Текст книги "Последний выстрел. Встречи в Буране"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)
– Понятно, товарищ председатель. Большая экономия будет.
– Вот, вот... У тебя самого какая машина?
– Самосвал. Под хлеб оборудован. Новенький, только ограничитель снял. И другие машины что надо. Полный порядок будет!
– Ну, а как устроились, как с питанием?
– Тоже порядок. Довольны ребята.
Когда Коростелев ушел, Иван Петрович оживленно проговорил:
– Хороших ребят прислали. Слышал? Беспокоится человек, чтобы зря туда-сюда не ездить. Сразу видно – толковый парняга! Понимает что к чему...
Фрося позвала обедать. Она поставила на стол бутылку вина и один стакан для гостя.
– Мужа обижаете, Фрося, – заметил Михаил Петрович.
Постучав ногтем по бутылке, брат подосадовал:
– И жалко, Миша, да нельзя, я на службе... У меня заведено так: и сам в рабочее время в рот не возьму, и другим не дозволю. А ты выпей, тебе можно, ты на отдыхе!
Сразу после обеда Иван Петрович заторопился в правление, сказав, что у него дела, нужно опять ехать в поле. Ушла на ферму Фрося. Куда-то исчезли племянники, по всей вероятности, найдя себе занятие более веселое, чем бесприбыльная рыбалка.
Михаил Петрович остался в доме один. Взяв книгу, он прилег на диван. Почему-то не читалось, и спать тоже не хотелось... Раньше, пока собирался в дорогу, пока думал о незнакомом Буране, пока ехал в поезде, ему очень хотелось вот так побездельничать... Но, как на грех, опять вспоминались утренние обходы в больнице, амбулаторные приемы, высокая, залитая солнцем операционная, где королевой расхаживала вся в белом непримиримо-строгая Вера Матвеевна... Все было привычным и милым. Оказывается, трудно, очень трудно даже малое время прожить без этого, и теперь-то Михаил Петрович понимал одного старого фельдшера-пенсионера. Они с почетом, с дорогими подарками проводили старика на заслуженный отдых, произнесли чувствительные речи... А фельдшер потом почти каждый день приходил в больницу, надевал халат. Доктор Воронов сердился и однажды упрекнул старика: «И что вам, Кузьмич, дома не сидится...» Оказывается, нелегкая это участь – очутиться вдруг без дела...
Отложив книгу, Михаил Петрович встал с дивана, раскрыл чемодан, достал почтовый набор, чтобы написать Тамаре первое письмо из Бурана. Он присел к столу и вдруг ужаснулся: ему не о чем писать ей... «Завтра напишу, сегодня я, кажется, не в настроении», – решил он и подошел к открытому окну.
Залитая жарким солнцем широкая улица была пустынна. У калитки стоял петух. Он был великолепен в своих ярких петушиных доспехах. Сверкая золотом и пурпуром, он с воинственной гордостью держал свою голову, украшенную рубиновым гребешком, похожим на царскую корону, и с удивлением смотрел круглыми, немигающими глазами на незнакомого человека в окне, точно спрашивал: а ты кто такой, что здесь делаешь? Михаил Петрович никогда так близко не видел обыкновенного деревенского петуха и сейчас по-детски залюбовался им, пораженный чудесной раскраской и независимой осанкой красавца.
Петух вдруг тревожно вскрикнул и, вытянув шею, кинулся прочь, к соседскому дому. Михаил Петрович по плечи высунулся из окна, чтобы посмотреть, что напугало петуха, и увидел Фиалковскую. Она шла по улице в том же платье в горошек, с чемоданчиком в руке.
– Лидия Николаевна, – обрадовался он. – Здравствуйте!
Она остановилась у палисадника.
– Добрый день, Михаил Петрович, как вам отдыхается?
– Привыкаю.
– Завидую... А мне, как видите, нужно ходить на вызовы, и в больнице – дела, дела... Не хотите ли осмотреть мои владения?
– Мой девиз: не отказываться от приглашений.
