Текст книги "Кентавр (СИ)"
Автор книги: Альфия Камалова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
И доплыла красавица-титанида до берегов суровой Магнезии к подножию горного хребта Пелион. Не останавливая могучий стремительный разбег волны, прокатилась Фелира по песчаной косе до самых нив луговых. Вскрикнули зеленые нимфы-кобылицы, засмеялись, отскочили от прохладных брызг морских, замерли поодаль и наблюдают за чудной гостьей с летящей гривой малахитово-зеленых волос. Но не остановилась океанида, окунулась со смехом в шумящее море листвы. Заволновались трепетные магнезийские кобылицы, побежали бурными валами по склону горы Пелион. Вслед за ними плывет на волне титанида. Нимфы быстроногие уносятся в легком беге, а волна отстает, растекается. И тогда обратилась Фелира кобылицей и кинулась вскачь их догонять. Но не смешалась океанида с зеленым стадом прибрежным – вся прозрачно-сверкающе-изумрудная, она так переливалась и отсвечивала зеркальными бликами в потоке света, что даже Ирида-Радуга, залюбовавшись, накрыла ее сияющей дугой своего легкого разноцветного одеяния.
И вдруг почва под летучими копытами кобылицы ходуном вся пошла – от неведомого топота могучего земля загудела. Панически разбежались кобылицы. Ни оглянуться, ни испугаться не успела Фелира, как рядом с нею уже скачет конь – золотой, лучезарный. Как полуденное солнце в зените, слепяще сияет он. Как безлунная ночь, чернея, развеваются грива и хвост. И скачет чудо-конь с ней рядом – скоком в скок – и огненных очей с нее не сводит! Лаской волнует тот взор, жаром охватывает! Никогда прежде в своих волнах перекатных, гребнистых и горбатых, Фелира не встречала такого дива, туманящего ей голову. Она впервые изменила привычкам. До сих пор океанида-оборотень небрежно отвергала всех, и, легко меняя облик, ускользала, вводя в заблуждения всякого, кто пытался утолить с ней свои вожделения. И только Кроносу, вождю титанов, она была не в силах отказать, сама того не зная, что перед нею – Он, могущественный сын Урана-Неба и Геи-Земли!
А дивный конь вдруг сбил их слаженный аллюр, и, кинувшись наперерез, остановил изумрудно-светящуюся кобылицу. Вскинувшись перед нею на дыбы, он заржал с нетерпеливым призывом. И титанида вздыбилась ему навстречу, тонкой изящной голенью коснувшись на взлете сгиба его мощных передних ног, и нежным манящим ржанием ответила на его зов.
Став тайною женою Крона, вышла Фелира из-под зеленого шатра листвы уже не кобылицей, а нимфою лесной. Не захотела титанида возвращаться к отцу – назад в просторы океана. Взошла она на высокую кручу хребта Пелион, богатую пышными лесами, нашла неприступный утес, отвесной стеной срывающийся в море, – отныне здесь, где соединяются две ее стихии – океан и лес – Фелира обрела свой новый дом. Превратилась титанида в исполинское древо – гигантскую Липу, встала на утесе, могуче раскинув руки-ветви, и необозримые дали древнего океана открылись ее взору. Вести от отца и сестер приносил Фелире– Липе косматый пенистый Прибой. То беспокойно, то ласково шелестя листвой, слушала она говор волн – игривых и гулливых, кипящих и бурливых, свирепых, штормовых… А иногда Фелира и сама зеленовласой нимфой спускалась к разгульным подругам и качалась на упругом гребне волны…
Родила Исполинская Липа от Кроноса – сына бессмертного, титана Хирона, которого впоследствии почитали и боги, и люди, и звери. Дитя феерической страсти, Хирон унаследовал от родителей-оборотней одновременно и человеческое, и конское обличие. Могучий человеческий торс, не знающий старости и увядания, перерастал в великолепный золотисто-каурый лошадиный корпус. Вьющиеся рыжеватые волосы обрамляли его лицо с внимательным взглядом изумрудно-зеленых глаз и ниспадали кольцами на плечи. По отцу Кроносу Хирон приходился братом олимпийским богам-кронидам, младший из которых – Зевс, низвергнув молниями отца в Тартар, сам стал владыкой мира.
