Текст книги "Кентавр (СИ)"

Вернулся к пещере Кастор и выпустил гончих собак, чтобы пошли они по следу Актеона и помогли ему друга найти.

Едва касаясь земли, мчался Актеон за ланью Артемиды, старясь не упустить ее из виду. Он то бежал, видя перед собой светящиеся рожки, то, потеряв свою цель, внезапно останавливался и озирался вокруг, то бросался назад, цепким взглядом ухватив среди ветвей мгновенно промелькнувший отблеск. Чувствовал внук Аполлона, что олень запутывает его, кидаясь в разные стороны. Погоня завела его в такую глушь, что он и лань потерял, и сам едва остался жив – в болотную топь завела его златорогая. Пока выбирался, подтянув под живот толстую корягу, трясина засосала его лук и стрелы. В ручье лесном умылся, сполоснул свой хитон, запачканный грязью и тиной, и прямо сырым накинул его себе на плечи. В дебрях лесных незнакомых плутая, услышал Актеон девичьи голоса и звонкий смех. Обрадовался юноша и, торопливо раздвигая заросли кустарников, пошел на звуки веселья. Сияющее озеро открылось его изумленному взору. Но не от красоты озера остолбенел полубог – ослепительная нагота женских тел зажгла восторгом его глаза. Жадно смотрел Актеон на высокую сильную деву, величественную и статную, как богиня, не в силах отвести от нее загоревшегося взора. Гневом вспыхнули ее холодные, как свет луны, глаза. Одна из прислуживающих ей девушек протянула ей серебряный лук со стрелами, но повелительным жестом дева приказала убрать его. И почувствовал юноша, как ледяными очами пригвоздила она его к земле, как будто кол вогнала сквозь тело, как будто каменный панцирь сдавил его со всех сторон… И только тогда, когда ярость во взоре девы сменилась мстительной усмешкой, почувствовал Актеон, что спали каменные оковы с его тела, и что теперь он способен двигаться. И холодом пронзило героя-полубога от внезапной догадки, что своим бесстыдно откровенным взглядом он только что оскорбил девственную Артемиду, с презрением отвергающую мужскую любовь. Его непочтительный восхищенный взор восприняла она как покушение на ее божественную чистоту. Знал Актеон от Хирона, как жестоко покарала богиня за мужскую дерзость влюбленного в нее Ориона – погиб бесславно сын Посейдона от укуса скорпиона, насланного на него Артемидой. Склонился с почтением юноша, опустив глаза, а когда поднял их, пусто было на озере, исчезла божественная купальщица со всей своей свитой, только воды, потревоженные, колыхались…

Веря и не веря в то, что богиня отпустила его живым, не поразив его своей смертоносной стрелой, Актеон выбрался, наконец, из дебрей лесных и пошел по знакомым скалистым тропинкам Магнезийских гор. Показалось ему, что кожаные сандалии, привязанные сыромятными ремешками к его лодыжкам и икрам, как будто стали неудобны ему, он нагнулся, чтобы поправить их и назад уже не разогнулся – копыта выросли на его руках и ногах, поднял резко он отяжелевшую голову и ударил оленьими рогами себе в удлинившуюся шею.

Еще не успев осознать, что с ним случилось, кинулся Актеон-олень бежать, потому что с заливистым лаем неслась на него из леса голодная свора собак. Не узнавали в оленьем теле своего хозяина псы, которых щенками слепыми в ладонях держал Актеон и подрастающих учил травить лесного зверя. Немое отчаяние и боль метались в глазах бывшего охотника, оленью плоть которого остервенело рвали гончие псы. Упал окровавленный, затравленный собаками Актеон. Когда подскочили к нему с криками его друзья – Ясон, Геракл и братья Диоскуры – истерзанный олень измученно взглянул на них – небесной сини – глазами Актеона, и в судорогах, дергаясь, затих.

