Текст книги "Кентавр (СИ)"

Автор книги: Альфия Камалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

С трудом ступая на свои изъязвленные ноги, вышел кентавр на поляну, где собралось огромная толпа людей, провожающих его в последний путь. Держал Хирон в своих руках золотой кубок, внутри которого мерцала его бессмертная душа древнейшего из богов, и в присутствии властителей Олимпа, молчаливо взирающих на него из-за светящихся облаков, призвал кентавр Геракла, день и ночь неотступно дежурившего у его ложа, – ему он поручил поднять на Олимп сакральный сосуд со своей вечной жизнью, его же просил он разбить оковы Прометея и убить орла, терзающего печень мятежника.

Так Хирон по доброй воле спустился в царство мертвых, где ждала его верная жена Харикло.

ГЛАВА 5

Болезнь прошла. Я вылечилась от любви. Ни любви, ни ненависти. Он для меня далекий, чужой, посторонний. Куда девалось былое очарованье – не пойму.

Юрку я не видела три месяца. После того, как я пригрозила, что с ним будут разбираться мои братья, если он не оставит меня в покое, Райсберг исчез на время. Но с некоторых пор он снова стал названивать.

– Плохо мне, – жаловался он. – Нет, на работе все хорошо. Да при чем тут женщины?! В душе плохо. Я постоянно вспоминаю тебя.

– И что же ты вспоминаешь?

– Твою фигуру, твое тело. Давай встретимся. Ты же хочешь меня, я знаю.

– Нет, не хочу.

– Хочешь!

– Если тебе хочется тешить себя иллюзиями – тешь.

– Дура, ты дура! Не понимаешь, что когда мужчина так стелется, так изгибается – из него веревки можно вить. Давай попробуем все сначала. Ты же не знаешь, что тебя ждет.

– Знаю. Вранье, вранье, вранье, вранье.

– Я сегодня дежурю. У нас реконструкция. Мы должны запустить новое оборудование к приезду президента. Я снял квартиру, но пока еще не переехал. Переезжать я буду в понедельник. Там у меня ничего нет: один диван и все. Все выходные я буду в рабочем кабинете. Один. Может, ты захочешь мне позвонить? Ты же знаешь мой номер телефона. Позвони мне. Я буду ждать.

На следующий день из телефонной трубки вырвался обиженный, как у ребенка, голос:

– Я ждал! Я все время ждал, когда ты мне позвонишь! Я тебе звоню, а ты мне – нет. Ну, почему ты мне не звонишь?! Я два дня один в пустом цехе. Суббота же – никого нет.

Я представила, как Юрка целыми сутками одиноко сидит в своем рабочем кабинете, смотрит телевизор и пьет водку.

– Водку-то пьешь?

– А что делать? Пью! Но я могу и не пить. Целых десять дней не пил, когда на установочной сессии был. Я ж говорил тебе, что в институте учусь.

– Зачем?

– У всех высшее образование, а у меня нет. Сижу теперь по ночам и учусь. Я два дня из цеха никуда не выходил.

Мне стало жаль его. Несколько раз набирала его номер. Он не брал трубку, долго не брал. Я забеспокоилась, и беспокойство долго не отпускало меня. Ответил, наконец: голос тяжелый, глухой, разбитый...

– Ты спал? Ты ел? Куда-нибудь выезжал? Съездил бы к какой-нибудь подруге.

– Нет, у меня никаких подруг.

– Ну нельзя же одному так долго сидеть! Так и свихнуться можно!

– Не съездил и все. Сижу один и пью водку, – угрюмо пробасил он и швырнул телефон.

Но уже через час стали ломиться ко мне от него звонки, много звонков, отчаянных и беспомощных.

– Если б ты знала, как я хочу обнять тебя! Спаси меня! Я не смогу один выбраться! Спаси меня! Ты одна это можешь! Ты – мама Мария.

– Мать Тереза?

– Нет, мама Мария.

