Текст книги "Святое дело (СИ)"

Автор книги: Алик Затируха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

  И тут было что прокричать Вовкиной мамане:

  – Сыну моему и тут прохода не даёт: 'Что, Вовка, опять 'Сникерс' лопаешь. Опять льёшь воду на мельницу дяди Сэма. Помогаешь ему окончательно задавить наших отечественных кондитеров. И хочешь после этого патриотом называться? Хочешь мимо ревтрибунала прошмыгнуть? Не выйдет, Вовка, не выйдет!'

  Вовка ужимками и гримасами даёт понять мне, своему политическому единомышленнику, что сладостный сговор с дядюшкой Сэмом он ни за что не променяет на квасной патриотизм. А ревтрибунал ему нипочём, он в жизни и не в такие передряги попадал.

  Конченный был человек Вовка. Конченный был и весь остальной народ в этой коммунальной квартире. И дела этих людишек, предавших идеалы великой эпохи ради куриных окорочков и 'Сникерсов' дяди Сэма, станут первой работёнкой для возрождённых ревтрибуналов. А готовить на них материалы обвинения – эту обязанность история возложила на товарища Ярочкина.

  – Выходит, гражданин Ярочкин тут у вас как бы диссидент теперь? – обобщаю я выслушанные претензии.

  – Вот-вот, диссидент он и больше нет никто! – быстрее всех согласилась маленькая, совсем уже высушенная временем старушка, всё ещё полагающая, что диссидент – это душегубец похлеще любого бандюгана. Ей, ровеснице тачанок, сосед и вовсе не прощал отступничества от идеалов прошлого. А когда она отказалась принять его подарок на 8-е Марта – 'Материализм и эмпириокритицизм' из его личной библиотеки, с дарственной надписью – он и здороваться с ней перестал.

  Надо бы мне хоть как-то проявить свою 'уполномоченность':

  – Но теперь, граждане, инакомыслие у нас не преследуется, – развёл я руками. – Вот если бы он у вас хулиганил...

  – А это разве не хулиганство?! – в сердцах воскликнула одна из женщин. – Вырядится с утра, как жених, смотрит на тебя весь день волком, а потом загородит дорогу и прошипит сквозь зубы: 'Вы, Клавдия Петровна, тоже, конечно, ренегатка, но хотя бы в день рождения Всероссийской чрезвычайной комиссии могли не ходить по квартире в таком затрапезном виде'. Какое его собачье дело – в чём я хожу? Тоже мне – праздник нашёл!

  И демонстративное празднование дня рождения легендарной ЧК не было правонарушением.

  – Сквернословит, матерится?

  – По утрам на кухне 'Вихри враждебные веют над нами' поёт, – приравнял к сквернословию хобби Ярочкина один из его соседей. – С первой до последней буковки! А если, не дай бог, прервёшь его, так он с начала повторяет. Мы в это время на цыпочках ходим и стараемся вовсе ему на глаза не попадаться.

  – И Вовку моего всё время подзуживает учить эту песню. 'Знание этого великого реквиема будет для тебя, Вовка, смягчающим обстоятельством. Тогда ревтрибунал не даст тебе вышку за то, что ты всё время распеваешь про поручика Голицына и корнета Оболенского...'

  – Вот так и живём: утром он нам про вихри враждебные поёт, днём от его дурацких наставлений никуда не деться, а ночью аплодисменты из его комнаты слушаем.

  – Какие такие аплодисменты? – удивился я.

  – А на пластинках. Речи у него на них записаны. Отчётные доклады Генеральных секретарей на исторических съездах КПСС. А они у него, эти съезды, – все исторические.

  – А для него это – первая музыка, – объяснил кто-то такую ситуацию. – И у всех пластинок царапины на одном и том же месте – на аплодисментах.

  – Думаем, что он сам их специально гвоздиком наделал. Заест иглу – вот они и бухают, вот и бухают на всю квартиру. Чуть ли не до утра иногда. Такого, говорит, единения направляющей силы и масс вам, оппортунистам, больше, как своих ушей не видать!

  Обступившие меня жильцы не замечали во мне должного настроя на принятие соответствующих мер против гражданина Ярочкина. Пора было уходить из шумной коммуналки.