5
Одной из достопримечательностей Бурановской больницы была чугунная ограда. В одинаковых рисунках ее пролетов, разделенных кирпичными столбами, еще издали отчетливо были заметны красные кресты.
– Вы, Лидия Николаевна, как видно, очень заботитесь, чтобы ваша больница была приметной: всю ограду усеяли красными крестами, – весело пошутил Михаил Петрович.
Она расхохоталась:
– Разве не догадываетесь? Это же бывшая церковная ограда! Божий храм, говорят, сгорел, а поповский дом сохранился. В нем-то и разместилась наша больница.
За оградой стоял одноэтажный дом, крытый железом. К нему с одной и другой стороны прижались пристройки с шиферными и черепичными крышами.
– Наша больница напоминет мне московский храм Василия Блаженного. Вы спросите, чем? А вот чем! Известно, что многие русские цари достраивали Василия Блаженного, украшали его своими башенками в честь какого-нибудь знаменательного события. Здесь тоже каждый врач, который работал в Буране, украшал поповские хоромы своей пристройкой.
– Думаю, вы тоже не отстали от коллег?
– Отстала, Михаил Петрович, – рассмеялась она и вдруг, оборвав смех, серьезно заметила: – Сколько средств угрохали на эти пристройки, можно было построить новое здание.
Фиалковская привела гостя к себе в кабинет. Кабинетик был небольшой, опрятный. Стол, кушетка – все покрыто белыми простынями, на единственном окне – марлевая занавеска, на полу – пестрый самодельный коврик. Михаил Петрович глянул на потолок и увидел там темное пятно подтека. В центре пятна штукатурка облупилась, обнажив дранку, похожую на ребра скелета.
Доктор Воронов невольно сравнил этот маленький кабинетик с тем, где принимал больных сам, и усмехнулся про себя – да разве можно сравнивать вещи несравнимые...
Заметив, что гость обратил внимание на потолок, хозяйка поспешила объяснить:
– Крыша протекает, ремонтировать надо, но нет шифера.
– Обратились бы в колхоз.
– Ах, колхоз, – отмахнулась она. – Колхоз сам любит обращаться – то дай аптечки, то беги на полевой стан, то иди по избам агитатором... Попробуй же врач попросить что-нибудь, не тут-то было, не положено! По идее больница колхозная, обслуживаем колхозников, но меж собой живем как чужие... Бурановский колхоз – богат, он строится, на тысячи рублей машины покупает. А в больнице нет копеечной кварцевой лампы, и колхоз, если встать на официальную ногу, не имеет права купить эту лампу для пользы своих же колхозников. Парадокс!
– Неужели председатель не понимает?
– В том-то и беда наша, что Иван Петрович слишком много понимает! – с неожиданно вспыхнувшей яростью ответила Фиалковская. – Для него главное – посевная, уборочная, зимовка. Другое же, что не относится к этой знаменитой триаде, он признавать не хочет. Уж сколько я с ним за эти три года переругалась – не учтет никакая статистика!
В кабинет вбежала дежурная сестра.
– Лидия Николаевна, там больного привели, – сообщила она.
– Иду! – Фиалковская надела халат, белую шапочку. Теперь она выглядела старше, солидней. – Подождите минутку, Михаил Петрович, я скоро вернусь.
Михаил Петрович вспомнил слова брата о том, что Лидия Николаевна собирается уезжать из Бурана, но сейчас он почему-то не верил в это, наоборот, ему показалось, что она увлечена работой, обеспокоена больничными делами и не помышляет об отъезде.
В кабинет вернулась Фиалковская, озабоченная, чем-то даже встревоженная.
– Что случилось, Лидия Николаевна? – поинтересовался он.
– Больной поступил, и грызет меня сомнение... Михаил Петрович, может, посмотрите? – смущенно попросила она. – А вдруг он хирургический? Тогда отправлять надо.
– Я к вашим услугам, – обрадовался он. – Что вы подозреваете?
– Кажется, пищевая интоксикация.
