Текст книги "Кентавр (СИ)"
Автор книги: Альфия Камалова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– То, что он ценный кадр, и ты за него драться готова, я поняла. Тебе он нравится? Как человек, как мужчина – нравится? Как у него с интеллектом? Как к тебе относится? В постели как? Деньги деньгами, но ведь жить-то с человеком… Рассказала бы, я ж тебе все рассказываю...
– Да нечего рассказывать. Он же не такой, как Райсберг. Он сдержанный, чувств своих открыто не выражает…
Договорить с Жанной я не успела, громкий стук в дверь прервал наш разговор.
– Ой, мама! – не вздрогнула, а подскочила я на стуле, и даже попрощаться с подругой забыла. – Он! – я подбегаю к двери, заглядываю в глазок: точно он – длинные непослушные пряди падают на опущенное вниз лицо. – Лель! Иди, скажи, что меня нет дома, – прошу я дочь.
– Дома нет? Все ясно, – высекает он своим сильным решительным басом.
Через час трезвонит телефон, я поднимаю трубку – молчание. В одиннадцать вечера – снова звонок, и голос пьяный-пьяный.
– Привет, как дела? – говорит он дружелюбно. – Жива-здорова? У тебя кто-нибудь есть? Ты одна? С дочерью? А куда подевала любовника?
– Спрятала под кровать. Засунула в шкаф. Закатился под диван.
– Почему ты меня обманула? Ты была дома! Ты разговаривала прямо у двери.
– А ты почему меня обманул?
– Ты попросила Олю, чтобы она сказала, что тебя нет! Почему ты меня обманула?
– А ты почему меня обманул? – В ответ – молчание. – Я обиделась на тебя и не хотела тебя видеть.
– У тебя голос был бодрый.
Я слышу звон стекла – горлышко ударяется о стакан. Звук текущей струи. Возможно, звонит из своего рабочего кабинета.
– Ты откуда?
– Неважно. Ты меня ждешь?
– Нет, не жду. Зачем ты мне такой пьяный?
– Я высплюсь, и завтра буду трезвый. Я хочу к тебе! Я хочу прижаться к тебе и уснуть. Я хочу завтра от тебя на работу уйти.
– Нет, я не хочу тебя видеть.
– Полина! Давай мы с тобой договоримся, – осторожно мироискательно проговорил он и, похоже, сам не понял, как его автоматически вынесло на родную обкатанную колею. – Ты… ты больше сюда никогда не звони! Договорились? Забудь номер этого телефона!
Я швырнула трубку.
Утром снова звонок. Бегу заспанная. Голос у него злой.
– Наговорились? У самой двери так громко возбужденно что-то обсуждали. Могла бы сама подойти и сказать.
– Много чести. У меня не возникло такого желания.
Он швырнул трубку.
Я ликовала. Наконец-то Райсберг как-то наказан. Вчера вечером, когда он позвонил, я интуитивно почувствовала, что за внешним дружелюбием скрывалась неуверенность, проскальзывали умоляющие нотки, и даже угроза, повторенная дважды, прозвучала не враждебно, а скорее растерянно. Утром, бесспорно, он был зол, раздражен, но в большей степени его настроение усиливалось похмельным синдромом.
– Ах, вы разгневаны? Вам не понравилось, как с вами обошлись? А вы как со мной обошлись?
– Ты думал: ах, бедная, несчастная и влюбленная, все она стерпит, все простит?! – продолжала я мысленный с ним диалог.
Не катит! Пусть на своей шкуре узнает, каково оно, когда игнорируют! А то слишком высоко занесся в самомнении! С глаз долой, из сердца вон! – спешу я тут же поставить не точку, а завершающий восклицательный знак. Теперь мне уже не страшно потерять его. Я готова к этому. Слишком много с ним хлопот. Я устала, я хочу покоя и отдыха от него.
А все-таки права была Жанна! – радуюсь я, вспомнив ее наставления: «Упрись в твердое «нет!», «Прекрати с ним всяческое общение». Хотя все вышло случайно. В приеме я ему отказала далеко не из принципиальных соображений. Просто я морально не была готова к встрече с ним. Я чувствовала себя растекающейся квашней, неуверенной, некрасивой… Я сидела в старом халате, с растрепанной прической, без макияжа и не хотела, чтобы он меня такой увидел.
