Текст книги "Кентавр (СИ)"

Автор книги: Альфия Камалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Значит, так свершилось возмездие убитых мною кентавров? Сбылось предсказание мудрейшего из них…

Не знал Геракл, что не только силой, но и бессмертием одарил своего могучего сына Бог богов. Смерти просил он и в бред,у и в сознании, друзей своих просил зарубить его мечом и избавить его от мук… Но смерть не шла к нему, и друзья не решались посягнуть на его жизнь. И тогда измаявшийся Геракл попросил их приготовить для него огромный погребальный костер, на который перенес его Фемистокл и, выполняя его пожелание, сам же подпалил его. В небеса взвилось пламя костра, и плясало оно неистово, с треском пожирая тело прославленного героя Греции. А свой лук с отравленными стрелами Геракл подарил герою Фемистоклу, и немалую роль в победе греков над троянцами сыграет этот карающий мгновенной смертью дар.

Сокрытый черными клубами дыма бог смерти Танатос подхватил исторгнутую из тела душу Геракла, но с другой стороны в нее вцепился вестник Гермес, посланный Зевсом. Пинком отшвырнул его Танат, и сумрачной мглой, низко простираясь над землей, понес свою добычу в царство вечного мрака. И вдруг от мощного удара грома мгновенно осиялось разорванное небо, и на фоне озаренных облаков грозно высветилась фигура Эгидодержавного Зевса, вся в сполохах и вспышках молний.

– Не тр-р-ронь Гер-р-р-р-а-а-кла! – раскатом громовым прокатилось по небу, и блещущая синим пламенем молния ударилась в землю, опалив служителя Аида нестерпимым жаром.

Так Зевс забрал своего сына на Олимп, женил его на своей вечно юной дочери Гебе, и в награду за свои многочисленные подвиги на земле стал Геракл жить в сонме богов-небожителей.

ГЛАВА 7

1

Потомок кентавров появился у меня через неделю. Такой деловой, такой... начальственный. За время своего общения с ним я научилась определять степень его накачанности дозой. Первая стадия – артист, эффектный, элегантный, с бархатистыми воркующими интонациями в голосе. Следующая стадия – жесткая суперменская: всякая барственность исчезает, появляется беспрекословный повелительный тон, и от всего его облика исходит тяжелая подавляющая сила. Последняя стадия – разрушительна: его все глубже и глубже засасывает трясина, и, не имея сил сопротивляться, он перестает сопротивляться. Но Райсберг еще и сознает собственное падение, и разъедающая совесть, это, наверное, единственное, что спасает его душу от окончательной деградации.

Вот интересный феномен личности: Райсберг ведь уважает себя! А как он пренебрежительно, даже с брезгливостью говорит о Гелькином окружении: «Там все перетрахались друг с другом». Но себя-то он с этой кучей не смешивает, себя он ставит выше их, хотя в принципе: разве он не с ними? разве он делает не то же самое, что и они? А Гелькины собутыльники в культурном плане далеко не из тех, кто лаптем щи хлебает, они все из ее круга – это спившиеся художники и музыканты. И сама Гелька не всегда была такой спившейся маргиналкой. Студенткой нашего городского училища культуры она подавала надежды, как талантливая художница-прикладница. Подносы, я помню, она расписывала – Жостовские – и пыталась их реализовывать. Но кому нужны эти подносы в маленьком городишке?

Как-то я очень удивилась, когда Райсберг стал строить гримасы и кривить физиономию в адрес Жанны. С чего бы это? Уж не с того ли разговора, когда я мимоходом обронила, что у Жанны – роман. Я думала, что он отнесется положительно, дескать, рад за нее. Он перекосился и процедил:

– Я знаю. С одним из наших коммерсантов. Я вроде бы неплохо к нему относился – неплохой мужик. А тут мне так противно стало. Мне говорили, что она и мужу своему налево-направо изменяла.

– Чушь! – сказала я. – Ты же сам прекрасно знаешь, что ее нелегко добиться.

Вот так раз! – тогда удивилась я. – Райсберг ревнует своих бывших женщин?! О-о! Какой он оказывается собственник – это при его-то образе жизни!

