Текст книги "Кентавр (СИ)"

Автор книги: Альфия Камалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

И ровно через два десятка лет за пиршественным столом богов созревает повод для такой войны – бессмысленной Троянской бойни. Брошенное богиней Раздора Эридой, катится по столу сверкающее золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей!». Три богини Олимпа спорят между собой за звание титула «Прекраснейшей!»: Афина, Гера и Афродита. Хитрый Зевс отправляет их к Троянскому царевичу Парису для разрешения спора. Царевич получает любовь самой прекрасной женщины на земле – Елены, жены Спартанского царя, обещанную ему богиней любви Афродитой в обмен на первенство в споре. А умные и храбрые мужи Спарты и Трои, обвиняя во всех бедах коварство женщин, дробят друг другу черепа, ломают кости, пронзают тела копьями и стрелами, пропитывают землю кровью…

А милая сестрица Зевса – Гера, так вожделенно мечтающая о троне, находит способ воплощения своих чаяний. Когда проваливаются все ее попытки переворота, когда выясняется, что бесполезно натравливать Посейдона против Зевса, она идет на поклон к богине любви. С помощью волшебного пояса Афродиты в самый разгар Троянской войны на вершине горы Гаргар, среди благоухающих цветов и трав, она соблазняет Зевса и становится его третьей законной женой.

Впрочем, Гера и раньше сочеталась с любвеобильным Зевсом на ложе любви. И давно уже на Олимпе властно хозяйствует спесивая и непреклонная Покровительница домашнего очага. И давно уже олимпийские небожители почтительно склоняются перед ней. И давно ль сам Зевс в наказание за строптивый норов высек ее, подвесив на золотых цепях? И хотя добрачные связи Геры и Зевса существовали и раньше, но именно этот праздник любви на вершине горы Гаргар древние греки прославляют как день священного бракосочетания Владыки Неба и Земли с упорной и отчаянной Хранительницей их супружеской верности. В этот день повсюду в Древней Греции проходят ритуальные празднества. Статую богини Брака и Семьи украшают, одевают в подвенечное платье и через весь город везут на колеснице к храму, где подготовлено для них брачное ложе.

И будут люди на земле славить святыню брака двух могущественных богов. И будет Гера для укрепления этих семейных уз вечно и злобно преследовать всех тех несчастных, на кого падет благосклонный взор ее женолюбивого мужа. И без конца на земле то здесь, то там у Громовержца будут рождаться дети от его земных возлюбленных, и будут среди них такие прославленные, как Геракл, Полидевк, Елена Троянская, но на Олимпийском небе от законных жен могущественных и значительных детей у Зевса не было и не будет…

Кончил играть Хирон и почувствовал чье-то незримое присутствие рядом. И богиня Фетида, перестав скрывать себя, подошла к нему и молча села рядом. Давно не появлялась нереида в здешних местах. После свадьбы кентавр ее еще не видел, но знал от героев-полубогов, называвших их неравный с Пелеем брак «молчаливым», что богиня так и не смогла открыть своего сердца Пелею, данному ей в мужья по воле богов. Слышал Хирон, что родила бессмертная Фетида смертного сына от человека.

Взглянув на богиню, увидел мудрец глубокую печаль в ее нежном лице. Не ошибся Хирон: не смогла Фетида смириться с тем, что сын ее смертен, и что умереть ему суждено во цвете молодости на поле битвы…

Безутешно рассказывала Фетида о том, как пыталась переломить решение неумолимых Мойр, изменить злой жребий, преодолеть Неотвратимость Судьбы ⁴ . Натирала маленького Ахиллеса амброзией, что дарует бессмертие богам и придает им силы, и окунала младенца в мертвящие ледяные воды подземной реки Стикс, чтоб спасти его от гибели, и по ночам, когда спит Пелей, тело малыша закаляла огнем. Но однажды ночью проснулся ее муж, вырвал ребенка из рук и теперь не позволяет приближаться к Ахиллесу, думает, что хотела сгубить малыша.

