Текст книги "Святое дело (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

  Крепко обнялись. Потом ещё раз, надолго уткнувшись лицами в плечи друг друга и уронив на них несколько фантомных слёз. Не знаю, как у Евгения Семёновича, но у меня не было в земной жизни более душевных, более трогательных проводов.

  Ещё была слышна торжественно-грозная мелодия лифта, опускающего этап с Евгением Семёновичем в Нижнее Хозяйство, ещё я раздумывал над тем, как он поведёт себя на станции Ура, когда заметил этого типа, вертящегося неподалёку. Несколько раз он приближался ко мне, но как только я смотрел в его сторону, он тут же останавливался и прятал своё лицо. Наконец, всё-таки решительно направился в мою сторону.

  Ба, так это же журналист Николай, наш московский попутчик до Сортировочной, ещё недавно наш товарищ, а ныне – один из активистов Карабасова.

  – Случайно вас заметил, – сразу заявил он. – Вовсе не искал с вами встречи. По службе мимо проходил.

  Не поверил я в эту случайность, но чего ради мне испытывать к нему более кровожадные чувства.

  – Моя фамилия – Талызин. Николай Талызин. На том свете я был довольно известным фотожурналистом. В нашем кругу говорят, что вы возвращаетесь на Землю. Интересно, как там отнеслись к моей гибели?

  Не припоминаю такого 'довольно известного фотожурналиста'.

  – Как служится, Николай?

  – Не жалуюсь. Репутация вот только. Иной подлец только что прибыл на Сортировочную, а уже норовит укоризненно ткнуть в мою сторону пальцем. Вы там, на Земле, не говорите, пожалуйста, об этом...

  – Думаю, у меня и повода для такого разговора не будет.

  ... Назвать то, к чему меня подвели для возвращения в земную жизнь, тоже лифтом? Пусть будет лифт, раз нет у меня для этого непонятного чуда другого названия.

  Захожу туда один – стало быть, не часты на собеседованиях такие приговоры.

  'Поехали!' На Землю – с мандатом на святое дело.

   Б/У

   ...– Ура, очнулся! – радостно крикнул Вася, а Моня, укоряя меня за моё, затянувшее на его взгляд беспамятство, проворчал:

  – И пяти минут не прошло.

   С иронией Моня проворчал. То есть, прошло даже меньше пяти минут. Но как такое может быть? Да одни только прения в подпольном комитете Коммунистической партии потустороннего мира о строительстве социализма на станции Ура продолжались намного дольше.

   Порывался крикнуть: 'Люди, я был ТАМ! Я побывал на ТОМ свете! Я ОТТУДА возвратился...', – но, подумав, отложил это громогласное заявление. Кроме Мони и Васи рядом были врачи, зеваки. Но даже когда я останусь со своими друзьями наедине и скажу им, что побывал ТАМ, как они отнесутся к этому заявлению? Нет у меня командировочных документов и сувениров с ТОГО света. Да и сам я долго ли буду уверен, что действительно побывал на ТОМ свете, а не просмотрел захватывающий спектакль, за пять минут созданный моим искривлённым при падении сознанием? И оно же, придя в норму, скоренько удалит этот спектакль со своей сцены. Кстати, а все ли другие возвращенцы ОТТУДА рискуют начать разговор на эту тему даже с близкими, не опасаясь если не услышать, то прочитать на лицах: 'Выжил, но, похоже, сбрендил!'

  Не буду торопиться со своими потусторонними мемуарами.

  ...– Постараюсь, друзья, не задерживаться на больничной койке. Раньше меня Вере ничего не говорите. Сам я лучше подберу нужные слова. А останки вертоплана надо собрать и сберечь, мы над ним ещё поработаем.

  Только занесли меня в санитарную машину, как к ней подбежали люди и призвали врачей проехать совсем немного, чтобы попытаться помочь ещё одному бедолаге.

  Я был не настолько плох, чтобы врачи занимались только мной, и даже заявил, что вполне смогу и посидеть в машине, если собрат по несчастью должен будет лежать.