Итак, Райсберг заявился ко мне в той промежуточной кондиции

между первым и вторым уровнем заквашенности, когда он чувствовал себя сильным, уверенным и в достаточной степени правым, настолько правым, что ему казалось, что со мною можно обсуждать какие-то трения, конфликты в его последней семейной жизни и даже рассчитывать на мое понимание.

Наверно, я дура. Сегодня днем, когда он через вахтершу вызвал меня к телефону, я была очень рада, что, наконец, увижу его. Я счастливо порхала, все во мне звенело и пело. Странно, что еще где-то в глубине моих недров сохранились остатки чувства, которые еще не до конца выкорчеваны рассудком. Но вот в тот час, когда я сидела перед ним и слушала его исповедь о том, как он жил с последней женой, все внутри меня опять восстало, воспротивилось, и между нами возникла непробиваемая стена. Мои чувства и его отношения с женщинами – разве это соединимо? Сейчас я не хотела ни слышать, ни знать об этом.

Он сидел напротив меня и откровенно поедал глазами. Я потянулась за чашкой, он потянулся ко мне, ткнулся лицом в грудь.

– М-м, как от тебя пахнет! Что это?

– Кензо.

Его руки тут же залезли ко мне под свитер и стали задирать его. Я потянула вниз края свитера, и его губы чмокнули на мне одежду.

– А ты знаешь, я ведь чуть было не женился! – весело сказал он, отстранившись.

Вот клоп-кровосос, а ведь только что с ласками ко мне подбирался!

– И что же тебя остановило? – спросила я насмешливо, подавив неприязненное желание выкрикнуть ему в лицо: «Ну, и катись тогда к ней! Чего же тогда расселся тут!».

– Наверно, у меня тяжелый характер. Я не могу жить с чужими детьми. С этим Илюшкой я никак не смог. Она его на шею себе посадила. Он такой капризный, как начнет орать и не уймется, пока своего не добьется. Хоть умри, но дай!

– Сколько ему лет?

– Шесть.

– А ей сколько?

– Двадцать четыре.

– И сколько вы с ней прожили?

– Пять месяцев.

– Как ее зовут?

– Марина.

Я удивилась, что Райсберг с такой легкостью выдает ответы на мои быстрые вопросы, обычно из него клещами не вытащишь никакой информации о его женщинах.

– И что же ты хочешь сказать, что дети должны знать свое место и не вертеться под ногами? – с улыбкой спрашиваю его я, потому что нутром чую, что Райсбергу дома нужен покой, а подобные раздражители не для его расшатанных нервов.

– Вот именно. «Не должны вертеться под ногами!» – повторяет он. Вот твоя Оля всегда тихонько копошилась в своей комнате, ее не слышно и не видно. Понимаешь, я хочу своего ребенка! Моя жизнь пуста. На работе я весь в делах – я там нужен. А дома... дома я не знаю, куда себя деть. Если у меня будет ребенок, у меня появится смысл жизни. Цели у меня нет. Понимаешь? Нет стремления! Пустота!

– Это я всегда знала про тебя и без твоих откровений. А почему бы тебе не жениться на Марине?

Он покачал головой.

– Я не люблю ее.

– Ну и что? Многие живут без любви. Впрягаются в дом, в семью и тащат на себе хозяйство. Проблем по латанию дыр в хозяйстве – пройма. Многие этим и живут – заботами о благоустройстве. А Марина родила бы тебе ребенка.

Он без слов покачал головой, не соглашаясь.

– Ну почему? Она же молодая!

– Ну при чем тут возраст? – он потянулся ко мне. – Я так хочу тебя... Пойдем, займемся сексом!

– У нее детородный возраст! – продолжаю я.

– Нет, не хочу. – Его рука медленно подползла к моей, лежащей на столе и накрыла ее сверху.

Я убрала свою руку и отстранилась. Он молча посидел, опустив голову. Потом смущенно прошептал, зажав свои руки коленями.

– Ну давай займемся сексом...

– Я не могу.

– Не можешь? У тебя критические дни?

