Текст книги "Последний выстрел. Встречи в Буране"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
14
Оккупационные власти без всяких проволочек разрешили Тихону Бычку открыть частный магазин, и он самым серьезным образом надумал заняться купеческой деятельностью. Кузьма Бублик за немалую цену продал ему свой каменный амбар. Правда, амбар нужно было еще оборудовать по всем правилам, а лес достать трудно, и решил тогда Тихон Бычок наведаться к знакомому леснику. Раздобыл он пропуск, запряг райпотребсоюзовскую лошадь, ту самую, на которой, бывало, развозил товары по криничанским магазинам, и утром отправился в лес.
От Криничного до лесника путь не близкий, и у Бычка было достаточно времени, чтобы подумать, поразмыслить. Все-таки правильно он сделал, что не подался в эвакуацию. Что ему делать на чужой стороне? В своем доме оно поспособней жить, в своем доме и стены помогают. Не растерялся он, когда в Криничном не разбери господи что творилось: склады были открыты, товары не знаешь, куда везти... Тихон Бычок вовремя догадался, куда девать богатство – и хлебушком запасся, и крупой, и консервами, и ящики со сливочным маслом удобно приютились в прохладном его погребе. Да если все это с умом реализовать – с деньгой будешь, и с какой деньгой!
Чего-то испугавшись, лошадь метнулась в сторону, и Тихон Бычок ударился ногой о колесо. Заныла, заболела раненая нога. Он тоже был ранен... Правда, не на войне – вырвалась из рук одна штуковина и бухнула под ногами, кость перешибла. Любил он изобретать эти самые штуковины. Заберется, бывало, подальше от Криничного, бросит штучку в облюбованную заводь, шарахнет она, и с рыбой он... Другие с удочками сидят, переметы ставят – попадется или не попадется рыбешка на крючок? А у него всегда клев, не жалей только взрывчатку... Подрывному делу научился Тихон Бычок в армии на действительной службе, его даже хотели тогда в инженерное училище направить. «Талант у тебя к подрывному делу, товарищ Бычок, изобретательская мысль работает», – говорил ему командир. Но в училище его не приняли бы: грамоты мало, три класса сельской школы, вот и все образование...
– Не подвезешь ли, хозяин? – раздался голос.
Тихон Бычок поднял голову и обомлел: на дороге, что пробегала мимо перелеска, стоял Романов, председатель райисполкома! В бобриковом пиджаке, в яловых сапогах и мерлушковой шапке, он был все такой же – высокий, крепкий, с добродушным улыбчивым лицом.
– Ды как же, ды как же, Терентий Прокофьевич, ты на виду, – испуганно залопотал Бычок.
– Положим, не всегда на виду, – заулыбался Романов, – иногда временно и прятаться приходится. – Он вскочил на телегу, устроился поудобней рядом с Тихоном Бычком и поинтересовался:
– Далеко ли путь держишь?
– Друга-приятеля проведать.
– Хорошее дело друзей не забывать в такое время.
– Ды как же понимать, Терентий Прокофьевич, ты, говорили, уехал? – осторожно сказал Бычок.
– Как видишь – не уехал. Хотел, да не отпустили...
– Не отпустили? – удивился Бычок. – Ды кто же не отпустил-то?
– У меня один хозяин и начальник один – избиратели, они-то и не отпустили, наказали в районе оставаться.
– Чудно говоришь! Ды что же делать в районе, коли немцы кругом!
– Так-таки и «кругом», – улыбнулся Романов. – Мы вот едем с тобой и не видим их. – Романов помолчал немного, потом задумчиво добавил: – Ты вот говоришь – немцы. Значит, прогнать надо, чтобы не было их.
– Прогнать такую силищу? – Бычок с сомнением покачал головой. – Сила есть сила, против нее не попрешь. Гитлер, говорят, окружил Москву, Ленинград захватил...