– Знаешь, как сказал Остап Бендер, спасение утопающих – дело рук самих утопающих! – заметила я. – Ты в курсе, что утопающие могут утопить своего спасителя? Меня однажды Оля чуть не утопила. На озере я ее учила плавать. Сама я плаваю только по-собачьи. Вот прямо у самого берега я бродила по воде и поддерживала ее под животиком, а она бултыхала ножками. А дно было неровное, я потеряла опору под ногами и провалилась в яму – я с головой ушла под воду. Вынырнуть у меня никак не получалось, потому что у ребенка – я засмеялась – включился инстинкт самосохранения. И, поверь, мне тогда было не до смеха. Только я вынырну, как моя Оля, отчаянно барахтающаяся в воде, находила спасительную «кочку» и садилась мне на голову, и я – вверх-вниз, вверх-вниз, ныряю, как поплавок, воды наглоталась! А Оля не молчит, кричит: «Спасите! Спасите! Тону!». А на берегу наши все сидели – братья мои с семьями. Они смотрели на нас и смеялись, думали, мы дурачимся. А спас нас племянник мой четырнадцатилетний. Артем один понял, что нам не до игры…

– Ты только протяни мне руку. Я сам себя вытащу. Помнишь, как в фильме «Одинокая женщина желает познакомиться». Я по гроб жизни буду благодарен тебе, если ты мне поможешь. Один я не смогу. Я и Мироновой говорил: «Возьми меня к себе». А она мне свои условия ставит: «Возьму, если то-то, то-то и то-то...». На все готовое – это каждый может! А руку протянуть некому!

Этот разговор неприятно зацепил меня. Вот как! Как он высоко себя ценит: «на все готовое»! А я не хочу быть ни мамой Марией, ни матерью Терезой. Всю себя отдавать на алтарь любви, ничего не требуя взамен? Может это и благородно, истинная любовь и должна быть такой. Да ведь чахнет любовь-то без подпитки... Не хочу я никакой жертвенности. Я тоже хочу тепла и заботы о себе.

А он звонил снова и снова.

– Я так хочу видеть тебя! Ты хочешь увидеть меня? Скажи честно, хочешь?

– Если честно, то я просто пожалела тебя по-человечески. Человек не должен быть один, кто-то должен быть рядом.

– А я так хочу твоей нежности! Я знаю, ты мне не веришь. Но я очень хочу тебя увидеть. Давай я к тебе приеду! Скажи, когда можно, и я приеду.

– Ну, ладно, приезжай к обеду. К двум подъезжай.

Звонит в час дня.

– Полиночка! Я загулял, я запил, – голос растерянный, как у ребенка. – Я принял душ, трясущимися руками побрился. Но не могу я... Я не дойду... Я свалюсь на полпути. Приходи лучше ты ко мне. Ко мне на работу приходи, ты же была у меня в кабинете, помнишь? Посидим, просто поговорим.

– Ты плохо себя чувствуешь?

Он усмехнулся.

– Как может чувствовать себя мужик, который три дня пьет и закусывает шоколадом.

Я была в шоке.

– Ты три дня ничего не ел?!

– Я не хочу.

– Хорошо. Я сейчас приду и принесу тебе еды. Где ваше заведение?

Он подумал, помолчал.

– Не надо, я сам приду. Я постараюсь прийти в форму. Встану под горячий душ. Побреюсь и приду. Жди. Через полчаса я буду.

Звонок через полтора часа.

– Полина, я не приду.

– Сволочь ты. Я для тебя мясо сварила. А мясо у меня не всегда бывает. Мы вчера с Олей на рынке все деньги оставили. Купили ей шапку, продукты и мясо.

– У меня есть деньги! У нас с тобой будут деньги, много денег.

– Знаешь, не надо. Лучше не обещай ничего. И вообще, не придешь, не надо. Я тебя больше не жду. Дел полно. Тетка приехала в гости, надо в сад сходить, картошку, помидоры, капусту вытащить из погреба. Хожу всегда, как навьюченный верблюд.

– Не ходи. Я завтра выгоню машину, и все привезем.

– Нет, – жестко отрезала я, – я привыкла полагаться только на себя. На других я рассчитывать не могу, тем более на тебя.

Провисло молчание.

– Знаешь, я не могу в таком состоянии сесть за руль. Давай сделаем так, – говорил он мне мягко, – чтобы не позорить тебя и не позориться самому, давай, я высплюсь по-человечески и вечером к тебе приду. Договорились?