– Нет, моя душа тебя не принимает. Она отторгает тебя. А значит и тело тоже. Как странно, – вернулась я к прежней теме разговора, – ты жил с ней пять месяцев, едва на ней не женился, а это значит, было к этому расположение. Ты жил с ней душа в душу, и при всем этом ты без конца звонил мне и изъяснялся в чувствах. Ты был так убедителен, что я поверила в искренность твоих чувств.

– Да не жили мы душа в душу! – перебил он меня.

– Но ты же говорил мне, что там тебе хорошо.

– Все это показуха. Я пыль в глаза пускал! Да плохо мы жили, плохо! – насупившись, он встал, взял со стола принесенную с собой бутылку, завинтив ее, сунул к себе в карман. – Дома допью. Пойду я, раз ты меня не хочешь.

В прихожей, одевшись, он повернулся ко мне. До нюха его дошел аромат моих духов. Он, прикрыв глаза, втянул воздух носом и сладко улыбнулся. Мы стояли и с грустью, смотрели друг на друга. Он – с сожалением: «Эх, какую бы ночь мы сегодня подарили друг другу...». Я – непримиримо: «Так было всегда, когда между нами стояла другая женщина». Он ушел, с печальной улыбкой послав мне свой воздушный поцелуй – фирменный, но не такой бравый, как прежде.

Ночью я спала плохо, сердце, растревоженное, ныло.

– Да, успокойся ты, – убежденно сказал мне рассудок. – После такого накала страстей, после такого унижения, после всех своих признаний, ты думаешь, он так сразу и остынет?

И точно утром меня разбудил звонок.

– Ты зачем меня вчера турнула?

– Так тебе сразу все и выложи. Ты разбудил меня. Погоди, дай проснусь.

– Значит, ты меня не хочешь? Не хочешь, да? Скажи мне честно!

– Хорошо, я скажу. Я хочу, чтобы меня любили! А ты не способен любить!

– Я не способен любить?! – он возмутился так искренне, что я засмеялась. – Почему ты думаешь, что я не способен?

– Потому что ты ни за что не отвечаешь! Потому что ты все разрушаешь и все топчешь копытами!

– Ну давай, давай добивай! Топи меня! Я тону. И некому руку подать. Ну протяни руку.

– Я тебе уже говорила: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

– Приходи сегодня ко мне. Я диван купил и еще кое-какую мебель. Придешь?

– Не знаю. Я не готова.

– Ты не готова, я не готов... Ну приходи. Придешь?

– Приду.

– Когда? У меня есть окорочка, приготовлю что-нибудь на ужин. По дороге в магазин забегу. Мне тогда после работы домой надо поскорей – прибраться, помыться, побриться.

– А ты что сегодня утром не брился?

– Брился. Но ведь к вечеру отрастет. Когда придешь-то? Когда за зубную щетку хвататься?

2

В квартире был диван, письменный стол, шифоньер, телевизор и видак. Очень чисто. На стуле перед диваном водка и шоколад. Как всегда аскетично, дам он не баловал. Скряга, мог бы и раскошелиться ради меня в порядке компенсации. Если бы Райсберг сварил для меня эту злополучную ножку Буша, я бы была довольна – он старается, что-то делает для меня. Но, увы, Райсберг есть Райсберг, ради меня в лепешку не расшибется. Это ж не я: «Согреть чужому ужин – жилье свое спалю!».

Еще до моего прихода Юрка «залил» себя до кондиции

«супермен» и «лев». Суетился слегка. Говорил, что очень, очень рад. И все целовал, целовал, несмотря на мое сопротивление. Я едва успела присесть за этот его столик импровизированный, как он уже нетерпеливо заваливал меня, заголяя мне грудь.

– Да, погоди ты, – отталкивала я его. Меня пока на такие вещи не тянуло. – Я всего пять минут, как пришла. Я еще рюмку не допила.

Не успевала я вернуть себя в вертикальное положение, как меня – опять спиной к дивану. Я была, как кукла-неваляшка: положили –поднялась, положили – поднялась… А он – как невменяемый...

– Я тебя изнасиловал, да? – спрашивал он меня чуть позже. – А говорила, что не любишь и не хочешь! Ты любишь и хочешь!