  Мне второй раз проходить сквозь строй возбуждённых жильцов было бы неудобно, не оправдал я их надежд, поэтому, предварительно созвонившись с товарищем Ярочкиным, на встречу с ним пошёл Вася.

  Человек, который ждёт не дождётся возрождения ревтрибуналов – какая ещё нужна рекомендация для заведующего идеологическим отделом НПБУ. Товарищ Ярочкин был приглашён на встречу с руководством партии.

  Товарищ Букин проинформировал нас потом:

  – Коммуналка немного подпортила нервную систему Валентина Михайловича, но товарищ Скалин, с присущей ему проницательностью, сумел разглядеть в нём главное – готовность, наперекор всему, верно служить идеалам большевизма. Будем проверять товарища Ярочкина в практической работе.

  ...Время от времени надо было напоминать о себе, как об инициативных и, тем самым, полезных для партии людях. Кроме того, надо было укреплять позицию товарища Василия, как фаворита вождя НПБУ.

  Мы с Васей вместе с руководством партии слушаем в кабинете товарища Скалина очередную передачу 'Эхо 17-го'. Она заранее была объявлена товарищем Рабиновичем, как очень острая. Так и получилось. Не зря ведь мы тщательно готовили её сценарий у меня на кухне.

  В этот раз товарищ Томина тоже была приглашена на прослушивание.

  В одной из частей радиопередачи Моня свёл в словесной дуэли защитника и противника НПБУ. Оба – наши друзья-актёры, которыми мы должны были и начали обрастать. Оба – с заранее расписанными ролями.

  Защитник партии и так был откровенно слаб, а тут его оппонент применил совсем уж коварный приём:

  ...-Народная партия с большевистским уклоном – бэушная партия, – задиристо выпалил он. – Даже её аббревиатура намекает на это...

  Тут Моня, исполняя свою роль, резко прервал задиру, не дав больше сказать ему ни слова. Но только этот фрагмент радиопередачи и запомнился всем собравшимся в кабинете товарища Скалина. Запомнился, оскорбил своим содержанием, заставил тут же задуматься, что делать. Что противопоставить унизительному для партии ярлыку?

  Так нами и было задумано: поставить болезненный для партии вопрос, в решении которого должен был отличиться Вася, продвигаемый нами в фавориты товарища Скалина.

  В гнетущей тишине, наступившей сразу после окончания радиопередачи, товарищ Скалин неспешно закурил, встал со своей табуретки и долго ходил по кабинету, прежде чем задал всем присутствующим напрашивающийся вопрос:

  – Что скажете? Чем ответим на это оскорбительное Б/У?

  Сразу, как мы и предполагали, никаких предложений от присутствующих не поступило. Да и нам с Васей надо было выдержать паузу необходимой продолжительности, чтобы не возникло подозрений, что наша инициатива – домашняя заготовка.

  И вот Вася поднимает руку:

  – Позвольте, товарищи, внести предложение.

  В большинстве других случаев товарищ Скалин, с его нарочито замедленной реакцией на любые предложения, сделал бы пару затяжек, прежде чем ответить. Но тут, почти ласково, ответил сразу:

  – Пожалуйста, товарищ Василий.

  – Надо как-то наглядно показать, что Народная партия с большевистским уклоном – это не какое-то обветшалое старьё. Подчёркиваю – наглядно! – решительно начал Вася.

  Товарищ Скалин сел на свою табуретку и, внимательно глядя на Васю, попросил:

  – Продолжайте, товарищ Василий, продолжайте.

  Вася продолжил отрепетированное нами на кухне:

  – Вначале вынужден с грустью напомнить всем присутствующим товарищам: у Народной партии с большевистским уклоном до сих пор нет своего утверждённого знамени. Пока – одни лишь разговоры о нём. Вот нам и надо прямо сейчас придумать такое партийное знамя, с таким логотипом-символом на нём, по которому сразу было бы видно, что партия свежа, сильна и готова на большие дела.

  И действительно, у НПБУ до сих пор не было своего знамени. Заимствовать знамя первых большевиков – это будет не совсем честно, у партии ведь теперь и название другое.