– Он отнял у меня моего сына, и я вернулась домой в Океан, но не перестаю тревожиться о судьбе Ахиллеса, – говорила Фетида кентавру, с трудом удерживая слезы. – Я хотела сделать Ахиллеса бессмертным, но Пелей не дал мне завершить ритуал до конца. Если сыну суждено погибнуть в боях после многих подвигов, я почти добилась, чтобы его тело стало неуязвимым для всех видов оружия: для тучи стрел и мощных ударов копья и меча – но пята… пята… она ничем не защищена – я держала его за пяточку… Мне жаль, что короткая жизнь сына пройдет в сражениях – и нить его жизни оборвется в жестокой и бессмысленной войне людей. Я хотела бы… Скажи мне, мудрый друг, чем же иным, кроме истребления себе подобных, можно наполнить его жизнь, чтоб стала она ярче, полнее, богаче?

– Знанием! – сказал убежденно Хирон. – Только знание сделает разум зрячим, наполнит жизнь смыслом, а чувствам даст полет! А славными сделают подвиги героя добрые деяния. Только добро подарит вечность в памяти людей! Приведи ко мне своего Ахиллеса, и я раскрою ему тайны мира, я впущу свет в его душу и в глаза!

– Я думала об этом, Хирон! Сейчас мне нет открытого доступа к сыну, но если Пелей сам не догадается отдать Ахилла на воспитание к мудрейшему из кентавров, я решусь на похищение собственного сына!

ГЛАВА 9

Не прошло и трех дней после нашего очередного расставания, как из трубки телефона опять зазвучал его голос. Ах, какой голос! Не тот грохочущий стадионный, без полутонов и нюансов, какой я услышала в начале нашего знакомства – а такой густой и теплый, укутывающий и согревающий, как мех.

– Просто я хотел услышать тебя. Что ты делаешь сегодня вечером? Ты будешь меня ждать? Ты ждешь меня?

– Ну приходи.

– Ой, не делай мне, пожалуйста, одолжения! «Ну приходи!» или «Приходи»?

– Ну ладно, приходи.

– Опять одолжение делаешь? Учти, я у тебя останусь!

Он был навеселе и кололся щетиной.

– Ю-у-ра! – протянула я разочарованно.

– Да, я пьян и небрит. Хорошо, я уйду. Я уйду. – Он поворачивается к двери, протягивает руку к рычагу английского замка, затем разворачивается ко мне, наклоняется и начинает снимать ботинки. – Счас. Покурю и уйду.

Он курит, как обычно, в форточку на кухне, я стою рядом. А дальше… а дальше, как обычно… Мы стоим у окна, и я не отталкиваю его. Мы все целуемся и целуемся.

– Втюрилась на старости лет, – говорит он.

– Кто? – спрашиваю его я, поражаясь его нахальству.

– Кто, кто? Ты. И я. Мы оба. Я все пытаюсь тебя забыть и не могу.

Я наливаю ему суп.

– Из чего варила? – ворчливо спрашивает он.

– Из мяса.

– Понятно, что из мяса. Из какого? Почему так вкусно? Я вот тоже купил себе свинью, и каждый день варю себе мяса, но так вкусно не получается.

– Ты же говорил, что не держишь дома продуктов, у тебя даже нет холодильника.

– Зима на дворе. Хорошая ты баба! Хо-ро-шая! – вздыхает он. – И красивая. И в постели… – он утвердительно машет головой. – Но, но и но… Ты слишком правильная. Слишком. Ну, нельзя же быть такой правильной. И чистоплотная. Я сам правильный и тоже чистоплотный. Но ты… Ты пугаешь меня своей правильностью! Я честно Жанке говорил: «Она – не моя женщина!». Ну скажи, почему ты – с такой грудью, с такой попой, с такими ногами – и одна? Наверно, я с тобой был бы счастлив… А давай поженимся! По-настоящему! В загсе! Ты ведь здоровая, да? Ты ведь родишь мне ребенка? Ты не представляешь, что значит для меня ребенок!

– Представляю. Это маленькое существо будет любить тебя любого!

– Я! Я буду любить его! – пылко перебивает он. – Мне жаль, что я не сумел реализовать своих отцовских чувств! А может, ты не можешь родить? – он смотрит подозрительно и даже неприязненно.

Я не стала ему говорить, что в моей ближайшей и последующей жизни таких планов нет.

– Юра, давай поразмыслим реально. Во-первых, от алкаша я рожу олигофрена.

– Я брошу пить! Ради ребенка я на все готов. Ты только скажи, что сняла спираль, и я месяц не пью.

– Во-вторых, родить от тебя – это значит заранее знать, что мой ребенок обречен расти безотцовщиной, а я обречена одна поднимать двоих детей. Где гарантия, что ты не будешь шастать по бабам, что не будешь пьянствовать до полуночи и время от времени пропадать?