– Странная у тебя логика: я, значит, люблю, а ты – не любишь.

– Почему не люблю? Люблю. Если б не любил, разве я б так долго тебя добивался? Я люблю тебя. Люблю твое тело, твои губы, твою грудь, тебя в постели. Мне с тобой так хорошо, что я хочу тебя снова и снова. Ты была великолепна. Ты, как всегда, прекрасна! – он пожирал меня глазами, ласкал неистово, неутомимо. Его глаза крупные лошадиные с чуть припухшими веками и пушистыми ресницами поблескивали рядом с моим лицом, но меня это почему-то не цепляло. Раньше я бы таяла от всех его «лапочек», «малышек». Теперь мне было все по фиг.

– Ты выйдешь за меня замуж? Я тебе на полном серьезе говорю это! Выйдешь? Завтра же пойдем в загс!

Я молчала иронично. Эта песенка уже давно звучала для меня, как надоевший пошленький мотивчик.

– За алкаша я не выйду.

– Я брошу пить. И ты мне родишь.

– Пошел ты! Не буду, не хочу, отстань! Пусть тебе Марина твоя рожает!

– Я хочу ребеночка от тебя! Должно же у нас с тобой быть что-то общее. Неужели не скучала по мне? Не может быть. Ну соври, ну притворись!

Он набрасывался на меня со страстью, граничащей с агрессией, глаза пожирали, губы впивались с рычанием и даже покусывали. Я была измята до синяков, затрахана до кровавых мозолей и до отупения была непробиваемо бесчувственной... А чего не было в нашей встрече – так это обыкновенного человеческого тепла и нежности.

Кончилось все тем, что я сбежала. В конце концов, я с одним мужчиной или их целая рота?! В какой-то момент я почувствовала, что мое тело уже не в состоянии выносить бешеных скачек этого жеребца. К тому же он зверел от страсти, стал груб и требовал от меня то, чего я не хотела.

Весь следующий день я лежала пластом, все во мне болело, как будто все кишки были выворочены и спутаны. И душа была, как вынутая, все мне было тошно и противно.

ГЛАВА 8

А Райсберг все звонит и звонит… В канун Нового года он вдруг, как никогда, возжаждал от меня тепла и участия.

– Господи! – думаю я. – Какая бездна тепла осталась невостребованной год назад! Но тогда Райсберг в этом не нуждался – рядом с ним была его «новая пассия», а сейчас я уже не могу ему этого дать. Тогда я любила его – до умопомрачения… Даже странно, что такое бывает: туман какой-то сладостный, блаженство и хмель.

И опять он на краю – не может выйти из запоя, и опять умоляет спасти его.

– Ну, кто-то же должен вытащить меня из этой ямы! – взывает он с отчаянием.

– Чтобы тебя спасти – надо полностью отказаться от собственной жизни и принести себя в жертву. Хочешь моей жертвы? – устало вопрошаю я.

– Будь жертвой! – не задумываясь, кладет он меня на заклание.

Но сегодня приносить ему в жертву даже один день из своей жизни я не согласна! Не стану я жертвовать своим выходным! Столько дел перед Новым годом! Праздничный стол – это ж не скатерть-самобранка, готовить все надо. Легко, когда машина есть: съездил на рынок, загрузил все пакеты в багажник, и холодильник заполнен, а пешком придется в несколько этапов это делать… У Лельки кровать сломалась, придется деда просить, чтоб починил (от Юрки в таких делах толку никакого).

И еще я обещала дочери на лыжах с ней пробежаться! Ну как лишить ее удовольствия в такой чудесный день, когда снег скрипучий на солнце искрит, а деревья завораживают красотой ажурных ветвей, покрытых хрупкой кристаллической бахромой? До ближайшей лыжни за городом даже ехать далеко не надо, пешочком минут двадцать ходу. Так стоит ли долго думать? Лыжи на плечи и – в сказку зимнего леса!