Они вдвоем осмотрели больного – колхозного кладовщика Каткова, назначили ему лечение, а после, в кабинете, Фиалковская признательно благодарила:
– Спасибо, Михаил Петрович.
– За что «спасибо»? – улыбнулся он. – Я просто подтвердил ваш диагноз.
– И за это спасибо. Ум – хорошо, два – лучше. Боялась я, как бы не пришлось заводить «москвича» и ехать с Катковым в райбольницу.
– Вы, Лидия Николаевна, очень смелая женщина.
– Смелая? В чем? – удивилась она.
– Hg боитесь ездить на «москвичке»-старичке в такую даль, – с улыбкой сказал Михаил Петрович.
– Что поделаешь, я рада и такому транспорту, – серьезно ответила она. – Бывало, чуть что – беги в правление за машиной, а там или дадут или подумают... Теперь же я на колесах, сама себе хозяйка. Правда, «москвичек» наш незаконнорожденным числится, но бегает пока исправно, а не далее как в позапрошлом году валялся он, списанный, в колхозном сарае, готовясь в последний путь – в утильсырье...
– И вы поступили по-врачебному, оживили старичка?
– Но сама, кажется, потеряла несколько лет жизни, – с шутливым вздохом призналась она. – Была баталия, был даже целый приключенческий роман с тайным заговором, с положительными и отрицательными персонажами, с временной победой темных сил и с конечным торжеством справедливости! А если попроще сказать – столкнулись мы тогда с Иваном Петровичем... Извините, может быть, вам не очень-то приятно слушать такое о брате, все-таки родная кровь...
– Нет, нет, продолжайте, это интересно.
– Интересного мало, больше грустного, – ответила Фиалковская. – Я как-то узрела в колхозном сарае «разутую» машину, и втемяшилась мне в голову блажь – а что если отремонтировать. С такой чудесной идеей, как на крыльях, помчалась я к председателю... Он очень внимательно выслушал меня и твердо изрек: «Не имеем права». «Да почему же, – удивляюсь я, – ведь все равно в утиль сдавать придется?» Долго не задумываясь, председатель ответил: «В утиль – можно, в утиль сдадим – спишут машину». – «Зачем же списывать, если можно отремонтировать», – доказываю председателю. Иван Петрович, с мудростью Соломона, разъяснил мне, несмышленой: «Если отремонтируем, машина на балансе повиснет, а старый «москвич» нам без надобности, отходил свое». – «Вам, – говорю, – без надобности, а больнице нужна машина, вы же сами знаете!» Иван Петрович рассердился. «Вы не кричите, доктор. Больница на бюджете райисполкома, туда идите, там покрикивайте, там требуйте, пусть райисполком вас обеспечит транспортом. Законно? Вполне даже законно». Зло меня взяло. «А разве, – говорю, – законно, когда врач вынужден бегать в правление за машиной, чтобы отвезти в район больного, разве законно, когда врач «голосует» на дорогах, чтобы съездить в бригаду?!» – «Это ваша работа, – отвечает Иван Петрович, – за это вам государство деньги платит». Так я тогда ничего и не добилась, поругалась-поругалась и ушла ни с чем. Встретила я Синецкого и пожаловалась ему: так мол, и так, Витя, была у меня хорошая идея, да председатель срезал ее под корень. Виктор парень бедовый, мы с ним давно знакомы, еще по городу, встречались на студенческих вечерах... «Твоему горю, Лидочка, легко помочь, – говорит он. – Давай-ка подпольно отремонтируем машину и поставим председателя перед фактом». Так и решили. Завербовали в свою подпольную группу механика, слесаря и конспиративно стали ремонтировать «москвича». Чтобы строгий председатель не раскрыл наш коварный замысел, разработали мы систему оповещения и связи. На посту чаще всего стояла Феня Бурыгина. Если она запоет «Уральскую рябинушку», значит – на горизонте появился председатель, будьте осторожны, конспираторы! Недели две провозились мы, и вот настал день, когда воскресший, разрисованный красными крестами «москвич» выскочил