– Нет! Нет и нет! Сразу после работы – к тебе! Всегда к тебе! Как только забеременеешь, я буду беречь тебя. Ты даже убираться не будешь, мы сами, все сами!

– Юра, я очень тебя прошу, давай больше не говорить на эту тему.

– Хочу и буду говорить! Не родишь – ты мне просто любовница. Пришел – ушел, ясно? А могла бы быть женой. Я позвоню. Можно? – он встал и с решимостью пошел к телефону. Разговаривал грубо.

– Ты меня ждешь? Жди, сейчас приду. Почему так долго не отвечаешь? – он раздраженно швырнул трубку.

Да… Все это было бы оскорбительно, если бы не было… так смешно. В течение вечера он уже несколько раз подходил к телефону и кому-то звонил. Без сомнения – женщине. Со странным спокойствием и даже с иронией я воспринимала этот до крайности наглый выкидон. Оказывается, и к таким заморочкам можно привыкнуть и даже с легкостью прощать их.

– Ю-у-ур! – засмеялась я. – Скажи, ну зачем ты устраиваешь этот театр? Цену себе набиваешь, да? Повелителем себя изображаешь? А вот представь, как это будет выглядеть, если я при тебе буду звонить знакомым мужчинам, которые домогаются меня.

Он не ответил мне, вернулся ко мне на диван, обворожительно улыбнулся и, прижав мою руку к своей щеке, проникновенно сказал.

– Знаешь, у меня пять отгулов. Давай на Новый год махнем к моим старикам в Озерск. Я уверен, они тебе понравятся, особенно тебе понравится отец. А давай в постель, а? Я хочу обнять тебя и заснуть.

– Нет, в постель нельзя. Сейчас Оля из школы придет.

Но разве его удержишь, если он уже все на мне расстегнул… что-то попытался… и – осечка вышла! Не стреляет ружье… Вот так половой гигант! Вот до чего пьянка довела!

– В последнее время я много пил. Так бывает, когда много пьешь… Извини. Знаешь, что? Дай мне час. Только один час. Через час я вернусь, и у нас будет классный секс. Жди!

Как бы я хотела – не ждать! Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра! Пора, пора с этим кончать! Но как? Как освободиться от него? Я наркоманка в любви. Не смогу сама. Вот если бы, кто помог. Но кто? Кому под силу вышибить такой здоровенный клин? Я вспомнила Рафа, парня, с которым полтора месяца назад не смогла завязать легкий флирт из-за разницы в возрасте почти в двадцать лет. Странно, что за полтора месяца я ни разу не вспомнила о нем. А что касается пресловутой разницы в возрасте, сейчас мне до этого глубоко фиолетово, а ведь тогда, как штормило… Вот, если бы он мне помог!

Юру не ждала. Глупо было бы ждать. Измотает ожиданием и не придет. Да и куда он пошел? Ясно дело – в магазин за очередной порцией. А он пришел, счастливый, как ребенок, светится весь. Принес с собой почти половину свиной туши. Сам запаковал в целлофан и вынес на балкон. Я безучастно и безразлично воспринимала все его действия.

Мы сидим на кухне за столом, он пьет кофе и смотрит на меня восторженными сияющими глазами. Никогда раньше я не видела такого его взгляда. Он ничего не говорит, молчит, просто смотрит в мои глаза и время от времени нежно гладит пальцами мое лицо.

– Ты такая печальная. Почему?

– Плакать хочется, – призналась я.

– От чего?

– Ты иногда плохо себя ведешь.

– Не вспоминай об этом.

Райсберг ушел, а я, лежа в постели, стала думать о том, что мясо-то надо разделать. Надо Юру попросить, чтоб порубил на куски. Можно будет потом отбивные приготовить, манты… Только стала засыпать – телефонный звонок. Пока я ногой шарила вслепую под кроватью, выуживая затерявшийся тапок, он зычно и требовательно звал меня.

– Да иду я, иду! Ну что еще ты хочешь мне сказать? Вот ведь неугомонный какой… – приговаривала я, уже вступив с ним в разговор. Но это был не Райсберг…

Голос молодой, веселый и насмешливый.

– Это Раф.

Я ушам своим не поверила, переспросила. Вот это телепатия! Ведь сегодня за все время знакомства с Райсбергом я впервые вспомнила о нем. И оно тут же отозвалось – эхо…

– Да, ты не ослышалась, это я – Рафаэль. Я надумал в гости к тебе заехать. Как тебе моя мысль?