Никто из титанов и богов-небожителей Олимпа не мог сравниться с премудрым кентавром по силе знаний. Сама Мать-Земля доверяла Хирону свои тайны, он знал язык зверей и птиц, и гадов ползучих; ему открывались чудодейственные силы растений, он умел исцелять недуги. Ему поклонялись, его чтили, как Мудреца, и Хирон никогда не отказывался делиться познаниями, и потому среди титанов и людей он заслужил высокого звания – Учитель.
ГЛАВА 4
1
Зря пронадеялась, что в выходные потомок кентавров вспомнит обо мне и позвонит. В понедельник с утра, не выдержала, и, покрутив скрипучий диск своего старенького телефонного аппарата, который стоял в прихожке еще со времен моего пионерского детства, набрала с бумажки циферки его рабочего номера…
– Райсберг слушает, – голос не просто злой – резкий и категоричный.
– Привет!
– Кто это?
– У тебя так много знакомых женщин, что ты уже не различаешь их по голосам?
– Причем здесь женщины? У тебя голос убитый.
– Нет, просто сонный. Я думала, ты позвонишь...
– Это после такого прекрасного приема?! – в его острых взвинченных интонациях зазвенела обида. – Был удивительно прекрасный прием! Я встал и ушел.
– Нет, – усмехнулась я, – тебя об этом попросили.
К моему удивлению, он не стал упираться, становиться в позу – это при его-то гордыне! – он согласился, и как-то уныло согласился.
– Ну, попросили…
– Я хочу объяснить тебе, почему так получилось: во-первых, ты был груб со мной, во-вторых, ночью я не спала – ты храпел, и днем я еле ноги волокла.
– Да, я храплю… – опять неожиданно для меня согласился он.
– И главное: ты снова был нетрезв, трезвым я тебя еще ни разу не видела. Я сейчас положу трубку, но ты подумай. Та ночь не могла пройти бесследно. Ты не о чем не пожалеешь?
И снова он не стал мне противоречить.
– Да, нам с тобой обоим надо подумать, – сказал он, и в голосе его уже не звучала холодная безжизненность металла. – Я позвоню тебе попозже.
Он приперся в два часа ночи. И опять «под мухой»...
– Пожалуйста, не ругайся. Не ругайся, пожалуйста, – просил он. – Если ты меня прогонишь, я к тебе больше не приду. Прости, ну, уж такой я. И даже не позвоню. Мы с мужиками сидели. Я пришел потому, что не хочу спать один.
Ночью он меня не тронул (и я ему за это благодарна), только гладил и гладил.
В шесть утра тихонечко ушел, а в семь позвонил уже с работы.
– Ты когда вечером дома будешь?
– Рабочий день у меня до семи.
– Я приду.
– Хорошо. Только не пей, ладно?
Пришел трезвый и злой. Ужинать с нами не сел. Я подсела к нему на диван. Лицо черствое. Глаза колючие и льдистые. Целоваться ко мне не лез. Кроме того, и меня предупредил, что сюсюкаться в трезвом виде не переносит. Я попыталась с ним пококетничать, но вместо отклика почувствовала, как закипает в нем раздражение.
– Вот такой я невыносимый по трезвости, – сообщил он.
С каждой минутой его высиживания на диване крепчал мороз в радиусе его ауры. Я уже со страхом стала ожидать, что вот-вот из него начнут вылезать острые колючки инея. Из памяти уже услужливо всплывал рассказ одной знакомой, которая маялась с мужем– алкашом:
– Прихожу домой с работы – весь хрусталь исчез из «стенки». Чего боялась, то и случилось: ублюдок, скотина! Все обменял на водку! И этот придурок смотрит на меня безвинными глазами и разводит руками: «А что же делать? Ты же не даешь мне денег… Я думал, я умру…».
А что же делать мне? Пришлось спасать человека. Притащила ему две бутылки пива, те самые, которые он принес еще в прошлый раз. И лед в его глазах постепенно оттаял. Время от времени он вставал и нервно ходил по комнате.
– Я не люблю умных женщин, – говорил он. – Я лидер, и я должен чувствовать себя на высоте. Слава богу, две моих первых жены не были умными, то есть не совсем так… Ну… простые они… обычные… А вот третья, Рита, была умная, образованная. Мы с ней все время спорили, кто кого сильнее. Я никогда не любил ее. Женился на ней, потому что надоело жить в общежитии. А ей родители купили двухкомнатную квартиру. Она все: «Давай поженимся, давай поженимся, в загс пойдем…». А там же платить надо. Я ей сказал: «У меня нет денег». Она сама и заплатила. Жили плохо. Я все время уходил от нее, и говорил ей, что найду женщину с квартирой и уйду от нее.
