Текст книги "Святое дело (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

   Алику, братику родненькому, посвящаю.

   Алик Затируха

   Дорогие читатели!

   Художественное произведение, как и человек, может быть здоровеньким и больным. Более того, заразными больными могут быть и полновесный телесериал, и роман разной степени упитанности, и самая тощенькая песенка. Да не упрекнете вы меня в том, что я без надлежащего старания поработал над здоровьем своего весьма скромного во всех других отношениях произведения.

   Сердечно благодарный за ваше к нему внимание – автор.

   ***

   МАНДАТ

   ...Итак, Вася Тихомиров, Моня Рабинович и я, не столько благодаря своим литературным дарованиям (нет-нет, мы вовсе не отказывали себе в таких дарованиях), сколько по сиюминутной потребности или капризу одного из сильных мира этой смутной эпохи ставшие на какое-то время его придворными журналистами, разорвали отношения со своим работодателем, хотя и лишались очень хлебного места. Разорвали, как только поняли, что казавшийся по первому впечатлению симпатягой во всех отношениях господин оказался крупным прохвостом.

   И написанное нами между делом «Сказание о славном рыцаре Кощее Бессмертном и вздорной бабёнке Красной Девице», первую книгу из задуманной нами серии – «Оболганные титаны Земли русской» – издатели, увы, не брали.

   Поэтому, пока у нас не было новой работы и никак не задавались литературные взлёты, а финансовый жирок, накопленный на прежней работе, позволял нам реализовать ещё одну давнюю мечту – летать буквально – этим мы с увлечением и занялись.

   Трактаты о том, как делаются самоделки, уже не раз писались. Среди них есть подлинные литературные шедевры, не буду стараться переплюнуть их.

   ...Готово – и первым из нашей компании полечу я. Так как лозунг «Айда летать, ребята!», положивший начало работе над нашим самодельным летательным аппаратом, был выдвинут мной, Вася и Моня не протестовали.

   Только подъехали к давно выбранному местечку для взлёта, расположенному сразу за МКАД, только вытащили из прицепа нашу конструкцию и собрали её, как пошёл дождь, которого по прогнозу, понятное дело, не предполагалось. Решили переждать его в машине, уверенные, что дождь скоро прекратится, и нам не придётся откладывать назначенный на сегодня старт.

   Для разговора в ожидании прекращения дождя я выбрал больную тему:

  – А не попробовать ли нам издать нашего многострадального 'Кощея' за свой счёт и посмотреть – что из этого получится?

  – Ну, допустим, издадим мы 'Кощея' за свой счёт. А как продать тираж? – не понимал Вася. – Все издающиеся за свой счёт авторы мучаются потом с реализацией своих книг. Магазины их книги не берут, а продавать самому на каком-нибудь оживлённом перекрёстке... Унизительное занятие, по-моему. Да и власть, приглядывающая за этим перекрёстком, быстро прихлопнет такую торговлю.

  – А мы не будем мучиться с реализацией нашей книги...

  Когда Моня вот таким нарочито спокойным тоном зачинал свою очередную парадоксальную идею, мы с Васей настороженно замолкали, гадая, как быстро мы сможем понять и принять её.

  – Нашу книгу надо будет сжечь, – не моргнув глазом, сформулировал идею Моня.

   Вася выразил своё недоумение первым:

  – Как это – сжечь?

  – А вот так и сжечь. На том самом оживлённом перекрёстке. А ещё лучше – у какой-нибудь станции метро.

  – Что – так вот и сжечь весь тираж? – моя очередь выражать удивление неожиданным предложением Мони.

  – Ну, не весь, конечно, а только небольшую часть. И не мы будем сжигать, а специальный уполномоченный совершать такие акты представитель власти.

  – Ты, Моня, не тяни кота за хвост. Рисуй-ка полностью картину задуманного тобой, – потребовал я.