Я вздохнула.

– Я же просила ребят больше не звонить. Я вышла замуж.

– Ну что ты гонишь? Замуж она вышла! Чушь какая!

– А тебе кажется, это нереально? Я что кривая, горбатая?

– Да нет, я этого не говорил… – протянул Раф растерянно, затем преодолев замешательство, снова заговорил в насмешливых и снисходительных тонах. – А ты что его очень сильно любишь, да?

– Да иди ты к черту! – не удержала я ровного тона и бросила трубку.

Оказывается, он меня уже и не цепляет. Вот как.

С Райсбергом я договорилась, что он придет и порубит мне мясо. В последующие три дня я терпеливо без упреков стояла у плиты и ждала его на ужин. В четверг взорвалась, как газовое облако:

– Три дня ты обещаешь прийти, три дня я торчу у плиты, из кожи лезу, чтобы накормить тебя повкусней! Ну почему такое неуважение, такое пренебрежение?

– Ну, Полин, ну в чем проблемы – ничего же не пропало, сами ешьте!

– Во-первых, само ожидание – на нервах; во-вторых, для себя я бы приготовила что-нибудь попроще и подешевле: кашку, например, манную. Это сил отнимает поменьше, да и времени тоже.

А для тебя я основательно готовлю: жаркое, чебуреки, гуляш. Теперь вот, дудки, не надейся, что я с ужином ждать буду!

ГЛАВА 10

Райсберг заявился без предупреждения с пакетом пельменей и неизменной бутылкой водки. Сунул Лельке шоколадку и денег сто рублей: «Трать, как хочешь!». Заявил, что на работе сдал денег Оленьке на новогодний подарок.

– Давай, ставь скорее воду, есть хочу.

Оказалось, Райсберг пришел жить ко мне. Зная его характер: зыбкость, переменчивость настроений, противоречивость намерений и поступков – я все же не смогла ему ни возразить, ни противостоять. Я просто подчинилась его напористой решимости. Смирилась с течением обстоятельств. Доверилась ходу событий.

Он без конца с кем-то вел телефонные переговоры.

– Собери мои вещи. Нет, посуду не надо. Мои вещи носильные. …Ну вот, опять «ненавижу». Я столько для тебя сделал хорошего, а ты – «ненавижу». Я тебе дубленку купил, сапоги, диван, стол… Нет, не надо. Только мои вещи.

– Иди сюда! – это уже ко мне. Обняв меня за плечи, он подводил меня к телефону. – Я не хочу от тебя ничего скрывать. Ну вот, опять трубку не берет. А поедем вместе, заберем мои вещи! Да нет, ты не будешь выходить, в машине посидишь.

Он несколько раз уезжал и возвращался ни с чем.

– Заперлась изнутри, не пускает. Не хочет, чтобы я уходил. Я же денежный мешок. И водка всегда есть. Она – алкашка. Я с ней совсем спился. Опустился. Мы каждый день пьем. У нее всегда много народу, всякий пьяный сброд, бывшие любовники. Некоторые спят на полу. У нее сын пятнадцатилетний уже в тюрьме сидит. Знаешь, почему я всегда к тебе возвращаюсь? Ты чистая. Я на своем веку столько грязи перевидал. У меня столько было женщин, что ты себе не представляешь. Если я захочу, ни одна передо мной не устоит. Ты родишь мне дочку? Ребенок для меня – все!

– Ю-ур! Ну опять ты… А почему ты для этой цели не хочешь найти себе молодую, тридцатилетнюю? Тридцать лет – возраст для зачатья ребенка самый подходящий.

– Среди знакомых мне тридцатилетних нет ни одной серьезной. Черт с тобой! Не хочешь – не надо! У нас с тобой есть Оленька! Вырастим ее, устроим в институт. А знаешь, давай завтра поедем отдыхать. Купим на рынке окорочка, будем жарить их на мангале. Мы со своей семьей – ты, я и Оля, и Сашка со своей.

– Может, Олю не возьмем? Дичиться будет.

– Еще чего! Я же сказал: мы со своей семьей!

Назавтра он об этом не вспомнил. На рынок съездили, он дал немного денег на продукты. По дороге не забыл и для себя купить бутылку водки («Клянусь, завтра брошу. У меня же выходной сегодня»).