Я подозревала, что к вечеру он не встанет – с больной тяжелой головой и разбитым телом.

Звоню.

– Юр, мы договорились в восемь. Уже девять.

– Сейчас. Сейчас я пойду в душ, побреюсь. Я буду через полчаса. Жди.

Он не пришел. В одиннадцать я стала готовиться ко сну, беспокойство не отпускало меня.

По карнизу стучал бесконечный тоскливый дождь. Тополя с редкими уцелевшими листьями, тяжелыми и мокрыми от непогоды, бросали зловещие тени на окно моей спальни, их горбатые силуэты угрожающе покачивались и куда-то двигались в темноте.

Холод, дождь, слякоть. Где-то он там, больной, может быть умирает. Один. И никого рядом.

Как мне добраться до их конторы? Пытаюсь представить дорогу. Припоминаю, что надо куда-то свернуть влево от шоссе, там еще лесок небольшой и спуск очень крутой. И я одна должна идти туда – в дождь, в темноту ночи с узелком еды в руках? Даже, если, я и найду этот чертов завод, кто же мне откроет ворота в ночь с субботы на воскресенье? Там же ворота есть, большие, железные. На ночь они закрыты изнутри. Разве он услышит, разве он откроет мне их?

Спать я легла с ощущением собственного малодушия. Не спалось. А за окном бушевал ветер, свистел и выл, и дребезжали стекла оконных рам, удерживающих его бешеные порывы, и скрипели, ухали, хлопали, звякали какие-то предметы, встречающиеся на пути этого шквального воздушного потока. Что делать? Может, он умирает? Позвонить в «Скорую»? А может лучше к нему позвонить? Я боялась его разбудить.

Не помню, как заснула. Но какой странный мне приснился сон...

Мы ехали в машине по пустынной улице мрачного серого города с какой-то устрашающе-неприступной архитектурой. Разворачиваясь, машина дала задний ход и заехала на площадь, украшенную мощной колоннадой с витыми капителями. «Обезьянья площадь» – это опасно... – пробормотал водитель, круто поворачивая баранку руля. Но выехать он не успел. Как только задние колеса автомобиля заехали на эту враждебную территорию, на крышу машины откуда-то сверху поспрыгивали черные мохнатые обезьяны. Теперь было видно, что они кишели повсюду: на фонарных столбах, на уступах зданий, на всей безлюдной площади. Они облепили кузов машины... Мы вырвались, по всей вероятности, потому, что эпизод сменился, как меняются кадры в кино.

Теперь уже мы гуляли по улицам этого великолепного и беспощадно-холодного города, который давил нас мощью своей архитектуры и окружал причудливыми решетками, как в Петербурге. Мы заблудились. Где-то рядом должен быть переулок, ведущий к дому моего брата, Петр отвезет нас домой.

Новый эпизод. Ярко-зеленая трава на поляне, и по ней бредем мы – верхом на грациозном белом коне. Но конь наш споткнулся, ушиб ногу и не хочет везти нас дальше. Вместе со мною кто-то небольшой, он как тень моя, как часть меня, он всюду рядом. Должно быть, это мой ребенок. Я испытываю недовольство оттого, что белый конь не хочет нас везти. И снова на нашем пути – Обезьянья Площадь. Чтобы пробраться к дому моего брата, надо пройти через эту площадь... Это опасно, но мы решились. Я вижу, как на моего белого коня насели и гроздьями повисли на нем мохнатые черные твари. Подойти к нему я не могла, нас сразу же разъединило пространство. Его вместе с лохматыми существами медленно засасывало вниз. А я почему-то очутилась наверху – на площадке усеченной пирамиды из светлого металла. С одной стороны от этой площадки отходила ярко освещенная дорога, с другой – чернели ступеньки, ведущие вниз. Оттуда, из черного зева подземного перехода, шатаясь, вышел пьяный парень и предложил мне прогуляться с ним. Я столкнула его вниз. Взмахнув руками, он скатился по гремящему металлу вниз. Из перехода вылез бандит с ножом в руках. С ним я расправилась также легко.