Но радость мщения недолго давала мне силу. Через два дня мне позвонили родители и сообщили, что Райсберг привез в дом напротив молодую стройную женщину и девочку лет шести. А вслед за этим звонком были еще два – от братьев. Петр беспокоился, не обидел ли меня Райсберг. «Пусть только посмеет, – сказал он, – я сам лично поеду с ним разбираться». А Даня пригрозил, что оторвет ему голову, если он меня обидит (лучше яйца – поправила я мысленно). Я представила, как Юру бьют по челюсти, как голова его дернулась вбок, а из разбитой губы потекла кровь… О-о-й… Это же больно! Нет, не надо с ним разбираться, пусть он живет, как хочет, как сам знает, – решила я про себя. А братьям я сказала, что никто меня не обижал, а с Райсбергом я сама не захотела жить, мне не нужен алкаш…
Юрку я оградила от разборок, но душа моя взбаламутилась. Куда деваться от боли, отчаяния и обиды? Полдня пролежала на диване, отвернувшись к стене. Хочется кричать и плакать. Минут пятнадцать тупо сидела перед телефоном. «Ну, что я ему скажу, и будет ли он меня слушать. Сказать ему, что у него вместо мозгов? Ну, правда, чем он думал, когда приперся на семейный ужин и сказал:
«Представь меня в качестве мужа»?
Позвонила Жанна, рассказала, как она случайно на рынке встретила одноклассника. Выяснилось, что он очень хорошо знает Юрку Райсберга – они работают на одном предприятии. «У него, – говорит, – одна цель: перетрахать всех женщин города и выпить всю водку». Они вместе справляли Новый год. «У Юрки – такая баба! А он опять лыжи навострил». И еще одна информация. «Летом, – говорит, Райсберг не на ту женщину напоролся, ну, типа, поматросил и бросил. У нее брат – мафиози. Райсбергу нож приставил к горлу: извиняйся или сдохни». Юрка, говорят, в ногах валялся.
– Ну, уж, – засомневалась я, – с его-то гордыней! Не похоже на него!
История эта мне почти знакома. Райсберг, когда от Гельки уходил, разговаривал с ней очень осторожно, ненароком обмолвился: «Ну, с ней связываться! Говнистая она… У нее брат – мафиози…»
2 Февраля
Вчера заклинило замок, и я стала психопаткой, злобной, раздражительной. Ночью не спала от жгучей ненависти и оскорбленных чувств. Утром я была в истеричном взвинченном состоянии. Работать не могла. Сбежала с работы, благо после обеда никого из администрации не было. Дома я выпустила на свободу обжигающие горечью и отчаянием чувства – разрыдалась. Сердце сдавливала боль, и кипящая ненависть рвалась наружу. И я с сильным сердцебиением несколько раз набирала его рабочий номер и нажимала на рычаг. Я так и не смогла устроить ему истерику или пригрозить расправой. Помехи были разные: то телефон не отвечал, то врожденная интеллигентность сдерживала порывы: оголенные чувства всегда смешны, и я не привыкла выставлять их наружу.
5 Февраля
Захожу в преподавательскую, взгляд случайно упал на экран телевизора. Сердце екнуло; не отрывая взгляда, заворожено слежу за каким-то агентом ФБР из западного боевика: та же стремительная походка, гордо вскинутая голова с разлетающимися волосами, высокомерно-сосредоточенное лицо. Только этот – брюнет. А так – вылитый. Вот он снял темные очки… Нет, уже не похож. Мое оцепенение спало.
Затем несколько дней во мне зачарованно плескалось горячее море любви к нему, и накаты прибоя приносили с собой память о его страстном шепоте, о пылких поцелуях по всему телу, и жаркой волною вздымалось мое томление по нему.
Жанна постоянно звонит, справляется о моем самочувствии. Юрку Райсберга она как-то назвала гастролером-очковтирателем. Я вступилась в его защиту, сказала, что страсть у него была неподдельная, а то, что утром забыл про свои обещания, тоже понять можно: у него теперь обязательства перед другой женщиной.