  – Картина начинается с того, что мы заранее извещаем как можно больше редакций, радиостанций и телестудий о том людном месте, где будем продавать нашу книгу. Разумеется, для власти это тоже не останется секретом. Мы с тобой доставляем туда полсотни экземпляров и начинаем торговлю. Через пару минут к нам подскакивает истерично настроенный представитель власти и требует немедленно прекратить её.

  Правильно истолковав 'мы с тобой', я тут же поднял руку как примерный ученик:

  – Моня, можно, я попытаюсь отгадать, кто будет 'истерично настроенным представителем власти'?

  – Только одна попытка.

  – 'Истерично настроенным представителем власти' придётся стать Васе, – я был уверен, что уложусь в одну попытку.

  – А куда он денется, придётся, – подтвердил Моня.

  – А как он будет мотивировать свои истерические требования?

  – Он на доведённом до высшего совершенства канцелярском языке и в очень быстром темпе зачитает какую-то бумагу.

  – А доведённую до высшего совершенства канцелярщину, да ещё изложенную в быстром темпе, нормальные люди не разумеют? – уверенно предположил я.

  – Не разумеют, – подтвердил Моня. -Поэтому даже самые внимательные слушатели поймут только то, что содержанием этой книги её авторы злостно посягают на что-то святое.

  – И, видя, что мы не прекращаем посягать на святое... – приглашал я Моню продолжить.

   – ... и, видя, что мы не прекращаем торговлишку, – продолжал Моня, – представитель власти достаёт из своих широких штанин бутылку с какой-нибудь горючей жидкостью, обливает ею несколько книг и поджигает их.

   Васю в нашем общении почти невозможно было выманить на дорогу, которая казалась ему выложенной какими-то лёгонькими, пустенькими смешочками. Он предпочитал говорить только по существу:

  – Но зачем? Почему часть тиража нашей книги надо будет сжечь?

  – Потому что это станет самым эффектным и эффективным способом для создания читательского ажиотажа вокруг 'Кощея'. И самым дешёвым, – не сомневался наш штатный 'парадоксов друг'. – Свидетели этого инквизиторского акта наперегонки будут выхватывать наши книги из костра, и быстро расхватают все до одной.

  – Даже наполовину сгоревшие, – поддакнул я.

  – Ну, хорошо, расхватали журналисты и зеваки несколько десятков экземпляров нашей книги, а что потом? – Васю пока не убеждала парадоксальная идея Мони.

  Моня объяснил:

  – А потом на неё станут работать слухи, распускаемые этими зеваками и журналюгами – отчего, почему, за какие такие грехи такое отношение властей к этой книге? На оставшейся части тиража мы заработаем в десять раз больше, чем заработали бы на целёхоньком, но без скандальной репутации. И продадим его быстрее в сто раз. А потом и предложения от издательств посыплются.

  – Моня, а какой всё-таки может быть предлог у властей для такого инквизиторского отношения к нашей книге? – спрашиваю я. – Ну, тот, про который Вася должен будет истерично протараторить на доведённом до совершенства канцелярском языке.

  – Вот пусть заинтригованный читатель и выискивает этот предлог, купив нашу книгу.

  – А если не будет находить? – допытывается Вася.

  – Значит, плохо искал, – ставил себя на место читателя Моня. – Это будет побуждать его ещё внимательней перечитывать наше произведение, и других побуждать к тому же. В любой книге при внимательном чтении можно найти предлог для инквизиторского к ней отношения.

  – Да, – согласился я, – если пройтись предвзятым глазом по литературе всех сортов, то можно придраться даже к букварю. Взять, например, его легендарный перл – 'мама мыла раму'. Ни на одной иллюстрации к этому перлу мамы не страхуют себя, суетясь на подоконнике. А если мама наступит на мыло, поскользнётся, а этаж не первый? Разве это не дурной пример от букваря всем мамам?

  – Нет, всё равно, это унизительно – издавать книгу за свой счёт, а потом прибегать к таким вот низкопробным трюкам для её распространения, – Вася не оправдывал такой оригинальный путь к читателю.