  Подъехали.

  В заранее открытую заднюю дверь для приёма ещё одного человека вижу, что стоим мы чуть поодаль от 'зебры'. Врачи склонились над пострадавшим. Кто-то из зевак громко и так радостно, будто это ему так удалось устроить, подсказывает им:

  – Сразу под две машины умудрился попасть.

   Я тут же вспомнил, кто мне уже говорил про 'две машины'. Набираюсь сил и кричу врачам через дверь:

  – Посмотрите, пожалуйста, в его документы. Этого человека зовут Николай Талызин?

  – Ваш знакомый?

  Как тут ответить? Не попросят ли врачи развернуть эту тему? И что тогда говорить?

  Учитывая моё состояние, мне не стали устраивать допрос. Молодая врачиха, найдя у пострадавшего какое-то удостоверение, ответила, чтобы я слышал:

  – Да, Николай Денисович Талызин. Фотожурналист.

   Вот теперь у меня есть железобетонное доказательство – да, я побывал на ТОМ свете. На этом я ничего не знал про этого человека, я только несколько секунд видел его сверху, когда падал, а он бежал через дорогу запечатлеть моё падение. Не добежал.

  Сказать врачам, что их старания оживить Николая Денисовича Талызина напрасны? И тут придётся отвечать на вопросы, ответы на которые отравленные атеизмом обитатели этого мира принять не смогут.

  Давай-ка я схитрю, сделаю вид, что волнения, связанные с возвращением в земной мир, опять отключили на некоторое время моё сознание.

  ...Не уставал убеждать и Веру, и друзей, что легко отделался, не благодаря своей исключительной живучести, а благодаря вертоплану, который и при таком небрежном его исполнении до конца сохранял спасительные для меня остатки летучести. Будем теперь уважительней относиться к нашему изобретению и намного строже к материалам, из которых станем создавать следующий его образец.

  На удивление быстро шёл на поправку, и очень скоро был выписан из больницы. Про себя задумывался: а не в Сортировочной ли, перед командировкой на Землю, в меня вживили такую оздоравливающую программу?

  Не сразу решился я всё рассказать Васе с Моней. Ведь рассказав, я тут же ставил их перед выбором – быть ли им и тут со мной? А так, как ответ на этот вопрос был для меня совершенно очевиден, то я своим откровением обязывал их подвергаться той же опасности, что и сам.

  А как не рассказать?

  И вот мои друзья знают всё о моём путешествии ТУДА. Ни тот, ни другой не прикладывали озабоченно свои ладони к моему лбу, отдавая дань ритуалу, сопутствующему таким рассказам. Вася и Моня поверили каждому моему слову. Поверили и сразу стали считать то святое дело, на которое я получил мандат, нашим общим делом.

  ... – Скалин, Скалин... – припоминал Вася. – Персона пока что не очень известная.

  Я подтвердил:

  – Да, товарищ Скалин – политперсона пока малоприметная. То же можно сказать и о Народной партии с большевистским уклоном, которую он возглавляет, – пока она едва заметна среди других партий. Но если мы не справимся с нашим делом, то НПБУ со временем получит чудовищную власть, а товарищ Скалин превратится в упыря-людоеда.

  – Бывшие в употреблении опять рвутся к власти. Тогда более святого дела, чем это, и представить трудно, – сделал вывод Моня.

  – Но мы ни в коем случае не должны предпринимать попыток физически устранить его, – предупредил я друзей. – И не получится, и только упрочат его положение такие попытки.

   Вася просил уточнить:

  – А то, что Скалин, если мы ему не помешаем, станет паханом в НПБУ, захватит власть насильственным путём, развяжет гражданскую войну, утопит страну в крови и до конца жизни будет упырём-людоедом – это точно известно?

  – Точнее некуда, – уверенно ответил я.– Это известно из 'Книги судеб'. А вносить исправления в 'Книгу судеб' могут только посланцы ОТТУДА с соответствующим мандатом.