Подумать страшно, в какое беспросветное уныние погрузила бы я себя и свою дочь, если в предновогодние выходные я стала б сторожить пьяный сон Райсберга, а этого не миновать однозначно, да и сам он по телефону сказал, что ему сначала выспаться надо, чтобы человеком стать. А потом, надо полагать, ему еще и выпить надо, чтобы человеком стать, чтобы зверем на нас не кидаться… У себя дома заниматься этим превращением он не хочет, ему надоел его холостяцкий быт, а у меня, видите ли, ему хорошо, уютно, тепло…

Только вот окунаться в этот бесконечный пьяный угар и барахтаться в его непролазной тине всю субботу … А в воскресенье – тоже самое? Нет уж, увольте, не прельщает… Солнца в этом нет, чад один …

Но Райсберга жалко. Что с тобою, потомок кентавров, неуправляемый альфа-самец? Какая сила тебя победила? Белый конь с опутанными ногами, что же ты сдаешься без боя, не сопротивляясь, даешь покорить себя, оседлать себя всяким черным тварям?…

– Жалко его, больного, измученного, – говорю я Жанне.

– Понимаю, – вздыхает она. – Жалко его, как собаку, которую выгнал из дома. Жалеешь его и знаешь, что обратно не возьмешь.

– Как собаку, говоришь? Он и похож сейчас на собаку, побитую собаку, которая приползает, жалобно скуля… Как он уничижается… Он же болен…

– Ну возьми его, приголубь, обогрей, подлечи. Он перышки почистит – глядишь, опять орел. А волка, знаешь, сколько ни корми… Только вот, гляди, как бы орел стервятником не оказался.

Да уж, о таких его повадках разве забудешь? После новогодних праздников, когда Юрка внезапно пропадал на недельку-две, а потом вновь объявлялся, я ему тогда намеренно начинала рассказывать о своих поклонниках (они меня и в самом деле доставали, я даже трубку боялась взять, как бы не напороться на Тимку или Самира) – нет, не для того, чтобы подразнить или пробудить его ревность, – я пыталась вызвать его на ответную откровенность, расколоть на тему баб. Юрка растерянно отгораживался фразами, типа «Ну что ты говоришь, Полина?», «Ну как ты можешь?», «Ну что это такое?» И я верила ему: этот измученный Юрка Райсберг был искренний. (А бывает другой Райсберг – лживый, скользкий, обтекаемый, это тот, который наполовину конь. И уж тому-то жеребцу одной бабы точно мало). Юрка звонит мне обычно в пятницу, перед выходными, а это значит перед большим бодуном. И это дает мне основание предполагать, что цепь, которая удерживает его на расстоянии от меня – это пьянка, а не шашни с другими женщинами. До них ли ему бедному, когда после работы единственная его цель и всепоглощающая страсть – дорваться до водки и нажраться до упаду, а потом в редкие просветы набрать мой номер, чтобы сказать мне: «Жди меня, я так хочу тебя обнять!» и снова брякнуться в забытье.

ГЛАВА 9

Истребление войной

Представитель третьего поколения богов, Зевс так и не преодолел в себе стойкую неприязнь к Прометеевым созданиям – к обитавшим на земле людям. Однажды он уже пытался уничтожить человеческий род, наслав на них потоп, но теперь он хотел, чтобы они сами поубивали друг друга. Для этого он и задумал породить всепобеждающую красоту, которая всех влечет и околдовывает, и, ради обладания которой, все звереют, готовые перебить друг друга. Леда, жена спартанского царя Тиндарея, родила Зевсу эту ослепительную красавицу, Елену Спартанскую, от которой все мужчины сходили с ума.

Когда пришла пора выдавать Елену замуж, толпы женихов пришли просить ее руки. Боялся Тиндарей, как бы отвергнутые женихи не схватились за оружие и не убили самого удачливого из них, поэтому они с хитроумным Одиссеем и придумали эту единую для всех женихов-соперников клятву. Для всеобщей безопасности все они собственной кровью поклялись, что не только не поднимут оружия на счастливого избранника Елены, но и более того, – войной пойдут против любого, кто осмелится похитить прекрасную царевну Спарты. Но воля богов была такова: сбежала Елена от Минелая, которого сама же и выбрала себе в мужья, села она на корабль царевича Париса и отплыла с ним в Трою. Так началась безумная, люто истребительская Троянская война. Мало, кто из мужчин уцелел в той войне.

