Текст книги "Кентавр (СИ)"

Автор книги: Альфия Камалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Я растерянно сказала, что остались те пятьсот, которые он мне давал. В четыре часа подъехала машина, из нее, чертыхаясь, вывалился пьяный Райсберг, и через пару минут он был уже дома.

– Ю-ур, – уговаривала я его, – ну ты же пропил уже пятьсот рублей. Ну почему ты снова за всех должен платить? Я хочу, чтобы ты вошел и лег спать. Юрашенька, ну давай пойдем спать, а?

– Я тебе завтра принесу в три раза больше. Отдай. Я приеду через полчаса.

– А если обманешь?

Он покачал головой. Я молча опустила глаза к карману халата. Он достал оттуда деньги. Затем, обхватив меня руками, стал медленно сползать по мне вниз, опускаясь на колени.

Через полчаса он, действительно, вернулся. И я, со страхом ожидая, что пьяный Райсберг уснет где-нибудь у собутыльников, очень обрадовалась. Он едва стоял на ногах, я помогла ему раздеться, разуться, усадила за стол и кормила его с ложечки, как малое дитя. «Да-да, мне надо поесть, я должен что-нибудь поесть…», – кивал он согласно головой и, прикрыв тяжелые веки, послушно открывал рот, но лагман рыжими струйками растекался у него по подбородку, а я подлавливала ее ложкой и утирала салфеткой его испачканное лицо, и пьяный Райсберг мне по-прежнему был мил. А он растроганно говорил, что мы одного с ним поля ягоды, что я лучшая из его жен, а я у него – шестая…

Во вторник он весь день был дома, на работу не вышел, говорил, что взял отгул. Несколько раз он вспоминал, что надо куда-то съездить и забрать у кого-то деньги. Но у него не было ни сил, ни желания. Я никогда не могла представить себе, что я когда-нибудь сделаю такое – вытащила из заначки бутылку водки и разлила ее на две части: одна сейчас, другая – на опохмел.

– Юра, надо съездить за картошкой в гараж.

– Да-да, – соглашается он. – А ты зачем пересела?

– Дует из форточки.

– А сейчас я ее закрою, – встал, закрыл. – А давай никуда не поедем.

– Ю-ур! Я ведь отцу уже позвонила, чтобы он ключи нам дал.

Пока я поднималась к родителям на второй этаж, он успел купить бутылку пива и открыть ее. Когда мы с отцом сели в салон (папа засомневался, вдруг мы не найдем его гараж и сам решил показать нам дорогу), Юра вдруг засмущался, извинился, вышел из машины и подошел к группе подростков.

– Ну, куда его еще понесло? – заворчала я.

Оказывается, он отдал пиво пацанам и очень беспокоился, что мой отец видел это.

– А тесть не обиделся, что я выпивши? – спрашивал он позже.

Когда картошку привезли, я попыталась уговорить его еще и мясо порубить, но тщетно. В течение дня он делал три вещи: ел, спал и занимался любовью – ночью, утром, в обед и вечером.

– Полиночка, пожалуйста, не дави на меня сильно. Чуть-чуть дави, ладно? Чуть-чуть. Я постепенно буду к этому привыкать. А потом сам буду за тобой бегать, – опять заладил он свою любимую песню, но как-то растерянно, мягко. – Ты знаешь, я ведь трус. Я – трус! Я не выдержу давления и сбегу.

– Ю-ур! Ну опять – двадцать пять!

– Прости, Малыш, прости! – целовал он меня.

Среда, 12 декабря.

После окончания рабочего дня домой он не вернулся. Я хотела позвонить, спросить, когда его ждать, но не стала. Надоело унижаться. Он же опять воспримет, как давление. В девять вечера он позвонил сам. Голос грустный, тихий.

– Я сегодня не вернусь. Я дежурю.

– Ю-ур!

– Не надо слов. Я тоже соскучился по тебе! Но не могу же я все бросить и уйти. У нас сейчас каждый день на счету. Завтра я в отгуле – весь день буду с тобой. Я еще позвоню, ладно? Целую тебя, Малыш!

Я не отреагировала.

– Я тебя целую, Лапочка, – повторил он.

Четверг, 13 декабря.

Трубку взял его заместитель.