Жанна мне понравилась, и очень понравилась. Очень эффектная блондинка! Но она умная. И дети у нее… вундеркинды. Я прожил с ними один день и испугался. Мне нужна женщина…
– Попроще, – подсказала я.
– Да, попроще.
– Ты мне тоже не подходишь в качестве мужа, – поспешила я уравновесить чаши весов двух гордынь своей дозой отвергания.
Он кивнул головой.
– Относительно тебя я промолчу, – он немного помолчал, потом добавил. – Я специально сегодня не пил, хотя очень хотелось. Хотел трезвыми глазами тебя оценить.
– Ну и как?
– Ничего плохого сказать не могу.
Время подходило к одиннадцати. Он встал, засобирался.
– Я пойду. Зайду в магазин. Выпить очень хочется. Куплю водки и пельменей.
– Остаться не хочешь? – спросила я, придав лицу насмешливый и независимый вид.
– От секса я никогда не отказывался, – ответил он с выражением по-прежнему тусклым и неоживленным, но вернулся и сел.
Поскольку от меня не последовало никакого ответа, он снова встал.
– Можно я покурю и затем уйду?
Стоим на кухне. Он дымит в форточку.
– А хочешь, я тебе налью? – прерываю я молчание.
– Хочу, – говорит он робко.
Я не шевелюсь.
–Ты вроде хотела налить, – напомнил он. – Или просто так сказала?
– Просто так сказала.
На выходе мы стояли друг против друга. Обычно на этом месте он мурлыкающим голосом говорил мне: «Ну, иди ко мне», – и целовал. Теперь же он подошел ко мне, взял за руку и потряс ее.
– Раньше, помнится, мы прощались по-другому, – съязвила я.
– Как попрощался, так попрощался, – угрюмо буркнул он.
Я держалась высокомерно, с усмешкой, чтобы защититься от исходящей от него стужи… А он, мне показалось, – несмотря на колючий неприступный вид – робел.
2
В пятницу после работы я весь вечер допоздна проторчала у Жанны. Она, по-цыгански подвязав пестрым платком свой платиновый блонд, гадала мне на картах. Выпавшая комбинация ничего хорошего мне не сулила. «Он тебе не выпадает», – сказала мне Жанна.
Дома дочь мне сообщила.
– Твой дядька к тебе два раза приходил, в восемь и девять часов, и звонил несколько раз.
Он пришел ночью в четыре часа. Целовал, обнимал меня безучастную, сажал к себе на колени и оправдывался.
– Я приходил за тобой. Ты где-то гуляла. У Вовки Синицына родился сын, и мы гудели всю ночь в ресторане. Он за всех заплатил. Не прогоняй меня. Я пришел к тебе, потому что ты мне нравишься. Если прогонишь, я к тебе никогда не приду, и даже не позвоню.
В пять часов я не смогла его разбудить на работу, он не встал ни в шесть, ни семь утра. В восемь он сидел на кухне и умолял меня:
– Полиночка, ты же не хочешь, чтобы я умер. Налей опохмелиться. Вот сейчас немножко выпью и помчусь на работу. Не поверишь, за всю жизнь в первый раз я опоздал на работу.
Опрокинув стопку, он передернулся, замычал и, видимо в продолжение каких-то своих внутренних размышлений, вдруг брякнул:
– Ты напоминаешь мне мою тещу, которая тихо, но властно забирает все в свои руки и гнет свою линию. Ты, как паук, плетешь паутину, а потом обволакиваешь, обволакиваешь своей сетью… Ты симпатичная, ты очень симпатичная. Не красавица, и я не красавец, но симпатичная. Я лидер, понимаешь, я должен быть впереди.
– Юра, вот честно, признаюсь тебе, как на духу, я ведомая и лидером быть не хочу. Но давления я не люблю.
– Нет, меня не обманешь, я чувствую человека. Мы с тобой оба сильные личности, поэтому нам тяжело вместе. Ты пугаешь меня… – он помолчал немного в своей угрюмой задумчивости, потом, вздохнув, принял свою дозу и поплелся обратно к кровати.