  Первый заместитель руководителя партии товарищ Букин спросил:

   – Как можно понять, товарищ Василий, у вас уже есть конкретное предложение – что ещё должно быть на знамени Народной партии с большевистским уклоном, кроме её названия.

  – Да, товарищи, есть у меня такое предложение, – твёрдо ответил Вася. – Логотипом-символом НПБУ я предлагаю сделать птицу Феникс.

   В кабинете товарища Скалина вновь наступила тишина. Но это была уже не гнетущая тишина. Эта тишина была хоть и настороженная, но с тем ожиданием чего-то радостного, а то и чудесного, которая наступает в театральных и кинозалах во время спектаклей или фильмов для детей, когда они, понимая логику происходящего, уже готовы на-ура встретить следующую сцену.

   Но в кабинете товарища Сталина сидели не дети с загодя открытыми для выражения восторга ртами, а взрослые товарищи, в партии которых по традиции не торопились радоваться успехам и удачам однопартийцев. Поэтому, хотя уже послышались шепотки о птице, возрождающейся из пламени, прошли отнюдь не считанные секунды, прежде чем товарищ Букин спросил Васю:

   – А почему вы предлагаете такой символ?

   Вася не поленился объяснить уже становящееся понятным:

   – Потому что птица Феникс – символ возрождения, обновления и даже бессмертия.

  И опять на какое-то время стало тихо. Кто же будет возражать против такого остроумного предложения товарища Василия: логотипом-символом на знамени НПБУ сделать символ бессмертия. И если партия большевиков наделена вечной жизнеспособностью, то какие могут быть разговоры о её бэушности.

  Но первым вынести напрашивающийся вердикт полагалось руководителю партии.

  Этого не пришлось ждать долго. И как только товарищ Скалин, не сказав ни слова, просто пару раз хлопнул в ладони, все остальные устроили товарищу Василию бурную овацию. Кто-то крикнул: 'Браво!' Несколько человек подошли к товарищу Василию и горячо пожали ему руку.

  Но после бурно выраженного первоначального восторга у присутствующих должен был возникнуть понятный вопрос, ответа на который, как мы были уверены, никто из них не знал – а как же выглядит птица Феникс? Да мы и сами раньше это плохо представляли. Пришлось подготовиться.

  Недолго пришлось ждать этого вопроса вслух:

  – А что это за птица такая – Феникс. Какая она из себя? На кого похожа? – спросил товарищ Дыбин, так и остающийся простоватым симпатягой.

  Пора было и мне принять какое-то участие в обсуждении интереснейшего партийного вопроса:

  – Правильнее, товарищи, называть птицу Феникс – он. В разных мифологиях Феникс изображается не совсем одинаково, но во всех случаях он, пожалуй, больше всего похож на орла.

  – А какого Феникс цвета? – спросил ещё кто-то.

  – У него ярко-красное оперение.

  – А ведь и оперение у Феникса очень подходящее для нашего символа. Правда, товарищи? – кем-то из присутствующих был сделан тот же вывод, какой был сделан нами троими ещё на кухне.

  – Подходящее оперение, – не один раз ещё был одобрен цвет птицы Феникс.

  Никто не стал придираться к остроумной идее товарища Василия, кроме товарища Хилых:

  – Орлы тоже разные бывают. Надо, товарищи, позаботиться, чтобы на знамени Народной партии с большевистским уклоном Феникс выглядел исконно нашенским орлом, а не каким-нибудь залётным... с какого-нибудь чужого, а то и враждебного нам знамени. И пусть ни один другой орёл, хоть из каких мифологий, своим внешним видом не сравнится с ним по своей могучести, по своей готовности расправиться с любым противником.

  Товарищ Томина тут же заметила:

  – У товарища Хилых самым нашенским Фениксом получился бы трёхголовый Змей-Горыныч, изрыгающий пламя.

  В этот раз товарищ Скалин не только не одёрнул товарища Томину, но даже усугубил её нападки:

  – Нет, у товарища Хилых получится не Змей-Горыныч. У него получится такой разукрашенный петух, какого не отыскать ни в одной мифологии. Голова у него будет только одна и очень маленькая. Лишь бы можно было кукарекать.