– Ах, обязательства! – съязвила Жанна. – Тогда надо всегда о них помнить, а не нырять с головою в омут страсти! Он импульсивный. Он очень импульсивный, горячая голова! В ослеплении чувствами, ему кажется: полцарства за коня! А потом в холодном рассудке, когда пелена чувств не застилает глаза, тогда все уже оценивается по– другому: и море уже не кажется по колено, и обстоятельства так просто не смахнешь рукой… А лучшее утешение, известно где, оно – на дне бутылки…
7 февраля
Сегодня с утра опять во мне злобно зашевелился зверь ненависти к нему. Нет, любви не было, одна злоба и жажда мести. Опять захотелось мне перебить стекла его машины, выплеснуть злые угрожающие слова о том, что управа на него найдется.
Значит, Гельке он выплачивал моральный ущерб? Чем я хуже алкашки? Ей – дубленку и сапоги! А мне?! Я б тоже могла с помощью братьев посадить его на счетчик, но ведь стыдно… Вот жмот, придирался, придирался к моему нижнему белью, так и не купил. И водку не стеснялся за мой счет пить. Все мои запасы истребил. Ему же всегда мало, что с собой приносил, придет с маленькой бутылочкой, а потом умирает… Злоба душит меня, толкает к телефону. Я потихоньку успокаиваю, усмиряю зверя: «Тихо, тихо, тихо, – говорю ему я. – Какие еще оскорбленные чувства взметнулись в тебе? Попранная гордость? Но ведь последнее слово все равно осталось за тобой! Ведь это ты отгородилась от него глухим неприятием! Жди! – говорю я этому отчаявшемуся зверю, который превращается в бессильного измученного котенка. – Вот он соберется с духом, решится и позвонит….»
12 февраля
Иду с работы домой на обед. Навстречу из-за поворота выкатила легковушка. Я живо представила себе, что это машина Райсберга: вот он останавливается, а я гордо прохожу мимо, не замечаю его. И вдруг из-за поворота, действительно, выруливает «Жигуль» цвета кофе с молоком и останавливается возле меня. Вот это номер! Как это называется – материализация мысли? Дверь распахивается прямо передо мной, голова и плечи выдвигаются из салона. Светлая прядь свешивается на нос, заслоняя лицо, а дальше – мне и смотреть на него не надо, я и так знаю, что будет дальше: сейчас он гордым и стремительным махом головы откинет волосы назад, и они, взметнувшись над высоким лбом, послушно лягут на макушку (этот его жест всегда приводил меня в детский щенячий восторг, я откровенно любовалась им). Глаз его я не увидела, не успела увидеть – в это момент я безразлично проплывала мимо, как серый корабль в пасмурной мгле, как призрак погибшего корабля. Меня, влюбленной и светлой, больше не существует. И Райсберг не существует для меня.
Дома, не успела разуться-раздеться, дочь докладывает: «Звонил дядя Юра, голос такой… непохожий на него, неуверенный какой-то».
В пять часов снова зазвонил телефон. Конец его рабочего дня – отмечаю я мысленно. Трубку я брать не стала, боясь, что это он. Я едва-едва начала «выздоравливать», входить в нормальный рабочий ритм. В душе, как будто копытами истоптано. Бередить затягивающие раны не хочется. Больно.
ГЛАВА 21
Героическими спецусилиями моя подруга Жанна добилась-таки своего: Глебушку увела из семьи.
Пока Глебушка окончательно к ней не вселился, было много слез, и много нервов. За глаза Жанна ругала его слизняком, бесхребетным и мягкотелым. Прежняя жена не желала отдавать Глебу его собственной одежды. Пришлось купить все заново: нижнее белье и носки, пару рубашек и костюм, электробритву и французский одеколон, дезодорант и сапожную щетку. «Ой, а на что же мы будем жить?» – втайне беспокоилась Жанна, но кошелек его от этого не истощился. Глеб и про Жанночку не забыл, побаловал и ее польскими шмотками и парой итальянских туфель. Ну, а главное, он ей квартиру новой мебелью обставил! В первую очередь, из спальни выкинули расшатанную кровать– полуторку и рассохшуюся рухлядь, купленную еще в застойные времена, когда в магазинах купить было нечего, когда выбирать не приходилось – «приличное – неприличное», «нравится – не нравится» – брали то, что предлагали по талонам, по записи в профсоюзной очереди, в которой стояли годами. Жанна нарадоваться не могла на стильный спальный гарнитур, украшенный деревянной резьбой, – с широкой удобной кроватью, изящным туалетным столиком, комодами для белья, с шифоньерами до потолка и зеркалами до пола. Через месяц и зал уютно преобразился, благодаря мягкой мебели с темно-вишневой бархатистой обивкой и мелким золотистым орнаментом. Что ни говори, а вкус у Глеба очень неплохой. Недаром, его мебельные магазины – лучшие в городе, и коммерсант он процветающий.