  – А к двум прежним большевистским вождям-людоедам направляли ОТТУДА посланцев такого рода? – спросил Моня.

  Я не хотел бы отвечать на этот вопрос. Ответ ещё более подчёркивал опасность миссии. Но так как теперь – уже нашей общей миссии, то и скрывать этого было нельзя. Коротко сказал:

  – Направляли.

   Вася и Моня не переспрашивали, они всё поняли: те посланцы, убедившись в бесполезности избранных ими способов отстранения от власти вождей-людоедов, всё-таки решались на покушения. Но 'Книгу судеб' не обманешь, не было в ней удачных покушений на тех двух палачей. Посланцы ОТТУДА в итоге сами становились их новыми жертвами.

  Молчанием помянули тех смельчаков.

  Ну, а как нам не делать роковых ошибок? Как хотя бы приступить к нашему святому делу?

  Вася предложил очевидное:

  – Если товарища Скалина нельзя...– добряк Вася затруднялся выговорить это слово, -... если его нельзя убивать, то надо, наверное, искать на него убийственный компромат и всячески раздувать его. Он, вроде бы, сидел...

  Я тут же возразил:

  – Сидел – это что. Да и вообще любой компромат у большевиков не проходит. Большевики – это вам не какие-нибудь тори или виги. Это для тех любой компромат – нокаут, а для большевиков хоть какой – щекотка.

  Моня напомнил:

  – Есть компромат, который и для большевиков – не всегда щекотка.

  – Выкладывай! – я уже начал распоряжаться.

  – Надо среди патриотически настроенной российской общественности распространить слух, что товарищ Скалин – еврей. По моим прикидкам, патриотически настроенная российская общественность ещё полторы тыщи лет будет подозревать евреев во всех грехах и сваливать на них все свои беды.

  – Больше, Моня, больше, – не сомневался я.– Думаю, сколько времени будет существовать патриотически настроенная российская общественность, столько во всех бедах российского народа будут виноваты евреи. А патриотически настроенная российская общественность будет существовать всегда. К тому же, если и есть что-то полезное в твоей идее, присутствует в ней в то же время какой-то душок, и нет чего-то такого...– я пощёлкал пальцами в поисках нужного слова. – Красоты, что ли, в ней нет, и той парадоксальности, которая всегда была присуща всем твоим идеям.

  – Присутствует, присутствует душок в такой идее, – согласился Вася. – Нехорошо педалировать на чьей-то национальности. Даже если это враг, – а потом уточнил: – Для нас, в первую очередь, будет нехорошо.

  – А кто товарищ Скалин по национальности? – спросил Моня.

  Я поделился тем, что знал:

  – Скалин – это его псевдоним. Этот товарищ – с Чукотки. Со своей национальностью выкручивается так: мама, говорит, у меня русская, а отец – оленевод-орденоносец.

  – Ну, если и еврей не компромат, то чукча – тем более, – Вася закрыл национальный вопрос.

  Помолчали в раздумьях, придумывая идею для нашего святого дела. Парадоксальную, красивую, без всякого душка. В прошлом мы уже обогащали интеллектуальные закрома родины кое-какими своими идеями. Но те рождались мгновенным озарением, а тут упомянутые закрома пополнились далеко не сразу.

  Постепенно парадоксальная идея вытанцовывалась такой: а мы не станем мешать товарищу Скалину. Наоборот – мы будем всячески способствовать росту его авторитета среди товарищей по партии. А самое главное – мы будем всячески способствовать росту авторитета товарища Скалина в его собственных глазах. Такому росту, когда титул 'вождь', со всеми полагающимися этому титулу причиндалами, и самим им будет восприниматься, как должное. Финал нашего святого дела предполагал торжественное подтверждение рождения нового вождя большевиков.

  – Будем строить культ личности товарища Скалина, – резюмировал я.

  Но для такого строительства нам надо было самим стать заметными фигурами в НПБУ, а ещё лучше – приближёнными товарища Скалина.

  Ну а пока нам следовало посмотреть поближе, что же это такое – Народная партия с большевистским уклоном, а если представится случай, то и себя ей показать.