Когда сжигали погибшего Актеона на погребальном костре, тихо меж собой поговаривали герои-полубоги о том, что не пощадила своего внучатого племянника жестокосердная Артемида. Вспоминали, как яро богиня-девственница оберегает непорочность приближенных к ней нимф: общение с мужчинами каралось немилосердно – губительной стрелою в грудь. Даже отец богини-охотницы, Зевс, прельстившись юной нимфой из ее свиты, вынужден был принять женский облик, чтобы не испугать нежную Каллисто и войти к ней в доверие. Увидев округлившийся стан своей спутницы, Артемида в ярости превратила ее в медведицу. Дриады лесные вырастили ее сына Аркаса, будущего царя Аркадии. Но когда молодой царь чуть не убил на охоте давшую ему жизнь Каллисто, Зевс сжалился над нею и забрал их обоих на небо, где и поныне сияют яркими созвездиями Большая Медведица и Малый Медведь.

Все смертные невинные девы почитают Артемиду и водят хороводы с песнопениями, восхваляя богиню, и кладут ей на алтарь свой девичий венок как символ чистоты и целомудрия. А от влюбленных, сочетающихся браком, требует Артемида жертвоприношения, как ритуала искупления за грех.

Сурово молчал Хирон, не поддерживая этих разговоров, но перед мысленным взором кентавра неотступно стояла с печалью в человечьих глазах понурая белая кобыла с длиннющей пепельной гривой и такого же цвета хвостом. Лошадь была приблудная. С робостью она появлялась в окрестностях его пещеры, но к жилищу Хирона опасалась приближаться. Как трепетная лань, срывалась она с места, едва увидев кентавра, и пряталась в кустах. Однажды Хирону удалось с помощью сладких кореньев подманить к себе эту пугливую гиппу. Погладил он ее по морде, и из глаз ее выкатилась слеза. Поймал Хирон лошадиный взгляд и сам чуть не заплакал от жалости: до боли родными серыми глазищами его дочери смотрело на него безъязыкое животное. И заметил кентавр, что со времени ее появления очень часто стал гулять ветер вдоль горного хребта Пелиона, и тогда со счастливым ржанием выбегала ему навстречу эта белая кобылица, кружилась, танцуя, и с радостью позволяла ему трепать свою светлую развевающуюся гриву. С трудом сдерживая себя, подошел Хирон к повелителю ветров, требуя объяснений. Но вскоре смирился отец, желая счастья дочери, и покорно ждал он с Окиронеей вместе, когда Эол сможет жениться на ней, чтобы не страшиться более возмездия богини Артемиды.

Вспоминал мудрец и другую жестокосердную богиню– девственницу, отважную воительницу Афину, покаравшую свою подругу Харикло. Тогда еще речной наядой, вечно юной и прекрасной, была Харикло¹⁸. У нее был дивный голос, и вся природа заворожено слушала, как разливается песня водяной нимфы под хрустальное звучание струн ее арфы. Однажды в лесу услышал пение Харикло ее сын Тересий, он пошел на звук ее голоса и вышел к озеру, где купалась девственная Афина. За то, что Тересий увидел ее наготу, Афина в ярости вырвала его глаза. Наяда ползала в ногах своей облеченной властью подруги, умоляя вернуть сыну зрение, но слепым оставила Афина Тересия, наделив его иным видением – глубинной зрячестью души. Но за дар предвидения богиня отняла у Харикло половину ее бессмертия вместе с половиной ее женского тела, соединив его с плотью смертной кобылы. На своей лошадиной спине и привезла к Хирону-врачевателю плачущая мать своего несчастного сына с пустыми окровавленными глазницами. Так встретились Хирон и Харикло, кентавр и кентаврида, уже не пожелавшие расставаться друг с другом.

Сказание об аргонавтах

Никогда еще греческие суда не бороздили просторов Понта Эвксинского. И причина была не в том, что выход в море захватила могущественная Троя, – нет, не Троя была виной тому, что не нашлось пока среди греков мастеров– умельцев, способных строить корабли – добротные, прочные корабли, противостоящие ударам разбушевавшейся стихии. На небольших утлых суденышках плавали рыболовы, добираясь до ближних островов морского пролива, но отправляться в дальнее плаванье было делом крайне неразумным. Но Ясон нашел отважного корабельщика по имени Арг, который дерзнул бросить вызов могучему морю. Сама Афина, искусная мастерица, покровительница различных ремесел и промыслов, следила за постройкой корабля «Арго».