– Райсберга нет. Он в отгулах. Ночью? Нет, не работал. Может, и вызывали, если авария была.

Все ясно. Райсберг с головой нырнул в запой. «Мало ему и рек пьянящих». Ему подавай океан.

Работать, похоже, он тоже не хочет. У него уже ни к чему нет вкуса. Недаром, он все время говорит о смерти. Как-то он мне признался, что с утра и до вечера в голове у него единственная мысль: «Скорей бы конец смены… Выпить. Выпить и выпить…». А ведь работа – это пока единственное, что дисциплинирует его. Со мною он еще держался, его удерживал стыд. Он, как мог, пытался себя укрощать, с каждым днем урезая и уменьшая свою дозу. Теперь все ограждения снесло. Бороться с собой он уже не в силах. Он начал меня обманывать. Хорошо еще, что на работе мне уже не надо выкладываться с лекциями. Конец семестра, во всех группах у меня начались зачеты. От обиды, что он меня обманывает, я хожу отрешенная от всего, глаза постоянно наполняются слезами.

Он пришел в обеденный перерыв, спокойный, тихий, трезвый. Я открыла дверь и сразу же ушла в спальню. Он зашел за мной. Я отвернулась. Его рука робко скользнула по моей талии. Я отстранилась.

– Ты где был?

– Ты знаешь, водку пил. Ты куда собираешься?

– Мне пора на работу. Есть хочешь?

Он покачал головой.

– Гуляш в холодильнике.

Я пошла к дверям. Он за мной, провожает. Рукою держится за стенку, и всем корпусом и губами тянется ко мне. Я быстро опускаю глаза и отступаю к двери. Но он все равно целует меня, упирающуюся.

Вечером после работы я зашла в спальню переодеться, но выйти к нему так и не смогла. Долго стояла у закрытой двери, то включая, то выключая свет, потом села на стул и взяла в руки журнал. Щеки заливались слезами, нос хлюпал. Вошел он, сел напротив, забрал из моих рук журнал, полистал без интереса, вернул. Вздохнув, печально спросил.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Интересно, как бы ты себя повел, если бы я на всю ночь пропала, как ты? Если бы не ребенок, я бы не вернулась домой, ушла бы куда-нибудь до утра… Может, тогда ты бы понял, что такое ждать…Ты был у Гельки?

– Нет, я был в другом месте.

– Ты берешь из дома последние деньги и пропиваешь вместе с ней.

– Да, я пил. Я опустился. Я опускаюсь все ниже и ниже. У нас с ней ничего не было. Я был пьян и уснул.

– Если бы ты не пил, я знаю, мы бы с тобой неплохо ладили.

Лицо его стало холодным и замкнутым.

– Не знаю. Я уже ничего не хочу. Единственное, что я хочу – это бросить пить. Я закодируюсь.

– Юра! В поликлинике нарколог делает платный прием, лечит от алкогольной зависимости. Давай сходим.

– Я ж взял отгул... Тогда, мне завтра надо выйти на работу и сделать бизнес. У меня нет денег.

Да, у него не было денег и не было водки. Он крепился. Залез в горячую ванну, долго там фыркал, плескался.

– Я больше не могу, – сказал он мне. – Я пошел к приятелю. Вернусь часа через два.

Я знала, что он не вернется. Наглоталась снотворного и завалилась спать. И никаких звонков я от него не ждала. Но он позвонил.

– Не обижайся, – сказал он глухим пьяным голосом. – Но сегодня меня не жди.

Послышался визгливый женский голос, она что-то недовольно выкрикивала. Он положил трубку. Я легла спать. Снова звонок.

– Полина, не жди меня сегодня… Вообще не жди.

Я швырнула трубку.

Понедельник, 17 декабря.

В пятницу, когда я вечером пришла с работы, его вещей уже не было. Оля сказала, что он очень стеснялся, все гладил ее по головке, просил не обижаться. Мне оставил записку, очень эмоциональную, со сплошными восклицательными знаками.

«Полина! Прости!!! Меня!!! Но я никак не могу бросить пить!!! Я не хочу испортить тебе жизнь. Я буду там, где я буду пить!!! Что будет со мной дальше, я не знаю.

Еще раз прости меня!!!