«Мне даже говорить об этом страшно, – призналась счастливая Жанна. – Мне иногда кажется, что это сон, проснусь, и все исчезнет. Сейчас я даже считать перестала, сколько денег трачу, просто говорю ему, что мой кошелек пуст, и все. Вот это жизнь! – сказала она, сияя карими глазами и наматывая на палец платиново-белую прядь своих волос. – Наконец-то я избавилась от этого постоянного унижения нищетой! Знаешь, как настроение портилось, когда ничего не можешь себе позволить, когда во всем приходилось себе отказывать!»
Жанна позвала своих подруг, чтобы познакомить со своим новым мужем. Полину Глеб совсем не впечатлил: низкорослый, с длинным вислым носом и блестящей залысиной; обаянием или веселостью, или даже умением элементарно поддерживать разговор он также не отличался. Единственное, чем он все-таки сумел развлечь компанию после изрядной дозы выпитого, – это пение. Песен Глеб знал множество и исполнял их задушевно, всласть. Голос у него был довольно музыкальный, приятного тембра, так что в этом избранник Жанны экзамен выдержал, ничьего вкуса не покоробил, в ноты попадал и не фальшивил – дамы-то, подруги жены, все были музыкантши.
На кухне, между делом, словно желая подчеркнуть преимущество собственных приоритетов, Жанна с ехидством сказала Полине:
– Может, Глебушка и не очень интересен в компании, но для семейной жизни самое, что надо. Вот у тебя зарплата – две с половиной тыщи, а он домой шестьдесят тыщ приносит. У него коммерческий нюх и хватка деловая.
Семейная идиллия у Жанны с Глебушкой долго не протянулась. «Бывшая» жить не давала. То, что она одежду заныкала, это не беда, одежду купить можно, но то, что она Глебу не отдавала какие-то важные деловые бумаги и документы его личные: паспорт, водительские права, аккредитации какие-то – это было уже вредительством в бизнесе и не на шутку отравляло настроение.
Глеб начал попивать, он и раньше, наверно, к этому был склонен, да Жанна этого не знала. Как-то прежняя жена вызвала его на переговоры. Глеб в ту ночь не вернулся к Жанне, и еще четыре дня его не было. «Бывшая» знала все его слабые места и без зазрения совести пользовалась ими: четыре дня она спаивала его, и домой Глеб ушел несолоно хлебавши – с обчищенными карманами и, по-прежнему, без документов.
Прежняя жена, по характеристике Жанны, не отличалась ни культурой, ни умом, ни красотой. «Так, хамка. Быдло! Бегемотиха! Дал же бог такую фигуру! Представляешь, у нее верхняя часть тела массивная, а ноги костлявые, и зад тощий», – презрительно отзывалась о ней Жанна. Но перед ней – красавицей и умницей – Бывшая не собиралась пасовать. Часами она подстерегала Жанну в ее же подъезде, выскакивала за ней на улицу, преследовала ее по пути на работу, в магазин и всю дорогу ее обзывала, выкрикивала всякие непотребные ругательства. «Воровка бесстыжая! Проститутка крашенная, ишь ты, как жопой вертит, кобелей приманивает!» – кричала эта женщина, привлекая внимание прохожих, среди которых, к Жанниному стыду, иногда встречались знакомые или студенты, которых она учила. Когда из квартиры выходили Жаннины дети, студенты из Екатеринбурга, приехавшие на выходные к маме, Бывшая кричала те же самые слова: «Ваша мать – воровка бесстыжая, проститутка крашеная...».
Глеб даже не пытался защитить свою Жанночку, похоже, он сам как был, так 4навсегда и остался под каблуком своей супруги. Однажды, созвонившись с ней по поводу документов, он ушел за ними и обратно уже не вернулся. Жанна плакала, ездила к нему на работу, но Глеб ей сказал, что у нее плохой характер. Жанна искренно недоумевала: как же так, ведь столько терпимости, такта, чуткости она к нему проявляла, и – вдруг такие выводы?!