  – Тогда предлагай свою идею для нашего творческого, да и физического тоже выживания, – не оставалось мне сказать ничего другого. – Каким нам заняться делом? А то благодарные читатели даже изданного за наш счёт 'Кощея' так никогда и не дождутся. Не будет у нас никакого счёта.

  В это время дождь прекратился. Ура, оставим на время земные дела и заботы, скорее – в небо!

   ...Вот и свершилось – лечу-у-у!

   А почему столько пафоса? А потому, что даже полёт в кабине 'кукурузника', дающий возможность видеть намного больше, чем глядя в иллюминатор пассажирского лайнера, – даже такой полёт не подарит вам вот таких ощущений, какие возникли у меня. Потому что я был так подвешен к нашему летательному аппарату, что мой обзор – все триста шестьдесят градусов.

  Он, этот аппарат – наш собственный. И не потому собственный, что приобретён за деньги, выменян на что-то, получен от кого-то в подарок и т.п. А потому, что сделан собственными руками. И даже это не будет полным определением нашего понимания всякой собственной самоделки. Она должна быть и придумана нашими головами, а не дядиной. Сделать своими руками ещё один дельтаплан, мото-параплан или даже гидросамолёт – это, конечно, тоже круто, но основная идея таких самоделок, что ни говори, станет заёмной – в интеллектуальном долгу ты будешь у тех ребят, которые первыми придумали дельтаплан, параплан, гидросамолёт...

  Понятно, что нет ещё у этого летательного аппарата общепризнанного названия. Мы будем проталкивать такое – вертоплан. Что-то в нём есть от вертолёта, что-то – от дельтаплана, что-то – от парашюта... Но комбинация – наше изобретение. Правильней будет сказать – мы такой конструкции нигде не видели. И если она всё-таки уже есть в гроссбухах мировых патентов, то у нас в те гроссбухи возможности заглянуть не было, и тут наша совесть чиста.

  ...Лечу параллельно МКАД над пустынным, скучным полем. А ведь, чего уж там лукавить, хочется хоть какого-то зрительского внимания, хочется хоть жиденьких аплодисментов. Что, если пересечь эту дорогу-границу и немного полетать хотя бы над окраиной столицы нашей родины? Как на этот полёт посмотрит ПВО? Как-то оно пропустило в Москву самолёт немца-хулигана, и служивые заполучили такую громкую порку, что теперь, наверное, быстро пресекут подобную попытку. Если поднимут на перехват меня истребители, те сразу начнут стрелять на поражение или сначала попытаются принудить приземлиться на ближайшем военном аэродроме? Для такого случая надо было какую-нибудь белую тряпицу захватить в полёт, чтобы размахивать ею в такой ситуации, подтверждая, что такому принуждению готов немедленно подчиниться.

  По МКАД, следя за моим полётом, едут в машине Вася и Моня.

   ... Нет, ПВО будет неправо, если начнёт гоняться за мной. По-моему, на таких аппаратах можно летать, где и когда угодно, подвигая творческую общественность к полётам во всех их смыслах. Сколько и сколько полётов в истории воздухоплавания совершались в нарушение всяких кодексов, но вот они-то и оставались в памяти тех, кто становился их свидетелями, вот они-то и вписывались в анналы аэронавтики. А то, что над городом, как и на его улицах, запрещено разбрасываться окурками, жвачкой и громко материться – так это и без всякого кодекса понятно.

  Но-но, прочь гордыню! Ишь, чего захотел – в историю воздухоплавания попасть. Чуть только задену самый краешек Москвы, а потом возвращусь в просторные поля. Тамошние вороны – не чета своим ожиревшим на московских помойках сородичам, они ещё не разучились хорошо летать, буду у них пилотажу учиться.

  ...Ага, вот и останавливается народ, вот и смотрит с интересом вверх, а не равнодушная к техническому творчеству общественность и вовсе приветственно машет рукой.