Где же мой белый конь? Обезьянья площадь опустела, там уже никого нет. Где искать моего белого коня? Перед глазами стояла одна и та же картина: он сдался без борьбы, покорно и виновато опустив голову. У меня от этого щемило сердце. Я была не одна. Со мною еще был кто-то небольшой, жизнью которого я не могла рисковать. Но бросить белого коня и уйти по освещенной дороге к дому брата я тоже не могла. И мы осторожно стали спускаться по металлическому скату вниз. Как мрачно и темно было внизу. Отвесно чернели стены сурового с решетками на окнах здания. Людям в военной форме я пыталась объяснить про белого коня. Они качали головами и отправляли нас наверх, обратно к светлой и свободной от нечисти дороге. Нам ничего не угрожало. Но уйти без белого коня было невозможно. Котлован, по обочине которого мы бродили, был пуст. А мы все бродили и бродили...

Проснулась я в раздрае. Зная, что Юрка совсем пропадает, я поняла, что в таком состоянии его бросить нельзя, да и не смогу я. Я готова была его снова принять, хотя ясно осознавала, что ни переделать, ни исправить его невозможно: он никогда не станет другим, никогда не бросит пить и шастать по бабам. Но он у меня просил помощи! И в мгновенье все было решено.

У нас городок небольшой. Все налеплено друг на друга. Магазины, вокзал, работа – все в пределах десяти-пятнадцати минут хода. Потому я и не привыкла разъезжать на такси. Вчера ночью мне и в голову не пришло, что можно вызвать такси. Зато с утра все дела как будто выполнялись сами собой. Даже странно, что вчера все это мне казалось проблематичным. И такси подъехало быстро. И – какие проблемы? – разумеется, таксист знал адрес этого механического цеха. Ворота мне открыл сторож. Быстро я поднялась по металлической лестнице к его кабинету, и дверь оказалась незапертой...

– Да, входите, – ответил на стук бесцветный измученный басок.

Я зашла, включила свет. Стандартно обставленный кабинет: стеллажи с папками над письменным столом, телевизор, кресло. На диване лежал он – Юрка Райсберг, бледный, как тень, помятый, опухший, с трехдневной щетиной.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лежу, умираю, – тускло ответил он.

– Не умирай, живи! Давай вставай, прими горячий душ. И поешь! Тебе надо поесть, чтоб сил набраться. Я вот еду принесла. У тебя же есть микроволновка, разогреешь потом, когда встанешь. Я тут долго быть не могу, да и тебе не надо, чтоб я над душой стояла. Меня там такси внизу ждет. Так что я пошла. А ты, когда приведешь себя в норму, приезжай. Будешь у меня пока жить. Позвони потом, когда в порядке будешь, ладно?

– Хорошо. Позвоню, – прошелестели его губы еле слышно.

– Ну, пока.

– Пока, – ответил он потеплевшим тихим голосом, как-то сразу налившимся нежностью и благодарностью.

Он не позвонил. Я понимала его состояние: стыдится, наверно, за свою беспомощность, бессилие, неспособность сдержать слово. Теперь я понимаю, почему он прежде так себя вел.

Я позвонила ему в одиннадцать.

– Ты ел?

– Да, спасибо.

Он разговаривал со мной очень скованно, напрягаясь. Обещал мне «зашиться».

– Может, страх меня остановит.

Я сказала, что готова помочь ему.

– В смысле? – не понял он.

– Оттащить тебя от водки. Помочь. Если ты сам этого хочешь.

Мимолетно проскользнуло его смущение.

– Я уверен в тебе. Ты – надежная. Только я не готов. Я перебежчик, ты знаешь. Давай останемся друзьями, что бы ни случилось.

Ну вот, сам же и струсил. Струсил. Не готов он, видите ли. После пережитой ночи мне было очень странно, что с ним все в порядке, что он уже не болен, не загибается и нормально разговаривает со мной.

– Юр, а скажи, у тебя когда-нибудь случалось такое, чтобы ты, как в эти дни, только пил без просыху и ничего не ел?

– Конечно, сколько раз!