из сарая и резво покатил к больнице... Как увидел это Иван Петрович, разбушевался: «Кто позволил без моего согласия и без моего ведома? Кто здесь хозяин?» Бушевал он, бушевал, а потом с Тимофеем появился в больнице и генеральским тоном приказал: «Отправить машину в колхозный гараж». Я-то видела, как они к больнице подходили, и быстренько сказала сестре, чтобы та посадила в машину больного – повезем, дескать, в район, да проинструктировала его, чтоб охал и кричал погромче... «Что ж, Иван Петрович, – говорю я председателю, – ваша власть, ваша сила – забирайте машину». Подошел он с шофером к «москвичу», а там уже больной сидит и стонет: «Скорей везите!» – «Придется вам, – говорю я больному, – выйти из машины, поедем на попутной, на «москвиче» председатель не разрешает». – «Да что у нашего председателя – сердца нету?» – спрашивает больной. «Сердце, – отвечаю, – есть, а вот сознательности маловато...» – «Не выйду я из машины, везите скорей!» – требует больной. «Что же мне делать, Иван Петрович, – обращаюсь я к председателю, – может быть, поможете силой вытащить больного из машины?» Иван Петрович сплюнул, выругался и ушел прочь... Так мы с Виктором и выиграли сражение за «москвич», – смеялась Фиалковская. – Правда, Иван Петрович долго косился на победителей. С Виктором он вскоре заключил перемирие, даже не возражал, когда того избирали секретарем парткома. Теперь же они – родственники, на сестрах женаты, в гости друг к другу ходят. А у меня с председателем сосуществование с периодическими обострениями...
– Да, да, вы правы: настоящий приключенческий роман, – расхохотался Михаил Петрович, хотя на душе у него было не очень-то весело. Он понимал, что Ваня был неправ, но все-таки ему хотелось, чтобы о председателе говорили другое. «А Лидия Николаевна и в самом деле зубастая женщина», – подумал он, вспомнив слова брата.
Заслышав на улице гудок машины, Фиалковская выглянула в окно.
– Светов приехал, наш районный хирург, – всполошилась она.
Михаил Петрович хотел было уйти, чтобы не мешать деловому разговору врачей, но не успел. В кабинет стремительно вошел невысокий молодой человек. У него было узкое смуглое лицо с небольшим, как у ястребенка, крючковатым носом, с тонкими, плотно сжатыми губами и высоким лысоватым лбом.
– Я по пути, Лида. Как у тебя? – спросил он, не обращая внимания на постороннего человека.
– Сперва познакомься, – и она представила гостю Михаила Петровича.
– Ага, тоже хирург! – обрадовался Светов. – Сейчас мы, два хирурга, и начнем тебя воспитывать. Автоклав наладила?
– Что ты привязался ко мне с этим автоклавом? – рассердилась Фиалковская.
– Я бы с радостью отвязался от тебя. Жду не дождусь, когда уедешь отсюда. И уезжай! Но все-таки – автоклав наладила? Стерильный материал есть? Инструменты наготове?
– Ты же знаешь, я не люблю делать то, во что не верю, и не держу того, что не нужно.
– Вы слышите, Михаил Петрович, и это говорит участковый врач! Ей кроме порошков, мазей да капель, видите ли, ничего не нужно. Удивляюсь!
– А ты поменьше удивляйся, – огрызнулась Фиалковская. – Да что я могу сделать в этой бывшей поповской хибаре? Тебе хорошо в районной, а ты попробовал бы поработать здесь, в клетушках.
– Дворец ей подавай!..
Они еще долго спорили, поругивались, но как-то беззлобно, с тем добродушием, какое свойственно давно знакомым людям.
– В таких никудышных условиях о серьезной работе и думать нечего, – доказывала она.
– Сама ты никудышная, – сердито упрекнул ее Светов. – И не улыбайся, пожалуйста, обедать я у тебя не останусь, – заявил он и тут же с неожиданной ласковостью добавил: – Некогда, Лидочка, на всех парусах спешу к Сережке Круглову – у него там какая-то штуковина стряслась. Ты его знаешь, он зря в панику не ударится.