Высокие сосновые борта с прорезями для двадцати весел были просмолены и обшиты медными листами, а киль был выструган из волшебного дуба, подаренного Афиной, он был не только крепким и легким, но и обладал даром речи. К килю была прикреплена скульптурная голова премудрой Девы-воительницы, а на боках были нарисованы глаза, чтобы судно не было слепо, отправляясь в неведомое странствие.

По кличу Ясона собрались не просто отважные герои со всех концов Греции. Это были люди особенной породы, предназначенные для славных битв и побед, все высочайшего происхождения, дети и внуки богов. Среди них был самый сильный человек на земле – Геракл, и неразлучные братья Диоскуры, Кастор и Полидевк, и крылатые сыновья северного ветра Борея, и сладкозвучный Орфей, и отдавший своего сына на воспитание чете кентавров Пелей.

Хирон вместе с женой Харикло и резвым мальчуганом по имени Ахилл на своей конской спине, пришел провожать аргонавтов в далекое и опасное путешествие за золотым руном. Эта сияющая золотым блеском шкура волшебного барана по древним поверьям должна была принести благоденствие ее обладателю. И молодой Ясон с детства мечтал вернуть ее в свой родной Иолк. С ее помощью он надеялся мирным путем, без вражды и кровопролития, вернуть свое утраченное царство, принадлежавшее ему по праву рождения, да и Пелий, жестокий сын Посейдона, был согласен добровольно уступить ему власть, при условии, что руно из далекой страны колхов будет доставлено на родину.

Смотрел наставник на своего ученика с едва пробившимся пушком на подбородке, с золотисто-русыми развевающимися волосами, в леопардовой шкуре на плечах вместо плаща, и видел, что удача будет сопутствовать отважным мореплавателям, и много опасностей им предстоит преодолеть, но ничто не заставит их отступить или струсить – с триумфом вернутся аргонавты в Грецию.

Но отчего же так нерадостно Хирону, отчего так больно сжимается его сердце? Видел вещий кентавр, что темно и мрачно будущее предводителя аргонавтов… Нет, не добьется отважный мореплаватель своей цели, не видит его Хирон мудрым правителем богатого города Иолка… Снова и снова с тревогой вглядывался Хирон в черты ученика – он искал свою вину, вину наставника и учителя, в том, почему его воспитанник заблудился, пошел неправедным путем. Но видел мудрец в чертах Ясона то, что всегда видел, то, что приятно было видеть – ничего такого, что пятнало бы его облик: честен и великодушен, доверчив и мягок, а сколько отваги и мужества в нем! Нет, не в чем Хирону упрекнуть себя – все, что хотел он посеять, все дало прекрасные всходы! Но почему же такая зловещая тень ложится на лицо Ясона: это тень от корабля, с багрово-кровавым отсветом… Мягкотелость его погубит, – как стрела, летящая в цель, приходит к догадке смятенная мысль кентавра.

Как много надежд он возлагал на поколение героев-полубогов! Думал: вот они – могучие и прекрасные, как много им дано от рождения, все им по плечу – младым полубогам! Им, не знающим поражений, после многих блестящих побед да славных подвигов – мир бы и покой на всю оставшуюся жизнь! Но печалится Хирон, провожая своих доблестных воспитанников, тоска обнимает его стылыми крыльями. Смотрит он на братьев Диоскуров, пленительных своей молодостью – порывистых, стремительных, с горящими взорами. Вьются своенравно черные кудри Полидевка, мышцы бугрятся под смуглой кожей; несмотря на юность, он мог одним ударом раздробить череп врага. Все полубоги признают его, как одного из сильнейших кулачных бойцов Эллады¹⁹.

А возле братьев уже вертится любознательный и подвижный четырехлетний крепыш… Вот только что стоял Ахиллес возле Харикло и робко жался к ее ногам, пугаясь многолюдности на берегу, и руки поднимал он кверху, просясь к ней на спину. Гладила по волосам его жена кентавра, шептала какие-то ободряющие слова, показывая пальцем на море и на аргонавтов, на корабль и на отца его, Пелея, подгоняющего к берегу целое стадо украшенных цветами и лентами жертвенных животных.