  Ну, и как тут устоять перед естественной душевной потребностью высказаться вслух? Высказаться громко, торжественно, возвышенно. Что, если так: 'Москва подо мною. Один в вышине...'. Нет, душа просит чего-то большего, душа просит переложить чувства на музыку и спеть что-то удалое, молодецкое. Увы, ни одной 'воздухоплавательной' песенки не припоминаю, и потому во всю голосовую моченьку затягиваю песню, связанную с другой стихией – песню, которую наш народ в охотку поёт в минуты вот такого хмельного душевного подъёма: 'Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, выплывают расписные острогрудые челны...' Эй, вы там, внизу, – не критиковать строго моё пение! И вы бы вот так запели, паря, как я, над городом. Даже и не спорьте, ещё как запели бы! Потому что впервые в жизни лететь как птица и не запеть – такое воздержание противоестественно, а потому вредно для здоровья.

  Увы, полётные эмоции с восклицательным знаком продолжались недолго. Вот, оказывается, с каким звуком лопается несущая поверхность вертоплана, сделанная из ткани. Достаточна ли скорость падения, чтобы после встречи с землёй без всяких проволочек превратиться в то, что определяется пренебрежительным термином – останки? Или до того, как окончательно стать останками, я найду ещё в себе силы попрощаться с миром живых: 'Не поминайте лихом, дамы и господа! Летайте только на сертифицированных летательных аппаратах. Категорически протестую против объявления 3-дневного государственного траура по случаю моей скоропостижной кончины и погребения моего праха на центральной аллее Новодевичьего кладбища. Категорически!..'

  Нет, не до шуток будет, когда шмякнусь с такой высоты на уличный асфальт. Уж если будет возможность произнести последнее слово, то надо обойтись без всякой театральщины, а по-деловому предостеречь свидетелей моего фиаско: 'Друзья, не повторяйте моих ошибок. Никогда не используйте в своих самодельных летательных аппаратах в качестве несущей поверхности 'курточную' ткань с плотностью всего 120 грамм на квадратный метр вместо рекомендуемого наукой дакрона с плотностью 320 грамм. Да, получится, конечно, дороже, но зато эта несущая поверхность не лопнет уже в первом полёте. А вот я, вопреки сомнениям своих друзей, настоял на самом дешёвом варианте, за что и расплачиваюсь...'

  Нет, даже самым свеженьким останкам такое не выговорить. Ну что же, вот и узнаю сейчас, на что они ещё способны.

  Даже прогрессивная общественность, просчитав ситуацию, быстро превратилась в обыкновенных суетливых зевак, и вместе со всеми поспешила к месту моего вероятного падения – а вдруг жертва происшествия будет какое-то время фотогенично корчиться? Жертве видеть этот всеобщий порыв к месту своего превращения в останки было очень обидно.

  Эх, как рванул через широченную улицу в неположенном месте вон тот коротенький, пузатенький малый, вытаскивая на бегу из кофра фотоаппарат. Да не простой – профессиональный фотоаппарат, вон какой у него объектив! К месту моего падения бежит, чуть из штанов не выскакивает! Рад радёшенек – как же ему повезло: этот олух сейчас разобьётся прямо на его глазах; какие кадры должны получиться, если вовремя успеть подбежать к месту падения.

  Ну и как тут этому счастливцу не сделаться моим врагом на все оставшиеся секунды жизни. Если удастся на остатках несущей поверхности вертоплана в последний момент сманеврировать, то постараюсь в падении так лягнуть коротышку, чтобы навсегда отвадить его от этой садистской прыти... Нет, порыв ветра удаляет меня от него. Оставалось понадеяться на какого-нибудь водилу, который, не успев затормозить перед коротышкой, порадует меня последний раз в жизни.

  Если сейчас разобьюсь, то можно ли попасть в рай с такими кровожадными мыслишками?

   Успел заметить, что Вася и Моня, понявшие, что с моим полётом творится что-то неладное, свернули с МКАД в город.

   Да, скорость падения достаточная – зеваки, скорее всего, не дождутся никаких интервью и рекомендаций от моих останков.

