Текст книги "Кентавр (СИ)"
Автор книги: Альфия Камалова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
– А вот шашлык из тайменя! Мясо жирное, как баранина! Налетай!
Богдан первым протянул руку, взял в руки витой закопченный стержень и, любуясь аппетитно поджаренной спинкой тайменя, восхищенно сказал:
– Да, с тобой не пропадешь! Ты все умеешь, из любой ситуации достойно вырулишь! Не зря ж говорят: крепкие люди на Урале, их не сломаешь, не согнешь! Люблю я тебя, Аркадьич!
– Как голубой, – добродушно посмеиваясь, отзывается Петр, но глаза его теплеют, лесть компаньона приятна ему.
Вот, такой он всегда, – укоризненно покачивает головой зрительница Полина. – Всегда хотел быть первым, любил удивлять.
Ба! А это что за цирк? На ярком красно-зеленом катамаране собака сидит… в белой широкополой шляпе с вуалью.
– Это Крис! Собака москвичей, – смеется Петр. – Комар, мошка жрет, мочи нет. Мы-то все в накомарниках, а Крис глаза лапой все трет да трет, аж кровь по морде течет. Заели до смерти. Жалко пса. Надели и на него шляпу-накомарник. Думали, счас стянет с башки. А он и не думает! Сидит гордый такой, в шляпе, как Алла Пугачева, и важно эдак по сторонам поглядывает. Это охотничья собака, злая– презлая, яктерьер! Хозяин бросит деревяшку, так Крис с таким рычанием набрасывается на нее, терзает, терзает, одни щепки летят. Захочешь отнять – не получится. Мы на охоту его с собой брали. На воде гуся подстрелили. Есть! Готов! Вон лежит, раскинув крылья. А Крис к нему плывет. И мы на лодке вперегонки с ним, гребем-гребем, наяриваем, что есть сил, чтоб быстрее собаки добычу захватить. Нет, он первый, сволочь, успел, зубами впился! И тут мы подплываем. Данька тянет гуся к себе, а Крис еще глубже клыки вонзает, не отдает. Что делать?! Не хочется фарш готовый получать. Данька в сердцах схватил весло да как треснет его по голове, пес глаза зажмурил, еще глубже зубы стиснул, аж захрустело все. Потом Данилу осенило: он берет пса за ошейник правой рукой, гуся – левой, и раз – ошейник в воду. Крис – буль-буль-буль – воды наглотался, выпустил дичь!
– А еще мы лося завалили! – похвастался Даня, но вопреки ожиданию Полины, не стал рассказывать про свои охотничьи подвиги, помрачнел отчего-то, и снова охватило его злое раздражение. – Мы с Петром вечными дежурными стали! – вне очереди отбивные делаем, гуся на вертеле испекли, мясо перекрутили, котлет нажарили. Москвичи нахваливают, едят, аж за ушами трещит. А в свою очередь опять – нате вам: рожки с макаронами!
– С туше-о-о-о-нкой! – с хохотом поправил его брат.
– Не напоминай! – заскрипел зубами Даня и двинул его кулаком в бок. – Мы с Петрухой нервничаем: мяса – гора! Лосятины – туша! Пропадет же! Им не жалко мяса – не их же труд! А гуси! Их щипать надо! Не хотят – возни много! Рыбы – как в раю! Нет – им чистить лень! Мы и добытчики, и стряпухи – без продыху, себе же сами хлопот сделали невпроворот. «Ну, что, брат, – за дело! – говорит мне Петро. – Будем рыбу вялить». Тайменей на камнях распластали, в пасти их зубастые деревянные клинья вогнали, чтоб вентиляцию обеспечить, лежат такие глыбины-рыбины огроменные, как в музее древностей ихтиозавры. «А если вам надо, – Петро им говорит, – присоединяйтесь!» – «Да нет, нам не надо – это же груз, тащить на себе придется! Да и зачем? В Москве дешевле купить» – отмахнулись столичные компаньоны. – «Ну, если так, то, конечно, – улыбнулся брат. – А мы вот с Урала! И предпочитаем заготавливать сами». А когда вертолет прибыл, оказывается, и тому охота гостинчик домой, и другой не прочь рыбкой вяленой побаловаться. Тащить не хотели – а угощаться всем хочется! «Возьмешь?» – спрашивает Петька. – «Если дашь», – говорят.