Видит Хирон, как прощаясь со своим конем, треплет Кастор его бархатистую шею, кормит с ладони каким-то лошадиным лакомством, и вдруг… падает Кастор, пронзенный летящим копьем! Мотает кентавр головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Нет-нет, жив Кастор, все с ним в порядке! Смеются оба брата белозубо, глядя, как юный Ахиллес пытается приподнять тяжелый лук Геракла, потом мальчик показывает им свое совсем не игрушечное оружие, которое смастерил ему учитель, и из которого малыш– полубог уже научился бить без промаха по птицам.

Разожгли аргонавты на берегу Пагасейского залива множество костров, и острыми ножами выпустили они кровь полусотни круторогих жертвенных козлов, прося у великих богов покровительства и защиты. С жаром и треском устремились в небо черные дымные струи, относя к светящимся облакам дразняще-ароматный дух сжигаемых животных. А герои вместе с провожатыми наелись жареного мяса, приобщаясь к трапезе богов, и вылили в волны пятьдесят пифосов вина, чтобы море не было к ним свирепо и жестоко. Затем по команде главного кораблестроителя по гладким камням спустили корабль на воду. Вскинули гребцы весла и опустили их в золотые воды, щедро залитые ослепительным сиянием Гелиоса. И пошел «Арго» вперед, оставляя позади себя пенистые борозды. Попутный ветер подарили боги мореходам, и как только «Арго» вышел в открытое море, сразу же гребцы прекратили работу, сложили в уключины весла, закрепили мачты, и, распустившись, как белые крылья, взвились паруса, и полетел корабль по изумрудно блещущей волне все дальше и дальше от родных берегов.

Не только с земли провожали героев-аргонавтов, но, скрывшись за янтарными облаками, с пристрастием следили за ними властители небес. Развлекались боги, наблюдая за земным театром людей, и, миролюбиво настроенные, помогали там, где бессильны были мощь и мужество героев. Быть бы «Арго» раздавленным, расплющенным сталкивающимися скалами Симплегадами, если бы не Афина, могучей рукой придержавшая громаду стремительно надвигающейся горы. В бухтах и гаванях, куда мореходы заходили на ночь, нападали на них чудовища и шестирукие великаны, сражались они с воинствующими племенами варваров и зловонными птице-девами гарпиями.

Но, забавляясь, шутили боги. Однажды причалили аргонавты к полуострову Кизик, и местный царь их принял, как гостей, в честь мореходов он устроил пир богатый и провожал сердечно, как друзей. Но боги переменили ночью ветер и, хихикая, пригнали корабль обратно к тем же берегам, от которых они отплыли, но такой непроглядной кромешной тьмой они окутали героев и миролюбивых жителей Кизика, и такую безрассудную панику нагнали на них, что перебили друг друга друзья, а утром плакали от горя, разведя погребальные костры.

Захваченные увлекательным действом людей, оживленно обсуждали Афина с Герой, как помочь Ясону, ведь в демонической Колхиде предводителю аргонавтов, вооруженному только собственным бесстрашием, силой мышц и воинской сноровкой, нечего противопоставить против магии, колдовства и всяких чудодейственных сил. На помощь пришла богиня любви Афродита – ее шаловливый сын, крылатый младенчик Эрот, поразил волшебницу Медею, дочь царя колхов, своей сладострастно-недужной стрелой.

И от ее магии Ясон с многократно возросшей силой вспашет поле на огнедышащих быках, засеет их драконьими зубами и один разобьет огромное войско, которое взойдет на возделанной им пашне.

Так олимпийские богини нашли для аргонавта союзницу, ослепленную безумной страстью к нему и готовую к любым кровавым злодеяниям, хоть брата родного зарезать, хоть коварного царя Пелия на куски изрубить, коль не желает он по-доброму власть вернуть законному наследнику …

И мрак затмил свет души Ясона, и поселился там надолго вместе с пустотой. Он многим был обязан Ей: громкими победами и собственною славой, но был он повязан с ней и преступлениями, которые Медея совершила ради него. По велению злой судьбы и по велению долга стал жить Ясон не с той женой, которую он выбрал сердцем, а с той, с которой соединили его олимпийские богини. Только дети, два его сына от Медеи, растапливали холод его души. Низкие злобные порывы этой демонической женщины отталкивали Ясона, и рвался, и метался полубог между предательством по отношению к ней и предательством по отношению к себе. «Слушай, сынок, свое сердце!» – когда-то говорил ему Хирон. И однажды впустило его сердце в себя хрупкий росток веры, что свет души можно вернуть…

После изгнания из Иолка за убийство Пелия Ясона с семьей приютил коринфский царь Креонт, который не имея собственного сына, мечтал после своей смерти оставить царство на знаменитого героя. Его дочерью и пленился бывший аргонавт. Нежная и кроткая Главка воспламеняла его сердце сильнее, чем неистово-огненная Медея, дочь солнечного Гелиоса. И сказал Ясон Медее, как важен и необходим его новый брак с Главкой для благополучия его сыновей, растущих на чужбине.

В отверженной жене от горечи обид вспыхнула такая лютая ненависть к изменившему ей мужу, что прежняя любовь была выжжена дотла, и душа колхидской волшебницы стала холодна, как лед, и бесчувственна, как камень. Притворилась Медея покорной судьбе и отправила с Ясоном подарок коринфской царевне – богатый плиссированный пеплос к свадьбе, украшенный золотым шитьем и сверкающими драгоценными каменьями, уповая якобы на то, что будущая мачеха будет добра и милостива к своим пасынкам. Когда ушел Ясон от Главки, кинулась та примерять роскошную обнову, но яд, которым щедро была пропитана ткань платья, стал жечь ее тело и разъедать ее кожу, подобно тому, как жуки-короеды поражают древесную кору. Ее крики и стоны первым услышал отец, старый Креонт, он попытался отодрать ткань от тела дочери, но колдовской наряд стал прилипать к рукам, плечам к груди царя, и, как невидимый огонь, пожирать его собственной хитон. Когда звуки стенаний и плача коснулись, наконец, и ушей аргонавта, примчался он в комнату царевны, но будущий тесть его уже дергался в предсмертных судорогах, а невеста была мертва.

Оцепенев от ужаса, стоял Ясон подле трупов людей, которые были добры к нему, и не знал он, что на этом месть Медеи еще не закончилась. Когда ворвался мореход в комнату бывшей жены с белыми от ярости глазами, там уже никого не было, только лужи алой крови, растекающиеся на полу. Демонические раскаты Медеиного смеха услышал он снаружи, за стенами дворца. Выскочил Ясон на крыльцо, и, как громом пораженный, впал в ступор – поседела вмиг его голова. С растрепанными черными власами и с дико горящими глазами хохотала торжествующая Медея, паря в коляске, запряженной крылатыми драконами – ее отец, солнцеликий Гелиос, прислал их для спасения бедной изгнанницы, не догадываясь, какую зловещую месть уготовила своим обидчикам его колдунья-дочь. В руке Медея держала окровавленный нож, а на борту коляски висели безжизненные тела зарезанных ею сыновей – знала демоническая колхиянка, как можно больнее всего ранить любящее сердце отца своих детей.

Раздавленный горем, глубоко несчастный Ясон, шел, куда глаза глядят, а глаза его не видели, куда брели его ноги. А привели они его к былой мечте. Совсем обветшал и поблек «Арго». Медная обшивка была отодрана, а на месте нарисованного глаза была провальная дыра – ослеп некогда зрячий «Арго». Да и был ли он зрячим, когда упорно шел к своей великой цели, да и были ли зрячи герои-аргонавты, все, как один, жаждущие подвигов и ищущие воинской славы?

Лег Ясон на песок под ободранный бок своего детища, и скрипнул, накренившись, корабельный бок, но поверженный богами герой его не услышал. Смотрел он невидящими глазами в серую хмарь пасмурного неба – и весь ушел в свою боль. Безветренно было, и быстро смеркалось, хотя до вечера было еще далеко – это лучезарный Гелиос покинул преждевременно небесный свод, так раздосадован он был проделками своей дочери. Уже с грохотом катились по покосившейся палубе обломки корабельных мачт, весел, сорвавшихся с петель, осколки глиняных амфор и других предметов бытовой утвари… Как будто невидимый шторм раскачивал судно, и, как прежде бывало в море, словно не с силах противостоять ураганным ветрам, ложился корабль медленно набок… И рухнули подгнившие доски, и посыпались на отважного морехода, похоронив его под обломками своей мечты.

ГЛАВА 20

Прошла неделя после нашей последней встречи с Райсбергом. И не звонил он с той поры ни разу. А я ждала, каждый день ждала. Когда в пять звякнуло из аппарата, я думала – он. Оказалось, Жанна. Я села на пуфик в прихожке, и мы с Жанной долго обсуждали по телефону все подводные камни ее романа с владельцем сети магазинов.

– Я всегда была уверенной в себе, – говорила Жанна. – Я могла разобраться даже с Райсбергом. А тут я, как кокон, я все больше и больше ощущаю свою зависимость от него. Я не хочу впускать душу в наши отношения, но не могу, я завязаю.

– Понятно, – говорю я, хотя мне ничего не понятно. ( Я не понимаю, как можно душу вынуть из отношений с мужчиной. Но я пытаюсь осмыслить ее позицию. Значит, так: сердце не впускать, остается – тело и голова. Фу, какая наивность, – говорю я себе. – Это обычные любовные отношения, построенные на расчете. Так многие живут.) – А зачем? – спрашиваю я ее по-детски. – Зачем тебе такие отношения без души, без теплоты чувств?

– Я не хочу страдать, как ты.

– Но все-таки страдаешь?

– Я нервничаю, переживаю! Понимаешь, он никогда не остается со мной на всю ночь. Уж не знаю, что и придумать. Что только не говорила ему: «Не оставляй меня одну, мне страшно!», «Мне так одиноко по ночам», «Я боюсь темноты…». Рассказала, как однажды всю ночь ко мне ломился какой-то пьяный, что под окнами часто случаются драки, была как-то поножовщина с криками, женским визгом, скорой помощью и милицией, – голос у Жанны задрожал, она часто-часто зашмыгала носом. – Счас…подожди немного, схожу, высморкаюсь. – Ну, почему одним везет, а другим – нет! Чем я хуже его крокодилицы-жены? Она, знаешь, когда еще в ПТУ училась, хрен знает, от кого дочь родила. Потом они вместе на оптовой базе работали, что-то там по мебели, она бухгалтером, а он кем-то вроде дилера, поставщиком был. Ловкая бабенка и наглая, чего-то они вдвоем намутили, короче, он чуть на нары тогда не загремел, а потом она его все время под колпаком держала, шантажировать не стеснялась, мне даже кажется, под этими делами она его насильно и женила на себе, из-за нее он жену и дочь бросил. Ходит – «я не я», разодета в пух и прах, вся в золоте и в мехах! Представляешь, он ее дочке – не своей родной дочери, а падчерице – шубу норковую купил! Ты подумай, зачем такая шуба девчонке двадцати лет! А я в цигейке хожу задрипанной! Да бог с ней с этой цигейкой! Перебьюсь. Он-то ведь эту девчонку еще и в университете платно учит! А мне как двоих своих студентов вытянуть?! Хоть они и на бюджете, все равно ведь их одевать надо, чтоб не хуже других, и на питание денег надо, и на съемную квартиру. Уж я с «Эйвоном» ношусь-ношусь, да много ли наскребешь с косметики, берут все по мелочи, шампуни да гели для душа. Хорошо, хоть бабушка с дедушкой помогают, с пенсии своей нищенской экономят… Глеб, конечно, подкидывает иногда по тыще-две… Но зачем мне эти жалкие крошки с объеденного пирога? Я весь пирог хочу! Жену его ненавижу! Таких стервозин хапужистых еще поискать надо! Несколько лет назад у него процесс был, судился с компаньонами, ну и, чтоб у него ничего не оттяпали, он и квартиру, и машины, две, и загородний дом – все на нее отписал, и тогда же они фиктивно развелись. И вот, представляешь, он до сих пор в своей собственной квартире не прописан, сучка эта прописывать не хочет, она, таким образом, на коротком поводке его держит! Чуть что, так – «К ноге!», «Сидеть!». Вот так, приковала его к себе, чтоб никуда от нее не сбежал – детей-то общих у них нет, а вот имущество держит.