А я пошла за ним, напоминая, что ему на работу.
– Мне полежать надо, хотя бы час. – Свалившись, он закрыл глаза и тут же протянул мне руки. – Иди сюда.
Но я не сразу вхожу в его руки. Зачем-то я иду на кухню, беру со стола свою полную нетронутую рюмку, заодно прихватываю с собой бутылку и возвращаюсь в спальню. Бутылку ставлю возле тумбочки, залпом выпиваю рюмку и перешагиваю упавшую к ногам ночную рубашку.
Кончает он мощно, с судорогами и сдавленным криком, затем сразу же без передыха, перевернув меня спиной, пытается насухо впихнуть свой толстый корень мне в анус. От грубого вторжения и боли я начинаю сопротивляться и плакать. Он со злобной бранью соскакивает с кровати и, яростно матерясь, уходит в ванную. Вернувшись, он продолжает ругаться.
– Аристократка! Лежит, тащится, выливает! Эгоистка! Тогда вообще не надо было ложиться в кровать! Аристократка чертова! Занимаешься сексом – так занимайся! Или начинать даже не стоит! Где мои трусы?! Черт, куда ты девала мои трусы! Носки мои где? Ну что ты встала, как вкопанная? Носки, говорю, принеси!
Я отыскала их в ванной и несу ему.
– Что ты их держишь брезгливо, двумя пальцами? Они чистые! И сам я чистый! Я моюсь три раза в день!
Одевшись, он выходит в кухню.
– Где тут стояла бутылка?
– Какая бутылка? Уходи!
– Сейчас. Покурю и уйду.
– Покуришь на улице. Уходи и больше никогда не приходи. Я не уважаю тебя.
– Будьте уверены. Больше не приду.
ГЛАВА 5
Субботним утром, когда я стояла у плиты, шипящей, скворчащей, булькающей и исходящей ароматами мяса, овощей и специй, раздался звонок. Голос Его – густой, грохочущий бас.
– Давай начнем все сначала.
– Ты оскорбил меня!
– Ты меня тоже. Давай без взаимных упреков начнем все сначала. Я сейчас приду к тебе, пропылесосим, будем готовить обед. Давай, а?
– Нет, Юра, ничего не получится. Я жду гостей. Ко мне приедет сейчас куча родственников. И в каком качестве, интересно, я вас представлю?
– В качестве мужа! – уверенно сказал он.
– Нет, так нельзя. И вообще с этим не надо спешить! Надо друг к другу постепенно приглядываться.
– Нет, давай сразу! Не раздумывая, рубанем сплеча и все!
– Нет, – говорю я твердо.
Он бросил трубку.
Через час он снова звонит и говорит с давлением, в ультимативной форме:
– Давай решайся! Последний раз спрашиваю: да или нет?
– Нет.
– Не-е-т? – протянул он удивленно.
Я бросила трубку.
Третий звонок был уже в присутствии моей невестки Тани.
– Привет! Что делаешь?
– Жду гостей.
– А меня ты ждешь?
– Я жду гостей.
– А меня?
– Если хочешь, приходи. Только учти, у меня день рождения, и у нас семейный круг. Это я к тому говорю, чтобы тебе не пришлось испытывать неловкость.
Продукты к столу закупил мой брат Петр, успешный бизнесмен, а такие дела он делает обычно с купеческим размахом – характер у него такой. Сервировкой занималась моя сноха Таня, которая это делает со вкусом и сноровкой. И не моя в этом заслуга, что стол ломился от различной снеди. На большом круглом блюде – натюрморт, по своему изобилию и краскам достойный кисти фламандских мастеров: на длинных желтых бананах, оранжевые шары марокканских цитрусов вперемешку с бронзово-коричневыми грушами и нежно-румяными персиками. Дорогой алкоголь. Соки на выбор. Несколько коробок с тортами и конфетами. (Мама наша всю жизнь работала в торговле, так что с детства пустые прилавки магазинов на семейное питание никак не повлияли: стол у мамы всегда был обильным. Теперь и у брата моего в семье традиционно царит культ еды. Хотя такая нэпмановская роскошь – она появилась совсем недавно: еще лет шесть назад в магазинах невозможно было купить ни мяса, ни яиц, ни масла, не говоря уже о бананах и апельсинах.) Я, конечно, тоже постаралась не ударить в грязь лицом. Со вчерашнего дня из кухни не вылезала, салаты резала, пироги пекла. И мяса на столе столько, что потом неделю придется доедать – гусятина с курятиной, свининые отбивные, голубцы...