И Светов исчез. Фиалковская помахала ему рукой из окна и сказала:
– Вот баламут. Приедет, нашумит, накричит... Да нет, Михаил Петрович, вы только подумайте, он требует, чтобы здесь было все для операций! Какие операции? Тут повернуться негде.
– Но кое-что иметь нужно, – возразил Михаил Петрович.
– Он требует не «кое-что»... Вообще Светов одержимый чудак. Будь его воля, он, кажется, на каждом полевом стане держал бы набор хирургических инструментов. Это его болезнь.
В кабинет вошла дежурная сестра.
– Лидия Николаевна, звонили из Соловьиного хутора, спрашивали – вы сами приедете или привозить сюда старика Дымченко.
– Позвони, Тоня, еду, сейчас же еду, – ответила Фиалковская, потом обратилась к Михаилу Петровичу: – Не хотите ли поехать со мной? Больного я вам показывать не стану. Вы только будете охранять машину, чтобы мальчишки не гудели.
– И в качестве сторожа согласен!
Фиалковская была отличным шофером, и Михаилу Петровичу даже казалось, что в медицинский она пошла случайно, что ей более к лицу какая-нибудь техническая профессия.
Они ехали по проселку среди бронзово-желтого пшеничного поля. Дорога была пустынной. Уборка здесь еще не начиналась и потому-то, видимо, не было встречных машин. Фиалковская стала рассказывать о больном старике Дымченко из Соловьиного хутора, но вдруг умолкла, заглянула в смотровое зеркальце, обернулась назад, и в это же время их обогнал огромный самосвал с отделанным досками кузовом. Впереди он развернулся и встал посреди дороги.
Фиалковская резко затормозила.
Из кабины самосвала выскочил уже знакомый Михаилу Петровичу шофер Коростелев. Этот огненно-рыжий парняга подошел к «москвичу».
– Ну, здравствуй, Лида.
– Здравствуй, Коростелев, – как-то испуганно и сердито отозвалась Фиалковская.
– Поговорить надо, выйди на минутку, – попросил он Фиалковская глянула на Михаила Петровича, как бы говоря: что поделаешь, придется выходить.
Он остался в машине один. Впереди боком стоял большой самосвал с медведем на радиаторе. Казалось, будто самосвал зло косится грязноватыми запыленными фарами, а медведь на радиаторе вот-вот готов зарычать и сверху кинуться на маленького «москвича».
Коростелев и Фиалковская стояли поодаль, у края пшеничного поля. Коростелев срывал колоски, мял их в руках и что-то говорил, угрюмо опустив голову, как-будто хотел боднуть собеседницу. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, порывалась уйти, но он загораживал дорогу, продолжая в чем-то убеждать, что-то доказывать ей. Но вот Фиалковская резко отмахнулась, торопливо подошла к «москвичу» и рванула дверцу.
Коростелев немного постоял один, швырнул измятые колосья, потом подскочил к самосвалу, неуклюже залез в кабину. Самосвал сердито заурчал, подался назад, приминая шершавыми колесами пшеничные стебли, развернулся, выплюнул из глушителя сизовато-черные космы дыма и рванулся вперед, окутанный облаком пыли.
Фиалковская молчала. Михаил Петрович догадывался, что она взбудоражена этой неожиданной встречей.
– Вы знакомы с шофером? – осторожно спросил он.
– Знакома... Это мой бывший муж... Да, да, бывший, бывший, – упрямо твердила она, точно хотела убедить в этом и себя, и спутника, и всех тех, кто не слышит ее.
– Бывший муж? Почему – бывший?
Фиалковская с отчаянием глянула на доктора.
– Очень прошу вас, Михаил Петрович, никогда, никогда не спрашивайте о нем.
6
Вечером вернулся домой брат – запыленный, заметно уставший. Он долго умывался во дворе. Мешая друг другу, сыновья поливали из кружек отцу на руки. Чисто вымытый, стряхнувший усталость, Иван Петрович вошел в дом.
– Давай-ка, хозяюшка, ужинать! – крикнул он Фросе. – И графинчик не забудь, на сон грядущий можно выпить с братцем по единой! Слышно, Катков заболел, что с моим кладовщиком? – спросил он у брата. – Этакий здоровило.
– Пищевая интоксикация.
– Что, что? – не понял брат.
– Консервами отравился.
– Да ну? И как же теперь?
– Завтра выпишется из больницы.
– Завтра – это ничего, завтра – терпимо... Значит, опять попал наш Катков к докторше в руки, – рассмеялся Иван Петрович.
– Он что, часто болеет?
– Да нет, часто воюет с докторшей... Чуть что не так на складе, она бах-бах – и акт на Каткова, и штраф за антисанитарию. Катков докторшу терпеть не может. Уж она ему пропишет лекарство!
– Мне кажется, и ты не питаешь к врачу нежных чувств.
Иван Петрович оборвал смех, посуровел сразу.
– Уже пожаловалась, – пробурчал он. – Я тебе, Миша, так скажу – высоко она лететь хочет, а крылышки-то слабехонькие, не поднимают в высоту. Я так мыслю: по одежке протягивай ножки, и нечего шуметь, и нечего вмешиваться в чужое дело. А докторша как пойдет куролесить – то на ферме бидоны помыты плохо, то мусор не туда выбросили, то пятое-десятое, и шуму, шуму, как на пожаре!
– Но согласись, Ваня, что грязные бидоны могут вызвать заболевания, – встал Михаил Петрович на защиту Фиалковской.
– Пустые бидоны вызывают заболевания. Понял, товарищ ученый? Пустые! А у меня, братец мой, молочко рекой течет. Ты поинтересуйся районными сводками, кто там впереди?
– По-моему, санитария не мешает первенству.
– Я и без докторов знаю, что мешает, а что не мешает. У меня курс твердый, по головке не поглажу, если кто мешать станет. У меня так: поставили, доверили, в доску расшибись, а держи порядок, множь успехи, иначе толку не будет, в хвосте поплетешься. Тут до меня председателем был Аким Акимович Рогов – толковый, крутой мужик, потому и в район пошел с повышением. Я у него ходил в заместителях. Кое-чему научился. Да и сейчас учусь. Приедет он ко мне, во все дыры заглянет, ежели что не так, шею намылит. И правильно. Обиды не таю на Акима Акимовича. С нас государство не всякие там нежности требует, а хлебушко насущный. Ради этого и живем. А ты мне с докторшей санитарию... Я, Миша, головой своей вон за какое хозяйство отвечаю!
По своей давней привычке, разглядывая собеседника, Михаил Петрович внимательно слушал брата и подумывал о том, что вчера, пожалуй, ошибся, когда решил, что годы мало изменили его. Нет, нет, годы сделали свое, они обстрогали, обточили драчливого парня, изменили Ваню до неузнаваемости. Сейчас он видел его – другого, почти незнакомого, и был рад, что встретил брата именно таким – горячим, увлеченным, знающим, что такое ответственность. Он был рад, что Ваня прижился в Буране, крепко стоит на ногах, ему было даже лестно, что бурановцы избрали председателем Ваню, человека пришлого, что Ваня не из тех председателей, которых, случается, привозит районное начальство на выборное собрание: вот вам хозяин, просим любить и жаловать...
Михаил Петрович знал, как и почему брат очутился в Буране. Однажды, уже на последнем году службы в армии, сержант Иван Воронов приехал с друзьями-танкистами помочь бурановским колхозникам убрать урожай. Тогда-то и встретил он черноглазую Фросю. Бурыгину. В кино сходили, потанцевали вечером в клубе, украдкой поцеловались у калитки... После армии уволенному в запас танкисту ехать было некуда и – была не была! – нагрянул он к ней в дом без предупреждения, да так и остался...
Не успели братья закончить ужин, как пришли Синецкий и Феня – веселые, разнаряженные.
– Собирайтесь, Михаил Петрович, в кино сходим, – пригласил Синецкий.