– Да я же ангел, по сравнению с его мегерой! – удивлялась она.
А через некоторое время Жанна уже сама возненавидела его.
– Он же трус, алкаш, примитив! – запальчиво говорила она. – Мне даже говорить с ним не о чем было.
– А как он в постели?
– Все в порядке. Но для меня это ничего не значит, это не главное. Главное, что в плане личностном он – полное фиаско. Он элементарно не умеет ухаживать. Я же не слепая, все видела и понимала, но как-то не придавала этому значения. Бывало, прихожу к нему в кабинет, а он без всяких реверансов говорит мне: «Раздевайся». Он элементарно не умеет подать пальто, предложить стул. Ему в голову не приходит проводить меня. Он злился, когда я заставляла его это делать. Он говорил, что ему работать надо, ему делом надо заниматься. Боже, как это низко, пошло, вульгарно, заурядно! Я ничего не могла тебе об этом рассказать. Стыдилась. Ощущение такое, будто я испачкалась грязью.
ГЛАВА 22
Фессалийская кентавромахия
Ломились столы от яств на пиру у лапифов – от туш звериных закопченных, от щедрого изобилия сочных плодов земли. И запасы пьяного вина у хлебосольных хозяев были великие: в этих огромных бочках с черпаками можно было захлебнуться и утонуть, если б так стремительно не опорожняли их жадные глотки гостей. А гости на пиру – людские все племена, обитающие в Фессалии: лапифы да кентавры, да герои-полубоги. И гордо восседали среди них счастливые новобрачные – могучий царь лапифов Перрифой и красавица Гипподамия.
Не вняли кентавры совету мудрого собрата своего Хирона – не ходить на пиры лапифовы. Алчно пили кентавры, но утолить их жажду опьянения мало было и рек пьянящих.
Вожак табуна кентавров Эвритион был страшен силою, задирист и дерзок. Поговаривали и о дикой неукротимости его нрава... Напрасно учил его Хирон обуздывать дикие желания – не ко благу это... Но о благе ли думать зверо-человеку лесному? То ли хмель шумел в его голове, то ли чары дев разожгли его кровь… Смотрел он на дев березовых в одеяниях, отливающих черненным серебром, с ланитами нежными под цвет утренней зари, и понять не мог, что пьянит его больше: краса ли дев, дурман ли Дионисова зелья. И видел Эвритион, что статней и краше всех на пиру Гипподамия – с венком белоснежных цветов на черных локонах, с очами, сияющими, как звезды в ночи! И с жаром те очи устремлены были на вождя лапитов, на него одного – могучего Перрифоя. Но не отрывал Эвритион пылающего взора от новобрачной, от той, которую видел однажды скачущей верхом на лошади, и показалась она ему тогда слившейся воедино, неразделимо слившейся с той белой легконогой кобылицей. Вспыхнувшая кровь побежала огнем по его жилам, и вино, безумящее, злобой зажгло его титанову гордыню. Ударом копыта опрокинув столы, вскинулся Эвритион на дыбы, заржал неистово, сотрясая своды пещеры, и крикнул громовым голосом:
– Кентавры! Хватайте жен березовых и скачите в горы неприступные!
А сам вожак лесного племени в несколько прыжков подскочил к Гипподамии, выдернул ее за плечи, вскинул к себе на человечье плечо и завертелся бешено вкруг себя, отбиваясь от наскакивающих на него лапифов. Взвился Эвритион с конским ржаньем над Перрифоем, но мощный титан, схватив его за бабки лошадиных ног, не дал себя рассечь копытами. А сзади, вцепившись в конский хвост, полубог Тезей тянул его вниз, вынуждая кентавра осесть на задние ноги. Тут подскочил герой Пелей и, подпрыгнув сбоку, с силой ударил кентавра дубиной по голове. Искры посыпались из глаз Эвритиона, и пещера начала медленно опрокидываться навзничь… И тогда из рук его, ослабевших, была вырвана Гипподамия. Но стряхнул Эвритион насевших на него лапифов, лягая копытами направо-налево, и, прочищая себе дорогу тяжелыми ударами каменной скамьи, стал пробиваться к выходу.
Вся пещера наполнилась криками, стонами, ржанием. Везде валялись трупы лапифов и кентавров, и душный пар от пролитой крови поднимался к пещерным сводам.