– Да, ладно, забудь, – примирительно сказал Петр Даниле.
– Пацаны Петькины тоже в график дежурства были включены, – не унимался Даня. – Не взирая на очередь, они каждый день ходили за дровами. А один раз не пошли, как раз эти московские дежурили, – как им это не понравилось, с таким недовольством они на них поглядывали, точно зарплату им за это платили! В первый раз им самим пришлось за дровами переть!
– Дань, ну ладно тебе, лучше расскажи, как ты зверя завалил! – не удержавшись, опять хохотнул Петр.
Тут уже и Данька засмеялся:
– Гад ты! Смеешься! Тебе хорошо было, ты не ел этих ма-ка-ро-нов!
– С туше-о-о-онкой! – захохотал Петя и долго не мог остановиться. – Эти московские нас ужинать позвали, я сел с сыновьями, но как увидел, что опять на столе ма-ка-роны, молча, встал и ушел, пацаны тоже есть не стали, ушли вслед за мной. А Даньчик попозже пришел, ну, ты знаешь его, нас позвали – мы все снасти побросали и все дружненько к столу, а он аккуратист, ему порядок нужен, пока все не смотал, тряпочкой не протер, по коробкам не разложил – короче, ужинал он последним. Ну и все, кто харч их трескал, все потом отравились! И Данька с ними. Видимо, тушенка некачественная попалась, они ж люди неопытные, может, бомбаж какой проглядели… Дань, ну давай, ты рассказывай!
– Да пошел ты! – с психом сказал Данила и вышел из комнаты.
2
Историю эту Полина все же услышала, но уже через год.
Когда еще на вертолете летели, Даниил сверху медведя в тайге увидал. Все прилипли к иллюминаторам. По мелколесью тяжелыми прыжками передвигался бурый мохнатый зверь.
– А вон олень! Олень! Олень, смотрите! – закричал четырнадцатилетний Алешка.
– Это лось, а точнее два, смотри, вон там еще один, видишь? –улыбнулся сыну Петр.
А потом, когда на поляне лагерем раскинулись и окрестности на всякий случай прочесывали, в глубине чащи послышался какой-то глухой удаляющийся треск.
– Медведь здесь бродит, ребята, – весомо заявил Данила. – Смотрите, вот здесь он прошел, ветки все на кустах обломаны! Будем засаду делать!
В долгий ящик дело не откладывали, все же речь шла о всеобщей безопасности. Поскольку желающих идти на медведя, кроме Петра и Данилы, больше не вызвалось, пошли вдвоем. С некоторым интервалом друг от друга выбрали два дерева. На высоте два с половиной – три метра от земли на толстом удобном суку устроили лабаз – засидку для наблюдения.
Вылазка та на медведя намечалась в ночь, и тот незабываемый, злополучный ужин как раз перед охотой и пришелся. Подкреплялся Данила в тот вечер в полном одиночестве, пока ружья проверял и чистил, припозднился. Выбирать не приходилось, ел, что было приготовлено – коронное блюдо москвичей. В какой-то момент почувствовал – душок, едва уловимый, но Даня на этом фиксировать свое внимание не стал: когда-нибудь они готовили хорошо? Поел плотно, ведь ночь предстоит напряженная. А тут племянник, Артем, к нему под навес заглянул.
– Дядя Дань, пойдем, покушаем, папа уху сварил.
Данила только засмеялся и похлопал себя по брюху: куда еще? – сыт!
И вот сидит Даниил-охотник в своем лабазе. Темень спустилась, спокойно в лесу. Но в животе у Данилы вдруг стало неспокойно. Живот крутило и распирало, острая боль прорезывала кишки. Данила без конца нетерпеливо взглядывал на часы. «Одиннадцать тридцать» отразил его светящийся циферблат.
– Еще долго… Вытерплю ли?
Ни звука, ни шороха зверь не должен услышать. Договорились сидеть до двенадцати.