  ...Терял сознание на какое-то время? Похоже, что нет: соображаю – где я, почему, кто виноват, и почему-то отчётливо понимаю, что моё сознание способно теперь даже на большее, чем было способно до падения.

  А что с органами чувств? Функционируют ещё?

  И они ещё как функционируют! Уж не мифический ли это третий глаз открылся – вижу одинаково хорошо всех и всё сразу – и прямо перед собой, и сбоку, и вдали, и даже то, что сзади. Наверное, правильно будет сказать – вижу всё панорамно. И слышу одинаково хорошо – и тех, кто говорит громко, и тех, которые шепчут чуть ли не про себя. Уж не слышу ли я и самые 'громкие' мысли? Всё увиденное и услышанное не забивает друг друга, мгновенно выстраивается в нужном для осознания порядке, переваривается в голове быстро и ясно.

  Плотность мыслей – необыкновенная, и переварив всё увиденное и услышанное, моё новое сознание не просто выдаёт общий вывод свидетелей моего падения – 'долетался', а бережно, ничего не теряя, раскладывает при этом по своим таинственным полочкам все слова и интонаций этого вывода – от искреннего, со слезой, сочувствия до такого же искреннего злорадства. Понимаю: очень внимательным и аккуратным стало моё новое сознание. Теперь оно не будет таким растеряхой, каким было до встряски.

  Я – какой-то другой. Какой?

  Похоже, я уже оставил тело, в котором был только что. И в новом качестве, в новой форме или вовсе без какой-либо формы – уже над ним. Но ещё невысоко, ещё рядом. А, быть может, и связан ещё со своим телом каким-то образом.

  Наверное, я находился в таком переходном состоянии, когда моя душа решала -покинуть ли ей навсегда помятое тело или, внимательно присмотревшись к нему со стороны, прийти к выводу, что тело это после вовремя оказанной первой помощи и капитального ремонта на больничной койке может ещё послужить, и поэтому не страшно в него вернуться. А если даже душа решит, что никакие восстановительные процедуры здесь уже не помогут, то всё равно ритуал такого отбывания в иной мир, насколько я знаю, предоставляет душе каждого отбывающего возможность какое-то время покрутиться над местом убытия. Вероятно, для того, чтобы в последний раз удовлетворить сильнейшую человеческую страсть – любопытство: посмотреть, а что творится вокруг оставленного ею тела?

  ... Ага, отбытие в иные края или в небытие задерживается. Или вообще отменяется?

  Доброхоты в собравшейся около меня толпе притормозили 'скорую', которая проезжала мимо. Вполне возможно, что машина без больного не на помощь мчалась по какому-то вызову, а моталась по городу по куда более важным в эту эпоху причинам – например, по каким-то бытовым потребностям бригады 'скорой'.

  Не сказал бы, что врачи, мужчина в годах и молоденькая барышня, устремились к моему телу очень уж резвой рысцой, зеваки поспешали куда проворней. Ну что скажете?

  – Кажется, готов, – сказал мужчина, вероятно, благодарный моему телу за состояние, которое не заставит его, с ноющей поясницей, долго склоняться над этим телом, предпринимая какие-то оживляющие действия.

  У барышни поясница не болела, вокруг собрался народ, оценивающий теперь не только моё состояние, но и работу врачей 'скорой' – и она стала производить какие-то энергичные манипуляции с моим телом. Спасибо, милая, но твои усилия напрасны. Вот теперь ясно осознаю – отбываю из этого мира.

  А вот и Вася с Моней подбежали.

  Не надо так суетиться, ребятки, не надо подгонять врачей. Сопровождай мой полёт лучшая бригада реаниматологов, думаю, и они не смогли бы меня вытащить.

  Языком и пошевелить уже не могу, так хоть глазами постараюсь передать друзьям что-то похожее на бодренькое 'Поехали!' Они меня знают, они меня поймут.