Страшная битва продолжалась и за пределами пещеры, в лесу, до глубокого мрака ночи. Трудно было бы предсказать, кто кого одолел бы в этом кровавом побоище: лапифы – кентавров или кентавры – лапифов, если бы на стороне древолюдов не сражались друзья Перрифоя – герои-полубоги, истребители чудовищ Тезей и Пелей… Для уничтожения чудовищ были созданы герои богами, но у коварных Кронидов был свой тайный умысел: использовать их и в борьбе с титанами.
До самых гор неприступных преследовали герои с лапифами жалкие остатки табуна кентавров. Прощаясь, с горечью говорил благой Хирон своим лихим собратьям:
– Нельзя вам оставаться в Фессалии. Не будет больше мира на Пелионе. Не лапифы искали с вами кровавой бойни, вы сами жаждали войны. И не успокоятся теперь ваши братья по крови, до тех пор, пока не перебьют вас всех… Скачите в Пелопоннес. На горе Фолою, у кентавра Фола найдете вы прибежище.
В свете горящих факелов видел Хирон покрытые ранами конские и человеческие тела, кровью залитые лица кентавров и их затравленные обезумевшие глаза.
– Трудно не звереть в борьбе за жизнь диким обитателям природы, но как излечить зверство в племени человеческом? – скорбно думал Хирон, провожая гонимых с Пелиона своих буйных сородичей.
ГЛАВА 23
Закончился последний урок. Студенты шумно покидают аудиторию. И мне пора домой. В вестибюле с примыкающим гардеробом – гвалт, смех, деловые переговоры: кто кому даст списать. Шумно одевается молодежь и бурно радуется – чему? – жизни, наверное.
– До свидания, Полина Аркадьевна! – говорит мне, сияя задорной улыбкой, юная девушка.
Она стоит перед зеркалом, поправляя свою негритянскую прическу. На самом деле ей поправлять нечего, просто хочется лишний раз потрогать эти мелкие косички, туго заплетенные, закрученные в спиральки и украшенные разноцветными бусинками. Повернув голову туда-сюда, она осторожно напяливает на свои крученые рожки вязаную шапочку. Сзади подскакивает паренек и срывает с ее головы эту шапку, одна из косичек разматывается и свисает ей на ухо, разрушая с такой тщательностью выстроенный дизайн. Девушка с визгом кидается за ним вдогонку и молотит по его спине своей сумкой. Что-то отрывается у сумочки, и они в две головы склоняются то ли над порванной ручкой, то ли над пряжкой отвалившейся …
Впереди меня идет парень в черной кожаной кепке и в такой же куртке. Он открывает мне дверь. На улице темень.
– Вы не боитесь одна?
– Нет, а чего бояться?
Идем, вроде каждый сам по себе, а дорога одна.
– А вам куда?
– На Российскую.
– Да? Какое совпадение! И мне на Российскую. А вы что преподаете?
– Мировую культуру.
– Тогда я вас знаю. Вы Полина Аркадьевна?
Разговаривать с ним было легко и весело. И вот он уже меня спрашивает, какое вино я предпочитаю. Вначале, правда, был вопрос о муже, где он работает.
– Секрет. Строгая конспирация, – шучу я.
Про себя он сказал, что не женат.
– Но когда-то был?
– Да. Давно. Мне было тогда двадцать один год.
– А сейчас сколько?
– Тридцать три.
– У вас ведь тоже муж был?
– Был, – смеюсь я.
– Был! А сейчас нет, – уточняет он и приглашает меня к себе на чашку чая. Сообщил, что живет один в двухкомнатной квартире.
Накануне мне пришла в голову идея: заставить Юрку ревновать. Затащить его на вечеринку «Кому за…», (допустим, это сделает Жанна), а я буду флиртовать с Тимуром. Но тогда от Тимки точно не отвяжешься. А тут вроде кавалер сам в руки плывет.
– Хотите, я угадаю, в каком доме вы живете? – сказал он тоном ведущего из популярной телевизионной игры «Угадай мелодию».
Угадывайте!
– Вот в этом, в пятнадцатом.
– Точно. Шибко умный, догадливый парень, – подтвердила я, подражая интонацией чукче из анекдотов.
– А хотите, я угадаю подъезд?
– Угадывайте!
– Четвертый!
– Так и есть.
– А хотите, я угадаю этаж?