  Не такой уж и остроумный выпад. И как товарищ Хилых, получая такие оплеухи, стал третьим человеком в партии? Одной лишь беспрекословной верностью заслужил такое положение?

  А ведь его вопрос о внешнем образе Феникса был к месту. Честно говоря, у нас троих ни один из мифологических Фениксов восторга своим внешним видом не вызывал. Не петухи, конечно, но и орлы такими могут быть, скорее, карикатурные. В первозданном виде мы не могли бы ни одного из таких Фениксов рекомендовать в качестве логотипа-символа на знамени Народной партии с большевистским уклоном.

  Была организована небольшая художественная комиссия по созданию подходящего для знамени НПБУ образа Феникса.

  ...Похоже, фаворитом после этого собрания товарищ Василий стал, кроме товарища Скалина, ещё для одного присутствующего на нём человека.

  Уже на улице товарищ Томина незаметно для всех, кроме нас с Васей, подошла к нам и тихо попросила:

  – Василий, проводите меня, пожалуйста.

  Вася покорно подошёл к Тамаре Александровне поближе, и в этот момент оба они настороженно стрельнули глазами мою сторону – как я себя поведу, что скажу?

  А я повел себя так, как будто это происходит не впервые, и я не просто не удивлен, а, скорее, был бы удивлен, если бы такие проводы не состоялись. И, как бы от частого повторения, чуть ли не равнодушно пожелал им хорошей прогулки. А когда Тамара Александровна и Вася отошли от меня, подумал: 'Ну, вот и выбран наш Вася. А что – большой, красивый, добрый. И вон какой положительно инициативный, оказывается. Как у него удачно с Фениксом получилось. Хорошо, что Тамара Александровна не слышала инициативы товарища Василия об отношении к заложникам во время военной игры в кабинете товарища Скалина'.

  Тут же припоминаю: а как было у нас с Верой с этим правилом – 'и только тех мы женщин выбираем...'? Я, при обсуждении с ней этого вопроса, артачился и считал, что наш выбор друг друга произошёл почти одновременно. Вера же настаивала, что это всё-таки она первой выбрала меня, и только потом повелела мне ответить взаимностью. Потому что, по моему собственному признанию, я сказал себе: 'Она!' только через 1,7 секунды после начала обмена нашим взглядами, а она утверждала, что сказала себе: 'Он!' и приказала мне выбрать её уже черед 0,7 секунды. И ещё удивлялась тому, что на исполнение её приказа мне потребовалась целая секунда. А целая секунда в таких делах, как она считала, далеко не 'почти одновременно'.

  А вот Ася и Моня... Да, Ася и Моня выбрали друг друга одновременно, без всяких 'почти'. Потому что этот выбор был предопределён на небесах задолго до их встречи, там же отрепетирован, и поэтому при встрече не могло быть никакой, даже секундной, волокиты с их обоюдным выбором.

  Когда Вася после проводов Тамары Александровны возвратился в наш круг, мы с Моней не задали ему ни одного вопроса. И он нам ни слова не сказал. Наш товарищ был рассеян и не очень старался сосредоточиться. Он улыбался порой совсем невпопад тому, о чём мы говорили. Эта улыбчивая рассеянность могла быть вызвана лишь одним – такими только что пережитыми чувствами, которые хочется вновь и вновь переживать про себя.

   Вопреки нашим предположениям, у товарища Скалина быстро появилась подходящая кандидатура для военного руководителя НПБУ. И появилась по моей подсказке во время военной игры.

  ...– Вот и наговорил на свою голову. Теперь, как автору идеи, вон в какую тмутаракань придётся добираться, – признавал я свою оплошность. – Хотя, с другой стороны – интересно ведь. Не так много тмутараканей на белом свете осталось.

  – А ведь этот Лукиша – всего лишь майор, – недоумевал Вася. – Вон, товарищ Сивкин, политрук в 'Светлячке', – и то полковник.