Юра просто обалдел, когда за стол сел (и посадила я его с умыслом, напротив пианино, на котором выстроились вазы с букетами подаренных роз – белых, бордовых и бархатисто-красных).
– Это ты все сама приготовила? – озадаченно спросил он.
– Нет, соседку позвала, – съязвила Татьяна, которая очень взвинтилась, когда он пришел без подарка. – Нельзя же так! – возмущалась она на кухне. – Себя-то любить надо, – поучала она меня. – Не позволяй так к себе относиться. И поверь, к тебе будут относиться так, как ты сама этого потребуешь!
Кстати, уважения к маме потребовала и моя дочь, которая открыла ему дверь.
– А где же ваш подарок? Где цветы для мамы? – спросила она с явным укором, когда он вручил ей шоколадку.
– А это Юрий! – представила я его гостям. – Скажем…
– Друг! – подсказала сноха.
За столом сидели самые близкие мне люди: мои родители, брат Петр с женой Татьяной и двоюродный брат Данила со своей половиной. Райсберга я опять-таки намеренно посадила поближе к братьям, гордилась я ими: в делах они хваткие и ответственные, в семье – щедрые и заботливые, а за столом – такие хохмачи, что животик надорвешь. Петруша с Даней с детства были очень дружны, зимой гоняли на лыжах, а летом на мотоциклах, в юности вместе ходили на дискачи, танцевали рок-н-ролл и пели «Шизгару» под гитару и песни из репертуара «Машины времени», а теперь вот они какие – любо поглядеть – солидные респектабельные господа и компаньоны по бизнесу.
Появление нового человека в кругу семьи, разумеется, вызвало не только оживление, но даже возбуждение среди гостей, они же люди серьезные и, поэтому сразу предположили, что Юра оказался среди них сегодня далеко не случайно... Поскольку все тосты в этот день произносились в мою честь, отец сказал, что я заслуживаю счастья, и он хотел бы, чтобы в этом доме в ближайшем времени появился хозяин. Петр пожелал мне решительности и храбрости. А потом все гости выжидающе уставились на Райсберга.
– Говори ты, – блеснув глазами, сказал ему брат, наливая виски. Петя уже давно искоса взвешивал его взглядом.
Райсберг очень длинно и пространно говорил, что уже год, как он живет один, без семьи, и отвык от такого стола. Его быт по-холостяцки прост, и поэтому он поражен праздничным изобилием сегодняшнего застолья.
– А Полине я пожелаю здоровья, это главное, а остальное приложится, – так закончил он.
– Ну, вот наконец-то, – насмешливо подковырнул Петя, – а то все про стол, да про стол, я уже хотел сказать «регламент», все никак не мог дождаться, когда же ты начнешь про сестру мою говорить.
Я заметила, как Петр опять, не поворачивая чернявой с проседью головы, медленно повел своим тяжелым оценивающим взглядом в сторону Райсберга.
Счас будет его на прочность испытывать, – догадалась я. – Затеет какие-нибудь петушиные бои. С детства Петька был лидер и забияка. В юности ходил с гордо выпяченной грудью. «Да моей правой весь город боится», – говорил он с достоинством, и, наверное, не хвастал. Когда в компании за бутылкой портвейна случалось, что кто-то из друзей пытался приударить за мной, он никому этого не позволял, даже за грудки хватал: «По лестнице спущу, понял, счас у меня ступеньки головой считать будешь!». На дискотеках Петька также молча сидел рядом со мной и никаких ухажеров ко мне не подпускал. «Я понимаю, что я тебе мешаю, – говорил он. – Но мне здесь никто не нравится». Зато он сам нравился девушкам, и мало, кто знал, что та девушка, с которой он обычно появлялся на танцплошадке в кругу своих друзей, его сестра. Его тяжелый взгляд медленно скользил по шумно-говорливым, взвизгивающим и громко хохочущим девушкам и ни на ком подолгу не задерживался, но если одна из них все же попадала в поле его мимолетной заинтересованности, и он приглашал ее на медленный танец, я тоже не оставалась в одиночестве. Ну, а если оставалась, ко мне тут же подкатывали какие-нибудь подвыпившие мочалки с угрозами: «Слушай ты, отвали от него, ясно! Если еще раз тебя с ним увидим, по шарам схлопочешь, поняла?!».