– Попробуйте.
Не угадал. На прощание я попросила у него телефон. Объяснила, что мне будет нужна его помощь для одного мероприятия.
Примерно через час раздался звонок. Он, Самир.
– А как вы нашли меня?
– Пустяки. По справочнику нашел. Я же знаю ваши инициалы и улицу. Я все думаю, о чем вы хотели меня попросить? Ну о чем меня может попросить женщина? Мужчина попросил бы пойти с ним в гараж, посмотреть машину, мебель погрузить... А женщина? Печь торт? Я бы смог, конечно. Сразу предупреждаю: в любовной авантюре я участвовать не буду! Вы, наверно, хотите позлить какого-нибудь друга, верно?
Разговаривали мы с ним долго. Он очень эмоционально уговаривал меня прийти к нему в гости.
– Это же близко, через дом. Ну буквально в двух шагах. Я сам встречу вас, а потом провожу.
Время было десять вечера. Он был настойчив. Я вспылила.
– Фу, что ты такой навязчивый! Нет, не приду я. Не уговаривай.
Самир позвонил мне в субботу и, между разговором, пригласил на пиво с орешками. Я вначале отказалась. А потом вслух задала себе вопрос:
– А ,может, и вправду отважиться?
– Конечно, – поддержал он просто. – Безопасность я тебе гарантирую.
Вот она – квартира сорок седьмая. Дверь приоткрыта, из нее струится свет. Вхожу. Меня встречает парень в шортах и голый по пояс.
– Ничего себе, наглость какая! – думаю я про себя и вслух предлагаю ему одеться.
Он уверяет меня, что дома всегда ходит так, потому что в квартире парилка и пекло. Скоро я убеждаюсь в этом, скидываю с себя свитер и остаюсь в футболке и джинсах.
Он парень, как парень, мускулист, высок, ироничен, самоуверен. Угощает меня довольно настойчиво. На столике – водка, пиво, сок, арахис и эти орешки, забыла, как называются, зелененькие такие, как будто заплесневелые. Вспомнила, фисташки – они называются.
Не приставал. О нем я узнала, что балуется железками (на полу штанга и разные весовые насадки к ней), обожает тяжелый рок, играл в ресторане на ударных, показывал тексты песен, которые сам сочинял. Рассказывал, как липнут к нему малолетки («Я ж старый для вас, чего вы со мной кантуетесь?» – « Да ну, ты же крутой!»).
После армии полгода жил в Москве на съемной квартире, сорил шальными деньгами, снимал девочек, много их было… Деньги с подельниками добывали мошенническим путем. Пригоняли к складу КамАЗ с водкой, брали с заведующей деньги, которая соблазнившись мизерными расценками, спешила расплатиться и… смывались. А КамАЗ, постояв пять минут во дворе базы, уезжал.
– А как же номер?
– А нам какое дело? Мы водителю заплатили, чтоб он заехал и постоял пять минут. А еще был случай. Выписываем у завбазой накладную на один ящик икры, один исправляем на сто (с помощью компьютера это просто) и берем у завсклада сто ящиков и тут же по сниженным ценам сдаем их на другой базе. Денег! Купались в них! А однажды завскладом взяла и позвонила начальнику: сколько ящиков выдать? Мы еле ноги унесли…
Предупредил, что у него есть девушка – ей двадцать один. Поссорились. «Помирюсь – женюсь сразу». И еще заявочка: «Мы здесь с тобой сидим в первый и в последний раз».
Я тоже не осталась в долгу. Сказала, что я тоже в ссоре со своим другом, и в скором времени также собираюсь замуж.
– Ты его не любишь?
– Люблю.
– А почему же сидишь здесь со мной?
– Так мне легче простить его.
– Как мне неприятно! Ты здесь со мной, не потому что я тебе нравлюсь, а потому что ты хочешь насолить своему парню! Хочешь, я его отделаю!
Я качаю головой.
Нападение было стремительным. Он сразу обнял меня и впился губами мне в губы. Я ответила сразу же. Изрядно накаченная спиртным, я уже была готова к сексу и не сопротивлялась, когда он срывал с меня одежду. Единственное, о чем я его спросила: «Ты мылся перед встречей?» – «Конечно!» – ответил он.
Щепетильный вопрос о предосторожности мы выясняли позже.