  – Товарищ Сивкин, по сути, не нюхал пороха. Да и в серьёзных годах он уже. Куда ему с 'Альфой' драться. И на баррикаде он обязательно споткнётся и переломает себе все кости. А вот майор Лукиша, оказывается, до сих пор худо-бедно воюет, – объяснил я находку товарища Скалина.– И уже сколько лет воюет, несмотря на то, что почти позабыт родиной.

   Моня напомнил:

  – То, что он в таком небольшом звании, для большевиков не проблема. Они даже рядовых матросов императорского флота в два счёта могли поставить на должности адмиралов. А тут готовый майор ещё той, советской, выучки, не испорченный гнилым либерализмом и протухшим гуманизмом, как выражается иногда товарищ Василий.

  Вася, как и полагалось ему в этих наших играх, замахнулся на Моню, а я согласился:

  – Да, для товарища Скалина главный аргумент в пользу такой кандидатуры – это то, что майор Лукиша не поражён новыми российскими политическими заразами. Только в такой африканской глуши советский офицер может оставаться ещё настолько советским человеком, что не откажется встать под большевистские знамёна. Потому и раскошелилась партия на такую командировочку.

  – Да, нешуточная командировочка тебе предстоит – в самые дебри Африки, – сочувствовал мне Вася. – Да ещё на пару с товарищем Хилых.

  – Ох и будет искрить между вами, – не сомневался Моня.

  – Ну а что вы в это время будете делать? – спрашиваю у друзей. – Получили свои партийные задания?

  – У меня постоянное задание – врать в передачах 'Эхо 17' о растущей популярности в массах Народной партии с большевистским уклоном, – уверенный в своих способностях, спокойно ответил Моня.

  – А я, на своё усмотрение, должен буду найти слушателей этих передач и узнать их мнение о ней, – Вася был не так спокоен; он не был уверен, что сможет в своих отчётах о проделанной работе врать так же уверенно, как Моня.

  ... Провожая нас с товарищем Хилых, руководитель НПБУ ещё раз наставлял:

  – Убедите товарища Лукишу, что его ожидает самый радушный приём. Мы ждём его.

  ...Не самые скучные заметки можно посвятить только авиа– и автодороге в те дремучие края. Потом настала очередь шлепать по джунглям пёхом, вдоволь вкушая от их чудес и кошмаров.

  ... По территории, контролируемой ещё не разбитыми ватагами Фронта социальной справедливости, нас с товарищем Хилых повели с завязанными глазами.

   ...Повязку с глаз сняли на какой-то большой лесной поляне.

  Настоянный дивными ароматами воздух пьянил. В кронах роскошных деревьев громко скандалили птицы Освобожденной зоны.

  На поляне стояли разнокалиберные тростниковые хижины, крытые широкими листьями. От одной из них к нам уже направлялись два человека.

  У того, который шел впереди, видавшая виды офицерская фуражка выглядела в туалете чужеродным элементом. Всё остальное было сообразно климату: полинявшие шорты, майка-безрукавка с удалым попугаем на груди, старенькие сандалеты. Второму вояке обмундированием служила лишь набедренная повязка из мешковины, на которой еще можно было разглядеть русские буковки: 'Рис шлифованный. Нетто – 50 кг'. Служивый был бос, зато на одном голом плече у него висел АКМ, на другом – гранатомёт.

  – Майор Лукиша. Иван Иванович, – подойдя, представился обладатель фуражки, норовя щегольски пристукнуть сандалетами о землю.

  Пожали друг другу руки. Майор оправдывался:

  – Вы уж извините меня, товарищи, за неуставной вид. Совсем мы тут пообносились.

  Было заметно, что босяцкий вид майора Лукиши сильно разочаровал товарища Хилых.

  А вот я, несмотря на этот вид, и на то, зачем прибыл в эту глушь и на какую должность обязан буду сватать майора Лукишу, был чертовски рад увидеть здесь соотечественника. Я даже панибратски похлопал его по загоревшему до черноты плечу:

  – Какие тут могут быть строевые смотры, Иван Иванович, дорогой! Главное, что вы живы-здоровы!