Мясо рубить не захотел. День прошел, как он хотел. Лежал на диване, смотрел по видику «Брат-2», растянув свои пол-литра часа на три. Вечером мы съездили к нему на работу, привезли телевизор на кухню и микроволновку.

Ночью стонал, ворочался, то Гелю просил простить его, то меня просил спасти его.

– Принеси воды, – потребовал грубо, раздраженно. Но сам встал, ушел на кухню и долго курил.

Я вышла к нему.

– Полиночка! Ты хочешь, чтобы я умер? Ну есть же у тебя в заначке, дай опохмелиться.

Понедельник, 4 декабря.

Утром в девять часов он позвонил. Сказал, что взял отгул и скоро будет дома. Час спустя он снова позвонил мне и сказал, что с отгулом ничего не вышло. Аврал. Конец месяца. Реконструкция.

Вернувшись домой на обед, я позвонила ему на работу, чтобы узнать, ждать ли его на обед. Его зам сообщил, что начальника нет – в отгуле.

Вернулся Райсберг в девять вечера. Я, измученная страхами, переживаниями, не стесняясь дочери, и даже оттолкнув ее – она стояла на моем пути – бросилась к нему на шею.

Райсберг привез два ящика вещей.

– Клянусь, у нас ничего не было, – уверил он меня, целуя. – Пришлось напоить ее, иначе никак. Подождал, пока она уснет и стал собирать свою одежду. Представляешь, впервые в жизни я, как вор, шарил по всем карманам, искал ключи, чтобы выйти. Она меня заперла. Я ушел от нее, потому что качусь в пропасть.

Вторник, 5 декабря.

Мой рабочий день заканчивается в шесть часов, Юркин – в пять. Я звонила ему на работу и к себе домой, чтобы он сам разогрел себе ужин. Ни один из телефонов не отвечал. После работы я зашла к родителям за Олей (на нашем семейном совете мы решили, что она не должна оставаться с ним наедине).

Подходя к дому, я задрала голову к верхним этажам: свет на кухне горел. И машина его на месте, вот она – под рябинкой на стоянке у подъезда.

– Дай мне рюмку! – потребовал он за столом. – Видишь, – он показал мне двухсотмиллиграмовую бутылочку (кажется, это «шкалик» называется) – я каждый день уменьшаю дозу. Сразу нельзя, даже врачи говорят. Я брошу, честное слово, брошу! Я обещаю тебе!

Молча ест. Раздраженно.

– Что ты так смотришь на меня? Что за многозначительные взгляды! Ты ненавидишь меня, я знаю!

– Так много сейчас мелких частных предприятий расплодилось, и все халтуру гонят, – пытаюсь я отвлечь его внимание. – Юра, ты видел, мы вчера с Олей будильник купили? А сегодня в обед я сходила, обменяла его на другой. И опять брак. Наверно, вся партия такая, – я сую ему в руки часы.

– Что не зв`онит?

– Не звон`ит, – качаю я головой.

Опять взрыв раздражения.

– Что ты меня исправляешь? Я русский не хуже твоего знаю!

– И не думала исправлять. Сказала, как привыкла говорить. Ты спросил, я ответила.

– Уйду я от тебя!

– Хорошо, уйдешь, – спокойно соглашаюсь я. – Я ж не держу тебя насильно. Но ты же не сейчас уходишь? – улыбнулась я. – Поэтому давай пока об этом не будем говорить.

– Ничего у нас с тобой не получится. Ты не умеешь сглаживать углы.

– А ты умеешь?

– Умею, – сказал он миролюбиво, подавив раздражение. – У тебя так много книг. Меня порадовало это. Мне сразу захотелось все-все перечитать. Я раньше много читал. А ты все знаешь, да?

– Нет, конечно, много чего не знаю.

– А вот скажи, кто сказал: «Я знаю, что я ничего не знаю»?

– Сократ, кажется.

– Правильно. А кто написал эти стихи? – он процитировал какие-то слабенькие вирши относительно несовпадения выбора в отношениях мужчины и женщины.

– Не знаю.

– Ага, не знаешь! Пушкин!

– Ну вот еще! Пушкин таких стихов не напишет, – со смешком говорю я.

– Тогда Есенин. Что это у тебя угол в паутине? Творческая натура, да?

– Да. Со временем я все приведу в порядок, договорились?

– Мне плевать на твою творческую натуру! Может, ты просто будешь хорошей женой, а? – помолчав, он опять выпускает ядовитые пары своего раздражения. – Значит, ты не собираешься меня удерживать?