Черт! «В животе ураган – принимай эспумизан!» – вспомнилась навязчивая телевизионная реклама. Стрелка часов с трудом доползла до цифры «девять». Без пятнадцати двенадцать. Пятнадцать минут, всего лишь пятнадцать минут осталось… но его героический запал был на исходе. Все, приперло. Крепиться стало невмочь. В голову пришла спасительная мысль: спустить брюки, расслабить мышцы и… пальнуть горячей жидкостью прямо с дерева вниз… Нет. Нельзя! Потом самому придется по этим же ветвям спускаться на землю. Постанывая, Даниил приподнялся, ухватился рукой за ветку, подтянулся… Каждое движение отзывалось болью.
– Блин! Терпеть нет сил! Счас как выстрелит из кишечника! Ой-ой-ой! – и… замер Даниил от неожиданности.
– Вот оно!!! – по телу, как иголками, покалывая, пробежал озноб. – Вот оно!
– О-ы-у! О-ы-у! – донесся до его ушей медвежий рык.
Ломая чащобу, шел крупный зверь. Вся природа отзывалась на его продвижение: глухой шорох листвы, треск сучьев, хруст валежника под тяжестью шагов и тревожный стрекот сорок, возвещающих лесу о приближении большого зверя.
Темень кругом, хоть глаз выколи! Но обостренный слух охотника улавливает направление приближающего шума. Вот туда-то, в этот хруст и треск, и выпалил Данила из ружья несколько раз наугад. Тишина провисла на мгновение… – Бух! Бух! – дважды содрогнулась земля от рухнувшей на нее тяжести.
Даниил стремительно скатился с дерева вниз – сам не помнит, как уже внизу оказался, вот стоит на земле и все, и лучом фонарика ощупывает пространство…
Еще затемно Петр забрался на дерево. Сумрак медленно сгущался в темень. Через сеть ветвей и сучьев с тупым раздражением поглядывал охотник вниз: земля была близко, очень близко. Недовольство его росло: как же так он не рассчитал – лабаз расположил слишком низко? Надо было повыше. Медведь же запросто задерет его! Услышав выстрелы – а они были с Даниной стороны – он все понял: «Зверь – там! Даня засек его!».
Петр начал быстро спускаться вниз: вот нащупал опору для правой ноги, теперь – для левой, еще для правой… Все! Теперь можно прыгать – земля близко! Долго летел вниз, цепляясь за суки и больно ударяясь о них: «Блин!», «Черт!», «Мать твою!». Летел, удивляясь, почему до сих пор нет почвы под ногами? И потом уже на земле, высветив свою засидку, понял, что высота-то, оказывается, внушительная, просто в темноте все кажется по-другому, в темноте-то оказывается глазомер неадекватно определяет расстояние.
А медведь в лучах осветивших его фонариков оказался лосем. Могучая туша была свалена выстрелом в сердце. Это была единственная пуля, попавшая в него. Исполинские рога смутно белели в темноте, подобные взмаху крыльев гигантской птицы.
– Старый лось! – сказал Петр, освещая его голову. – У молодого-то ветка рогов слабо развита. А у этого тяжелые, развесистые. Центнер потянут по весу.
Так вот почему, после Даниных выстрелов, он услышал, как два могучих тела одно за другим с шумом попадали оземь, это, оказывается, рога грохнулись вслед за туловом…
А Даниил в пылу охотничьего азарта начисто забыл о тех страданиях, которые испытывал, сидя на дереве. Мощный очаг возбуждения перекрыл жалкие терзания плоти, которые вмиг сделались неактуальными, несущественными и несуществующими.
ГЛАВА 2
Как только в училище закончилась экзаменационная сессия, Полина с Олей решили съездить в Екатеринбург – в гости к брату. Мать Полины отпустила их с большим раздражением: в саду работы много, а им, старикам, за двумя огородами смотреть тяжеловато.
– Да пусть все травой зарастет, – взбунтовалась Полина. – Я не хочу все лето в саду ковыряться. Я хочу творческим трудом заниматься, а на такой тупой труд мне времени жалко.
– Много ты в саду работаешь, – огрызнулась ее мать.
– Много, через день по три-четыре часа.
В ответ она получила только презрительный взгляд. Мать Полины в отличие от своей дочери – очень приземленный человек, сурового советского воспитания, когда ударный труд был главным достоинством человека. Для них с отцом не в почете «легкий» труд артистов, художников, поэтов.