  Из дверных проемов хижин все смелее выглядывали любопытные чернокожие лица. Босоногий автоматчик-гранатометчик, будто видя в этом нарушение какого-то этикета, делал землякам страшные глаза. Заметив наш интерес к этой педагогической мимике, майор сказал:

  – Ординарец мой. Петькой я его зову. Любит, каналья, мнимой властью своей прихвастнуть... Не желаете посмотреть наше хозяйство, пока обед готовится? Ты, Петька, ступай к себе, – майор отпустил свою вооруженную свиту.

  Для начала советник пригласил нас с товарищем Хилых в самую просторную на поляне хижину.

   – Наша ленинская комната.

  Внутри этой тропической яранги имелся простенький стол и несколько скамеек. В центре её, на столбе, был старательно прилажен нарисованный на обратной стороне старого настенного календаря портрет. Неужели Ильич? У него были заметно выраженные негроидные особенности лица, из-под кепчонки выбивались густые кудельки курчавых волос. Не Петька ли позировал?

  – По памяти рисовал. Беда с агитматериалом, вот и приходится кустарничать, – смущенно сказал Иван Иванович.

  На столе лежала невысокая стопка книг и брошюр, верхняя из которых, должно быть, самая свежая, была с материалами XXVIII съезда КПСС. Прямо на земляном полу сох транспарант, рядом стояла плошка с красящим соком какого-то дерева. Товарищ Хилых попросил майора перевести содержание этого агитматериала. Иван Иванович объяснил, что транспарант призывает жителей опекаемой ФСС территории содействовать работе продотрядов Фронта.

  ...– Пока ты ему РПГ под нос не сунешь, он будет всеми своими деревянными божками клясться, что это у него одна-единственная курица, которая досталась ему от отца, а тому – от деда... Кулачье – оно и в Африке кулачье...

  На потрепанной, склеенной во многих местах карте майор Лукиша показал нам зону, худо-бедно контролируемую его подопечными. Как и карта, зона знавала лучшие времена. Теперь от нее остался клочок никому не нужных дебрей. Товарищ Хилых от услышанного и увиденного недовольно морщился.

  Как бы в поисках глубинных причин создавшегося на этом участке планеты положения, советник, прямо посмотрев нам в глаза, попросил:

  – Разрешите начистоту, товарищи?

  – Пожалуйста, Иван Иванович, что за церемонии, – опередил я товарища Хилых.

   – В нашем медвежьем углу нет, понятное дело, ни газет, ни журналов, но все-таки кое-какая информация сюда просачивается. Правда, что за открытое празднование седьмого ноября в России теперь срок дают?

  Товарищ Хилых насупился:

  – И как только вы, советский офицер, могли подумать такое!

  – Хоть ты его, как прежде, несколько дней подряд отмечай – никто тебя и пальцем не тронет, – уведомил я подзабытого родиной человека.

  Мне так хотелось добавить: 'Но и того, кто будет поплёвывать в сторону этого праздника и освистывать большевистских ораторов, – того тоже не только не расстреляют, но даже в Сибирь на лесоповал не отправят'. Но мне следовало не забывать о цели командировки. Ведь и я должен буду готовить майора Лукишу к тому, чтобы он, возвратившись в Россию, вместе со всеми другими членами НПБУ никому не позволял безнаказанно освистывать большевистских ораторов.

  Товарищ Хилых, вытащив из кармана записную книжку с аргументами и рекомендациями товарища Скалина, приготовился агитировать будущего военного руководителя НПБУ к возврату на родину, но в этот момент в ленинскую комнату наперегонки вбежали с каким-то докладом майору три пацанёнка. Ласково гладя их по кучерявым головкам, Иван Иванович сказал:

  – Ванька, Ванюшка, Иванушка – сынки мои...– и, заметив наше удивление, добавил: – А здесь это воспринимается как разные имена.

   Не знаю, как с этим у товарища Хилых, но моё удивление было вызвано не столько тем, что пацанята майора носили одинаковые на русский аршин имена. Почему-то руководство НПБУ не предполагало, что у него может появиться здесь семья, и не маленькая. Вся ли его детвора прибежала сюда? А ведь в обязанности военного советника ФСС входила только помощь в построении социализма в этих краях. Плодотворное личное участие в приумножении местного населения в его обязанности не входило. Интересно, как у него с маманей этих пацанов оформлено их совместное житье-бытье? Или здесь таким формальностям не придается никакого значения?