Поднялась Елена Прекрасная с царем Приамом и мудрыми Старцами Трои на дозорную башню, возвышавшуюся над крепостными стенами города. Оттуда, как на ладони, были видны стройные дружины греческих войск. Как великолепно смотрелись они в своих блистающих шлемах с высокими гребнями, в коротких кожаных юбках – зомах – из скрепленных бронзовыми бляхами ремней. Солнце играло на их сверкающих панцирях, прикрывающих плечи и грудь, и на украшенных резной чеканкой поножах, оберегающих ноги воинов от стрел. Юная жена Париса пальчиком показывала троянскому царю на знаменитых греческих вождей в боевых колесницах, называя их имена. Смотрели на Елену старцы бессильные, давно угасшие для пламени страстей, и загорались их глаза вожделением от ее дивной, роскошной, чарующей и губительной красоты. Нет, не могли они осуждать троянцев и греков за эту безрассудную бойню, хотя каждый умом своим ясно понимал, что лучше бы дочь Зевса ушла из Трои – назад, в Спарту, вернулась – к мужу своему, Минелаю. А у Елены, увидевшей спартанского царя Минелая с высоты крепостной башни, непонятно отчего вдруг сердце защемило, и слезы навернулись на глаза, – нет, и в подметки не годился нынешний ее муж прежнему! Парис труслив и малодушен… А Минелай могуч и благороден! Ведь предлагал же он сопернику своему, Парису, сразиться в честном поединке, а прекрасная Елена стала бы наградой победителю, и тогда – войска бы с миром разошлись! Трусливый Парис вначале уклонился от единоборства, но пристыженный братом своим, Гектором, вышел на бой с Минелаем…

Спартанский царь одним сокрушительным ударом копья проткнул ему щит и кольчужный кирас. Не устоял на ногах раненый Парис. Бросился тогда Минелай к поверженному царевичу и, схватив его за шлем, поволок своего пленника в лагерь ахейцев ³¹ .

Но такой исход войны шел вразрез с желаньями богов. Глазам своим не верил оторопевший Минелай: плененный красавчик исчез, а в руках спартанца остался только шлем его позолоченный с огромным красным гребнем из конского волоса… Сама божественная Афина спасла троянского царевича: ей хватило взгляда, чтобы прочный кожаный ремень под его подбородком разорвался, и голова его выскользнула из шлема… В черное облако закутала она Париса и увела с поля битвы. Напрасно предводитель греческого войска Агамемнон кричал в рупор с требованием выдать Елену победителю битвы. Никто не услышал его…

Весь троянский народ требовал, чтобы ушла Елена из города. Но в ее ли было возможностях – идти наперекор всесильной воле богов?

С такими безрадостными мыслями Елена Прекрасная, напрягая глаза, выискивала в рядах греческого войска братьев своих, Кастора и Полидевка. Но тщетны были ее усилия. Не встретились друг с другом под троянскими стенами воспитанники кентавра Хирона – ни Ясон, ни Асклепий, ни близнецы Диоскуры не дожили до той поры. Кастор был убит копьем в грудь в схватке с сыновьями Посейдона, у которых Диоскуры похитили невест – двух сестер-оборотней – Левкиппид, способных принимать разные обличия: и прекрасных дев, и крылатых кобылиц, и белых лебедей. Из двух братьев бессмертным был только Полидевк, поэтому Зевс и предложил ему жить на Олимпе. Но Полидевк умолял отца освободить его от бремени бессмертия, чтобы он мог опуститься с братом в сумрачный Аид. Растроганный громовержец пошел навстречу его желанию, он разрешил им делать это попеременно – день вместе на светлом Олимпе, и день – в Аидовом царстве теней. С тех пор и появляются на звездном небе неразлучные братья в Созвездии Близнецов. Опыт мореплавателей не прошел для них даром. Они спасают моряков, мерцая огнями, утихомиривая волны и укрощая ветра.