  – Начинаем этап внедрения, – торжественно объявил я товарищам. – Очень кстати подворачивается удобный предлог для этого. На этом, начальном, этапе своего развития НПБУ нуждается в пополнении своих рядов и поэтому послезавтра проводит очередной 'День открытых дверей'. Идём внедряться.

  – На таком показушном собрании не может быть настоящих внутрипартийных склок и сшибок мнений, там будет скука, – не сомневался Вася.

  – А гости на что? – спросил Моня. – Гости хоть на свадьбе, хоть на 'Дне открытых дверей' у политической партии просто обязаны поскандалить, а ещё лучше подраться.

  – Уж коли мы намерены внедриться в НПБУ, то наша активность на 'Дне открытых дверей' должна быть мирной и конструктивной, – предостерёг я товарищей от намерений вести себя на этом мероприятии, как на свадьбе.

  ...Все рассуждения выступающих членов НПБУ в чинах сводились к одному – надо сделать хорошо нашему исстрадавшемуся народу. Большая часть в этих рассуждениях – горькие сетования об исстрадавшемся народе. О том, как сделать ему хорошо – об этом пока как-то рыхло, неубедительно, но можно было понять, что без силовых, без большевистских методов сделать наш народ счастливым едва ли получится.

  Мы проявили себя внимательными, заинтересованными слушателями даже самых скучных речей, зачиная аплодисменты даже тогда, когда рисковали остаться в одиночестве. Заметно оживило собрание обсуждение международной политики НПБУ. Особенно, когда в нём пригласили участвовать его гостей – народа, как и предсказывал Моня, активного, боевого, у которого давно чесались и языки, и руки. В первую очередь предлагалось основательно поприжать много возомнившую о себе козявку – Прибалтику. Составные части этой козявки, из-за полного к ним презрения, даже и не назывались. И так прижали гости собрания Прибалтику, что там уже через полгода все от мала до велика говорили по-русски, пусть всё ещё и с акцентом. А писали так и вовсе намного грамотней, чем большинство жителей России. И из всех прибалтийских ресторанов тут же выталкивали взашей гостей из Евросоюза, если туда подходила группа туристов из Сыктывкара или Рязани.

  Потом была поставлена на место, то есть, на колени Польша. Польша брыкалась подольше, чем Прибалтика, но и там скоро заговорили о возрождении Варшавского договора.

  После этого я, от имени нашей троицы, предложил собравшимся схватиться с ещё более серьёзным соперником, и смело поставил вопрос о возвращении Аляски. Этот вопрос ещё больше оживил собрание. По одобрительным и даже восхищённым взглядам на нас из президиума можно было понять, что такого решительного пункта в международной программе НПБУ ещё не было.

  Общее голосование членов партии и гостей собрания показало, что подавляющее большинство было за то, чтобы оттяпать Аляску у Америки сразу после того, как НПБУ придёт к власти, а если придётся – то и силой. Разумеется, мы дружно подняли руки за этот вариант первыми.

  На нас обратили внимание. После окончания собрания побеседовать с нами был уполномочен какой-то товарищ из президиума. Мы, сохраняя чувство собственного достоинства, заявили этому товарищу о растущих симпатиях к Народной партии с большевистским уклоном, не исключив желания когда-нибудь вступить в неё. Не скрывали своей недавней работы журналистами, и полнейшего разочарования от намерений переделать современное общество и власть либерально-просветительским путём. Возможно, путь НПБУ, путь революции – единственно правильный. Объяснения наши были приняты благосклонно, и мы, в числе прочих положительно зарекомендовавших себя гостей на 'Дне открытых дверей', были приглашены на следующее собрание НПБУ. Собрание уже с актуальной, злободневной повесткой дня. Приглашение было принято.

   ...Зрительный зал в одном из небольших домов культуры плотненько заполнен.

  Открывал собрание первый заместитель председателя Народной партии с большевистским уклоном товарищ Букин:

  – Товарищи, основным вопросом сегодняшней повестки дня будет персональное дело товарища Дыбина. Слово предоставляется члену президиума НПБУ товарищу Хилых.