Я молчу.

В голосе его опять появляется угроза.

– А ты не умеешь мужчин завораживать…

– А как их надо завораживать? Почаще наливать?

– Причем тут наливать? – заюлил он. – Ты сама пойдешь спираль снимать или мне тебя отвезти?

– А если вдруг выяснится, что мы с тобой не можем жить вместе, тогда как? – еще один брошенный несчастный ребенок?

– Я своего ребенка никогда не брошу! – запальчиво выкрикивает он. – Ребенок для меня все. – Он опустил голову. – Я потерял смысл жизни. Я не хочу жить. Я скоро умру. Ты меня похоронишь, ладно?

– Юра! Ну что за настроение?

– Я же чувствую, – он ушел в себя, и некоторое время сидел в состоянии мрачноватой задумчивости, потом недобро усмехнувшись, сказал. – А я про тебя все знаю.

Мне стало неуютно. Что же такого он может знать про меня, чтобы мне поставить в упрек.

– И что же ты знаешь?

– Все.

– Ну и знай. Все равно ничего плохого никто обо мне не скажет.

– Если бы я услышал о тебе плохое, я бы не пришел сюда.

Среда, 6 декабря.

Утром в 5:30, как обычно, он поднялся по будильнику, поцеловал, укрывая.

– Лежи, лежи. Не вставай. Я сам приготовлю себе завтрак. Спи, Малыш.

Свет включил в другой комнате, чтобы не мешать мне.

Позвонил в конце рабочего дня.

– Я задержусь. Я тебе потом все объясню. Ну все, пока. Я тебя целую.

В восемь вечера снова звонит.

– Полиночка, я уже иду домой.

Слышу шум, возбужденные мужские голоса, смех. Вернулся в девять.

– Извини, что задержался. У начальника – день рождения. Отмечали. Ты же понимаешь, никак нельзя было отказаться. Я и так раньше всех сорвался. – «Ты куда?» – говорят. – «Моя ругаться будет». – «Ты же холост». – «Уже нет». А помнишь, – оживленно продолжал он, помыв руки и подсаживаясь к столу, – я тебе говорил, что все про тебя знаю? Нет, я ничего не выспрашивал, не узнавал. Случайно, все получилось. Мне про тебя сказали: «Ой, она такая хорошая, такая красивая. Тебе повезло!». А потом еще, когда вещи разгружал, смотрю, парень знакомый из твоего подъезда выходит. А он у меня в цехе работает. Взялся мне помогать. «Это куда, – говорит, – четвертый этаж налево?». Я опешил. Юшалы есть Юшалы, все про всех знают. Он мне тоже сказал: «Она такая красивая. И где ты находишь таких женщин? У тебя нюх, наверное».

– Да что там красивая! Обыкновенная, – отмахиваюсь я.

– Нет, ты красивая. Я ж не про лицо говорю. Хотя лицо у тебя тоже красивое. У тебя все изнутри как-то льется, излучение какое-то.

Ночью, обнимая меня, шепнул.

– А ты сексом не хочешь со мной заниматься?

– Юр, ну ты же сам меня не хочешь…

– Ну что ты, Малыш! Как женщина, ты меня очень, очень привлекаешь. Вот пройдет алкогольный токсикоз, и мы с тобой часто этим будем заниматься, даже очень часто. Несколько раз в день.

Четверг, 7 декабря.

Семь вечера. Его с работы нет. Звоню.

– Полюшка, я еще не скоро. Сижу с бумагами, отчетами.

– Ты сегодня ел?

– Ел. Чебуреки. Нормально.

Вернулся в девять, пьяный, злой.

– Знаешь, мне хорошо у вас, спокойно, тихо. Но я все время ощущаю дискомфорт. Мне стыдно.

– Я это чувствую.

С раздражением.

– Уйду я от тебя.

– Юра! Если ты так будешь говорить, я ведь только одно могу тебе сказать: «Иди!» За тебя я цепляться не буду.

– Уйду! Ты не умеешь мужчин удерживать! – Райсберг грубо отстранил меня и стремительно направился в прихожую.

Я видела, как его рука потянулась к куртке на вешалке, он что-то делал с ней, с этой курткой, теребил ее, но одевать не стал. Ах, вон оно что! Ха-ха! Теперь все ясно! Ну конечно, как же без этого! Вернулся он с початой бутылкой, поставил ее на стол перед собой.