  Ванька, подойдя ко мне, решительно потребовал:

  – Дядь, дай патрон!

  – Ты уж прости меня, Ванюха, – развел я руками. – Не знал я, брат, ничего про тебя с брательниками. А то бы непременно парочку атомных бомб в подарок привез.

   – Избаловалась ребятня с оружием, – посетовал майор. – Только от титьки – и за автомат. Да и взрослых бойцов хлебом не корми – дай пальнуть лишний раз. Зачёт по этому политматериалу, – он показал глазами на исторические предначертания XXVIII съезда КПСС, – ни один не сдал до сих пор. А вот АКМ и самый неповоротливый из них разберет и соберет в два раза быстрее меня. К силкам и луку со стрелами их уже обратно не приохотишь. А следовало бы для экономии боеприпасов...

  Ваньки настойчиво звали тятьку домой обедать, и майор радушно сказал нам:

  – Ну, милости прошу к нашему шалашу!

  По дороге к своему жилищу военсоветник ФСС рассказывал нам с товарищем Хилых о его личном составе.

  – ... А в общем и целом народ хороший. Вот, к примеру, ординарец мой – Петька. Так он мне как родной стал. А ведь бедовый, черт! Недавно прохожу мимо его шалаша, слышу: пир у него там горой. Захожу, спрашиваю: я тебя за дезертиром посылал в погоню – догнал? Догнал, отвечает, и глаза свои хитрющие прячет от меня. Где он? Так я его, говорит, товарищ майор, прямо на месте поимки в расход пустил. И показалось мне, будто блюдо с костями он норовит в самый темный угол задвинуть, чтобы не разглядел я, чьи это кости. А у них в этих краях раньше процветало такое баловство... Ну, вы, товарищи, понимаете, о чем речь. Так и не разглядел я, чьи же это кости. А потребовать вынести их на свет мне показалось неэтичным. Но на всякий случай я все же напустился на Петьку: смотри, говорю, хулиган, если опять за старое возьмешься! Я об твои бока пару баобабов обломаю, чтобы навсегда эту дурь из тебя выбить! Дикий еще. Но добряк – лучший кусок всегда тебе предложит...

  Не хотел бы я оказаться в гостях у Петьки-добряка после его погонь за дезертирами. И 'баловство' мне показалось мягковатым определением для каннибализма, пусть и почти изжитого.

  Догадавшись о возможных чувствах своих гостей, майор Лукиша как-то очень уж горячо стал заверять нас:

  – Сам-то я последнее время всё больше на всякие вершки-корешки нажимаю, мясное уже тяжело на желудок ложится...

  – Да будет вам, Иван Иванович, оправдываться, – успокаивал я его. – Мы не сомневаемся: вы-то уж точно не людоед.

  У порога большого шалаша военного советника нас встречала его... Ну, пусть будет его законная супруга. Она сияла.

   – Резолюция, – любезно представилась эта очень крупная женщина по-русски. Или нам с товарищем Хилых так послышалось? Переспрашивать и он, и я постеснялись.

  Может быть, только по случаю приёма гостей просторный шалаш внутри был разделен ситцевыми занавесками на несколько отделений. Пока хозяйка хлопотала с блюдами в кухонном отсеке, Иван Иванович объяснил нам происхождение её 'русского' имени.

  – Её настоящее имя на местном диалекте означает – Женщина-Которая-Треснет-Но-Настоит-На-Своём. Меня она попросила называть её как-то по-нашему. Чтобы и звучало это имя красиво, и чтобы значение его было сродни исконному. Вот и окрестил я её Резолюцией. Вообще-то мне по местной табели о рангах несколько жен можно иметь, но при обсуждении этого вопроса в президиуме ФСС я твердо заявил: 'Хватит мне и одной, товарищи!'

   'Как знать, кто сделал то твердое заявление? – почему-то подумалось мне. – Быть может, 'хватит ему и одной' сказала госпожа Резолюция – Женщина-Которая-Треснет-Но-Настоит-На-Своем?'