Юра».

Ну, вот и все. Роман с Казановой закончился. Два дня я плакала от обиды. Я заботилась о нем с полной отдачей, и вот награда… Сегодня на третий день я тоже плачу, но уже от… нежности к нему. Такая уж у меня дурацкая натура. Как у Лермонтова:

«Любовь – необходимость мне, и я любил всем напряжением душевных сил».

Он сделал правильно. И нам с Олей хорошо без него. Спокойно. Нет волнения и страха за него. Эти несколько часов ежедневного напряженно-взвинченного ожидания его после работы изматывали. А так, конечно жаль, что Он – такой красивый и нежный зверь, такой гордый и обостренно тонкий человек – самоуничтожается, сгорает в пьяном угаре…

ГЛАВА 11

Сказание о дочери Хирона Окиронее

Живет Окиронея ⁵ в гроте близ горного потока. Иногда она бывает двуногой красавицей-наядой, но чаще облекается водами шумящего горного потока, и тогда, сверкающей среброногой кобылицей, бурля и вздымаясь, несется она вдоль каменистых берегов.

Когда-то Окиронея была нимфой, спутницей богини охоты Артемиды. Легконогая и стремительная, она следила за сохранностью лесов; птенцов-шалунов, выпавших из гнезда, возвращала обратно, оберегала от рыскающих хищников новорожденных зверенышей.

Однажды стояла юная Окиронея рядом с бабушкой Фелирой-Липой и с высоты отвесной скалы с восторгом наблюдала, как по необозримым просторам моря катятся беспрерывно белогривые валы.

– Вот бы взлететь, как птица! – подумала она. – Закружить над янтарными волнами и взмыть под самые облака!

И вдруг взволновалось море, забурлило шумно и неожиданно стихло, взбаламученные волны вскипели пенно, и тут же, успокоившись, дремотно улеглись. Это ветер, носившийся над морем, увидел на высоком утесе красавицу Окиронею. Но это был не просто ветер, а сам повелитель ветров – Эол. Он был вольный и гибкий, и не знал ни единой преграды, в любую щель он мог просочиться и вихрем штормовым все в щепки разнести. Он мог подняться к солнцу высоко – не обжигало оно его прозрачного тела, и на морское дно спуститься глубоко, по затонувшим судам пробежаться. Он мог выпустить на свободу все подчиненные ему ветра и ураганом пронестись по земле, сметая и круша все на своем пути.

Но в этот день он был игрив и ласков. То листья весело вскружит, то брюшки пощекочет у небесных коров, то соберет их в стайку и угонит от Нефелы.

Эол подлетел к Окиронее и, кружа вокруг нее, распустил ее длинные косы и в струях ее серебристо-пепельных волос запутался, он трепал ее пеплос, гладил ее кожу и тихо шептал ей: «Лети со мной!»

– Нет, – говорила ему дочь Хирона. – Улетай прочь! Спутницам Артемиды не дозволено приближаться к мужчинам.

– Я всюду бываю, я многое видел, – говорил он ей. – Я видел, как дивные леса растут на дне морском, как грохочущие горы плюются огнем, как в горах распускаются каменные цветы! Лети со мной!

– Нет, – говорила нимфа Артемиды. – Улетай прочь! Я буду верна госпоже.

Договорился Эол с Нефелой и спустила она облачную корову – низко-низко. Погладила ее Окиронея по холодной пушистой спинке. Еще ниже опустилось облако. Не удержалась Окиронея, шагнула в ее мягкое тело. Только оглянулась она на бабушку Липу, вопрошая ее глазами: «Можно ли?»

– Лети – лети, – ласково качнула ей ветвями Фелира, ведь когда-то и сама она безоглядно нырнула в пучину своих чувств.

Поднялось облако с Окиронеей в небо, и по легкому прозрачному эфиру ⁶ погнал его бог ветров.