  Если бы это было отбытие в небытие, то какой смысл показывать мне это 'кино'? В мгновение, но с отчётливым высвечиванием и осознанием каждого её фрагмента промелькнула передо мной вся моя жизнь. Именно так – в мгновение, но с осмыслением и с оценкой каждого её эпизода. Чудеса – например, за какую-то малую долю этого мгновения память до последней буковки и запятой восстановила логическую задачу, которую я так и не смог решить в своё время – и я тут же нашёл непростой ответ на неё. Ясно припоминались и такие крохотные мелочишки жизни, про которые я в своё время забывал через пару секунд после того, как они происходили. Что, только при такой вот убийственной встряске и стали работать на полную катушку все 100 миллиардов клеток моего мозга, большая часть которых до этого откровенно сачковала? Надолго ли такой скачок способностей, а главное – для чего? Зачем показывается отходящему в иной мир человеку такое вот 'кино' его жизни? Чтобы, держа скорый ответ за неё, не роптал на память?

  Ну, и что теперь? Что обещает популярная литература на эту тему? Легендарный тоннель? А в конце его – необычный свет? Яркий, но не ослепляющий. Манящий, ласкающий, обнадёживающий. И потом окажется, что это не просто свет, а... И вот тут у тех землян, чей недолгий путь ТУДА заканчивался выходом из этого легендарного тоннеля, короткой встречей с этим Светом и скорым возвращением на Землю, – тут человеческого языка для выражения своего понимания происходящего им не хватает. Чаще всего получается что-то рыхловатое по содержанию, но восторженное по эмоциям. Если обобщить все мемуары экскурсантов на небеса, то в итоге этот Ясный Свет понимается и признаётся ими как одна из форм Вседержителя.

  Классе так в пятом... Или мы начинали задумываться об этом позже? Да, пожалуй, позже, учитывая плотную заботу КПСС и подконтрольного ей министерства образования о нашем строго атеистическом мировоззрении. Но, рано или поздно, общение с толковыми старшими и собственное естественное взросление пробивало бреши даже в такой плотной заботе. И просачивались сквозь эти бреши сомнения: а не много ли берёт на себя КПСС, пытаясь всё на свете объяснить всепобеждающим марксистско-ленинским учением, если с помощью этого учения даже от систематического дефицита в стране приличных штанов, башмаков и колбасы никак не получается избавиться. А производство туалетной бумаги и вовсе не освоено. Подавляющее большинство населения СССР отбывало в иной мир, так и не познав чудесных тактильных ощущений задницы с этим продуктом буржуинской цивилизации. Возможно, многих из тех, кто драпанул на Запад, кроме всего прочего, мотивировало к бегству как раз такое желание: 'Там я хоть буду подтираться настоящей туалетной бумагой, а не обрывком 'Правды'!'

  Когда-то такие сомнения становятся робким внутренним протестом, а когда-то – и более решительным. А на кухне и вовсе во весь голос. Если твоя жизнь кому-то подвластна, то хочется, чтобы подвластна она была силам куда более разумным и благородным, чем партии, самозвано титулующей себя 'умом, честью и совестью нашей эпохи'. У власти с таким напыщенным титулом не должно быть долгого века. Таков печальный удел всего самозванного с напыщенными титулами.

  ...Если и я окажусь перед НИМ, надо будет как-то представляться и объяснять своё вознесение? Такой, мол, сякой; в результате неверных прочностных расчётов созданного под моим диктаторским руководством летательного аппарата, которые повлекли за собой лобовое столкновение с одной из планет солнечной системы, вызвавшее несовместимые для жизни на этой планете последствия, прибыл для дальнейшего прохождения...

  Что, набраться смелости и действительно вот так – бодренько, по-солдатски – и отрапортовать ЕМУ? А проходят ли ТАМ такие шутки?

  Нет, надо думать, что мне вовсе не придётся представляться и что-то объяснять. ОН и так должен знать нас всех, как облупленных. И все наши лобовые столкновения с твёрдыми телами, тем более, с теми, которые вызывают несовместимые для земной жизни последствия, должны быть ЕМУ известны ещё до наших рапортов.