– Вот бы этих бездельников, которые на шее у народа сидят, – часто поговаривал отец, – в шахту отправить или землю заставить копать, тогда бы они узнали, почем фунт лиха, тогда бы не разбаловались.
Но привитый с детства долг гонит Полину в сад, внутренне сопротивляясь и ощущая давление матери, она сажает, поливает, пропалывает, собирает урожай, делает заготовки… и получает нарекания от матери, что капуста плохо растет, морковь и свекла мелковаты, и все потому, что душу в работу она не вкладывает…
В Екатеринбурге ритм жизни гораздо стремительней, чем в Юшалах. Жена Петра Татьяна – домохозяйка, но бездельничать в загородном доме некогда, очень много времени отнимает организация быта. Вместе с Полиной и старшим сыном в субботнее утро они съездили в гипермаркет: ящиками брали соки, минералку, пиво, тушенку. На рынке закупили мясо, кур, фруктов, овощей, сыр и колбасу – все в огромном количестве и повезли на дачу; едоков там хватает: родственники постоянно наезжают, партнеры по бизнесу, друзья, сослуживцы.
Когда Танина карминно-красная Тойота-Каролла подкатила к воротам их загородного дома, открывать ворота спешил худощавый лысый мужчина.
– У вас новый сторож? – спросила Полина.
– Почти год уже. Прежний зарвался и обнаглел. Петька прогнал его. Этот, похоже, того же добивается. Смотри, все газоны без поливки пожелтели, – говорила Татьяна, когда они обходили участок с розарием, цветниками и овощными теплицами. – Он же не только сторож, но еще и садовник по совместительству. В первое время, когда он только начал работать, все было, как положено, приезжаем, – везде порядок: грядки все прополоты, политы, а теперь все травой заросло. Петя же их балует, и на рыбалку отпускает, и за семейным столом угощает. Я всегда ему говорю: «Нечего сторожу за нашим семейным столом гостевать!». И из-за этого мы всегда с ним ссоримся, – вздыхает Татьяна. – Вроде и понимать тут нечего: сторож есть сторож, ему платят зарплату и немалую. Пусть сам себе продукты покупает и готовит. – «Нет, я так не могу!» – говорит Петька, и приглашает его на и обед, и на ужин.
Совковое коммунистическое воспитание, – думает про себя Полина. – Нас еще в школе так воспитывали: в нашем обществе все равны, нет слуг и нет господ.
Его внутреннее смущение – в твоем же доме на тебя кто-то работает! – его суетливость по отношению к прислуге Полина прекрасно понимала. Привычка к гостеприимству у Петра до того сильная, что он не замечает, что в стремлении быть внимательным к прислуге, он проявляет небрежность к своим близким.
В прошлом году понаехали родственники, и, пока Полина помогала Татьяне накрывать на стол и обслуживать гостей, Петька посадил на место своей сестры сторожа, и, поскольку за столом других свободных мест не было, она ушла в другую комнату, впрочем, без обид: в этом доме голодным не останешься. Таня оказалась более чуткой, она заметила, что золовки нет за столом, и пришла посидеть рядом с ней, пока сторож насытится и догадается уйти. А сторож встал из-за стола и пошел в зал, где дети смотрели мультяшки по видику, прогнал хозяйских детей, сел вальяжно в кресло и поставил мордобоечный боевик.
Здесь многое изменилось за год, и этого ни заметить было нельзя. Прошлым летом, когда Полина с Олей приезжали сюда, во дворе зиял огромный котлован для будущего бассейна. А теперь – вот он, овальный водоем, облицованный кафелем и до краев заполненный зеркально отсвечивающей водой. Пока строился этот бассейн, Татьяна с Петром ссорились без конца. Для строительства были наняты таджики. И каждый день после работы Петр топил для них баню. Таня слезно и бурно упрямилась.
– Может, они вшивые, заразные, как же я могу впустить туда своих детей?
Петр тоже вставал в позу.
– Они на меня работают. Я должен заботиться о своих людях. Они не скоты, и им надо мыться после тяжелого рабочего дня.
– Пусть греют воду. У них есть газовая плита. Сделай им душ. Но баня – это для семьи!
Петр упорно стоял на своем. Его имидж, богатого, заботливого, благодушного человека рушился.
