистенькое 'своими руками от неминуемой гибели'? Мотивы такого поступка никак не учитываются? Или у этого пожарника на собеседовании были слабенький прокурор и выдающийся адвокат?'

   – Так, и что дальше происходило с тем пожарником? – с нетерпением спрашиваю я.

  – А вот то и происходило, что как только он получил путёвку в рай, подпольный комитет Коммунистической партии потустороннего мира тут же выдаёт ему партийное задание.

  – Заняться построением коммунизма в раю?

  – Да. И выдаёт ему мандат на такое строительство.

  – Так-так, – потираю я руки. – И с чего было рекомендовано начать строительство коммунизма в раю?

  – Вот тут у подпольщиков разгорелся теоретический спор: начать с организации колхозов в райских кущах или с создания в раю крепких органов?

  – Начать решили, конечно, с органов? – не сомневался я.

  – Нет, решили начать с колхозов.

  – Ну, это же грубейшая теоретическая и политическая ошибка, – тут же воскликнул я.– Кто же начинает строительство коммунизма, не создав крепкие органы. А кто в райских кущах народ в колхозы будет загонять?

  – Уж не знаю, как там, в раю, получилось бы с органами, но с колхозами у этого пожарника ничего не вышло.

  – И как относились обитатели райских кущ к этому агитатору?

  – Как к деревенскому дурачку. Не только никогда не обижали, но всегда были очень ласковы с ним. Каждый норовил его чем-нибудь угостить, кто – только что сорванным персиком, кто – клубничным вареньем. И никаких на него жалоб и доносов в администрацию рая не поступало. А она присвоила ему какую-то группу инвалидности и очень ненавязчиво оберегала его от всяких бед.

  – И почему же его всё-таки турнули из рая?

  – Турнули из рая его за то, что он, раздосадованный провалом своей миссии и таким отношением к себе, стал очернять руководство рая. Начал распространять слухи, будто архангелы тырят с райских складов свечи и контрабандой переправляют их в Нижнее хозяйство.

  Вон как: не всё, оказывается, прощается в раю инвалидам-строителям коммунизма, есть там и для них своя красная линия.

  – А как происходит этот интереснейший процесс – выдворение из рая? Посредством каких действий?

  – Посредством пендаля. Этот пожарник, оклемавшись на том собрании и отвечая на вопрос из зала, так и сказал: 'Вдруг я почувствовал чей-то могучий пендаль – и тут же очутился опять на Сортировочной'.

  – По-моему, администрация рая поступила слишком гуманно с тем пожарником. За попытку начать строительство коммунизма в раю, да ещё одним из самых изуверских способов -организацией колхозов в райских кущах... Да за такое тот пендаль должен был отправить его прямиком в Светлое будущее без всякой пересадки на Сортировочной. Как вы считаете, Евгений Семёнович?

  Евгений Семёнович не стал возражать. Перед расставанием мы стали почти единомышленниками.

  ...Провожаю у лифта своего друга на станцию Ура, сказав, что мой этап будет только следующим. Евгений Семёнович очень переживал за меня, он был уверен, что мы расстаёмся навсегда, так как с Ямы апелляции не подаются. Я не мог возражать, хотя для меня этот вопрос, выражаясь канцелярским языком, оставался открытым – ведь когда-то я опять покину земной мир и куда попаду потом?