– Кто говорит? Сам же Гитлер и говорит. Для нас не авторитет его болтовня.
Тихон Бычок с легкой усмешечкой поглядывал на Романова: пой, ласточка, пой, ты говорил когда-то, что у Гитлера кишка тонка, не бывать фашистам в Криничанском районе, а они пришли, выперли тебя из кабинета, заставили, как волка, по лесам шастать. Бывало, на машине разъезжал по району, а теперь и телеге рад...
– Слышал я, магазинчик ты задумал открыть, Егорыч, – как бы между прочим проговорил Романов.
Тихон Бычок скосил глаза на собеседника, недоумевая, откуда тому все известно? Отпираться он не стал и ответил уклончиво:
– Жить как-то надо.
– Верно, верно, жить надо... А торговать чем будешь?
– Для торговли найдется всякий шурум-бурум...
– Ну, ну, торгуй на здоровье. Только, Егорыч, попросить я тебя хотел. Ты там со склада кое-что припрятал. Правильно сделал. Побереги народное добро... Если кому что понадобится, без моего разрешения не выдавай, в случае чего, я черкну тебе записочку. И учет веди.
Эти слова ошеломили Тихона Бычка. Он думал, что никто не догадывается, никому неведомо о спрятанном. Оказывается, Романов знает! Но все-таки он угрюмо проговорил, не глядя на председателя:
– А ежели, к примеру, я знать ничего не знаю, прятать ничего не прятал. Тогда как?
– Обыск придется делать, – тихо ответил Романов.
– Обыск? – Тихон Бычок рассмеялся. Смех у него был боязливый, вымученный. – Кто же обыскивать будет, ежели ты, опять же, к примеру, носа не покажешь в Криничное. Я так думаю, что кончилась твоя власть и не указ ты мне! – выпалил он.
– Мы с тобой люди взрослые, – не повышая голоса, отвечал ему Романов, – и давай говорить по-взрослому. Ты прав: моя власть, может быть, и кончилась. Плохим я был руководителем, руку тебе подавал и не догадывался, чем ты дышишь. Ошибся. За ошибки наказывают. Но запомни, Тихон Бычок, власть была не у меня, власть была и остается у народа. Эта власть крепка и никогда не кончится. Не ошибись, гражданин Бычок. Немцы побудут, побудут и пятки покажут, а тебе здесь оставаться, на своей земле. Не споткнись, шагая по этой земле. Стой! Спасибо, что подвез. – Романов легко спрыгнул с телеги и сказал на прощание: – Мое дело предупредить, а дальше сам думай. Не обессудь и не обижайся, если мы, часом, будем слишком суровы к тебе. Время такое, что мягкостью много не сделаешь. Бывай здоров, Бычок!
Лошадь задремала стоя. Нижняя губа у нее отвисла, глаза были закрыты. Время от времени она помахивала головой, точно отгоняла какие-то свои надоедливые и грустные мысли.
Грустные мысли роились и в голове Тихона Бычка. Не тревожа дремавшую лошадь и как бы забыв о том, что нужно ехать к леснику, он думал о Романове, который неожиданно встретился ему и так же неожиданно скрылся в лесу. «Один ходит и не боится...»
Романов был не один. Неподалеку от дороги, в условленном месте, его поджидали люди.
– Терентий Прокофьевич, кто это вас подвозил? – спросил невысокий чубатый парень в коричневом лыжном костюме.
– Разве не узнал? Тихон Бычок.
– Разъезжает выродок, рыщет глазищами, где и что плохо лежит! – с яростью заметил парень.
– Ты, Сеня, зря торопишься, – упрекнул его Романов. – По-моему, вывод еще рано делать.
– Вывод один: к стенке бы таких!
– К стенке, Сеня, это ведь проще всего, для этого ума много не нужно, – задумчиво отвечал Романов. – А ты сделай так, чтобы Тихон Бычок за тобой пошел.
– Такой пойдет, ждите...
– Значит, мы ничего не стоим как руководители... У Бычка, если хочешь знать, золотые руки, сапером был в армии, изобретатель...
Парень расхохотался...
– Изобретатель... Уморили, Терентий Прокофьевич! Хромает он из-за чего? Из-за своего изобретения. Браконьер! Хотел всю рыбу переглушить в Угрянке...
– Да, был грешок, изобретал всякие взрывные штукенции, в милицию таскали его за это... А теперь он пригодился бы нам, ох, как пригодился бы, – мечтательно проговорил Романов. – Ну да ладно, об этом после. Докладывайте, как у вас, Ефим Силыч, – обратился он к пожилому, болезненного вида мужчине, Карташеву.
Тот подтянулся.
– Задание ваше выполнил, товарищ командир. Устроил одного в полицию... Откровенно говоря, боюсь я за него, ненависти много, как бы вгорячах не натворил чего... Я уж его инструктировал и так и этак. Обещал держаться.
– Спасибо, Ефим Силыч. Вы все-таки присматривайте за парнем.
– Присмотрю, Терентий Прокофьевич.
– Что у нашего комсомольского вожака?
– Был у Бориса Николаевича, – докладывал Сеня Филин, секретарь райкома комсомола. – Медикаменты упрятаны надежно. Доктор сообщил мне о раненых красноармейцах. Кормит их дед Минай, перевязки делает подлиповская фельдшерица Полина Ружилина. Одного бойца Борису Николаевичу пришлось положить к себе в больницу. Боец укрыт надежно. И еще событие. На лугу под Березовкой кто-то вилами заколол двух солдат.
– Вилами? Оружие, конечно, древнее... Выяснил, кто?
– Нет, Терентий Прокофьевич, наши люди не знают.
– Чисто сработано, если даже тебе не удалось узнать имена мстителей. Видишь – действует народ без нашего с тобой руководства, это хорошо, что действует, – радовался Романов.
Тем временем Тихон Бычок погонял и погонял притомившуюся лошадь. Ему все чудилось, что Романов опять вынырнет откуда-нибудь а сядет к нему на телегу. «Ишь ты, не уехал из района... А ведь плевое дело было ему уехать: машина под руками, садись и катись... Не сел председатель, партизанить, как видно, остался», – раздумывал Тихон Бычок. О партизанах он слышал еще тогда, когда немцы были далеко от Криничного. Проговорился однажды складской сторож – возят, мол, куда-то продукцию по ночам в лес, для партизан... Партизаны. Тихон Бычок усмехнулся. Да что они сделают против танков, против самолетов и пушек? С чем пойдут на такую силищу? Это тебе не гражданская война, в гражданскую можно было идти даже с дробовиками, а ноне техника нужна...
Только перед вечером Тихон Бычок вернулся домой.
– Ну, пропащая душа, тебя только за смертью посылать, обед грела, грела, опять остыл. Сейчас на примусе подогрею, – хлопотливо говорила Прасковья, Бычкова жена – еще не старая полноватая женщина с толстой черной косой, венцом обвитой вокруг головы.
Через минуту вслед за женой Тихон Бычок вышел на кухню. Прасковья в это время ложкой зачерпнула из стеклянной банки топленое масло и хотела было бросить на сковородку. Муж подскочил к ней, выхватил из рук ложку с маслом.
– Ты что делаешь? Ты куда столько масла прешь?! – закричал он.
Жена изумленно заморгала глазами.
– Да что ты, господь с тобою, или не знаю, сколько надо масла класть, – протянула она.
– Больно много знаешь! – шумел муж, вываливая масло назад в банку. – У людей, может, капли жиру нету, а ты во сколько бухаешь!
– Ить сам говорил – ноне живи, а завтра неведомо, что будет... Что ж масло жалеть, хватит нам...
– Надо жалеть! Надо! Не наше оно. Поняла?
Прасковья в крайнем изумлении посмотрела на мужа – уж не пьян ли? Семнадцать лет живут они вместе, не доводилось ей видеть Тихона пьяным. Выпьет, бывало, рюмочку в компании – и хватит. Может, с лихолетья хватил где не рюмочку, а побольше? Да нет, трезвый...
– В нашем погребе, значит наше, – сказала она.
– Мало ли, что в нашем погребе... Погоди, хозяин объявится! – и Тихон Бычок вышел из кухни, зашагал, прихрамывая, по горнице. Его так и подмывало рассказать Прасковье о встрече с Романовым, но он молчал, зная, что жена разнесет рассказ по соседям. А может, не разнесет? Понимает же, какое время настало...
– Бабы-то языками трезвонили – уехал Романов, чуть ли не мешок денег уволок из банка, – не выдержал он.
– А что? Уехал. Это мы с тобой не могли, а Романову дорожка прямая...
– «Прямая», – передразнил муж. – Никуда он не уехал, в районе живет.
– Будет врать-то, – отмахнулась жена. – Они ж его сразу в петлю, они ж всех партейных...
– А ты поначалу поймай его, найди да взять попробуй. Он, может, не захочет идти, нету ему резону в петлю, может, он раньше на него петлю накинет. Романов не с голыми руками, я-то знаю.
– Терентия видел? – тревожно воскликнула жена. – Где видел? – стала допытываться она. – Сам знаешь, не чужой он, родня все-таки.
– Родня, – усмехнулся муж. – Твоего деда плетень горел, а его дед руки грел, вот и породнились...
– Не мели, балабошка. Моя двоюродная за ним. Может, и она уехать не успела, может, нуждается в чем.
– Ишь ты, добрая какая. А когда ты нуждалась, она помогла тебе? Напоила? Накормила?
– Что попусту трезвонить. Слава богу, не нуждались. Да скажи, где видел Терентия?
– Во сне! Довольна?
– Фу ты, окаянный, напужал как... Что ел мало?
– Сыт, по горло сыт! – с необъяснимой злостью отмахнулся муж и вышел во двор. Нужно было вычистить навоз из хлева, он уже взялся было за вилы, не швырнул их и чуть было не сшиб петуха-зеваку. Глянул на разоренный плетень. Тихон уже приготовил ход к купленному бубликовскому амбару. Думал открыть магазин, свою торговлю. А зачем она ему, торговля-то? Чем торговать станет? Да ну ее к лешему, лучше пойти работать на прежнее место, возчики нужны будут...
На следующей неделе пришел к Тихону Бычку директор школы Ефим Силыч Карташев.
– Батюшки, или не туда попал, или наврали мне люди, – с порога заговорил он. – Я к тебе, Тихон Егорович, за покупками, а у тебя, вижу, магазин не работает.
– Какой магазин! Какой магазин! – закричал было Тихон Бычок, но тут же осекся. Директора школы он уважал, сам учился у него. Молодым тогда был Ефим Силыч. Теперь постарел, очень постарел учитель. – Наврали вам, Ефим Силыч. Нету магазина и не будет, – твердо ответил он.
– Торговля дело хорошее...
– Чем торговать? Своими старыми портками?
– Чем торговать, вопрос другой, было бы желание.
– Нету желания... Так сдуру зашла блажь в голову.
– В комендатуре тебе разрешили открыть магазин?
– Да плевать мне на их разрешение!
– Ты погоди, погоди отказываться, – остановил его Карташев. – Романов просит тебя, очень просит открыть магазин. Товару подбросит... Ну, как, Тихон Егорович, уважишь просьбу председателя райисполкома?..
15
Принесенные Дмитрием автоматы взбудоражили товарищей. Его наперебой стали расспрашивать, где и как раздобыл он оружие.
Дмитрию пришлось рассказать.
– Вот ведь гады, вот ведь людоеды! – возмущенно воскликнул Кухарев. – Правильно, доктор, сделал, что животы им распорол!
– Возможно, солдаты пошутили, – возразил Рубахин, чтобы только не согласиться с Кухаревым.
– «Шутки» нашел! С тобой, должно, тоже пошутили, чуть было без глаз не оставили, на всю жизнь отметину припечатали к твоей карточке!
– Добрая машина, – причмокивал сержант Борисенко, рассматривая трофейный автомат. – Теперь нам сподручней к своим пробираться...
– А где свои-то? Где фронт? Знаешь? – напустился на него Рубахин.
– Узнаю, Вася, – незлобиво ответил Борисенко.
– А я так мыслю, что и тут свои, – вмешался Кухарев. – Ворога можно всюду бить. Вон доктор не растерялся, и двумя головорезами у Гитлера меньше стало. А ну как все мы так же вот...
– Не забывай, Иван Фомич, мы присягу давали, мы – бойцы, нас никто не лишал этого звания, – возразил сержант. – Приказ по армии слышал о прорыве из окружения?
– Мы, Володя, под тот приказ не подходим, – отвечал Кухарев. – Мы раненые, мы, скажи спасибо доктору, еле живы остались. Так что греха у нас на душе нет, присягу не нарушим, ежели отсюда бой поведем.
Сержант Борисенко уже начинал соглашаться, но у него нашелся ярый союзник – молчаливый и хмуроватый Петро Калабуха. Он был серьезно ранен пулей в грудь навылет, но, к общей радости и к общему удивлению, быстрее всех выздоравливал.
– Вот что значит нервы у человека железные, – весело говорил иногда Кухарев и, повернувшись к Рубахину, продолжал: – Учись, Вася... Ты все шумишь, споришь, а Петро молчком-молчком и гляди-ка – героем у нас!
– С тобой полежишь тихо, – ворчал Рубахин. – Поменьше бы сам разговаривал...
И вот сейчас Петро Калабуха заявил:
– Кто как хочет, а я до своих пойду.
И спор опять разгорелся.
Дмитрий не принимал участия в споре. Он ждал Полину. Полина должна была сходить к березовской акушерке и поподробней разузнать об отряде полковника. Дмитрий пока не говорил о нем товарищам, а про себя уже решил, что спор спором, а судьба их будет зависеть от неизвестного полковника и его отряда.
– Сколько там на твоих кировских? – спросил Дмитрий у сержанта Борисенко.
Тот достал из кармана великоватые часы.
– Пятнадцать ноль восемь и девять секунд!
Четвертый час! А Полины все нет. Дмитрий уже начинал тревожиться – не случилось ли что, не встретились ли ей на пути солдаты, не попала ли она в беду... Ему хотелось вскочить, вскинуть на плечо трофейный автомат и бежать на выручку.
– Ты не волнуйся, Митя, придет, – вполголоса проговорил Борисенко, разгадав тревогу Дмитрия.
– С чего ты взял? Я не волнуюсь и никого не жду, – смущенно пробурчал он.
Сержант улыбнулся, обнажив ровные белые зубы, легонько толкнул Дмитрия плечом.
– Ладно, Митя, не обижайся... Не зря часами интересуешься... Девушка она хорошая, не будь я семейным человеком, отбил бы у тебя...
Дмитрий нахмурился, чуть было не сказал в ответ что-то грубоватое, но вдруг почувствовал, что ему хочется, очень хочется, чтобы сержант говорил и говорил о ней, чтобы хвалил ее и даже отбить грозился...
– Ты, Митя, не тушуйся, – с добрыми нотками в голосе продолжал Борисенко. – Война войной, а сердце сердцем... Я вот лежу, бывало, под обстрелом или отбиваю с пулеметчиками атаку, а нет-нет да и вспомню свою Глашу, Глафиру Петровну, и дочурку Ниночку... Ждут ведь, на крыльях полетел бы к ним, а тут эта проклятая немчура лезет и лезет... А теперь вот что подумают жена и дочь? Как они там? Письма-то не идут от меня. Шли, шли и перестали. Сколько слез будет – убит папка... А я ведь еще живой – и не могу сообщить им об этом... Трудно, Митя, трудно и хорошо, когда тебя ждут, когда есть кому поплакать... Вон и сестрица наша идет!
Дмитрий вскочил, хотел было кинуться навстречу Полине, но застеснялся, подождал, пока она подошла сама.
– Добрый день! – с улыбкой обратилась она ко всем сразу.
Повеселевшие бойцы наперебой здоровались.
– Почему задержалась? Была в Березовке? Узнала? – нетерпеливо допытывался Дмитрий.
– Вот сделаем перевязки, потом расскажу.
Дмитрий помогал перевязывать раненых. Ему хотелось поскорее закончить это и услышать рассказ Полины о походе в Березовку. И тут же он поймал себя на мысли, что ему хочется остаться наедине с ней, и от этого ему стало неловко, он даже покраснел, как будто был уличен в чем-то крамольном.
Дмитрий опять провожал ее, и по дороге Полина рассказывала о походе в Березовку.
– Люди говорят, что полковник не ушел из лесов, действует где-то, а где – никому из березовцев неизвестно. В Березовке даже уверены, что тех двух солдат у стога прикончили бойцы полковника... А мне теперь кажется, что полковник – выдумка, никакого полковника нет...
Дмитрий тоже подумал об этом, но ему не хотелось расставаться с мыслью о полковнике, с мыслью о том, что кто-то может помочь им.
– Ты еще узнай, уточни.
– Хорошо, Митя, я еще схожу в Березовку.
– А ты не боишься ходить по той дороге?
– Ой, Митя, боюсь, очень боюсь... Я бегом, бегом... и на стога не смотрю... Ты знаешь, мне теперь по ночам снятся вилы. Они гоняются и за мной и за тобой... Я и тебя, Митя, во сне вижу...
– И ты мне вчера снилась...
– Правда? Ой, расскажи – как, хорошо или плохо?
– Хорошо...
– Ты все-таки расскажи, ну, расскажи, Митя...
– Я поцеловал тебя во сне, – чуть слышно прошептал он.
Полина остановилась, испуганно глянула на него.
– Не надо, Митя, не надо так видеть меня, иначе я рассержусь на тебя, очень рассержусь...
Дмитрий опустил голову, злясь на себя за эту неумную выдумку. Ведь сочинил, соврал! Он и в самом деле видел ее во сне – она бежала по улице, она была далеко от него, он только любовался ею, но не целовал, он только кричал: «Остановись, я тебя нарисую...» Зачем же ему нужно было придумывать поцелуй? Глупо...
– Ой, Митя, кто-то идет! – вскрикнула Полина.
Дмитрий встрепенулся, машинально сорвал с плеча автомат.
– Где?
– Там, – кивнула в сторону Полина.
Он ухватил ее за руку, и они встали за толстое дерево.
– Это же Романов! Председатель райисполкома. А с ним Сеня Филин, секретарь райкома комсомола. Давай окликнем их, – сказала Полина.
– Молчи, – приказал Дмитрий.
Послышался голос:
– Выходи, выходи, Ружилина, чего прячешься.
– Зовут.
– Молчи, – оборвал ее Дмитрий.
– Да что ты заладил «молчи», «молчи»! Своих боишься? – Полина выскочила из-за дерева и смело пошла навстречу Романову. Дмитрий видел, как ей пожимали руку, расспрашивая о чем-то.
– Иди сюда, Гусаров! – позвала она.
Дмитрий подошел.
– Вот какой ты, Гусаров... Ну здравствуй, – поздоровался Романов. – Ишь ты, с трофейным автоматом...
– У нас еще один есть, – похвалилась Полина.
– Значит, два автомата, – задумчиво проговорил Романов. – По логике вещей двумя автоматами владели два солдата... А скажите-ка, други милые, не вы ли, часом, устроили на лугу побоище при помощи оружия старостихи Василисы кутузовских времен? Не вы двух солдат вилами к земле припечатали?
– Мы, – вырвалось у Полины.
Романов рассмеялся.
– Ну вот и решена задачка с двумя неизвестными... Молодцы. Открыли счет, – похвалил Романов и обратился к Дмитрию. – Показывай, Гусаров, своих раненых.
Дмитрий еще раньше дал себе слово даже под страхом смерти никому не говорить о раненых товарищах. Полина и дед Минай не в счет, доктор Красносельский тоже не в счет. Они помогли, они лечили, кормили, без них он, санитарный инструктор, ничего не сделал бы. Можно ли сказать о раненых Романову? Чем он поможет?
Будто разгадав его мысли, Романов сказал:
– Я думаю, будет лучше, если перевести раненых на нашу базу.
– У вас есть база? – удивился и обрадовался Дмитрий.
– Кое-что имеется, – скромно ответил Романов.
Пока они разговаривали, Сеня подхватил Полину под руку и отвел в сторону. Дмитрий ревниво поглядывал на них. Уж слишком вольно ведет себя этот комсомольский вожак, чуть ли не обнимает девушку, что-то доказывая ей.
– Ну как же, Гусаров? Договорились насчет раненых? Завтра людей подошлю, помогут перебазироваться твоему лазарету, – пообещал Романов.
Партизаны ушли. Полина грустно смотрела им вслед, жалуясь:
– Не хочет Сеня Филин брать меня в отряд...
– Как не хочет? Да не имеет права! Кто у них командир?
– Романов. Тебя и раненых берут, а меня...
– С Романовым и решим. Он добрый. А этот Филин совсем не понравился мне. Какой-то он...
– Бедовый парень, – поспешила возразить Полина. – Он мне приказал оставаться в Подлиповке, работать как работала, и присматриваться к молодежи. Это, говорит, очень важное задание. Может быть, он прав...
– Нет, не прав! – решительно запротестовал Дмитрий. – Мы добьемся – ты будешь в отряде! – горячо доказывал он, веря в это и радуясь тому, что они с Полиной будут вместе, вместе пойдут в бой...
Темнело. Откуда-то с лугов, будто прячась от сырой осенней стужи, заползал в лес белый-белый туман с розоватыми прожилками.
Дмитрий и Полина стояли в подлеске неподалеку от Подлиповки. Сквозь облетевшие ветви хорошо просматривалось знакомое село. Кое-где в хатах зажигались робкие огоньки и сразу прятались. Видимо, люди занавешивали окна.
– До свидания, Митя, – сказала Полина и протянула ему руку – мягкую, теплую, с тонкими хрупкими пальцами и коротко остриженными ногтями.
Дмитрию не хотелось расставаться. Он готов стоять здесь хоть до утра, стоять и молчать, чувствуя тепло ее руки, прислушиваясь к ее ровному дыханию. А еще ему хотелось бережно взять Полину под руку и проводить до самого дома, остановиться у крыльца. Потом она проводит его до темного-претемного леса, потом он ее до крыльца... Он готов ходить так всю ночь!.. «А вдруг в селе ночуют немцы? У Полины пропуск, а у меня нет», – подумал Дмитрий. Эта предостерегающая мысль сразу развеяла его грезы.
– Митя, ведь человек не виноват в том, что ему снится. Правда? – нарушила молчание Полина. – Я не сержусь на тебя...
– Полина, я соврал...
– Соврал?
– Я не целовал тебя во сне.
– Ой, Митя, это хорошо! Если во сне целуются, значит наяву ссорятся... Я не хочу, чтобы мы поссорились...