   – Товарищи! – начал член президиума. – Как вы знаете, скоро в этом районе в качестве интересного социального эксперимента откроется первый легальный публичный дом под названием 'Светлячок'. Уже почти сформирован его штат – девушки, бармены, охрана, небольшой оркестрик... До сих пор внимательно просматриваются кандидатуры на должность мадам 'Светлячка'. Но даже когда эта вакансия будет заполнена, сомнительно, чтобы мадам только своими силами смогла должным образом поддерживать моральный климат и дисциплину в этом заведении. Поэтому мы, как самая строгая в этом отношении партия, выбили у префектуры право дополнить этот штат, подобрав человека на должность, которую без всякого жеманства надо назвать прямо и откровенно – на должность политрука 'Светлячка'. Чтобы его работники и в первую очередь девушки не забывали, что это заведение находится не в каких-нибудь злачных местах зарубежья, а в столице нашей родины. Чтобы вели себя подобающим образом. Чтобы, например, при оказании своих специфических услуг иностранным гостям они не теряли чувства патриотизма. Естественно, что, кроме этого, мы хотели, чтобы весь контингент 'Светлячка' проникся идеями нашей партии, со временем став надёжным электоратом НПБУ и приобщая к этому электорату своих клиентов...

  Вот так: позволив дамам на законных основаниях заниматься непыльной и доходной женской работёнкой, родина предъявила им справедливые требования: невинной можешь ты не быть, но патриоткой быть придётся. Ну а воодушевить работниц 'Светлячка' ещё и идеями большевизма – эту сверхзадачу взяла на себя уже НПБУ.

  Товарищ Хилых продолжал:

  – Таким человеком был выбран товарищ Дыбин Степан Иванович, – и докладчик указал на сидевшего в первом ряду крупного мужчину с открытым, простецким выражением большого лица, который привстал и со смущённым видом показался собранию.

  Товарищ Хилых напомнил:

  – Будем откровенны, товарищи: как всем вам хорошо известно, интеллектуальным украшением нашей партии товарищ Дыбин никогда не был.

  Какие простые нравы в НПБУ – никаких церемоний с самолюбиями однопартийцев. И разве такое замечание косвенным образом не является здоровенной каменюгой в огород коммунистических политработников – зачем тогда политруком 'Светлячка' назначили туповатого товарища Дыбина?

  При закрытых внутрипартийных разборках товарищ Дыбин, возможно, и промолчал бы, но то, что товарищи по партии совсем не церемонились с ним и при гостях собрания, обидело Степана Ивановича:

  – А я, товарищ Хилых, не брошка какая-нибудь, чтобы являться чьим-то украшением. Я – потомственный рабочий. Я, может быть, единственный настоящий пролетарий в Народной партии с большевистским уклоном. Именно мои мозолистые руки партия демонстрирует на своих предвыборных плакатах при каждом удобном случае.

  Тон товарища Хилых становился более жёстким:

  – Ваши мозолистые руки, товарищ Дыбин, скоро намозолят глаза всем избирателям. Мозолистым рукам они теперь предпочитают мало-мальски толковые головы. А с такими работниками, как вы, мы и дурацкой Партии любителей кильки в томатном соусе будем на выборах проигрывать.

  Да, проиграть на выборах даже шутникам, сколотившим на скорую руку Партию любителей кильки в томатном соусе – это стало бы оглушительным позором для любой партии.

  – Моя голова тоже целиком принадлежит партии. Уж какая есть...– как-то очень уж кротко сказал товарищ Дыбин. Он, видать, и сам давно смирился с тем, что его голова – не самая востребованная обществом часть тела.

  Товарища Хилых такая кротость не делала более великодушным:

  – Вот партия и поручает вам только то, что посильно вашей голове. Для плодотворной работы в 'Светлячке' не требовалось семи пядей во лбу, требовалось только строгое выполнение партийных указаний.