Покрыть себя вечной славой мечтал последний из учеников мудрого кентавра – сын Фетиды и Пелея – Ахилл, ведь для древних греков воинская доблесть – святое и благородное дело. Яростный, как лев, жестокий в бою и милосердный в быту, он крушил противника без пощады. Не было ему равных на поле брани, неуязвим был для врага сын Фетиды, и доспехи его, скованные богом огня Гефестом по просьбе его матери, были также непробиваемы для оружия. Но час его пробил, и мойры оборвали нить жизни Ахилла, когда бог Аполлон, Мойрогет³², изменил направление летящей стрелы Париса: в спину Ахиллеса метил троянский царевич, спрятавшись за боевой колесницей, только стрела его, описав дугу, впилась в пятку полубога. Погиб Ахилл далеко не от самой страшной раны. От этого обычные люди не умирают, но это было единственное незащищенное от смерти место, все остальное тело стараниями его богини-матери было покрыто оболочкой бессмертия.

Оставив дотла сожженную Трою, с богатейшей добычей отбывали греческие суда домой. Трюмы кораблей были гружены золотом и всякой драгоценной утварью, а палубы битком набиты пленницами, захваченными в рабство. Но не отпустило жестокое море отважных победителей домой. Разбушевавшаяся клокочущая стихия с оглушительным ревом разметало флот, шквальные штормовые ветра с треском ломали мачты и в щепки крушили корабли. Всемогущий колебатель вод, вздымая горообразные волны, с бешенством швырял и разбивал судна победителей о скалы. Многих отважных героев поглотила разъяренная пучина. Иных еще на берегу погубила Афина, наслав безумие, с другими расправился сам Аполлон, нещадно разя ахейцев своими смертоносными стрелами. Мало кого пощадили властители небес, хотя перед отплытием в Грецию вожди не забыли умилостивить богов – не только кровью быков они окропили божественный алтарь, но и человеческая кровь хлынула струей на камни жертвенника из пронзенного кинжалом сердца троянской царевны Поликсены.

Потеряв многие свои корабли, доплыл до родных берегов предводитель греков, их могучий вождь Агамемнон. Но лишь для того он с мытарствами вернулся домой, чтобы смерть принять от руки жены своей, Клитемнестры, мстящей за то, что Агамемнон, перед походом на Трою, в жертву богам принес свою дочь Эфигению.

Тогда, перед самым отправлением, боги наслали на море штиль, и на долгие месяцы волны дремотно улеглись, остановив свой стремительный бег, и тысяча кораблей застряла недвижно у берегов Авлиды. Ясновидящий Калхас прорицал, что боги не хотят довольствоваться обычным жертвоприношением животных, они требуют, чтобы вождь Агамемнон принес им в жертву собственную дочь! От вынужденного бездействия воины грабили мирных жителей, своих же соотечественников, и роптали на полководцев, требуя отпустить их домой или же немедленно выступать против Трои. Не мог Агамемнон допустить разброда в войсках, он отправил гонца в Микены, к жене Клитемнестре, для того, чтобы она отпустила Эфигению для обручения с Ахиллом. Эфигения погибла на жертвенном алтаре во славу будущих побед Эллады ³³ , а боги сразу же откликнулись на мольбы суровых воинов и дали попутного ветра, который гнал греческие корабли до самых берегов священной Трои.

Спасся один Минелай со своей женой, прекраснокудрой Еленой, (мечтал он после падения Трои зарубить мечом неверную, но как увидел ее красоту, неподвластную никакому времени, воспылал к ней прежней неистребимой страстью, взял за руку и отвел ее в свой шатер, чтобы увести ее назад в Грецию). Долго его корабли мотало по морю, пока не открыл ему прорицатель, что боги сменят свой гнев на милость только тогда, когда спартанский царь принесет ему в жертву гекатомбу ³⁴ . Добравшись до берегов Египта, совершил он большое жертвоприношение богам, дух сотни жертвенных животных вознесся на небо, смирив на время ярость богов. Не зная бед и в добром здравии, завершили долгий путь своей земной жизни Елена и Минелай. А после смерти перенеслись их души не в Аидово царство печальных теней, а на Остров Блаженных, куда попадали только те из смертных, кто сумел сохранить свое сердце чистым от зла и корысти.

И больше никто из победителей Трои не был вознагражден богами за отвагу и славные подвиги. Прокляли боги героев!