– Знаешь, Юра, что меня тревожит? Что ты можешь угробить свое здоровье. На моей памяти ты уже три раза кодировался, а это опасно для психики. Мне одна знакомая рассказывала, что брат закодировался, и у него что-то случилось с головой, он стал путаться, ушел за хлебом и заблудился. И еще по поводу «вшивания»: ты уверен, что это снимет все проблемы? Ты же знаешь, что происходит в организме алкоголика? Нормальные биохимические процессы нарушаются, мозг перестает вырабатывать эндорфин – гормон радости. У здорового непьющего человека этот гормон вырабатывается естественным путем, а у пьющего только после дозы. Говорят, после «вшивания» человек становится, как робот. Такой человек в тягость себе и непереносим для окружающих. Поэтому многие не выдерживают, срываются.

– Это только поначалу так, потом все пройдет, – заверил он. – Я приду завтра после работы. Ты будешь ждать?

Он не пришел. Меня это уже не задевало, знала, что дело не во мне, а скорее всего в продолжающемся запое. Он позвонил и молчал, слушая мое дыхание. И я молчала. Я чувствовала, как дышали мы в унисон. Потом резко вздохнув, я рывком положила трубку.

ГЛАВА 6

Сказание о гибели последнего кентавра

Возвращаясь из страны скифов, где волею Зевса Геракл освободил от неволи древнейшего из титанов Прометея, заглянул он попутно в Колидон, верный своему обещанию, данному герою Мелеагру. Призрак погибшего друга он встретил в Аиде, когда спускался туда за трехголовым псом Кербером. Тень Мелеагра просила Геракла стать защитником его юной сестры Деяниры, осиротевшей после его смерти, и жениться на ней.

Вовремя вступила нога Геракла на земли Колидона: свирепый и вспыльчивый речной бог Ахелой сватался к Деянире. Победив в жестокой схватке Ахелоя, Геракл пришел к Ойнею, царю Калидона, просить руки его племянницы Деяниры.

Во время свадьбы юный сын царя, восторженно взиравший на знаменитого силача, сам захотел полить ему на руки после жирной пищи, но засмотрелся на груду бугрящихся мышц героя и нечаянно облил водой его хламиду из шкуры льва. Резко оттолкнул его Геракл, но как это часто бывало, не рассчитал своей силы – упал мальчик замертво. Ничего не сказал царь своему высокому гостю, убедившись, что сын его не дышит, только испариной покрылся да побледнел, как промолотый овес в жерновах. Так веселая свадьба закончилась горькими слезами. После погребения сына Ойнея Геракл не стал злоупотреблять гостеприимством царя Колидона и поспешно отправился со своей молоденькой женой к себе на родину. Но путь в Тиринф им преградила бурная полноводная река Эвен. Ни моста, ни лодки для переправы не нашли они на берегу.

– Но тропинка-то утоптана, значит, ходят здесь люди и как-то переплавляются, – пробормотал озадаченный герой.

За себя Геракл не боялся: переплывет он реку, не впервой, но как быть с Деянирой? Вопрос решился сам собой. Короткое ржание из-за кустов и тяжелый топот копыт по прибрежной, с хрустом рассыпающейся гальке заставил Геракла повернуть голову в сторону приближающегося всадника. Но всадника он не увидел – кентавр-перевозчик скакал к ним во весь опор. Это был Несс – последний из кентавров, оставшийся в живых на земле.

Давно отбился от своего одичавшего табуна нелюдимый Несс. Поселившись у реки недалеко от города людей, он жил сам себе голова и сам себе хозяин. С людьми он тесно не сближался, но и не чурался их, в любом случае их разумный упорядоченный мир привлекал его больше, чем дикая необузданность кентавров. Охоту в горах, которая кормила его лесных собратьев, Несс успешно заменил безопасной для жизни ловлей рыбы, ею в изобилии были полны текучие воды бурливого Эвена. Промышляя перевозкой, Несс зарабатывал кое-какие деньги серебром, иногда платили продуктами, хлебом, обожженной глиняной посудой, а некоторые, не скупясь, наливали чарочку, другую, доброго виноградного вина. Когда только услышал Несс из своей землянки чьи-то голоса на берегу, он сразу же помчался работу свою делать. Выскочил на песчаную косу, и похолодело у него в груди, и сердце где-то в горле застучало: никогда не видел он сына Зевса, но сразу узнал полубога, как только взгляд упал на огромного человека со шкурой льва на плечах вместо хламиды ³⁰ .