– Я очень устал. Мне надо расслабиться. Ты ведь знаешь, если я не выпью, я не могу уснуть. Вот сейчас допью бутылку, обниму тебя и спать. – Он взглянул на мои ноги в черных хебешных колготках, и лицо его скривилось. – В этих колготках! Ты еще панталоны надень до колен! Ты же женщина, у тебя все белье должно быть сексуальным! Ну нет! Такого я не потерплю! Завтра же – у меня зарплата – я дам тебе три тыщи, купи белье себе самое открытое.

– Юра, но ведь зима, холодно, – пролепетала я пристыженно и пошла в ванную мыть голову.

– Полина! Полина! Ну куда ты запропастилась? – не сразу услышала я до предела взвинченный голос Райсберга. – Стели постель!

Я только смочила волосы теплой водой и налила в ладошку шампунь.

– Постели постель! – как-то уж совсем разнузданно требовал Райсберг.

– Юра, я пока не могу, но скоро освобожусь, – заметалась я за закрытой дверью. – Ты же не ребенок, сам постели!

– Еще чего! – рявкнул он злобно. – Постели постель, а потом делай что угодно!

Пятница, 8 декабря.

В пятницу у меня очень плотное расписание, домой я прихожу поздно. Странно, время полвосьмого, а Юра – дома, он ждет меня. Он грустный и не пьяный. Целует, встречая. Но я холодна и не поднимаю глаз.

– Полюшка! Ну что с тобой? Не молчи, пожалуйста. Если тебе что-нибудь не нравится, говори, не молчи.

Ах, как он мне нравится именно такой! Добрый. Терпеливый. Настоящий (такой, какой есть от природы, без допинга). Мой родной человек. Встревоженный и обеспокоенный. Способный все выслушать и понять.

Сегодня я не слышу от него звериного рыка, как было вчера. Сегодня он не нуждается в ежеминутном самоутверждении, что он – царь зверей, рожденный повелевать. Что ж, я рада. Но… я ничего с этим не могу поделать: сегодня несет меня! И странно, сегодня мои претензии принимаются, они не отскакивают от него, они уходят в мягкую почву!

– Хорошо! Я скажу! Неделю мы с тобой живем вместе. Кто я тебе? Ни жена, ни любовница. Я – прислуга, которая обхаживает тебя! Ты знаешь, я по натуре человек отзывчивый и мягкий, и я забочусь о тебе. Но не надо меня унижать!

– Да, я избалован… – оправдывается он.

Я ухожу, переодеваюсь, возвращаюсь на кухню, сердито гремлю посудой.

– Полинушка! – он так произносит мое имя, что у меня душа обрывается. – Ты опять сердишься? Ну, скажи, что тебе еще не нравится?

– Хорошо! Я скажу! Юра, я тебе очень прошу, не говори мне: «Я уйду». Уйдешь, когда мы остынем друг к другу, и поверь, я тебя не задержу. А сейчас, раз мы с тобой решились жить вместе, давай будем стараться не обострять отношений.

Суббота, 9 декабря.

Вначале он сидел передо мной с веселым видом и никакой угрозы от него не исходило. Рукой он подпирал свою голову, и русые волосы ложились прядками на гребень его руки. Кисть другой руки была развернута, и я вложила в нее свою ладонь. Он сжал ее и стал целовать. И я тоже начала тереться лицом об его руку и целовать ее.

– Открой форточку, – приказал он.

– Открой сам, – ответила я.

Он засмеялся, похлопал меня по плечу: «Молодец!» Встал, сам открыл форточку, но лицо его помрачнело.

– А это ты зря… Люди годами притираются друг к другу, а мы живем всего две недели. Мы должны друг друга принимать такими, какие мы есть. Ты должна постепенно привязывать меня к себе. Дрессировать. Знаешь, как в рекламе: «В нашей семье, как я сказал, так и будет! Сказал на рыбалку, значит на рыбалку! Жена ему: «А может, поедем к маме?». А он ей: «Сказал – к маме, значит, к маме!» Знаешь, как в пословице: муж – голова, а жена – шея. Мной командовать нельзя! И давить на меня нельзя! Приручай меня!

Он встал, покурил у форточки. Когда он снова сел напротив меня, в его наглых веселых глазах я увидела решимость дать мне отпор по всем вчерашним пунктам. Было видно, что это его задело, он долго думал над этим и теперь хочет объяснить мне себя. Но гордыня, подогретая алкоголем, вносит агрессию в его попытку оправдать себя. Начав мягко, он все больше и больше заводится.