Хотели боги после Троянской бойни довершить истребление остатков людских племен, но оказалось, что это невозможно: слишком много их расплодилось на земле. Сразу же после побоища в Троаде на Фессалию и Пелопоннес вторглись варварские племена дорийцев. Их культура была гораздо ниже, чем у греков-ахейцев ³⁵ , но зато они умели ковать железо, их железные копья и стрелы легко пробивали медь и бронзу доспехов ахейцев. Варвары заимствовали их богатое духовное наследие, и на земле начался Железный век ³⁶ . Но и в природу людей нового века было также заложено много зла, они обожествляли силу и мощь и не ощущали стыда или гнева, увидев несправедливость.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Поиск нового дурмана

ГЛАВА 1

Летом у меня наклюнулось два романа. Но ничего из этого не вышло. По этому поводу, моя сноха Татьяна сказала, что я «растяпа и витаю в облаках», что не умею удержать, что само в руки плывет, и потому я никогда не устрою свою личную жизнь. «Ты сама не знаешь, чего хочешь, – заявила она категорично, – потому что этого вообще не существует, и называется оно: «принеси то, не знаю что!»

Я промолчала. А что я ей могла сказать? Что любовь зла, полюбишь и козла? А с хорошим, заботливым, хозяйственным человеком не получается у меня искру высечь?

Скажите, о чем может мечтать одинокая женщина средних лет, жительница небольшого провинциального городишка? Главное, чтоб достаток в доме, чтоб муж пил умеренно, не гулял. А если еще и добытчик, и хозяин крепкий, и руки мастеровые, чтоб и заборчик на даче поправить, и крышу с течью залатать, и баньку сосновую на участке построить, то совсем хорошо! И еще один важный момент: сообща детей поднимать, выучить, в люди вывести, в жизни обустроить, ну чтоб, все как у людей, и машина, и квартира. А если муж в этой семье еще и бизнес какой ворочает, и уровень благосостояния соответственно у них повыше, ну там дом загородный с бассейном, и у каждого члена семьи по машине-иномарке, а то и по две, то это же вообще предел мечтаний! Только вот, если та одинокая женщина интеллигентна и образованна, то обязательно отыщется у нее какой-нибудь изъян, червоточина какая, в виде никому непонятных и ненужных духовных запросов, и трещит тогда по всем швам общепризнанный образец семейного благополучия.

С Кириллом мы знакомы давно. У нас общие друзья, мы были вместе в компаниях, но даже элементарного дружеского общения у нас не получалось – уж больно он был неприступен.

В молодости он занимался исключительно наукой, женщин игнорировал, а уж они-то как увивались возле него! У него была романтическая внешность – длинные черные волосы до плеч, с изящной горбинкой нос и большие серые глаза, а надменный вид и некоторая отрешенность придавали ему даже демонический шарм. Подступиться к нему было невозможно. Всякие женские уловки завладеть его вниманием он отвергал холодно и высокомерно. В возрасте двадцать два года он опубликовал статью о бездуховности женщин, присущей им якобы от природы. От Кирилла в то время исходило сознание собственной избранности, превосходства над окружающими. В тридцать шесть он был уже доктор исторических наук. Женат никогда не был. Жил в Екатеринбуре, работал в университете, а летний отпуск обычно проводил у престарелых родителей в Юшалах.

Несколько лет назад, встретившись с ним на дне рождения у одного музыканта, я удивилась произошедшим в нем переменам: держался он просто и легко шел на контакт. (Я, конечно, и раньше догадывалась, что за внешним высокомерием скрывался очень сильная зажатость в отношениях с противоположным полом, но теперь, похоже, с этим было покончено). В застольных дебатах об отношении к современному искусству мы неожиданно объединились с ним в один лагерь. В противовес нашим оппонентам, ругавшим так называемый постмодернизм, как сплошное разложение, выпендреж и заумь, и предлагавшим в качестве борьбы с таким искусством известные хрущевские методы – такие, как «давить и не пущать», мы оба защищали свободу творчества, аргументируя тем, что на пустом месте ничего просто так не вырастает, все новое рождается неслучайно, для этого нужны предпосылки.