– Они же люди! Они тоже люди! Я так не могу! – в отчаянии повторял он и молча уходил из дому, искал и находил работу – в саду, в гараже – и работал, работал до глубокой ночи, чтобы не идти к жене в спальню.
А Таня лежала до двух, до трех ночи в одиночестве и плакала.
Кончилось тем, что доступ в баню для рабочих все-таки был закрыт: хозяин нащупал на ноге вошь. Да и слушок прошел, что кто-то из парней болен триппером. А как-то утром Таня вышла в огород, чтобы нарвать свежей зелени к столу, и вдруг увидела, как между грядками не спеша прогуливается потрепанного вида девица.
– Что вы здесь делаете?
– А я в гости пришла, – отвечала женщина.
Татьяна вызвала главного таджика из вагончика и устроила ему нагоняй.
– В моем саду никакие чужие люди не должны гулять.
Главный на своем языке что-то сказал тому парню, с кем ночевала эта женщина. Тот подошел и при всех ударил ее.
На Урал таджики приезжали нелегально, объединялись в бригады и нанимались к новым русским. Они выполняли самую тяжелую работу, но, как и везде, по всему миру, труд гастарбайтеров оценивался низко. Кроме того, их преследовала милиция за нарушение паспортного режима. Они прятались от налогов и не хотели регистрироваться. Иногда их ловили менты, и возвращались они, как правило, избитыми. В бригаде были в основном молодые парни и нередко очень молодые – шестнадцати-семнадцати лет. Выходцы из кишлаков, из многодетных нищих семей, они рано отправлялись на заработки, но страна не могла прокормить и обеспечить их работой. Безграмотные, не владеющие русским языком, они подчинялись старшому – Мустафе, молодому красивому мужчине лет тридцати двух-тридцати четырех, который даже физически превосходил этих истощенных малорослых парней. Мустафа был лидером, вожаком, и прежде всего потому, что он был грамотным, умел читать и писать по-русски, мог составить документ с работодателем. Он был немногословен, полон достоинства, и в лице его часто проскальзывала хитроватая самодовольная улыбка. Работающим наравне со всеми Мустафу никто из домочадцев не видел. Как и положено, Петр рассчитывался за работу со старшим, выдавая ему причитающиеся по договору деньги за строительство бассейна. Как Мустафа распределял зарплату между рабочими, он не знал. Ходили слухи, что прошлым летом он смылся с полученной зарплатой. Кто знает, правда это или нет. Но в этом году он снова прибыл в город с группой рабочих – к нему шли, значит, верили.
Таджики рыли котлован для бассейна вручную. Петр предложил им вначале вынуть основную массу земли экскаватором, а потом уже продолжить вручную. Общая стоимость работы, согласно договору, – сорок тысяч. Таджики посовещались и отказались от экскаватора: техника, облегчающая им труд, оказалась для них невыгодной, она отнимала у них деньги, их больше устраивала работа ломом, лопатами и носилками.
Среди таджиков были два брата-подростка, Усман и Ислам, они были погодки – пятнадцати и шестнадцати лет. Татьяна их очень жалела: по возрасту, они были ровесники ее сыновьям. Однажды братья уехали в город и там попались на глаза ментам. Усману удалось улизнуть, а младший Ислам был задержан органами. Языка он не знал, на вопросы милиции о местонахождении бригады не отвечал, штрафа заплатить тоже не мог, домой, то есть в родную бригаду, он вернулся только через два дня. Когда брат увидел Ислама, заплакал, так сильно он был избит. Два дня Ислам мочился кровью и отлеживался, потом потихоньку начал вставать.
Милиция отлавливала таджиков и штрафовала. Они прятались, но упорно не хотели регистрироваться. Работа стояла. Менты, пытаясь устроить облаву, шныряли по коттеджам состоятельных людей. Таджики, как тараканы на свету, затаились по щелям. Чтобы прекратить эту охоту и психоз, Петр заплатил милиционеру штраф за всех работающих у него людей и отказался принять квитанцию, то есть подарил тыщу рублей менту, чтобы тот оставил в покое его рабочих и забыл дорогу к его дому.