– Я не всегда бываю ласковым и внимательным. Это у меня от мамы. Запомни и привыкай, когда я трезвый, я ровный, я могу не проявлять своих чувств. Когда я выпью, я раскрепощаюсь и позволяю себе свободнее выражать свои чувства.

– Нет, Юра. Когда ты трезвый, ты совестливый и деликатный. Ты мне очень нравишься трезвым.

– Я себе не нравлюсь трезвым!

– Когда ты выпьешь, ты становишься злым и агрессивным. Ты хочешь повелевать.

– Я – Райсберг! Меня все боятся! И ты знаешь, я долго не терплю! Если что-то мне не нравится, я просто уйду и все.

Тут взрываюсь я, вскакиваю и начинаю кричать.

– Уйду! Уйду! Уходи! Достал своими угрозами! Вставай и уходи! Прямо сейчас. Уходи!

Он встал и ушел в спальню. Вернулся, переодетый в брюки и свитер, молча положил передо мной ключ.

– Вещи завтра заберу.

Снял с вешалки куртку, подержал ее на весу и… повесил обратно.

– Счас! Покурю и уйду.

– Куда пойдешь? – спросила я устало. – К Гельке?

– Нет, не к ней. Пока сам не знаю.

– Ладно. Завтра уйдешь. Куда на ночь глядя. Сегодня здесь поспи, а завтра уйдешь.

– Ты мне на диване постели, ладно?

– Нет, я сама лягу на диван.

– Ну тогда давай вместе.

Ночью он был нежен. Заботливо укрыл одеялом, да еще и старательно подоткнул со всех сторон.

– Спи, моя маленькая.

– Сам-то ты не мерзнешь?

– Если замерзну, то нырну к тебе под одеяло.

Проснувшись ночью, я почувствовала тепло его обнимающей руки на своем солнечном сплетении. Я накрыла его руку своей. Его пальцы отзывчиво дрогнули, слабо зашевелились в попытке обхватить мои. Потом я снова проснулась, его руки на мне не было. Его самого рядом не было. Не было его и на кухне, где он курил среди ночи и принимал необходимую ему дозу спиртного, без которой мучился головными болями, стонал по ночам и не мог уснуть. Я испугалась. Куда он мог пропасть. Включила свет в зале, чтобы посмотреть время, и – увидела его. Он лежал на диване. Ему было плохо. Сегодня ночной дозы не было.

– Не пугайся, Малыш, – сказал он мне ласково. – Дело не в тебе. Со мною не все в порядке. Укрой меня, пожалуйста. Спасибо.

Вторник , 11декабря.

В воскресенье Райсберг был на работе: реконструкция, запуск нового оборудования и проч. В конце рабочего дня он позвонил и предупредил, что не вернется – дежурство в ночь. Вечером в девять часов я звонила ему, он, действительно, был на производстве. В понедельник с работы он звонил дважды. Утром пожаловался, что очень устал, единственное его желание прийти домой и спать, спать, спать. Позвонил в обеденный перерыв.

– Полина, у нас есть деньги?

Накануне он мне давал тыщу, точнее он положил их на телевизор на кухне. Я их не трогала. Они там сутки и пролежали. По-моему, он говорил, что это, типа, его зарплата. Извинился, что мало, дескать, на машину потратился, да и знакомая одна попросила, она на квартиру новую переезжает, пришлось ей дать две тыщи. Наверно, это мой недостаток, что я не научилась у мужчин денег требовать. Ну лежат эти деньги… Их обязательно надо хапать, да? – прибирать, припрятывать? Он же не мне их в руки сунул. Когда мы с ним на рынок вместе ездили, два раза, он мне давал тогда на продукты по двести рублей. А так в остальное время, я тратила свои. Я даже как-то не задумывалась об этом, ну есть же у меня деньги в кошельке, вот я и трачу. Так всю зарплату и истратила, ему же мясо каждый день надо. Вечером он с обидой и угрозой сказал, что если я не возьму этих денег, он сам заберет их.

– А, кстати, давай-ка сюда пятьсот.

А я уже взяла эти деньги в руки, но тут же развернула ладонь и небрежным жестом смахнула их на стол.

– На, бери.

И вот теперь он спрашивает о каких-то наших совместных деньгах…