Как я и подозревала, Петр начал петухариться, вызывая Райсберга на потешный ринг. Когда брат очередной раз наполнял стопарики, Юрина рюмка оказалась нетронутой. Петр неодобрительно покачал головой.
– Пропускаешь? Надо взять тебя под контроль, – предупредил он с напускной строгостью.
Но когда Райсберг откосил и от следующего тоста, Петр жестом руки заставил его взять в руки стопку и с благодушной назидательностью продекламировал.
– Он на вкус не так хорош,
Но зато снимает дрожь,
Будешь к завтрему здоровый,
Если только не помрешь!
Процитировав любимого Леонида Филатова «Про Федота-стрельца», которого он знал наизусть, Петька сел на любимого конька и уже не смог остановиться. Он выпалил еще пару четверостиший, и между ними завязалась шутливая дуэль в стихах.
– Энто как же, вашу мать,
Извиняюсь, понимать!
Мы ж не Хранция какая,
Чтобы смуту подымать!
Кто хотит на Колыму –
Выходи по одному!
Там у вас в момент наступит
Просветление уму!
– Э-э-э! – потянул Райсберг с лицом, отражающим мозговое напряжение. К моему крайнему удивлению, Юра тоже что-то припомнил из Филатова и ответил трехстишием:
– М-м-м…Надо… быть с толпой в ладу!
Деспотизм сейчас не в моде.
Демократия в ходу!
Петька, погрозив ему указательным пальцем, азартно сделал новый выпад:
– Зря ты, Федя… Для меня
Мой народ – моя родня!
Я без мыслей о народе
Не могу прожить и дня!
Утром мажу бутерброд,
Сразу мысль: а как народ?
И икра не лезет в горло
И компот не льется в рот!
Юра изловчился и отвел удар прозаическим пересказом:
– М-м-м… Стою всю ночь без сна… у окна… и-и-и… все думаю о матушке Расее. – А тебе за радение о государстве, батюшка, жалую медаль на грудь!
Петька, скорчив недовольную гримасу, выдал новую ритмическую очередь:
– Ишь, медаль! Большая честь!
У меня наград не счесть!
Весь обвешанный, как елка!
На спине – и то их шесть!
Тут уже Райсберг не нашелся, что ответить, но раскатисто захохотал и захлопал в ладоши. Он предложил мужикам выйти в подъезд покурить, но два моих брата, оба здоровенных лба, один за другим ответили, что бросили.
Я видела, что Юра ничего не ест и даже не пьет – он стеснялся это делать, и оттого без конца выходил покурить. Вот опять, когда после очередного перекура Райсберг вернулся к столу, от очередного взрыва хохота аж рюмка перед ним подпрыгнула, расплескивая свой драгоценный живительный дар. Еще один артист и юморист, Данила, рассказывал про дела производственные.
У них с Петром общая заправочная станция на выезде из города. Вокруг обширные поля, на которых летом пасется скот. И часто с пастбища на территорию заправки забредают коровы. Сторожевой пес Трезор набрасывается на них с таким остервенелым лаем, что коровы в панике бегут, а Трезик их преследует.
– Глупый он, бестолковый какой-то… – вначале пожаловался Данила, потом, блеснув голубым глазом, коротко хохотнул. – Гонит, гонит… Потом, как вцепится в хвост! – Все засмеялись. – Корова ка-ак даст ему задней ногой. Скуля, он расцепляет зубы, но не отстает! Настигает, и опять зубами в хвост. Бац! И снова копытом по морде!
Петр, как строгий начальник, слушает, подняв брови, лицо недоуменное. С оттенком осуждения серьезно спрашивает:
– Это ты его так научил?!
Все падают со смеху. Данила тоже в беззвучном сипе мелко трясет подбородком. Петр по-прежнему сохраняет невозмутимость.