Уже прослышал Несс от путников, что он теперь последний из древнейшего племени конелюдей, и что опьяневший Геракл просто так из дури перебил всех его собратьев, и про Хирона слышал, что тот жестоко страдая от яда Лернейской гидры, своею волею сошел в Аид… Жаждой мести давно уже пылало сердце кентавра. А простодушный верзила-полубог даже и не заметил, какой злобной радостью вспыхнули глаза перевозчика. А от ладненькой и пригожей царевны тот и вовсе взгляда не мог оторвать, так буравил ее зрачками из-под кустистых бровей, что Геракл грубовато одернул его.

– Но-но сивый мерин, гляделки-то бесстыжие отведи! Зовут тебя, как?

– Нессом прозывают, – учтиво поклонился кентавр, сняв свою войлочную шляпу с широкими полями. Бусы из речных ракушек на его шее брякнули, когда он выпрямился. – Платить-то как будешь, господин?

Геракл похлопал по своему туго набитому холщовому мешку.

– Фиги есть, орехи и сыр овечий. Могу дать несколько монет, – говорил герой, и рука его деловито подергала сыромятные кожаные ремни, которыми был охвачен конский корпус и за которые мог держаться путник, чтобы не упасть в воду во время переправы.

А Денияра от жадного взора перевозчика стыдливо потупилась и, как ребенок, боязливо спряталась за спину мужа, и уже оттуда, из-за его широкой и надежной спины, с любопытством оглядела такое диковинное чудо, как получеловек– полуконь, – она никогда не видела прежде кентавров.

– А говорили, что они дикие и страшные, – думала она. – А этот вполне ничего, не страшный, весь такой светленький, мастью, как зола в печи… И волосы его белобрысые и бородка вон как аккуратно пострижены, деньги есть, наверно, в город к брадобрею ходить.             

– Испугалась, моя красавица! – с ласковой усмешкой обернулся сын Зевса к Деянире. – Еще не привыкла, что с таким мужем можно никого не бояться. Запомни, детка, жену Геракла никто не посмеет обидеть! – и, вытянув ее из-за спины, герой обхватил ее талию могучими руками. – Давай-ка, подсажу я тебя. Вот, молодец! Теперь за ремни покрепче ухватись и не упадешь! Ждите меня на том берегу! Давай, Несс, трогай! – хлопнул он кентавра рукою по спине.

Несс еще не вполне представлял себе, каким образом свершится его месть Истребителю кентавров. Ясно сознавал он, что броситься грудью вперед на самого сильного человека земли, было бы крайне неразумно. Надо втереться к нему в доверие… Может в спутники к нему напроситься?

Но как только Несс своею конскою шкурой ощутил прикосновение теплого девичьего тела, точно током ударило под брюхо, и решение вызрело вмиг! – Похитить! Ускакать! Спрятать! И пока плыл кентавр, рассекая грудью упругий напор течения, в затуманенных его глазах стояло видение: резвящиеся ребятишки – копытные и хвостатые, сивые, как он, и вороные в ее масть, саврасые озорники и буланые лихачи. И ничуть бы не возражал Несс, если среди детенышей-кентавренышей были и двуногие их братья и сестры, с такими же глазками, блестящими, как спелые маслины, и черными кудряшками на белом лбу, как у нее. И грезил Несс о том, что далеко-далеко на краю земли поселятся они возле реки, и землянку он выроет или даже каменный дом построит, как в больших городах… Хотел он мстить жестоко и кроваво, а вон какая мечта родилась: возродить вместе с нею погибшую породу древнейших существ, дать начало новой жизни дивной красоты человеко-коня!

Геракл не сразу кинулся за ними вплавь, озабочен он был тем, как бы не замочить и не размыть водой свои отравленные стрелы. Крепко увязал он в свою знаменитую львиную шкуру все имеющееся при нем оружие, мощную дубину, мешок с продуктами и одежду, и, размахнувшись, закинул свой увесистый узел на противоположный берег Эвена.