– Я присматривался к тебе… Хотел предложить презерватив, решил, что обидишься. Триху я уже цеплял, триппер тоже. Так что от всяких таких подарочков увольте!
– А если я тебе что-нибудь эдакое подарю?
Он испытуюше посмотрел на меня.
– Платить будешь.
– А если ты меня заразишь?
– Нет, я чистый.
– Ты когда с женщиной был в последний раз?
– Вчера.
– Ты можешь и не знать об этом, что она тебе оставила.
– Нет. Исключено. У нее был только один мужчина – я.
Любовник он оказался хоть куда и довольно долго не хотел оставить меня в покое. Домой он меня не отпускал: «Будешь здесь спать. Или пойдем к тебе». Вести его к себе я упорно не хотела. В мою постель? Нет, ни за что! Там может быть только один мужчина – Он!
Утомленный, он быстро заснул. Я же не могла и не хотела спать в чужой кровати. Черт! Одежда моя была разбросана, куда попало, и мне пришлось собирать ее по всей комнате. А это было непросто. Ночник, который я зажгла, чтобы его не разбудить, только сгущал и множил тени; когда мне казалось, что темное пятно на полу, на стуле, на столе – это и есть один из предметов моей одежды, выяснялось, что это всего лишь игра теней. Без верхнего света было не обойтись, но включив его и, зажмурившись от слепящего сияния люстры, я тут же его и выключила, боясь, что Самир проснется. Очень долго не могла найти свой лифчик, но не оставлять же ему на память эту интимную часть своего гардероба. Нашла его, когда додумалась перетряхнуть его одежду, оказалось, он накрыл мое белье своими шортами. Собрав свои вещи в охапку, я вышла из комнаты и оделась на кухне. Замок английский. Захлопнулся.
Дома я была в пять утра. Долго смывала с себя бурную ночь. В свою постель я должна лечь чистой.
Утром в десять часов меня поднял телефонный звонок.
– Ты когда ушла?
– Сразу же.
– Извини, я уснул. Выпил много и … устал я. Сам не помню, как отрубился. – Помолчал немного. – А хорошо мы с тобой покуролесили! Слушай, а давай, прямо сейчас мы с тобой поедем в сауну.
– А кто еще будет?
– А нам с тобой еще кто-нибудь нужен?!
– Мало ли что? Про субботники слышал? Нет, Самир, ты же сам говорил, что встречаемся в первый и в последний раз. Я скоро выхожу замуж. А ты женишься. Ну, все, пока. Приятно было познакомиться.
Через полчаса опять звонок.
– Полина! Как бы там ни было, в любом случае мы должны с тобой встретиться.
– Хорошо. Договорились.
– Как тебе пятница?
– Нет. Лучше в субботу.
Звонок перед обедом.
– А можно я к тебе приду на обед?
– Нет.
– Тебе жалко тарелку супа?
– Не в этом дело. У меня дочь, и я не хочу, чтобы она видела дома разных мужчин, маминых хахалей. Она нормальная девчонка, не уличная шалава, и я не хочу подавать ей дурной пример.
– Скажи еще, что ты педагог.
– Ты сам об этом знаешь.
– Ну, ладно, извини. Я больше не буду звонить.
Звонок после обеда. Говорит, что-то дожевывая.
– Ты что сейчас делаешь? Я хочу прийти к тебе в гости.
– Нет, нельзя ко мне. Я жду настройщика пианино. Несколько клавиш проваливаются.
Звонков не было до вечера следующего дня.
– Я должен тебя увидеть. Мне очень плохо. Приходи. Придешь?
– Приду.
– Сейчас?
– Нет, попозже. Я не закончила свои дела.
– На полчаса. Мне плохо.
– Хорошо.
– Придешь?
– Да.
Чего-чего, а такой бури страстей я никак не ожидала!
– Не бросай меня! Не бросай! Меня уже бросали. Я этого не вынесу! Давай поженимся! Давай поженимся! Я все буду делать. Что ты скажешь! Я буду работать, а ты дома сидеть. Я хочу ребенка от нас с тобой. Если ты уйдешь от меня к этому … – неразборчивая брань. Я все время хочу тебя! Мне надо постоянно видеть тебя! Ты – хорошая девушка! Ты хорошая! Ты интересная! Я люблю тебя! Хоть немного я нравлюсь тебе? Ты хочешь меня?