– Коров он облаивает. Нашел чем удивить, – пренебрежительно кривит он рот. – Трезик – КАМАЗ встречает с яростным лаем! КАМАЗ на заправку подъезжает, а Трезик кидается на него, как на амбразуру пулемета, и впивается зубами в громадное колесо. Колесо проворачивается, и пса со всего маху шарах об асфальт! Он вскакивает, носится с лаем возле колеса, подпрыгивает и… снова вгрызается клыками в резину. И опять его ка-ак долбанет об землю! Сидит на крыльце, как ошалелый. Глаза восьмерки выписывают!
Теперь уже Данила цепляет Петра с хитрой подковыркой.
– Это ты его так научил?!
Петька серьезно кивает головой.
– Я! Кто ж еще? Я ж привез его на заправку еще щенком. И дрессировал его на поле, помнишь? Палку учил хозяину приносить…
– Вот– вот… Твои это все уроки, – с такой же серьезной миной выговаривает ему Данька, только глаза лукаво поблескивают. – Так что на меня не сваливай. И коров вы вместе гоняли! Я видел!
– Гоняли… – соглашается Петро. – Только ведь в чем разница? Когда я догоняю корову и вцепляюсь ей в хвост зубами, я же уворачиваюсь от ее копыт! Когда корова лягает меня копытом, я – раз! – и отклоняюсь в сторону. Она – бац! – и мимо! А Трезик никак не может у меня этому научиться! Извилин не хватает! Не понимает он опасности!
И опять Данила молча трясется от смеха.
– Опасность, исходящую от рогов и копыт?! – Данька торжественно поднимает палец вверх, – Трезик прекрасно это понимает! Но снова и снова, отчаянно рискуя собой, Трезик рвется в бой! Его ведут долг и преданность хозяину! – Данила сбоку хитро заглядывает Петру в глаза. – Ты видал, если коровы не убегают, Трезик и не думает на них бросаться. Когда корова разворачивается, и, выставив рога, угрожающе надвигается на пса, он поджимает хвост и прячется за будку. Однажды он так и простоял, прижавшись боком к будке, пока корова всю его еду из тазика не схавала.
– Трезик на КАМАЗ кидается… – теперь уже Даня воротит голову и поджимает губы. – Тоже мне удивил! Трезик на цистерну кидается! А металл-то в мороз замерзает. А у Трезика потом вся пасть в крови… Поля, – уже серьезно обращается ко мне Данька. – А ты помнишь, как мы с тобой в детстве у деда в деревне щеколду у ворот лизали? Щеколда изморосью покрыта, и язык как-то мгновенно обжигает и к железу прилипает, не оторвешь. Сначала ты так делала, а потом и я. Вначале-то незаметно, что кожа осталась на железке. Язык уже потом болеть начинает. Я посмотрел, а у тебя кровь из рта… я в рев… Вот научила!
– А если ты видел, что у меня кровь изо рта, какого же черта лизал щеколду?
– Так мне же не сорок было, а четыре или пять.
– А я в детстве топор лизнул! – это уже мой отец припомнил свой случай, продолжая цикл рассказов о том, как нелегко приобретается жизненный опыт. – Я во дворе дрова рубил и леденец сосал. Нагнулся за поленом, конфетка выскользнула и упала прямо на топор. Я нагнулся и прирос. Домой зашел, топор прижимаю к лицу. Мать на него теплую воду из чайника стала лить, чтобы лед оттаял.
– А у меня в детстве, – посмеиваясь, проговорила моя мама, и былое воспоминание затуманило ее глаза…
Тут я поспешно вскочила, потому что вспомнила, я – хозяйка, и пора уже следующее блюдо на стол подавать. Вслед за мной выскользнул из-за стола и Райсберг, он подловил меня на кухне и попытался поцеловать, но я отклонилась от его губ и сказала, что жиголо мне не нужен.
– Ты ж меня не знаешь, Райсберг никогда альфонсом не был и не будет! – с обидой произнес он и попросил у меня разрешения уйти по-английски, не прощаясь с гостями, признался, что чувствует себя не своей тарелке.
ГЛАВА 6
1
Как ни странно, этот раздолбай понравился моим родственникам.
«Нормальный парень!» – говорит мой серьезный и положительный брат, не догадываясь, что его сестра связалась с очень сомнительным типом. И этот сомнительный тип трезвонит мне по телефону весь день. Вот опять меня вытаскивает из-за стола его звонок.
– Ты как-то говоришь невнятно.
– Жую.
– Что опять за столом?
– Сегодня только брат с семьей и родители.
– О, боже, когда же они уедут?