Деянира на кентавре была уже на середине реки, когда Геракл вошел в воду. Стремительная река накрывала героя с головой, да и, выныривая с лицом, залитым водой, и, быстро хватая воздух открытым ртом, он не мог все время держать их в поле зрения. Слабый крик едва донесся до него сквозь шум текущей воды. Когда выскочил герой из воды, уже далеко унес кентавр его жену, среди редких кустов крушины и мирта мелькало голубое пятно ее платья и развевались черные кудри волос. Никогда не подводили полубога его твердая рука и зоркий глаз, но нерешительно он поднимал свой лук и опускал его, и вновь поднимал, страшась задеть Деяниру – ветер трепал ее пеплос, и не зашитые по бокам его полы цвета лазурного неба широко раздувались, заслоняя серое туловище кентавра. Наконец, со свистом рассекая воздух, взвилась его стрела… Упал, споткнувшись, кентавр Несс, и кубарем скатилась с него юная жена Геракла. Стрела угодила кентавру в бедро. Яд обжигающим, как молния, током пронзил его конское тело, и стало оно каменно-недвижным, смертельной судорогой сведенным. Наслышанный о его моментально губительном действии, взмолился Несс, но не богам небесным и подземным, а Мойре, Прядущей судьбы, чтобы не торопилась она обрывать нить его жизни и всего лишь на несколько мгновений отсрочила его уход. Не мог последний из кентавров так просто покинуть белый свет и уйти во мрак ночи, не свершив своей священной мести. Торс его человеческий, благодаря богам, был еще подвижным, достал кентавр из большого кармана своей хламиды маленький бронзовый сосуд и выдернул стрелу, впившуюся в его тело. Черною струей из раны вытекала его отравленная кровь прямо в горлышко того сосуда. С просветленным лицом обратился он к Деянире:

– Не гневайся на дурного кентавра, о юная, прелестная нимфа. Голову потерял, тебя увидев, одинокий Несс. Как весенний цвет вскружила ты мне голову, старому засохшему пню. Я вижу, и прославленный твой муж так же очарован тобою, нежная Харита. Но как часто мужья привыкают к красоте своих жен, и начинают в сторону смотреть… Увы, такова эта подлая жизнь! Не хотел бы старый Несс, чтобы тебя ожидала та же участь. Вот возьми этот маленький скифос. Как только почувствуешь, что любовь твоего мужа начинает слабеть к тебе, натри им его хитон, и пусть он наденет его на себя. Кровь гиппочеловека имеет магическую силу: если в ней горит пламень любви, то она способна зажечь те же чувства в любом другом сердце. И уж тогда поверь мне, красавица, ты станешь для мужа дороже всего на свете, и никогда он не охладеет к тебе!

Поверила доверчивая Денияра в искренность умирающего Несса, схватила протянутый ей флакон и тут же спрятала его в складках платья. И в тот же миг оборвалась нить его жизни, угасли его серые глаза, и медленно повалилось вбок его покинутое жизнью тело.

Смерть героя

Прошли годы. Деянира воспитывала гераклидов-сорванцов, а Геракл отбывал новый срок рабства за убийство своего друга Ифита. Еще до женитьбы на Деянире, посватался Геракл к его сестре, но царь Эврит, их отец, обвинил героя в хищении его табунов и не отдал ему в жены свою дочь Иолу. Верный дружбе с полубогом, Ифит был всецело на стороне героя и резко выступал против несправедливых наветов отца.

И вот теперь, спустя много лет, решил Ифит навестить своего друга, посмотреть на его жену, красавицу Деяниру, и их шумливых ребятишек. Но лучше бы Ифит не показывался ему на глаза: зол был Геракл на его отца, так зол, что лучше бы Ифит не показывался ему на глаза… Как взглянет на него Геракл, так сразу же вспоминает, как оскорбил его Эврит, отец Ифита, и такой жгучей волной захлестывает его обида, аж глаза наливаются кровью, как у бешеного быка…. Не совладал с собою герой… Так обидно было ему, что в порыве дикой злобы он и столкнул друга в пропасть – не зверствуя, без членовредительства, просто толкнул его ногой и все…

В наказание за то определил Зевс положенный ему срок, очищающий от скверны убийства, равный трем годам рабства у царицы Омфалы. Но даже отработав свой срок, не остудил Геракл гнева своей души, войной пошел он на Эврита и в плен захватил его дочь.