   – Так я целиком и отдался этой работе, – чуть ли не бил себя в грудь товарищ Дыбин. – Не только на общих политзанятиях в красном уголке 'Светлячка' доводил до девушек цели и задачи НПБУ, но со многими из них работал индивидуально... с глазу на глаз... часто уже в своё нерабочее время...

  Вот это откровенность! Да, с семью пядями во лбу никто на такую не пойдёт. Которые с семью пядями во лбу – всегда те ещё хитрованы.

  – «Индивидуально», «с глазу на глаз», – с усмешкой повторил товарищ Хилых. – Представляю, что это была за работа. Вы, товарищ Дыбин, очень превратно поняли задание партии. Не себя превратить в постоянного клиента всех проституток 'Светлячка', а их сделать патриотками нашей родины и надежным электоратом НПБУ. Вот в чём состояла задача вашей работы.

  Дыбин сопротивлялся, как мог:

  – А я, товарищ Хилых, не понимаю – как можно иначе работать с проститутками, как иначе сделать их нашим надёжным электоратом? Ведь коммунисты во все времена старались общаться с трудящимися прямо на их рабочих местах. С пролетарием – у его станка, с крестьянином – у его плуга...

  Да, детская простота Степана Ивановича подкупает. Так бы и оставаться ему с его мозолистыми руками придурковатым любимцем партии, если бы ни эта провальная командировка в бордель.

  – Конечно-конечно! – перебил неудавшегося политрука 'Светлячка' товарищ Хилых. – А сделать проститутку своей единомышленницей большевик может, только кувыркаясь в её постели. Блестящая логика, товарищ Дыбин. Ну и как вам давалась такая партработа? Быть может, некоторые проститутки уже и заявления о приёме в НПБУ готовы подать?

  Какой-то сигнал от товарища Скалина товарищу Букину, а от того – докладчику. Сигнал был принят, понят, и товарищ Хилых объявил:

  – Как на самом деле потрудились вы, товарищ Дыбин, на порученном партией участке – об этом мы сейчас узнаем от представительницы тех самых тружениц, с которыми вы, по вашему мнению, плодотворно работали.

  Товарищ Хилых сам подошёл к двери зала, открыл её и пригласил зайти в помещение барышню в очень смелом 'прикиде', с подчёркнуто развязной походкой и продолжающую жевать жвачку. Она садится на подготовленный для неё в президиуме стул, закидывает ногу на ногу и посылает воздушный поцелуй Дыбину.

  Товарищ Хилых информирует собравшихся:

  – Товарищи! Позвольте представить вам секретного сотрудника нашей партии в 'Светлячке'. В целях конспирации будем называть нашего товарища её партийной кличкой – товарищ Непорочная. Товарищ Непорочная, расскажите нам, пожалуйста, как товарищ Дыбин справлялся с порученной ему партией работой. Разумеется, мы будем понимать эту работу в ее политическом значении.

  Товарищ Непорочная, прилепив жвачку под столешницу, доложила:

  – Да хоть как мы будем понимать эту работу, а Пенёк не справлялся с ней вовсе. Как только приступал к любой своей работе, так сразу выдыхался. Работничек он во всех смыслах – никакой.

  – Товарищ Непорочная, неужели товарища Дыбина, одного из ветеранов Народной партии с большевистским уклоном, в 'Светлячке' называли Пеньком? – удивился товарищ Хилых.

  Это удивление было очень эмоциональным, но едва ли искренним. Из докладов своего сексота в 'Светлячке' верхушка партии ещё раньше должна была узнать, как быстро и верно барышни оценили интеллектуальные способности своего политрука.

  Товарищ Непорочная подтвердила печальный факт:

   – Только Пеньком и называли. С первого дня.

  Товарищ Хилых громко недоумевал:

  – Товарищ Дыбин, и вам не стыдно? Пенёк! Разве у большевика может быть такая кличка?

  – Клички, товарищи, сами не выбирают, – угрюмо ответил товарищ Дыбин.