Не вернулась домой Окиронея. Потеряли Хирон с Харикло свою выросшую дочь. Только мудрая Фелира знала, что с юными девами такое однажды случается… Да от ока всевидящего Гелиоса не укрылось, как бог Эол в единоборстве одолел неуступчивую нимфу. Боялась отца Окиронея, но пуще Хирона страшил ее гнев Артемиды, защитницы целомудрия. И вездесущий бог ветров, зная о нравах богини-Девы, разящие стрелы которой не знают промаха, стал думать о том, как спасти возлюбленную от неминуемой кары. Попросил Эол Посейдона, покровителя коней, изменить ее облик, чтоб не губить дочь Хирона. Так Окиронея превратилась в лошадь и стала зваться Гиппой ⁷ .

Только через год, после кончины своей жены, царь Магнезии Эол смог жениться на Окиронее и привести ее с маленькой дочерью к себе дворец.

Родила Гиппа жеребеночка на Пелионе. Но Эол пригласил своего друга Посейдона, чтобы он вернул его дочери человеческий облик. Бог морей превратил новорожденную кобылицу в девочку, но на глазах у всех дочь Эола приобрела черты двуприродного существа – полу-жеребеночка полу-девочки.

– Но я бы хотел… – протестующе округлил свои изумленные глаза бог ветров.

– Она сама вольна выбирать, в каком облике ей жить, – успокоил его Посейдон. – В буйных лесах Пелиона будет дочь твоя расти, беззаботно резвясь кентавридой. А во дворце твоем в девичьем облике ее узришь ты не однажды.

Малютка-кентаврида сразу же встала на свои шаткие ножки, в отличие от беспомощных человеческих детей. Девочка была, светловолосая с беленьким личиком, а ее кобылье тельце было вороной масти, и потому ее сразу же стали называть Меланиппой – Черной Кобылицей.

ГЛАВА 12

1

Взвился телефон фонтанной трелью, и я с надеждой бросилась к нему. Ну вот опять: кто-то дышит и молчит, молчит и дышит, а затем, как многоточие, – короткие гудки. И так каждый день. И так всю неделю.

Я знала, кто этот аноним. Конь стреноженный, рвущий на себе путы… Я – его путы, я – несвобода… А что для него – свобода? Засасывающая болотная трясина, жизнь в липком, обволакивающем чаду – это его свобода?

Он звонил мне неделю назад, в тот день, когда вывез свои вещи. Я тогда бросила трубу с банальной фразой «Нам с тобой больше не о чем говорить».

Я знала, что он по мне скучает. Ведь остывания не было, наоборот, я чувствовала, что его отношение ко мне день ото дня становится бережнее, тоньше. Теперь же я часами лежала на диване и уходила в дурман воспоминаний. Вот он в тесной прихожке, рукой уперся в стену и тянется ко мне с поцелуем, тянется лицом, всем корпусом тянется, с волнением вглядываясь в мои глаза. В те недолгие четверть часа я почти физически ощущала, как ему хочется прикоснуться ко мне; неотступно следуя за мной, как тень, из спальни на кухню, из кухни в прихожку – то он со вздохом положит мне руку на плечо, то с лаской сожмет мне предплечье, с беспокойством заглядывая мне в глаза. Но разве я тогда могла принять его ласку? Быстро опустив ресницы, я поспешно уходила, отворачивалась, отстранялась…

Я вспоминала всякие мелочи, пустяки, но как много они для меня значили…

Однажды ночью я застонала от душевной боли, которую теперь всегда носила в себе, и он, услышав это в чутком сне, тут же склонился надо мной, и влажный след на моей щеке оставили его губы.

Вспомнила я, как сама проснулась оттого, что вздрогнул он, дернулся, забормотал что-то в полусне, я потянулась к нему, и мы оба в едином порыве сплелись в объятии, и я таяла в неге, ощущая его быстрые легкие поцелуи спросонья.

Еще один эпизод приходит мне на память. Слышу я, как сбежал на кухне закипевший суп, заливает огонь, а я застряла с растерянной улыбкой перед сидящим на диване Райсбергом, мне бы – на кухню скорей, газовый краник перекрыть на плите… а я стою и не двинусь, потому что он… никак не остановится, все целует и целует мою руку…

Вот опять, едва зазвонив, телефон, сдавленно осекся и замолчал. Тогда я сама набрала его рабочий номер. В конце концов, могу я протянуть ему дружескую руку помощи? Кому, как не мне, знать, что друзей-собутыльников у него полно. Они – друзья, пока он платит. Но людей близких, по-настоящему беспокоящихся о нем, почти нет.