  Одинаково ли ласково встречается ИМ каждая новопреставленная душа? Существуют ли в арсенале этой встречи какие-то оттенки, сразу показывающие ЕГО отношение к твоей жизни? Из того, что мне приходилось читывать на эту тему, можно сделать вывод: ни один из побывавших ТАМ даже слова грубого от НЕГО не услышал. Как тут не надеяться, что и я буду встречен достаточно приветливо.

  А если на этой встрече и мне будет предоставлено слово, то как вести себя, что говорить? Пока буду лететь по тоннелю, надо бы подготовить тезисы для своего краткого выступления. Разумеется, никакого надувания щёк. Но и с подобострастностью не перебрать. Едва ли униженность жалкого червя будет приветствоваться ИМ. Надо помнить, что ты всё-таки по ЕГО образу и подобию создан, и потому держать себя с разумным достоинством...

  Уже сейчас предположить, что прямо на этой встрече мне и ордерок на мой уголок в райских кущах будет выделен? Пусть он будет попроще многих прочих, пусть будет не так наполнен соловьиными трелями и благоуханием роз, как уголок для душ с лучшей, чем у моей, земной репутацией... Нет, таких смелых предположений я делать не стану.

  Итак, если от меня на предстоящей высокой встрече будет хоть что-то зависеть, то вести мне себя на ней надо будет естественно и просто. Как, собственно, и на Земле всегда должно себя вести, да кому же это всегда удаётся.

  Потом – встреча с мамой, отцом, другими родственниками.

  Перед мамой сразу бухнусь на колени. Это и помимо наших желаний должно, наверное, происходить. Высшие силы, надо полагать, сделали ТАМ такие сыновние телодвижения обязательным ритуалом. А кто не догадывается об этом сам, должен почувствовать ощутимый побудительный подзатыльник.

  Не могу себе представить нашего брата, который не испытывал бы чувства вины перед своей ушедшей в иной мир мамой... Ну, хорошо-хорошо, пусть за всю историю человечества народилось всё-таки три-четыре таких примерных сына, которым не в чем было каяться перед своими матерями. Нет, три-четыре – это, пожалуй, многовато, была ли хоть парочка? Остальным такого покаяния не избежать. А мама погладит тебя по головке и скажет: 'Вот видишь, сынок, права вера человеческая – такая встреча неизбежна. И не надо так укорять себя, ты у меня всё равно самый лучший!..' Не сомневаюсь – если слёзы ТАМ и не физическая субстанция, то без душевных слёз и ТАМ не обойтись во время такой встречи.

  Да, это интересно: если, например, объятия ТАМ душ – это уже не физическая близость, то насколько это точная копия её земному аналогу? И каковы ТАМ копии всех прочих земных ощущений? Какие ощущения сильнее? Вероятно, земные должны проигрывать по накалу тем чувствам 'на полную катушку', которые могут быть только ТАМ?

  Много ещё перед кем повиниться предстоит мне ТАМ. Если никого не пропускать и каждый раз винить себя добросовестно, а не скороговоркой, то за выращивание клубники на своём участке в райских кущах я не скоро возьмусь. Перед многими я был виноват.

  ...Все эти размышления при отбытии в потусторонний мир заняли у меня какие-то доли секунды.

  Ожидал, что сразу влечу в легендарный тоннель, но был готов и к другому старту. Например, старту, при котором буду видеть удаляющуюся Землю, как видят её камеры, прикреплённые к взлетающей ракете. Интересно, душа будет чувствовать при этом ускорение и перегрузки? Едва ли. У души не должно быть проблем с весом.

  ...Действительно был пинок под зад? И послышалось, или действительно кто-то беззлобно, чуть ли не зевая при этом от сознания рутинности своей работы, произнёс: 'Ты уж не обессудь, приятель, но таким, как ты, вот так положено в иной мир стартовать...'