  За трапезой был продолжен прерванный в ленинской комнате разговор о возвращении советника в родные палестины. Инициативу убеждать майора Лукишу в необходимости этого шага я отдал товарищу Хилых.

  ...– А это все куда теперь? – майор показал на женскую половину своего чума, где, судя по визгу, кроме уже виденных нами Ванек, возилась еще куча-мала их братьев и сестер. – И личный состав на кого оставить? Ни тему для политзанятия некому будет толково разработать, ни продналог вовремя подкорректировать...

   – Полно, товарищ майор! – укоризненно восклицал товарищ Хилых. – Ну чего вы тут добьётесь со своими дикарями. А на родине вас ждут великие дела.

  Товарищ Хилых красочно описывал, как революционные массы под руководством опытного военного специалиста пойдут на исторический штурм Кремля.

  Про себя я тоже считал, что здесь майор Лукиша отслужил своё, да и весь ФСС надо разогнать. Пусть теперь все аборигены в этих краях выращивают брюкву и разводят кур на свой ляд, а не руководствуясь историческими решениями ХХVIII съезда КПСС.

  Но Иван Иванович был совестливым человеком.

  – Да ведь как-то нехорошо получится. Дезертирством как бы обернется мой отъезд отсюда. Неловко будет перед моими людьми. Уж взялся за гуж...

  И все попытки товарища Хилых вызвать у майора Лукиши ностальгию напоминаниями о белых березках и прочих лютиках-цветочках родных широт отскакивали от него как от стенки горох. Не удалось в первый же день уговорить блудного сына возвратиться домой.

  Госпожа или товарищ Резолюция сияла нам с товарищем Хилых очень недолго. Она быстро поняла, что в этот раз длинная рука Москвы дотянулась сюда вовсе не с материальной или хотя бы с моральной подмогой. Рука Москвы в нашем лице вознамерилась превратить одну из первых дам Освобожденной зоны в жалкую мать-одиночку. На лицо дамы набежали тучи. Час от часу они становились все темней и темней. А там из глаз ее и молнии засверкали в нашу сторону. Оставалось только гадать, чем обернется для нас неприязнь женщины с такими крутыми именами, и надеяться, что в нашу еду не будет подмешиваться кураре и тому подобные острые специи.

  Но супруга майора решила противопоставить проискам Москвы не кураре. Она повела более тонкую игру. Вскоре, где бы мы с товарищем Хилых ни появились, рядом с нами неизменно оказывалась некая молодая темнокожая дама ещё больших габаритов, чем госпожа Резолюция. Дама не сводила с нас глаз.

  – Обольщает вас, – объяснил томные взгляды барышни Иван Иванович. – Моя вот так же начинала. Не иначе, как она и напустила ее на вас.

  Товарищ Хилых томные взгляды чернокожей барышни в нашу сторону воспринимал как должные и порой, как я заметил, даже подмигивал ей. Ну а мне захотелось взбрыкнуть по этому поводу:

  – Иван Иванович, нельзя ли попросить ее выбрать для обольщения хотя бы другое время суток? Эти ухаживания спозаранку и смущают, и компрометируют нас. И очень уж они плотненькие для начала. Приличная девушка должна соблюдать дистанцию между собой и незнакомыми ей мужчинами.

  Майор Лукиша развёл руками:

  – Извините, товарищи, но перечить ей бесполезно. Как говорится, против лома нет приема, – и майор, от радости, что вспомнил эту родную пословицу, счастливо хохотнул. – Знаете, что означает ее имя? Женщина-Которая-Треснет...

  – Знаю-знаю, – перебил товарищ Хилых советника. – Женщина-Которая-Треснет-Но-Настоит-На-Своем. Тезка она, стало быть, вашей супруги.

  – Нет, не знаете, – теперь уже очень серьезно и даже, как показалось, с нешуточной тревогой за нас произнес Иван Иванович. – Имечко ее означает – Женщина-Которая-Треснет-Но-Настоит-На-Своем-Даже-Перед-Женщиной-Которая-Треснет-Но-Настоит-На-Своем. Так что тому, кого она из вас двоих предпочтёт, надо быть готовым ко всему.