– Да. Райсберг, – раздалось из трубки.

– Привет, Райсберг.

– Приве-эт! – протянул он с радостью узнавания.

– Хотела узнать, живой ли ты.

– Живой… А ты? Как ты?

– Все по-прежнему. Замуж еще не вышла, любовника пока не завела.

– Ты дома? Ты сейчас дома? – в его голосе я услышала порыв.

– Да, пришла, у меня сегодня занятия только с утра.

– Я приеду сейчас к тебе!

– Как это ты приедешь? Ты же на работе, вы ждете важного гостя – президента.

– Так это завтра. Так можно или нет?

– Хм… Не знаю… у меня не прибрано, и мне тебя нечем кормить. Я еще не готовила обед.

– Пустяки! Я все привезу с собой! Хватит и нам, и Оленьке. Так можно или нет?

– Не знаю. Я не готова к этому, – сказала я смущенно и нерешительно.

– Ты стесняешься меня?

– Хм… Юра, мы с тобой уже чужие люди.

– Разве мы чужие? – проговорил он нежно, и я почувствовала, как легкая волна перекатилась от него ко мне, и она несет меня, и я так невесома…

– Так можно или нет? – настаивал он.

– Ну, ладно, давай, – согласилась я, вмиг почувствовав себя плывущим в небе воздушным шариком.

Прошел час, второй… Потом третий и четвертый…

Первый час проскочил незаметно, пока я приводила в порядок себя и квартиру тоже…

Второй час тянулся в напряженном ожидании, на шум каждой подъезжающей машины я вскакивала и бежала к окнам, вздрагивала на каждое хлопанье автомобильной дверцы… Опять чужая… И это не он...

Оскорбленным недоумением переполнился третий час…

Зато четвертый час принес хороший результат: никаких теплых чувств! Как хорошо, что мы расстались! И никогда! Слышишь? Больше никогда ты не будешь наказывать меня пыткой ожидания! Ну что за безответственность! Ну кого он не уважает! Себя! И только себя!

Лелька беспечно спросила.

– Что, не пришел? Ну, конечно! Ему же стыдно!

– Он позвонил, у него авария! – соврала я.

Ему стыдно! Вот этого мне в голову не пришло! А, пожалуй, оно так есть! И если здраво рассуждать, зачем ему приезжать? Ну в приливе каких-то чувств он рванется ко мне, стиснет в объятиях, осыпет поцелуями… А потом? Как он в глаза мне будет смотреть, о чем говорить со мной, сидя на кухне? И я простила его. Когда в семь часов звякнул телефон, я дыхнула в микрофон легко и мягко: «Да. Алло!» – а трубка мне ответила короткими частыми гудками. – И что же? Так и будешь мне каждый вечер названивать, единственно для того, чтобы услышать мой голос? – сказала я ему, но он этого не услышал.

2

Юрка объявился через четыре дня. Он вызвал меня к телефону, когда я принимала экзамен.

– Дак, начальство вызывает из управления культурой, – заверила меня вахтерша в ответ на мой отказ ответить на звонок. – Голос такой представительный.

– Ты чего так запыхалась? – услышала я знакомые бархатные унтертоны неподражаемого райсбергского баса.

– Так экзамен же! И как назло я сегодня всем нужна. Уже в третий раз выдергивают с экзамена!

– Да, ладно тебе! Будь человеком! Дай молодежи списать! Тебе же лучше, как это… м-м… коэфицент качества будет выше – вот! и ты премию за это получишь! – засмеялся он тепло, но тут же обеспокоенно спросил. – А кто еще тебя вызывал? У тебя что, кто-нибудь завелся?

– А тебе не все равно? Мы с тобой посторонние люди! Ты свободен, и я свободна! – говорила я с веселой насмешливой интонацией.

Он заволновался.

– Нет, мы не посторонние! Не посторонние! И мне не все равно! Я объясню почему. Мы не посторонние, потому что… потому что мы… мы – любовники! – торжественно изрек он последнее слово.

– Все. Поезд ушел, – с насмешкой отсекла я.

– Нет, не ушел, не ушел. Его еще можно остановить. Нажать на рычаг и остановить.