   Сразу возникло подозрение, что при таком унизительном старте мой путь ТУДА не может быть триумфальным. И что станет для меня окончанием этого пути?

  А во что это я плюхнулся? По консистенции – на чистую воду эта жижа не похожа. Густовата, и запашок у неё специфический. Скорее, это субстанция канализационного состава. И никуда не вырвешься из этого потока, приходится плыть по течению. Да и плаванием это было не назвать – жалкое барахтанье с задранной головой, чтобы не захлебнуться, не глотнуть этой подозрительной гадости.

  Стало быть, мне предстоит попасть ТУДА вот таким путём, который с некоторой натяжкой можно назвать водным. Ну да, легенды и мифы народов не исключают и такой вариант. Как называется та река, по которой попадают в царство мёртвых? Несмотря на открывшиеся у меня сверхспособности, что-то никак не припомню. Или такие сверхспособности появляются только на короткое время отделения души от тела? А вот имя лодочника, который переправляет души в то царство, почему-то помню -Харон. Перекур что ли у него, почему мне приходится барахтаться в этой, чёрт знает из каких ингредиентов сотворённой, жиже?

   Присмотрелся – нет, это не река. Пожалуй, это действительно можно назвать тоннелем. Но этот тоннель – не для полётов. Скорее, он напоминает канализационную трубу очень большого диаметра с соответствующим содержимым, текущим по ней. Труба, но худо-бедно всё вижу.

   Поток держал меня в своей середине, и было уже не до шуток. Усиливался абсолютно реальный страх – а ведь так, действительно, и потонуть можно. Вот тебе и 'двум смертям не бывать'. С неба на землю шлёпнуться – в этом хоть какая-то романтика есть, а вот захлебнуться в нечистотах...

  Этот феномен с повторными смертями может случиться только на пути между двумя мирами? Какое-то дополнительное испытание душе?

   Когда мой страх потонуть в этом несущемся жидком месиве дорос до ужаса, я увидел нечто, плывущее впереди себя. Какое-то время невозможно было назвать это нечто хоть каким-то словом. Но я был более лёгким элементом потока, и быстро догонял эту непонятность.

  ... Вот как: оказывается, если на земле души умерших не разглядеть, как ни старайся, то среди 'своих' они не просто видны, а видны в формах очень близких земным телам. И даже кое-что из той земной амуниции, в которой они закончили свой земной путь, на них просматривается. Поэтому душу в больничном ли халате, военной форме, лохмотьях бомжа или в деловом костюме привычней будет называть человеком.

  Два человека плыли рядом, уцепившись за спасательный круг, оказавшимся при близком рассмотрении погребальным венком. Вероятно, он сначала оказался под рукой у одного из них, а второй, как и я сейчас, был догоняющим. Случайно этот венок оказался в потоке, или был какой-то неведомой силой подброшен в него в качестве наиболее подходящего для ситуации символа?

  Захлёбываясь, я попросил разрешения тоже воспользоваться этим необычным спасательным средством, чтобы не погибнуть ещё и позорной смертью, захлебнувшись нечистотами. Нельзя сказать, что они обрадовались новому попутчику. А один из них, генеральские погоны которого были видны над поверхностью потока, даже поморщился и что-то недовольно пробурчал себе под нос. Но всё-таки эти двое не отпихнули меня, и я цепко ухватился за выделенную мне часть венка. Отплевался, отдышался – ура, двум смертям всё-таки не бывать!

  Да, было заметно, что оба моих попутчика тоже только недавно оказались рядом. Шок от перехода в наше новое состояние не располагал к быстрому знакомству и оживлённой беседе.

  Проплыли втроём совсем немного, как нас стал догонять ещё один участник этого печального заплыва. Он, тоже захлёбываясь и задыхаясь, ещё издалека попросил разрешения воспользоваться нашим спасательным средством, чем вызвал уже совсем плохо скрываемое недовольство генерала. Я даже заметил, что он стал энергично бултыхать ногами, отворачивая венок от предстоящей встречи.