Таджики очень чутко отблагодарили работодателя за защиту. Они отреагировали, как цыгане: доброта, отзывчивость и доверчивость – это слабость, которую можно использовать с пользой для себя, обмануть или каким-либо способом вытянуть из него деньги. Сосед из дачи, что напротив, пришел на следующее утро и пригласил Петра заглянуть к нему во двор. У него в гараже лежало десять мешков с цементом.
– Посмотри, не твои? Я ведь их сразу спросил, они сказали, что купили по дешевке на другом краю Сосновки.
Маркировки, завод-изготовитель, дата выпуска были те же самые, что и на упаковках цемента, наваленных кучей у ворот Петра. Петр повел себя очень спокойно, не возмущался, не матерился, не пошел разбираться к Мустафе. Он стоял и молча глядел на эти мешки, и по-детски растерянная улыбка блуждала на его губах.
– Забирай их, они же твои! – предложил сосед.
– Зачем? – продолжал улыбаться Петр. – Ты же их купил. Значит, они твои. Почем? Полтинник – за мешок? Значит, я удержу с их зарплаты по сотне за мешок.
Вечером Леша спросил у отца, почему таджики украли у них цемент, ведь они честно, по-доброму относились к ним.
Петр, несмотря на некоторые суровые методы воспитания, очень трогательно и нежно любил своих сыновей, и они эту любовь чувствовали всегда. Он никогда не отмахивался от их детских вопросов, считал, что самое главное о жизни ребенок узнает не в школе и не на улице, а только дома и только в семье. Для детей своих Петр был непререкаемым авторитетом. Вот и сейчас он очень серьезно и очень обстоятельно начал объяснять сыну, почему иногда люди ведут себя странно и непредсказуемо.
– Некоторые «крутые» используют их труд, платят мало, а то и вовсе выгоняют, угрожая милицией. Один человек, который с детства терпит унижение и несправедливость, вырастает честным и справедливым. Испытав все на себе, он начинает чувствовать чужую боль – он делает вывод: так с человеком обращаться нельзя, это больно и унизительно. Другой же наоборот становится мстительным, беспощадным и жестоким. Сегодня он вроде бы такой – во всю прыть угождает, выражает полное повиновение, рабскую преданность, а завтра, глядишь, – он хладнокровно и безжалостно голову отрежет.
– Так это те самые таджики такой шикарный бассейн построили? – спросила Полина невестку, оглядывая сверкающий голубизной водоем, столики и шезлонги под полотняными зонтами и желтые сосновые ступени, ведущие в парилку русской бани.
– Нет, конечно, это уже работа специалистов с соблюдением всех современных технологий, с системой обогрева, чистки, слива воды по трубам. Короче, все это уже знаний требует. А с таджиками пришлось рассчитаться, уж больно много проблем они создавали. Одно время стали замечать, что вечерами у их вагончика стала местная шантрапа собираться. Скоро по деревне слухи пошли, что таджики наркотой приторговывают. А потом у своих мальчишек в комнате я пакетики с дурью нашла. Петьке я так и сказала тогда: «Ты чего ждешь – чтоб они сыновей твоих на наркотики подсадили?». Это и решило их участь.
ГЛАВА 3
Ближе к вечеру, когда Таня с Полиной готовили ужин, во двор въехали две иномарки – черный Вольво и белый Мерс. Из машин вылезли два молодых парня, быстро поскидали с себя одежду, стали с фырканьем нырять и плескаться в бассейне.
Таня некоторое время понаблюдала за ними в окно и не смогла скрыть недовольства.
– Вот они новые русские, столичные люди! Чихали они на элементарные приличия! Никому не кланяются, никого не уважают! Берут все, что хотят! С хозяйкой дома зайти поздороваться – это для них, по всей вероятности, притеснение личной свободы! Может, они думают, что это я должна выйти и поприветствовать их, как гостей долгожданных? Не подумаю даже.
Таня ушла в огород нарвать укропа и петрушки к салату. А молодые львы за окошком, искупавшись, захотели выпить чего-нибудь холодненького. На столике под грибком появились бутылки и рыба сушеная. Оно и понятно, уж который день солнце так жарит, что асфальт плавится, и такое пекло стоит на улице, что, когда выходишь из машины с кондиционером, раскаленный воздух жаром обволакивает тело.
Вот наконец-то гости надумали хозяевам на глаза показаться, угощения, которое они сами отыскали, видимо, было недостаточно. Дверь со двора приоткрылась, и на пороге кухни появился румяный белокожий парень, шатен с благодушными голубыми глазками.
– В бане мы рыбу нашли и несколько бутылок «Спрайта». А где у них тут пиво хранится? – спросил он Полину, но, увидев знакомое лицо – Алешку, улыбнулся ему.
– Привет, чувак! Мы там с Дэном сидим у бассейна. Ну-ка, Леха, живо пивка нам организуй!
Тот парень еще пару-тройку раз гонял Алешку в подвал за пивом, потом снова зашел на кухню и попросил молока.
– Не дам, – вдруг резко отказала ему Татьяна. – Молоко у меня только на чай, а ты, как теленок, вылакаешь все мои запасы, потом нечем будет чай забеливать.
– А его знаю, его зовут Богдан, – засмеялась Полина. – У него жена Леночка, рыженькая такая, с пышными огненными волосами, как у Анжелики из фильма французского. Помнишь, кино нашей юности – «Анжелика и король»? Как же актрису ту звали? Мишель… Мишель… Не помню, как…
– Откуда ты Ленку знаешь, она же в Москве! – удивилась ее невестка.
– Вот-вот! Сначала понять не могла, где же я его видела? Потом вспомнила: Таймыр. Они же с нашими на Таймыре побывали.
Позже Таня рассказала мужу про молоко и спросила, правильно ли она сделала.
– Правильно, – ответил Петр. – Если ему надо, пусть с собой привозит хоть грузовик.
– Ой, не надо мне его молока. Как-то раз я тоже самое сказала ему. Жара стоит, как в Африке! Я для семьи покупаю хорошее, дорогое, для длительного хранения. А он какое привез в прошлый раз? – по семь рублей два мягких полиэтиленовых пакета, и сам ведь такое пить не стал – скисшееся оказалось! Въезжают на шикарных машинах, – не выдержала и пожаловалась она. – Сто процентов не бедные! Едят за четверых – и всегда с пустыми руками! Хозяина нет – никто не спрашивает, можно ли въехать во двор – бултых сразу в бассейн!
– Ребята симпатичные, но нахалы. – добавила Полина. – Что хотят, то и берут – комплекс суперменства!
– Если бы они не были такими нахрапистыми, они бы не смогли бизнесом ворочать. Их бы живо другие акулы заглотили! – помолчав, сказал Петр.
Вечером хозяйка пригласила ребят на ужин. Подавали борщ и жареную стерлядку. Хозяин сказал, что если бы они приехали вчера к ним на обед, то полакомились бы шашлыком из осетров, и поставил на стол остатки вчерашнего обеда – осетринные головы. По размеру эти головы были не очень крупные, похоже, совсем молодые были те осетрики. По этому поводу Петр пошутил:
– Это еще не осетр, но уже и не стерлядка. Осетры заплывали в заводь к лилипуткам – стерлядкам, а те в коротких юбочках соблазняли их. И вот вам результат: получилось кое-что покрупнее стерлядки.
– Это называется кобелизм, – как-то очень жестко, с большим напором изрек Дэн. – Ну-ка, дайте-ка мне эту голову, в рыбе голова – самый лакомый кусок.
Таня рассказывала мужу, что весь день была за рулем. Навещала маму, одышка у нее сильная, с сердцем перебои – с утра возила ее на прием к врачу. Продукты ей завезла – в холодильнике совсем пусто. И весь день ее останавливали гаишники и каждый раз за что-то штрафовали: то не так припарковалась, то не там припарковалась…
– Таня! Вы такая обворожительная женщина, вам надо было просто улыбнуться им, и они б вас простили! – разнеженным голосом посоветовал ей Богдан. Лицо его сияло простодушной детской улыбкой.
– Эти, которые в погонах, они не мужики, им главное деньги срубить, – сказал Дэн резко, точно гвоздь вколотил – вроде бы пустяк сказал, но с какой-то неоправданной внутренней силой, очень категорично.
Такая манера общаться была обычной для него и стала привычной для окружающих, как заметила Полина. Дэн всегда так разговаривал – с большим напором, и в облике его было что-то боксерское, какая-то постоянная готовность к самообороне. А вот Богдан казался полной его противоположностью. После выпитого джина он сидел в расслабленной позе и по размягченным, но барственным интонациям, напоминал ласкового львенка, а манеры его – вальяжные, самодовольные – выдавали холеного и властного сатрапа.
– А какой Дэн жесткий! – говорила Полина Тане, делясь впечатлениями о вечере. – Богдан – тот помягче, понежней.
– Да нет, все как раз наоборот, – возражала Татьяна. – Дэн напускает на себя, он хочет выглядеть таким. А настоящий лидер – Богдан, он очень жесткий изнутри. Со своей женой так он вообще жестокий. Знаешь, как он издевается над ней. Ленка – она пожизненная тусовщица, с шестнадцати лет все по барам, да по ресторанам. Делать ничего не умеет, да и не хочет. У нее хорошенькая мордашка, и она считает, что за это ей все жизненные блага. А он хочет, чтобы она чем-то занималась, при деле была, чтобы в бар с подружками не моталась и с мужиками не флиртовала в его отсутствие. Он хотел ее на телевидение устроить, даже школу дикторов ей оплатил. Только она не хочет учиться и работать тоже не хочет. У них отношения такие, как у кошки с мышкой, он с ней играет-играет, но в любой момент может когти распустить и клыки показать. Ленка пикнуть при нем не смеет. Но исподтишка мстит ему за это. Мы на Мальдивы вместе летали. Так вот, как только мужики уедут на рыбалку дальнюю с ночевкой, она тоже на всю ночь пропадает, как бабочка ночная, всю ночь по клубам шастает, в отель ее только под утро привозят. Я не думаю, что она ему изменяет, дело не в этом, просто она так самоутверждается, кайф ловит, очаровывая и дразня.
ГЛАВА 4
После обеда Петр повез своих гостей на реку, искупаться, позагорать и на водных лыжах погонять. Вначале он с лихостью прокатил сестру с племянницей на катере, устроил экскурс с обзором местных красот, и сам, как бывалый экстримал, выжал предельную скорость, чтоб у пассажиров дух захватывало от ощущения полета.
Рев мотора, ветер, рвущий волосы, мелкие брызги в лицо… И стремительно меняющийся береговой ландшафт: то нагромождение сизых остроугольных камней, то пологий спокойный песочек, то густые заросли ивняка. Другой берег по величию не уступает знаменитым видам Швейцарии – сплошной отвесной стеной поднимается древняя, будто высеченная, скалистая гряда Уральских гор, серо-коричневое отражение которой ломается и дробится широким течением реки.
Катер килем вспарывает воду и, преодолевая упругий напор воздуха, мчится со скоростью сто десять километров в час. За кормой вскипает, пенится, расходится кругами вода, и далеко от лодки ведомый на тонком капроновом тросе летит по волнам шестнадцатилетний Артем. Красиво летит, как артист в кино. Все любуются его стройной спортивной фигурой в красно-синем спасательном жилете.
Если Петр за штурвалом, покоя не жди. Он поворачивает голову и с хитроватым блеском в глазах оглядывает своих пассажиров… У Татьяны тень пробегает по лицу. «Посмотри на него. Счас Петька нас утопит… или лодку перевернет…» – кричит она в ухо своей золовке. Полина не успела ответить, потому что в этот момент обе женщины одновременно вскрикнули. Петр резко нажал на тормоз, а Тема, внезапно потеряв скорость, лишился равновесия и бултыхнулся в воду.
– Петь, – умоляющим голосом говорит Таня мужу, – Ты что, не можешь без фишек своих дурацких?…
– Ну скучно же! – смеется он. – Все сидят с такими лицами… Адреналинчику не хватает!
Когда катер подплыл к Теме, тот, как яркий поплавок в красно– синей жилетке, лежал, качаясь на волнах, в весьма странной позе – циркулем: одна нога – в воде, другая в лыже перпендикулярно задрана вверх. Слетевшую лыжину уже отнесло течением. Петр подгребает к ней, достает из воды, и, подплыв к сыну, крепит эту длинную полосу серебристо-серого пластика на его ногу. Теперь обе ноги Артема вертикально подняты вверх. Сам он как-то вяло реагирует на все внешние манипуляции, просто лежит на воде неподвижно и отрешенно наблюдает за плывущими в небе белопенными облаками.