– Юр, так нельзя…
Вечером звонит.
– Полин, я сегодня дежурю. Давай, я проверю свой объект и приеду к тебе? Хочешь?
– Ты есть хочешь? Разогрею.
– Нет, – отмахнулся он и шепотом добавил. – Грей постель!
Ночь была сладкой до головокружения. Этот змей-искуситель, демонический Райсберг знал, как создать волшебство в постели.
Еще в ранней юности, не имея за душой никакого опыта любовных чувствований, прочитала где-то в критике, что пушкинский Дон Гуан из «Каменного гостя» не из тех, кто от скуки лениво волочится за каждой юбкой, он каждый раз без памяти влюблен, и каждый раз от страсти теряет голову. А Дон Жуан господина де Мольера развратен и циничен, душа его давно пуста, и едва, добившись победы над очередной прелестницей, он уже покидает ее, мгновенно утратив к ней интерес и смеясь над доверчивостью простушки.
Но сейчас, могу ли я про себя сказать, что я давно уже не та юная девочка? И что из того, что я взрослая и умная женщина, и кобелей всех вижу насквозь? И что из того, что я уже неоднократно убеждалась в том, что Райсберг – это взрывной коктейль из этих двух донжуанских типов: где-то он по-настоящему искренен, а где-то привычно врет, пуская в ход уже отработанные приемы… Но увы, из всех дочерей Евы, созданных по одному и тому же лекалу и падких на сладкий дурман слова, я далеко не исключение, я им сестра…
В ту ночь мы оба отдавались пьянящему вихрю чувств. Не может быть счастлив тот, кто везде впускает неусыпный контроль сознания. Его несло. Это было безмерное расточительство нежности и ласки. Он называл меня любимой, задыхаясь, шептал: «Любовь моя!», «Ты чудо!», «Ты вся, как девочка!», «Я обожаю тебя!»
И опять звучала его любимая песенка, набившая мне оскомину. Боже, как ему самому не надоест!
– Я два месяца не буду пить, чтобы организм очистился, и мы с тобой родим девочку.
Я сидела перед ним на кровати, и он гладил мое тело руками…
– Какая у тебя красивая грудь, правда, правда! И фигура – класс! Как тебе удалось ее сохранить?
– Никак. Ничего я не сохраняла.
– Вот, когда ты родишь, твоя красивая грудь обвиснет… Знала бы ты, как я хочу ребенка!
Мы вместе ходили в ванную, я обливала его душем. А он кивком головы показывал мне вниз.
– Смотри, как он на тебя реагирует. Все никак не может успокоиться.
Он потянулся ко мне вытянутыми губами, и я близко заглянула в его светлые, совсем по-детски восторженные глаза.
– Ты чего?
– Ничего. Нельзя на твои глаза полюбоваться?
Вернулись в постель, а времени у него на отдых осталось ну совсем чуть-чуть.
– Юрочка! – шепчу я.
– Что моя радость!
– Я хочу прижаться к тебе!
– Иди, – он заключает меня в тесное кольцо своих сильных рук, я прижимаюсь лицом к его гладко выбритому лицу, и мы покрываем друг друга поцелуями.
Я таю от нежности к нему, нега захлестывает меня, накрывает волной, и я, шепчу, не умея выразить своих чувств.
– Юрочка! Юрашечка! Мой хороший!
Потом, уже позже, я весь день ломаю себе голову. Это было во сне или наяву? Как важно это для меня! Было это или мне приснилось – тот шелест слов, коснувшийся моих ушей, в его сонных объятиях: «Чем больше узнаю тебя, тем больше люблю…».
Наутро телефон взрывается его восторженным басом.
– Я целую тебя! Очень-очень! Полина! – изрек он торжественно. – Ты помнишь, что говорил я тебе ночью? Все помнишь?
– Да. Такое забыть невозможно.
– Не хами!
– И не думала хамить, а ты только что оцарапал мою нежную душу своим жестким словом.
– Ты помнишь, что сегодня ночью я сделал тебе предложение?
Боже! Как будто наши ночи обходились без них.
– Да, помню, – говорю я, уже скучая.
– Так вот, – раскатисто гремит он, – я тебе еще раз повторяю: Полина! Выходи за меня замуж! Сегодня в полвосьмого жди меня с огромным букетом цветов и огромным предложением.