Сильно всполошилась Деянира, места себе не находила от ревности, узнав о том, что среди новых пленниц Геракла была та, из-за которой так жестоко страдал ее муж. Дивно хороша была Иола, безмолвно льющая слезы о погибшем отце, и даже глубокая печаль не портила ее красоты. Посол Лихас, который привел к дому героя плененных им рабов, принес жене Геракла радостную весть о его добром здравии и скором возвращении домой. Но предупредил Геракл жену и своих детей о том, что задержится он в пути: многочисленные стада Эврита он гонит к себе домой, но в Эвбее он хочет остановиться и сотню животных принести в жертву богам.

Случайно подслушала Деянира разговор двух слуг, соровождавших пленников ее мужа.

– Зря, – говорили они, – царь Эврит пошел наперекор сыну Зевса, отдал бы добром ему в жены дочь, и сам бы жив остался, и царство свое сохранил от разорения. Геракл ни перед чем не остановится, все препятствия он сметет со своего пути, но своего добьется! Если не миром, то войной, но все равно он женится на его дочери, когда вернется в Тиринф.

Вот тогда в отчаянии и извлекла Деянира так долго хранимый в тайничке темного и холодного погреба заветный пузырек, который она получила из рук убитого кентавра.

– Несс ведь, действительно, погиб из-за любви ко мне, – думала она. – И если кровь, заключенная в этом флаконе, до сих пор хранит ту неугасимую любовь… может, стоит попытаться? Несс сказал, что если Геракл наденет на себя хитон, пропитанный его кровью, то его остывшее сердце воспламенится вновь любовью ко мне!

Всю ночь шила Деянира для мужа черного цвета хитон, на котором были незаметны черные пятна отравленной крови кентавра, уложила его в черный ларец и через вестника Лихаса отправила Гераклу подарок.

У жертвенника богам трудился герой, и от пламени костра обильный пот струйками потек по его телу и пятнами проступил на коротком легком одеянии, присланном ему женой. И в тот же миг яд Лернейской гидры проник в его расширенные поры и огнем опалил его кожу. В тех местах, где его жаркий пот смочил засохшую кровь Несса, его тело стало быстро разъедаться желчью гидры, вздуваясь пунцово-черными буграми. Как заживо сгорающий в огне, криком кричал Геракл, лихорадочно пытаясь отодрать одежду от тела, но это было невозможно, льняная ткань как бы срослась с его кожей и, изъязвляя ее, пожирала его плоть. Терзаемый приступами жестокой боли, бился и корчился полубог, упав на землю.

С Лихасом, который привез из Тиринфа отравленный хитон, давно уже расквитался герой: схватив его за ногу, ударом об скалу разбил он ему голову. Теперь он требовал привести к себе вероломную жену, угрожая ей лютой расправой.

Прибыв в Тиринф, друг Геракла Фемистокл посоветовал Деянире укрыться где-нибудь с детьми от его гнева и буйства, которых он и сам опасался временами. Безутешно рыдая, Деянира призналась, из каких побуждений она стала сообщницей коварного кентавра. Не в силах простить себе собственной глупости, обрекшей мужа на тяжкие страдания, приняла она отчаянное решение и молча удалилась в свои покои. И там наедине с собой, не найдя себе оправдания, она казнила сама себя – обоюдоострым кинжалом Геракла она поразила себя в сердце.

– Жаль, что она умерла такой легкой смертью… – прохрипел герой, превозмогая жестокую боль в тот момент, когда друзья принесли ему скорбную весть о кончине жены. – Всю жизнь я сражался с чудовищами и не знал, какую змею я пригрел на своей груди! – С каким наслаждением… я бы сейчас разорвал ее на куски! Деянира, ты… ты… ты бы захлебнулась в собственной крови… – бормотал Геракл в промежутках между стонами, впадая в беспамятство.

– Нет, – возразил ему будущий герой Троянской войны Фемистокл, дождавшись, когда приступ, терзающий друга ослабел. – Деянира невиновна. Не по злому умыслу она приговорила тебя к мукам. Воля богов была такова.

Выслушав историю о флаконе с отравленной кровью кентавра, измученный болью, Геракл прошептал: