Текст книги "Кентавр (СИ)"
Автор книги: Альфия Камалова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
– Постмодернизм нельзя запретить, как нельзя запретить ход истории. В этом мире все взаимосвязано, – говорил Кирилл спокойно и добродушно. – А постмодернизм – это отражение и субъективная трансформация каких-то изменений в общественной психологии, это кризис общественного сознания, утрата положительных идеалов и разрушение прежних ценностей.
– Не вся модернистская живопись – это скандал, кривляние и наглые потуги выдать себя на искусство, – поддержала его я. – Истинно талантливых произведений всегда меньше, чем бездарных. Еще Чехов как-то заметил, что пустая бочка гремит громче, чем полная. В том, как выплескивается кризисное состояние духа, – есть ого-го какие откровения, интересные находки, идеи. Вспомните хотя бы «Крик» Эдварда Мунка.
Приезжая в родной город, Кирилл иногда заглядывал ко мне на чаек. Одно время он загорелся идеей помочь мне сделать кандидатскую диссертацию. Даже тему дал. И задания давал: к следующему его приезду я должна сделать то-то и то-то. Научного руководителя по моему профилю подыскать обещался. «У меня хватит сил и энергии продвигать тебя!» – говорил он мне. Только я эту затею восприняла без энтузиазма.
– А на кой мне эта диссертация? – со скукой спрашивала я.
– Для статуса.
– А зачем мне кандидатская степень в Юшалах? В руководители я не рвусь. Значимость свою никому доказывать не собираюсь. А в профессиональном плане меня и мой статус устраивает.
Странно, – удивлялась я. – Зачем это ему нужно? Я понимаю, если б нас связывали близкие, интимные отношения … А наши взаимоотношения уж много лет на уровне чисто дружеских. Общаться мне с ним нравилось. В плане духовной культуры он стремился быть на высоте, его интересовало и элитарное кино, и живопись, и литература. А я-то ведь гуманитарий, и это все – моя стихия! Я и рада такому собеседнику. Но где-то там, на заднем плане, уже сквозили мыслишки, типа: какая это была бы роскошь иметь такого мужа… С ним можно было говорить и о «Цветах зла» Бодлера, и о феномене Ван Гога, и о романах Евгения Замятина (ну разве Юрка стал бы такое слушать?). А Кирилл вникает и внимает, и как он умеет слушать! Что ни говори, а познавательный интерес – главный стержень в его личности, это двигатель его духовного, научно-исследовательского роста, Кирилл всегда был открыт для новой информации. Спокойные доброжелательные интонации. И в глазах его я не вижу скуки: они горят и прожигают меня. И смотрит, не отрывая взгляда. Вначале я недоумевала. Глаза горят – уж не это признак мужского влечения? Но действий с его стороны – никаких… Может, он робеет, неуверен в себе?
Как-то пришел с бутылкой вина. Выпили. Я возбуждена, я готова, проходя мимо, я едва удержалась, чтобы не плюхнуться к нему на колени. Момент настал, но сексуальных импульсов никаких… Попыталась завести разговор на тему секса. Говорит охотно – о фрейдизме, об «эдиповом комплексе» – влечении сына к матери:
– В жизни его теории не подтверждаются, а случаи такого сожительства свидетельствуют только о деградации. По китайской философии соединение мужчины и женщины как слияние инь-ян дает взаимообмен энергий. Но ведь монахи-то живут без этого и ничего.
– А подруга у тебя есть в Екатеринбуре?
– В Екатеринбуре? Ну, что-то вроде того… – замялся он.
Он говорит, что в отношениях мужчин и женщин мужчина – всегда – победитель, а женщина – побежденная сторона, ведь сексуальная активность – она всегда за мужчиной, а женщине остается только ждать. Будь даже женщина инициатором, от нее ведь все равно ничего не зависит, ведь она не может быть импотентом, а мужчина может, пусть даже она предложит кучу разнообразных поз, она все равно ничего не исправит. Сколько бы похождений мужчина не имел, он всегда – герой, он хвастает своими победами в компании. А женщина разве может рассказать об этом в компании? Нет, потому что это распутство и грязь, и это не украшает ее. Женщина хочет моногамии, мужчина – полигамен.
– Для меня жена – это прежде всего мать моих детей, та женщина, которая способна воспитать их. Некоторые считают, что жена нужна, чтобы обслуживать мужа. Пройдет год, и она скажет: «Я тебе не служанка». Я, например, ни с одной женщиной не способен прожить больше полугода. Как сексуальный объект женщина тоже быстро приедается. Мужчин уже тянет к другим. Да и для людей умственного труда присутствие женщины в доме… Я люблю одиночество.
– Да, у вас происходит сублимация, перекачка сексуальной энергии из нижних отделов в верхние. Энергия-то она одна: она – или тут или там… Да и тебе, наверное, нужна жена-соратница, человек, близкий тебе по убеждениям, интересам, по культурному уровню.
– Да… да… да… – согласно кивал он головой. – От хорошей беседы я получаю удовольствия больше, чем от плотского общения с женщиной.
В юности я по наивности думала, что ученый – он из особой породы мыслящих людей, он все знает и понимает, и жизнь у него духовно наполнена, и окружают его очень умные и значительные люди. И только с возрастом поняла, что везде на разных уровнях люди все те же – со своими амбициями и недостатками, кучей проблем и комплексов, продвинутые в одной области, они могут быть полными профанами в другой.
Как жаль, – думала я о Кирилле, – вот он доктор наук, профессор, а в области интимных отношений он далеко не профессор, и душа его не тронута опытом страстей и очарований, оттого и понятия об этом такие – все ниже пояса, все в рамках физиологии.
Расстались мы взаимно недовольные друг другом. Я уже смотрела на него с холодком и дала понять, что пора и честь знать. В одиннадцать часов Кирилл нехотя поднялся и, скользнув по моему телу огорченным взглядом, ушел, обиженно бубня себе под нос:
– Ну, рано же еще, до часу можно же еще посидеть…
ГЛАВА 2
Так уж получилось, что мужчины, которых я любила, никогда не дарили мне драгоценностей. А когда случай представился, я не смогла принять такого подарка. Не вовремя мы встретились. Это было время, неудачное для знакомства. Я тогда была запрограммирована на Кирилла. Не успела остыть, не отошла еще от него…
С Николаем я познакомилась в гостях. Седой, стройный, очень подвижный, деликатный. Старше меня на год. Живет в другом городе, во время отпуска приехал к родственникам погостить недельку. Когда я шла к своим знакомым в гости, я и не подозревала, что мероприятие затеяно с определенной целью – познакомить нас.
Они провожали меня вдвоем вместе с другом Александром. Сашка этот довольно упорно начал ухаживать за мной еще на вечеринке. На каждый танец приглашал и других не подпускал ко мне, хотя делать это ему было нелегко, у него протезы на ногах. Настырный… И черные глаза горят, как угольки. Но не греют. Нет тепла от него. Загляни в те глаза, там холод и мрак. Позже его историю мне рассказал сам Николай.
Сашка – бывший алкоголик, пил запойно, и на этой почве потерял обе ноги – отморозил их. Сам в дубленке уснул, но сапоги почему-то снял и аккуратно поставил рядом с собой. Ему потом пятки ампутировали, ходить без специальной ортопедической обуви он уже не мог. Жена ушла. Сашка пьянствовал неделями. В его квартире образовался притон, вся городская шваль к нему ходила. Как очухается от угара – кругом бутылки, бутылки и бутылки. Соберет их, сдаст, приберется в квартире, а потом все опять повторяется по тому же кругу. Теперь он трезвенник. В Москву ездил, что-то там ему сделали, теперь он не пьет. С пенсии накопил четыре тысячи рублей на операцию ног, ему протезы сделали. Одно время Сашка увлеченно начал работать сапожником, даже машинку купил специальную обувную, чтобы швы прострачивать на коже, но потом пришлось уйти из этой мастерской, потому что сапожники… пьют, как сапожники.
Пока мужики курили на балконе, история эта дополнилась новыми красками.
– Николай нянчится с этим Сашкой, как с ребенком. Ты приглядись к нему, такой хороший мужик, этот Коля! – Жара стоит, пекло на улице. Сашка ему сказал, что много лет не купался. Так Коля его на такси свозил на озеро, и на руках его в воду относил. Мужик, между прочим, холостой, вдовец. Жена у него умерла лет семь назад. Детей он один поднимал. Дочь у него уже выросла, замуж вышла, сын – подросток.
– Так ты, значит свободная женщина, и к тебе можно прийти? – с напором спрашивал меня Сашка.
– Не совсем свободная. Ко мне нельзя прийти, у меня друг есть, – тактично отшила я его.
Когда провожающий Сашка по дороге домой вел со мною свои отрывистые и резковатые беседы, Николай вяло шел рядом с нами, безучастно молчал, в разговоры не вмешивался, заинтересовать меня собою даже не пытался (меня слегка огорчало, что он так ко мне безразличен), но как только слова отказа незадачливому ухажеру были произнесены, Коля тихонько – в смысле незаметно для друга – сжал мне руку.
На следующий день Николай пришел с тортом. Я испугалась быть с ним наедине, вела себя, как девочка. Как мужчина он не волновал меня, и дистанция получалась сама собой. Я не позволяла ему приближаться ко мне близко, хотя манеры его, юношеские, деликатные, импонировали мне. Он пытался взять меня за руки, приблизить к себе за талию. Я сдержанно отстраняла его, он не настаивал. При нем звонила мне мама, мы с ней говорили о разных хозяйственных делах, о том, что год на ягоды выдался урожайный, клубники так много, что только успевай перерабатывать, и вишня уже поспевает, а цена на сахар подскочила, придется теперь мешок сахара не за шестьсот, а за восемьсот покупать…
Мы с Колей прогулялись пешочком до моего садового участка, городок наш так мал, что и ходить далеко не надо – прямо за чертой города на склоне горы рассыпались дачные домики в обрамлении кудрявых крон плодовых деревьев. Пришли с дозором, обошли все кустики, грядки, поклевали ягод, пощипали зелени для салата и нарезали цветов, которые так и просились в букеты.
Весь мой сад благоухал от цветущих лилий. Некоторые сорта так роскошны, что кажутся искусственными. Самые шикарные и самые капризные – Восточные или Ориентальные лилии, их всего несколько, но каждая единственная, потому что воспроизводить себя в потомстве они не желают (оплодотворять их надо искусственно). Их запах, призывный, дурманящий до головокружения, душным облаком поднимался с клумбы. Но так пахнут не все лилии. Азиатские почти без запаха, но зато они неприхотливы и хорошо размножаются. Маме Николая мы нарвали белых королевских из семейства трубчатых, они изысканно красивы, источают тонкий аромат и, как духи, оставляют за собой летящий шлейф.
На следующий день Николай уже знал, где меня можно найти, если дверь не открывают. В отличие от некоторых он сто раз не предупреждал, что имеет намерение пожаловать с визитом, он просто сваливался, как снег на голову. Я стояла возле ограды с серпом в руках и воевала с зарослями крапивы, когда позади меня внезапно, как из-под земли вырос Николай (Ну что он все время за мной ходит – покоя от него нет!). Не тратя даром слов, он тут же отобрал у меня серп и сам скосил всю траву вдоль забора. Обычно я долго копошусь в саду: пока все грядки прополешь и польешь – часа четыре, а то и больше провозишься. А Коля очень проворно проделал все дела, в отличие от меня он долго не возится – раз, раз и готово! Ведро клубники, как будто бы само собой, наполнилось. Червячок недовольства зашевелился во мне, я сама очень обстоятельно все проделываю и каждую ягоду осматриваю, чтобы гниль не попортила, слизняк не поел, а тут… гнилья, небось, в ведро насовал… Между делом, Николай предложил для всех моих садово-заготовительных мероприятий закупить мешок сахара. Настойчиво повторил предложение несколько раз, я посмеялась и отказалась. Вечером того же дня Коля подъехал ко мне на такси, и они вместе с таксистом в четыре руки внесли ко мне несколько пакетов с продуктами. Николай дальше порога не прошел, спешил очень, говорил, что не хочет такси отпускать, ему еще к Сане надо, таблеток вот целую кучу купил и магнитофон в подарок. Разгружала пакеты я уже без него: виноград и желтобокая дыня, торт и коробка конфет, шампанское и банка кофе… М-да…, не то что Юрка – тот как-то кофе растворимого купил, но уходя, не забыл его с собой прихватить…
Николай – полная противоположность Райсбергу, он умеет отдавать и отдаваться – он весь, как водопад, обрушился на меня… Другая б баба обрадовалась: для дома, для семьи такой мужчина – клад! А у меня внутри захлопнулась какая-то дверца, не могу его в душу к себе пустить… Оценила, но не могу. Или где-то на уровне феромонов состыковка не вышла…
Ужин я приготовила, подсуетилась и стол накрыла к его возвращению.
Коля подливал мне «Шампанского», но сам не пил. Спросил, чем мы будем заниматься.
– А ты что предлагаешь?
– Себя, – сказал он лаконично и положил голову мне на колени.
Я не сопротивлялась, кротко уступала. Он не был настойчив, действия его были деликатны и осторожны, и меня он чувствовал.
– Ну, вот видишь, ничего страшного, – сказал он мне после поцелуя.
В постели с ним я кончила несколько раз, но не зажглась, он не стал мне ближе, обнимать и целовать его мне по-прежнему было трудно. Ночью я с нетерпеньем ждала, чтобы скорей наступило утро, и чтоб он ушел. Он ушел, но… ненадолго, позвонил после обеда и спросил, чем я намерена заниматься.
– Дачный сезон, – засмеялась я, – и никуда от этого не денешься. Урожай-то надо собирать, – сказала я в надежде, что он отвалит – ну, правда, он же отдыхать приехал, зачем ему взваливать на себя груз чужого быта.
Он легок на подъем, примчался со скоростью ветра, готовый весь день с нами пахать и вкалывать.
– Лучше б ты куда-нибудь на рыбалку смотался. В отпуске люди отдыхать должны. Ну, и что ты собираешься делать на даче?
– То же, что и ты – сорняки полоть, клубнику рвать. Я хочу быть с тобой, понимаешь? Хочу быть рядом. Не только же в постели…
Пока ползали по ягодной грядке, все выспрашивал, когда у меня день рождения.
– Я хочу подарок тебе сделать. В магазине «Карат» я комплект один присмотрел. Смотрится очень благородно. Это дорогая вещь, ты оценишь. Ну, скажи, когда твой день рождения?
От ответа я уклонилась: с какой стати я буду принимать такие подарки?
Собрали ягод аж три ведра: одно, я решила, отдам маме, другое – себе, третье – его матери. Он не брал. Потом согласился.
– Ну, ладно, давай, Саньке отнесу!
– Саньке? – возмутилась я. – Вот еще! Он мне никто, этот Санька! У тебя есть сын, у тебя есть мать, на зиму варенья им не помешает. Вот им и отнеси!
По дороге домой Николай уговаривал меня вечером на озеро съездить искупаться:
– Вода теплая, мягкая, как парное молоко! Поедем!
– У меня нет купальника.
– Что за проблема! Зайдем по пути в магазин и купим!
Так и ходили по магазинам – с ведрами ягод и охапками цветов, но мой размер нигде не залежался – сезон-то как раз купальный…
Мы попрощались у моего подъезда, но через час в мою дверь уже «тук-тук-тук». В дверях стоит Коля и протягивает мое ведерко, которое он с ягодами забрал – чистое, вымытое – внутри – коробка с тортом и две плитки шоколада.
– Ну, зачем?! Мы еще тот торт не съели.
– Пустое ведро не возвращают.
Я не слишком обрадовалась его приходу. Сухо сказала, что у меня дел полно, ягоды надо обрабатывать.
– Я не помешаю тебе, – улыбнулся он. – Ты делай свою работу, а я свою. Я себе давно уже дело наметил, да все руки пока не доходили. Я даже инструменты с собой прихватил, – сказал он и стал деловито снимать с петель дверь туалета. – Двери-то у вас нигде не закрываются – ни в ванной, ни в туалете. Распухли от сырости. Руки мужской не хватает. Вот счас рубанком кое-где пройдемся, зашкурим, и все будет в порядке.
– Ну, зачем?! Мы даже не замечаем, что это непорядок! – опять недовольно нахмурилась я. – У нас нет в доме мужчин. Мы вдвоем, только я и Леля, нам и так сойдет.
С потемневшим лицом он молча вернул на прежнее место снятую дверь, быстро собрал разложенные на полу инструменты в сумку и, сославшись на то, что ему до Сани надо срочно, ушел.
Я прождала его весь следующий день и последовавший за ним еще один день, но он, словно схлынул с моего берега – как прибило его ко мне случайной волной, так и унесло без предупреждения в суету житейского моря. «Его нет», «Нет его, он ушел» – отвечала его мама на мои звонки. Я нервничала.
Завтра он уезжает. Неужели даже не попрощается перед отъездом?
Вечером я все же я дождалась звонка. Глухой надтреснутый бас рассыпается тоскливо. Я принялась его отчитывать. Он молчал.
– А давай-ка я к тебе зайду, – вдруг предложил он.
Я «не услышала», надменно попрощалась. Но он пришел. Долго сидел, молчал, обхватив голову руками.
– Ничего не понимаю, – мотнул он седой головой. – Мне показалось, что ты сторонишься, избегаешь меня. Я предложил тебе сахар, ты отказалась. День рождения не сказала. Двери хотел починить – опять не надо. Ничего тебе от меня не надо! Ты же сама держишь дистанцию.
– Наверно, я сама привыкла отдавать. Я не научилась принимать подарки от мужчин. Я не хочу тебя использовать. Я не хочу к тебе относиться потребительски.
– А разве я к тебе не отношусь потребительски?
– Ты щедрый, душою ты щедрый. А таких часто обирают. Ты разве мало сталкивался с корыстным отношением к себе?
Он пожал плечами.
– Как столкнусь, так и оттолкнусь.
– Вот Юрке ты магнитофон подарил, нянчишься с ним, как с дитем. Он хоть оценить это умеет?
– Когда я с армии пришел, стоял мороз, а я – в бескозырке. Он снял со своей головы шапку и надел ее на меня: «На, носи!» Ему самому нужна была шапка, но он отдал ее мне.
Он откидывался головой на спинку дивана и светлым взором глядел на меня. Он и раньше так смотрел, как бы любуясь, радуясь, как мальчишка. И я ему говорила: «Ты, как мальчишка! Большой седой пацан!» Но на такие взгляды не откликалась – на сближение не шла.
Я рассказал ему про бывшего мужа, как замуж вышла по залету, но жить без любви не смогла. Спросила, отчего умерла его жена.
– Из запоя не вышла. Мать моя давно уговаривала бросить ее, но без меня она пропала бы. Не всегда ж она была такая, добрая была, веселая.
– А сколько ей было лет, когда ее не стало. А дети большие?
– Сыну было пять лет, дочери – четырнадцать. Ей – сорок один, мне – тридцать семь.
– Такие гены передаются по наследству. У нее кто-нибудь пил?
– Мать. Я дочь свою, Надюшку, предостерегал: «Смотри! – говорю, – Даже не начинай такое баловство!» «Ну, что ты, – говорит, – пап. Я на маму так насмотрелась – во, как сыта!»
Когда жены не стало, Софья, подруга жены стала настаивать, перевози, да перевози детей к ней. Своих ей бог не дал, и она даже с работы ушла, чтобы полностью посвятить себя детям. Через два года я ребят забрал и съехал от нее, не понравились мне методы ее воспитания. Детей любить надо и баловать иногда, а так, чтобы все время, как солдат в строю. Я не мог допустить, чтобы так ломали психику растущего человека. Софью я, конечно, не оставил, после смерти Любы она мне очень помогла. Девять лет я крутился, как мог, жил на два дома: после работы к детям – покормить, обстирать, да и Надюшка уже подросла, сама хозяйничать научилась. Девять лет мы с Софьей были вместе. Но теперь все: остался один пепел, понимаешь, нет у меня к ней никаких чувств. Она-то говорит: давай для себя будем жить. Она-то может себе это позволить, а я не могу. Надьку я замуж отдал, душа моя спокойна за нее, теперь мне Сережку подымать надо.
– Мама твоя говорила, что у Софьи очень тяжелый характер, что она грубая и категоричная.
– Да. Она порой перегибает палку. Уступать всегда приходится мне, только не ей. Я тоже научился, молчать неделями, как она. Когда мама моя приехала, Софья просто запиралась в своей комнате, демонстрируя полное пренебрежение к ней. И друзей своих я никогда не мог пригласить к себе домой. Себя она считала очень красивой, а про их жен говорила: «Быдло! Это же быдло! Надо же следить за собой!» Сама она от природы не полнеет. Да и в жизни она не знала никаких трудностей. Работа у нее надомная, и то она не хочет работать. Она шьет очень хорошо. Я ей говорю: давай купим необходимое оборудование, делай ателье, заводи клиентуру. Я купил все, что для этого нужно. Но она же не хочет… Она считает себя очень красивой. Но надо же с человеком жить, правда? Мы уже не в том возрасте, чтоб друг на друга любоваться. Сейчас мы уже не нужны друг другу. Хотя я до сих пор ей помогаю, потому что она не хочет, не привыкла сама зарабатывать себе на жизнь.
Вот так мы поговорили с Николаем, и он ушел. Ни о каких дальнейших отношениях ни он, ни я не заговаривали. О какой сумме слагаемых может идти речь, если общий знаменатель какой-то хлипкий, он все время грозит обломиться или рассыпаться?
Он ушел. А я заметалась в смятении. Может, жизнь дала, наконец, мне шанс – устроила встречу с хорошим человеком, который умеет заботиться, лелеять, холить. Не об этом ли я мечтала? Почему тогда я не узнаю свою «половинку»? Почему душа моя холодна и как бы скована льдом – она не излучает тепла и не раскрывается доверчиво к нему навстречу? У меня ни разу не возникало желания пококетничать с ним, и в мыслях не возникало стремления быть обольстительной и сексуальной для него (духи, белье, косметика – я даже не пыталась их взять себе на вооружение). После так называемой «ночи любви», я ни разу не приласкалась, я настороженно воздвигала «стенку» между собой и Николаем, я радовалась, что он такой ненавязчивый, что он все понимает, что даже не пытается проломить этот барьер, не пристает ко мне с ласками. Хорошо ли было ему со мной ночью, меня это не заботило, скорее всего, для него это было, как экзамен. Я хотела, чтобы он скорее уехал, уехал! Он уехал. А мне вдруг стало так одиноко.
ГЛАВА 3
Позвонил Райсберг, приглашал в гости.
Я спросила:
– Ты с кем живешь теперь?
– Ни с кем. Один.
– И давно?
– Две недели. Ты ругаешь меня за то, что позвонил?
Я усмехнулась.
– Что касается тебя, мне давно уже все по фене. Что было, то прошло и быльем поросло!
На вопрос о том, как я живу, не удержалась от того, чтобы щелкнуть его побольней по самолюбию.
– Представляешь, – сказала я ему – хотелось с куражом, а получилось грустно, – я, наконец, встретила человека, о котором всю жизнь мечтала. Такие сейчас вымерли, как мастодонты! Таких днем с огнем не сыскать! Он горы ради меня готов свернуть!
Райсберг вздохнул.
– Везет тебе! Когда же я свою любовь встречу?!
– Ха-ха! А никогда не встретишь! – презрительно усмехнулась я. – Когда любишь – даришь себя, отдаешься всецело, а ты?! Да и зачем тебе любовь? Для тебя твоя шкурная, животная сущность главнее всего на свете! Тебе надо, чтоб жопе твоей было тепло, и было куда хрен свой сунуть! Ищешь баб для обслуживания своих нужд – ищи! Только в другом месте. Сюда больше не звони, понял?
Сегодня я ему опять сказала, что любовь – это огромная самоотдача, а он умеет только брать. Нет, неправда это. Я вспоминаю его, интеллигентного и кроткого, страстного и неистового – из племени титанов… Как никто, Райсберг умел отдаваться вихрю чувств, плавиться от жара чувств, низвергаться фонтаном восторга и растворяться в нежности.
Я поняла, почему Николаю не удалось всколыхнуть мою чувственность. Если Юрка «брал» меня приступом, то у Коли тактика – осторожная, выжидающая. Если Юрка бросает в атаку арсенал всех боевых средств, бьет сплошной пулеметной очередью, то у Коли – выстрелы редкие, одиночные, с большим интервалом. В результате сто раз остынешь и погаснешь. И сам он не заводился, не вспыхивал. Не «раздраконила» я его, не раскочегарила... Не было пылкости, страсти, опьянения, дурмана…
После всего того, что было у нас с Николаем, но ведь было, я никак не могла понять, почему нет ощущения эмоциональной близости, чего греха таить, ведь я «кончала» с ним. Этого мало оказывается. Сам факт проникновения в гениталии не дает ощущения близости и нежности. Не зря же проститутки во время «работы» не целуются. Поцелуй – это гораздо интимнее, чем половое соитие.
– Вся проблема в том, что я его не хочу, – сказала я своей снохе Татьяне.
– Испортили тебя всякие говнюки, – здравомысленно заключила она. – Надо с человеком жить. Страсти проходят, а уважение остается.
Если б я была такой же рассудительной и здравомыслящей, я бы точно не осталась одинокой. Почему у других так просто и легко? Умеют же другие довольствоваться тем, что преподносит им жизнь. Только мне почему-то нужно все по максиму – если любовь, то заоблачных высот, а если только вполовину или в четвертинку, то не надо никакой. А вот скажите, какого возлюбленного надо в идеале этой дурехе, которая не умеет реально разглядеть, что есть для нее благо. Вот скажем, что если бы из этих трех мужчин слепить одного? От Райсберга можно взять пылкость страстного любовника (только вот от этого увольте, не надо – ненасытности взбесившегося жеребца). От Кирилла – интерес к истории и к искусству (нам бы никогда не было скучно вдвоем!). А от Коли – теплоту души и поразительную человеческую надежность. Господи, какая глупость лезет в голову! Эдак и меня можно расчленить по частям, и браковать, браковать, браковать… Тогда ведь и все достоинства можно растерять, ведь существует расхожее мнение, что достоинства есть продолжения наших недостатков.
Как знать, возможно, совершенный вариант любви – это такой, как у Коли, который умеет любить со всеми потрохами, со всем говном, и несет на себе бремя ответственности за всех, с кем случайно или неслучайно связала его жизнь.
Но любовь – та любовь, которая внезапно вспыхивает между мужчиной и женщиной, любовь, как наваждение, как ослепление, как солнечный удар? Такая любовь – она, как наркотик. Кто раз испытал ее, тот уже навсегда в плену этого неясного очарования.
ГЛАВА 4
Странно это и удивительно. Отчего так бывает? Пацану, наверное, лет шестнадцать. Тоненький высокий второкурсник отделения дизайна интерьера. Когда мы проходили художника Николая Ге, Ваня просто поразил меня. Он слушал, проникаясь. После урока попросил у меня альбом с репродукциями Ге, позже он прочитал о нем все, что нашел в нашей училищной библиотеке и в интернете.
Студентов творчество этого живописца обычно не цепляет, поиски христианского идеала – это так далеко от модных тенденций времени. Все они хотят быть неформалами, коллекционируют постеры своих кумиров, слушают музыку металлистов, панков, трэш и презирают гопников. Один студент мне рассказывал, что на выходных встречался в кафе с бывшими одноклассниками и очень пожалел о потерянном времени, потому что они – гопники, в искусстве ничего не смыслят, и мировоззрение у них тупое: им бы поматериться, девок полапать и пивка попить и никаких других интересов в жизни – все разговоры о том, кто с кем тусил и сколько бухали…
А этот красивый модный мальчик, к которому неравнодушны все девчонки, вдруг увлекся творчеством художника, которого называют часто святым и юродивым. Николай Ге, по своим убеждениям «толстовец», он так же, как и его кумир Лев Толстой, не на словах, а на деле выразил полное презрение к деньгам, отказался от частной собственности, нажитой своим нелегким творческим трудом, и стал работать просто за кусок хлеба – печи складывал, например. Мальчика совершенно потрясла история Иисуса Христа, рассказанная кистью художника, о предательстве учеников, об одиночестве проповедника новой веры, о его горьких мыслях в Гефсиманском саду, связанных с осознанием неминуемости своего трагического конца, о бессилии истины перед философией сытых, о стойкости человека, принявшего плевки, оскорбления, мученичество за веру. А вот «мироискуссники», которые, казалось бы, по духу ближе к современности с их разочарованностью, скептицизмом, наркоманией, оставили его равнодушным.
Когда все началось? В прошлом году он сидел передо мной на экзамене и отвечал билет. Я почувствовала тонкость его натуры, веяние флюидов, исходящих от него. Я задавала ему вопросы, не потому что он «плавал», а потому что мне было любопытно его собственное суждение. Он чуть смущенно отвечал, и как-то трепетно подрагивая ресницами, взглядывал на меня. И вот на уроках я стала замечать поток его взгляда, устремленный на меня. Может, это показалось мне? Я начинаю сравнивать, внимательно обвожу взглядом всю группу, присматриваюсь к юношам такого же нежного возраста. Вот Гоша, он хорошо учится, старательно отвечает мне урок, но смотрит при этом в сторону. У Дениса – рот до ушей, и голова вертится градусов на сто двадцать: туда-сюда, туда-сюда – это он с девочками с задней партой переговаривается. А Валера неподвижно распластался на парте, не сводя взгляда кота-охотника с вертихвостки Карины. У них у всех свои собственные подростковые миры, обособленные от меня. Я снова рассеянно скольжу глазами по головам, по лицам и… опять натыкаюсь на него: прямой корпус, продолговатое одухотворенное лицо, и взгляд, как луч, устремленный на меня… На перемене Ваня окликает меня, он просит показать ему образцы городецкой росписи. Я приближаюсь к нему и ощущаю, как наши поля пересекаются и как мой взгляд погружается в его влажные струящиеся праной карие глаза… Как странно, а взгляд-то не беглый, не случайный, а глубокий, наполненный.
Во сне я видела этого мальчика – Ваню. Мы ели шоколад. Он обламывал его пальцами и кормил меня, его губы, пальцы, мои щеки были испачканы шоколадом. И жаром все полыхает… Голова в огне… Внутри все печет – это потому что… мы целовались. Потом почему-то появляются мои родители. Они все видели.
– И как это прикажете понимать?
И мальчик Ваня становится вдруг таким уверенным до наглости. Он готов принять удар на себя.
– Она не виновата. Это правда. Она, действительно, здесь нипричем. Если вы хотите ругаться, ругайте меня!
– И что же теперь? Вдруг он захочет жениться? – спрашивает мой отец.
– Нет, – отвечаю я (голова пылает), – он еще маленький!
– А для этого дела не маленький?
– Нет, он очень сладкий мальчик (ловлю благодарный, восхищенный взгляд).
– А ты наглый! – говорю я Ване.
– Надо же как-то защитить любимую женщину! – заявляет он смело.
Проснулась я внезапно. И сразу вспомнила.
Что-то было вчера?.. Да… Магия взгляда. Он вчера так упорно, не отрываясь, смотрел на меня. Как завороженный. И возникло какое-то поле, невидимые нити притяжения, легкий туман и мгновенная эйфория от выброса гормонов.
О, нет! Черт! Куда меня несет? Да это вообще не я! У меня и в мыслях такого не было! Но что-то же повлияло на скачки гормонов?! Вот он, Зигмунд Фрейд. Работа подсознания выплыла во сне и выдало информацию о том, что происходит с человеком независимо от его осознанной воли. У кого-то все происходит напрямую – на уровне физиологии срабатывают инстинкты и загораются телесные низы, а у кого-то сначала на уровне тонких излучений неведомые энергии вступают во взаимодействие. Теперь я знаю, где она, моя планка. Выбираю не я, а какие-то родственные энергии, они, как радары, улавливают друг друга. Как все в природе устроено! Теперь я понимаю. Почему у нас с Колей не вышло. Наши энергии – они чужие, они не вступили в контакт друг с другом.