  Товарищ Хилых не принимал такого объяснения:

  – Надо было решительно протестовать! Надо было перестать откликаться на эту унизительную кличку.

  Теперь недоумевал товарищ Дыбин:

  – А как тогда проводить среди них партработу, если совсем игнорировать свою кличку и не откликаться на неё? Вначале я пытался протестовать. Предлагал называть себя как-то иначе. Например – Батей.

  Самый молодой член президиума товарищ Томина с усмешкой спросила:

  – А готовить проституткам манную кашу и заплетать им косички вы, товарищ Дыбин, не предлагали?

  – Товарищ Томина! – встав со своего стула, строго осадил её заместитель председателя НПБУ товарищ Букин. – Не первый раз напоминаю вам: партийное собрание – это не сцена для демонстрации вашего сомнительного остроумия!

  Мы и в 'День открытых дверей' заметили про себя: если в этой только ещё набирающей обороты партии уже есть хоть какая-то оппозиция, то её голосом является товарищ Томина. Она, например, очень язвительно оценила намерения большей части членов НПБУ силой прибрать к рукам Аляску.

  А товарищ Дыбин говорил о глубоко выстраданном:

  – Если кличка к тебе прилипла, то это, товарищи, навсегда. Наверное, скорее свои отпечатки пальцев можно изменить, чем кличку.

  Тут мы были согласны с товарищем Дыбиным – очень верное наблюдение. Если назвали тебя Пеньком, то Батей тебе уже никогда не быть, хоть бы ты действительно стал заботливым опекуном для всех барышень 'Светлячка'. Приоритет при выборе клички человека – за самой отличительной его особенностью.

  – Товарищ Непорочная, тому, кого вы называете Пеньком, было поручено проведение следующих мероприятий в 'Светлячке', – товарищ Хилых берёт в руки лист бумаги, читает: – 'Разучивание с женщинами легкого поведения партийного гимна большевиков'. Разучивал он с вами 'Интернационал'?

  – Это я, ради хохмы, пыталась научить его петь «Интернационал», – ухмыльнулась товарищ Непорочная. – Дохлое это дело, товарищи. Легче научить петь дождевого червя, чем товарища Дыбина.

  – Товарищи! Ну что же делать? – защищался товарищ Дыбин. – Ведь у меня нет ни голоса, ни слуха. «Интернационал» в моем исполнении – это только дискредитация партии и ее священных символов.

  – Почему же вы своевременно не доложили партии об отсутствии у вас голоса и слуха? – вопрошал товарищ Хилых. – Почему не сказали об этом тогда, когда вопрос встал ребром – кого направить на партийную работу в 'Светлячок'?

  Степан Иванович тупо молчал, и товарищ Хилых продолжил расспрашивать сексота партии:

  – О том, читал ли товарищ Дыбин девушкам главные труды наших основоположников – об этом, наверное, и спрашивать не стоит?

  Товарищ Непорочная подтвердила:

  – Нe стоит. Об этих трудах он говорил всегда одно и то же: 'Насочиняли эти основоположники на наши бедные головы'.

  – Наши основоположники, товарищ Дыбин, нисколько не виноваты в том, что ваша голова не в силах постичь всю глубину их трудов, – негодовал товарищ Хилых.

  Товарищ Дыбин нашёл противоречие в словах товарища Непорочной:

  – Товарищ Хилых, секретный сотрудник партии не совсем верно информирует вас. Однажды я взял в библиотеке и начал читать одной барышне 1-й том «Капитала». Прочитаю немного – и требую от неё повторения. Но мне не позволили дочитать даже три страницы.

  – Что значит – не позволили? – удивился товарищ Хилых. – Кто не позволил?

  Товарищ Непорочная пояснила:

  – Я считаю, что охрана нашего заведения поступила совершенно правильно, когда, услышав крики девушки, отобрала эту книгу у Пенька.

  А ведь прибежавшая на крики охрана 'Светлячка' действительно поступила правильно: читать проститутке «Капитал» прямо в постели, да ещё и тут же с пристрастием проверять, как она усваивает прочитанное – разве это не насилие над ней самым извращенным способом.