– Не остановится. Опрокинется. Сойдет с рельсов и будет катастрофа! – с ироничным лукавством парировала я. – Ты откуда звонишь?

– С работы. Там, где я сейчас живу, нет телефона.

– Есть же у нее телефон.

– Меня там нет. Я живу в другом месте. Ты когда сегодня с работы приходишь?

Я насмешливо засмеялась в трубку и не ответила. Вставать в оскорбленную позу при вахтерше не хотелось.

– Я буду у тебя в восемь. Можно?

Я опять засмеялась.

– Ну ты же знаешь, к нам приезжал президент, у нас реконструкция… и позвонить не получилось, замотался, некогда было… Так можно вечером я заеду?

Я молчала.

– В восемь я буду у тебя, ладно?

Если б не жадное любопытство вахтерши, я бы ответила ему прямым отказом. Но чтоб не греть чужие уши выяснением своих интимных отношений, я ушла, сославшись на занятость и не удостоив его ответом.

На экзамене я была взволнована, рассеянно слушала ответы моих студентов. Кого-то выгнала за беззастенчивое списывание, кому-то назначила другое время, а кому-то просто так подарила «пятерку». Домой прибежала пораньше. На всякий случай. Хотя подспудно чувствовала: не придет. Опять напьется в дымину и духу не хватит показаться мне на глаза. Так и случилось.

Юрка позвонил мне на следующий день. Голос густой, надтреснутый, расшатанный, с тяжелого бодуна, но цинично-наглый, с вызовом: «Да, я такой – плохой!»

– Тебе Оля говорила, что я звонил?

– А зачем ей говорить? Ты ж со мной разговаривал, в гости ко мне напрашивался.

– Да?! Ничего не помню, нализался вдрыбаган! – соврал он.

– Да ладно тебе врать-то! Как будто я не знаю, Райсберг в любом состоянии помнит все!

– Ты сегодня весь день будешь дома?

Я с хохотом.

– Ю-ур! Мы это проходили уже много раз! Это совершенно безнадежное занятие ждать тебя! Нет, нас дома не будет! Мы с Лелей пойдем бабушку навестить. Как ты? Рассказывай.

– Ты же знаешь как. Как вор-рецидивист. Вышел из тюрьмы, украл, сел. Опять вышел, украл, сел. Так и я: нажрался – упал, нажрался – упал. Да что обо мне? Расскажи ты что-нибудь веселое!

– Да погоди ты! Ты меня озадачиваешь и требуешь, чтобы я смеялась. Юра! Ну ведь выгонят с работы! Вчера ты был пьян, сегодня та же история. Ты же говорил, что не пьешь на работе!

– Райсберг знает, когда можно пить на работе! Да и к черту эту работу! Я все равно отсюда скоро уйду.

– Нет, Юра, не говори так. Работа еще держит тебя. Без работы совсем сопьешься. Ты с кем Новый год будешь встречать?

Райсберг не стал одевать на себя маску благопристойности, сказал с циничной откровенностью, без обиняков.

– С моей новой пассией! Я по жизни гуленой был, гуленой и остался.

– А что от Гельки ушел?

– На фиг мне эта алкашка! Я сам – алкаш! И она – алкашка! Не могу этого терпеть!

– А я думала, ты к ней ушел, потому что у вас интересы общие. Ушел, чтобы вместе пить. От меня ты ушел, потому что я не пью?

Он с гордостью.

– Ты водку не пьешь, только вино по праздникам! От тебя я ушел, чтобы не портить тебе жизнь! В Новом году я брошу пить и вернусь к тебе! В новое тысячелетие я хочу войти чистеньким!

– А ты почему уверен, что я тебя назад возьму?

– Уверен! Возьмешь!

– На кой ты мне нужен такой алкаш, гулена и обманщик!

– Я брошу пить! Я ж сказал, сразу, как только начнется второе тысячелетие!

– Ты же в отпуск пойдешь.

– Вот в отпуске и брошу. И ты примешь меня!

– Ха-ха! И не надейся!

– Примешь! Ты меня любишь!

Я так растерялась, что не смогла его в лоб спросить, любит ли он меня. Да и зачем? Я и так была в этом уверена. Иначе, зачем все эти звонки, зачем эта своеобразная его забота обо мне? И про новую пассию он наврал – из гордости наврал, из мужского самолюбия. Не может такого быть, чтобы Райсберг оказался вышвырнутым, никому не нужным бомжом!