  – Да, товарищи, неудачный мы сделали выбор, – констатировал товарищ Хилых.

  Кто-то из первых рядов зала негодует:

  – А вот я, например, смог бы спеть «Интернационал» и без помощи товарища Непорочной. И я бы не понимал порученную мне партработу как товарищ Дыбин – только бы на дармовщинку покувыркаться в постелях проституток.

  Эта реплика прозвучала, скорее, не как упрёк, а как зависть, и товарищ Томина снова не удержалась от колкостей:

  – Вы бы, товарищ, наверное, как раз и напирали в этой партработе на разучивание с проститутками 'Интернационала'. Чтобы через какое-то время можно было сказать: 'Теперь каждая барышня 'Светлячка' ложится и встает, исполняя «Интернационал». Только вот слова 'ложится и встает' необходимо будет вставить в нужный контекст. Чтобы не возникло саркастических кривотолков – когда именно проститутки исполняют наш партийный гимн.

  И товарищ Хилых, и товарищ Букин, и другие члены президиума как-то сразу поняли, что в этот раз не им надо реагировать на слова Томиной. Что это сделает сам товарищ Скалин. И сделает без единого слова. Он просто посмотрел на Томину. Что испытала при этом она – не знаю, но от этого, даже на другого человека направленного взгляда, становилось очень не по себе. На мгновение мелькнула мысль: если вот такой взгляд будет направлен на меня, смогу я не отводить глаз? Не от этого ли вот оскала псевдоним товарища Скалина?

  Вывод собрания был единодушным: гнать надо товарища Дыбина с должности политрука в 'Светлячке', и срочно находить ему замену, пока префектура не отдала эту социально значимую должность другой партии.

  Вот и ещё одно подтверждение тому, что ни кухарка, ни пролетарий не только государством или какой-то его частью не смогут управлять, но даже борделем. По природе своей не смогут. Им надо заниматься своим делом – кухарке варить щи, а пролетарию перековывать мечи на орала или наоборот. Тем более в партиях с большевистским уклоном управлять кем-то и чем-то, и тем более управлять государством пристало более авторитетным личностям. Проверено: это получается лучше всего у тех из них, кто до своего прихода к власти были личностями без определённых занятий, нажившими свой авторитет неоднократными ходками по не самым пустяковым статьям.

  Почему-то захотелось помочь Степану Ивановичу, да и повод появился напомнить собранию о нас. Попросил разрешения выступить. Оно было незамедлительно получено.

  – Да, товарищи, 'Капитал' можно сравнить с Эверестом, который рано или поздно, так или иначе, придётся штурмовать и всем партийцам, и тем, кто находится под их опекой. И этот штурм может вызвать такие же эмоциональные срывы, как у той барышни из 'Светлячка'. Поэтому, приступая к чтению бессмертного труда, надо быть готовым к таким срывам и стойко, по-большевистски, переносить их. А товарищ Дыбин не учёл этого и не подготовил девушку к тому, что её ожидало отнюдь не легковесное чтиво. Потому и случилась та истерика с вызовом охраны. К штурмам любых эверестов надо готовиться, в том числе – эмоционально.

  Это выступление не прибавило мне очков у простых членов НПБУ. Мало кто из них был готов штурмовать партийный Эверест и по-большевистски переносить при этом неминуемые эмоциональные срывы. Послышались смешки и недовольные фырканья. Да и Степану Ивановичу не удалось мне помочь.

  Не таким крепким он оказался, каким казался внешне. Нападки однопартийцев и позорное политразжалование сильно подействовали на него. Он схватился за сердце, согнулся и свалился со своего стула на пол.

  Первой к нему подбежала товарищ Томина с бутылочкой воды и какой-то таблеткой. Простенькие тормошения, ласковые причитания: 'Ну, что это за капризы, товарищ Дыбин? Давайте-ка откроем глаза, крякнем, встанем и будем жить!..' – и Степан Иванович через несколько минут очнулся.