– Ты сейчас откуда звонишь?

– Я же сказал – с работы! Она только что въехала в новую квартиру и телефоном не обзавелась, – сердито сказал он.

– Я слышу телевизор.

– Да, я сижу на работе перед телевизором с бутылкой. Не веришь – перезвони! Я счас трубку положу, а ты перезвони и проверь, – грубо сказал он и положил трубку.

Но я не стала ему звонить. Зачем? Да и дел полно.

3

На следующей день в перерыве между уроками мне удалось переговорить с Жанной. Ощущение было такое, что скоро лопну. Душу распирало от напора эмоций. Необходимо было как-то сдуться, «выпустить пар», ослабить нервический напряг последних дней. И первый же вопрос, который она мне задает – о Нем, о Нем, ну, конечно же, о Нем! Весь мир наполнен только им! Разве я могу думать о чем – либо другом? Увы, как ни странно, Жанна и сама грелась у костра чужих чувствований.

– Ну, что там у вас? Юрка звонил?

Мы обсуждаем больную тему, каким же образом Юрка бросит пить в отпуске.

– Без тебя не бросит! – уверенно заявляет мне Жанна. – С тобой он как-то старался, держался в рамках возможного. Но в отпуске его уже ничто не будет удерживать – сопьется совсем. Надо же, как он уверен, что ты его любишь!

– Каждый человек должен быть уверен, что его кто-то любит, что он кому-то нужен! И если это его удержит на плаву, пусть так думает! Сейчас он одинок. Женщинам, которые рядом с ним, нужны его деньги. У Жени, которого он считает другом, я так поняла, душа за него не болит.

Евгению Власову я звонила вчера. Разговоры о Юре его раздражают. Он сказал, что если Райсберг захочет – он сам бросит пить. Сам и только сам! И никто ему в этом не помощник. Так что совместной программы по спасению Райсберга у нас не получилось. Я поняла, что Юрка сейчас в полном одиночестве. Родители далеко. Меня отягощать собой он не хочет. А друг Женя не забивает голову его проблемами.

Вдохновленная благородной идеей самопожертвования – моего, разумеется, – Жанна выдала мысль:

– Ты должна простить ему всех его женщин. Ты все равно не перестанешь тревожиться о нем. Поэтому для тебя важно, чтобы он всегда был у тебя перед глазами. Ты сейчас нужна ему. Он хочет к тебе вернуться. Ты должна сделать к нему первый шаг.

Ее красивые речи возымели на меня зажигательное действие. Я вся горела в пламени любви и готова была ему сказать: «Юра! Ну где ты скитаешься? У тебя есть дом, у тебя есть жена. Иди домой, Юра!»

Но день выдался особенно напряженный, как бывает в конце семестра и в конце года. Допоздна пришлось сидеть на отчетном концерте. Домой я пришла в десятом часу вечера, усталая до бесчувствия и выпотрошенная, как рыба. Про Юрку я даже не вспомнила. Странно, оказывается, так бывает, когда доминирующая часть жизни, словно проваливается во мрак, как солнце, затменное луной, в какой-то миг вдруг перестает светить и греть… Да и была ли я в силах, чтобы взвалить на себя и тащить к спасению вечно пьяного мужчину, который без сопротивления сдался всяким выползням из преисподней, насевших на его мозг и психику?

Ночью в четыре часа я проснулась, как от толчка: Райсберг! Пьяный на работе! Как я могла о нем забыть? Где он? Может, его уже выгнали!

Я еле дождалась утра. Звонила в семь утра. Телефон молчал. В полвосьмого я услышала напористый, родной, гулко рокочущий тембр.

– Д-да. Р-райсберг!

– Это я, проверяю!

– Что ты проверяешь?

– Не выгнали ли тебя с работы!

Голос его звучал радостно и бодро.

– Нет. Успокойся, я еще долго-долго буду здесь работать!

– Ну, все пока, – Я торопливо кладу трубку. – Черт! На работу опаздываю.

Это был наш последний разговор в предпоследний день уходящего тысяча девятьсот девяносто девятого года.