– Иди, иди, Миша, – посоветовал брат.
– Мы вам, Михаил Петрович, найдем барышню, – с озорной улыбкой пообещала Феня.
Иван Петрович с напускной строгостью погрозил ей пальцем:
– Ты, Феня, поосторожней с этим...
– Да какой же отдых без барышни! – звонко хохотала та.
* * *
У Дома культуры они увидели Фиалковскую.
– Смотрите, какая случайная встреча, – сказала Феня, лукаво поблескивая глазами и поглядывая на Михаила Петровича.
– «Случайная»... Уже полчаса жду вас, – откровенно призналась Фиалковская.
– Как? Разве ты знала, что мы идем в кино? – смеялась Феня.
– Откуда мне было знать, – иронически отвечала ей Фиалковская. – Кто-то позвонил в больницу по телефону, кто-то пригласил... Я сперва подумала – Виктор, оказывается, не ты звонил?
Синецкий повернулся к доктору.
– Вот, Михаил Петрович, и попробуйте поиграть с ними в конспирацию. Все тайное стало явным...
Михаил Петрович глянул на Синецких и не осудил их за маленькую хитрость, за то, что они придумали этот культпоход. Наоборот, он был доволен, что в кино с ними идет и Лидия Николаевна.
– Покупайте, кавалеры, билеты и ведите дам в буфет, – потребовала Феня.
– Беда с этими дамами, опять придется разоряться на конфеты...
– И не на какие-нибудь, муженек, а только на шоколадные.
В зале они сели рядом. Феня без стеснения ела конфеты, а Фиалковская отказалась. Пока не начинался фильм, ей часто приходилось отвечать на приветствия проходивших мимо зрителей и тут же давать врачебные советы.
– Лидия Николаевна, миленькая вы наша, у внука ручка чешется после оспы. Что делать-то? – спрашивала пожилая женщина.
– Приведите завтра, посмотрю.
Когда свет погас, Михаил Петрович веселым шепотком сказал:
– Вам, Лидия Николаевна, и в кино не приходится забывать о своем назначении...
Фиалковская ответила:
– Сегодня что-то мало подходило, вас, наверно, постеснялись... Ну вот, играет мой любимый артист... И некрасивый, и какой-то он угловатый, а до чего же обаятельный... – Она смолкла, увлеклась фильмом, однажды даже ухватила Михаила Петровича за руку, шепча: – Вы посмотрите, как чудесно! Море и скалы... и чайки... – и тут же отдернула руку, попыталась отодвинуться.
– Лидия Николаевна! – раздался женский голос. – Вас просят в больницу!
– Эх, жалко, не досмотрела кино, – вздохнула она.
Кинофильм был старый, давно виденный в городе, и Михаил Петрович без интереса смотрел на экран. Он поругивал себя – нужно было уйти с Лидией Николаевной, проводить ее до больницы, а может быть, и помочь там... Кто-то сел рядом, и в ту же минуту послышался злой шепот:
– Ты что же, паря, к чужим женам лыжи пристраиваешь...
Это был Коростелев. Михаил Петрович почувствовал, как цепкая рука сдавила ему коленку.
– Ты знаешь, что за это бывает? – с угрозой шептал Коростелев. – Может, выйдем, поговорим на лоне природы? – со злым смешком предложил он. – Боишься, хлюпик, я те раскрашу физику...
Михаил Петрович оторвал от коленки цепкую ладонь соседа и сжал ее до хруста в пальцах. Он знал свою руку и был уверен, что Коростелев сейчас взвоет от боли, и ему хотелось, чтобы тот закричал, и понял, что разговаривать с ним «на лоне природы» он, доктор Воронов, не побоится.
В зале вспыхнул свет. Зрители зашумели, затопали ногами, потому, что фильм был прерван на самом интересном месте. Михаил Петрович искоса глянул на соседа: тот разминал кисть, будто хватал что-то невидимое.
– Тише, товарищи! – крикнул мужчина, стоявший у входа. – Кто на самосвале подъехал к Дому культуры?
Коростелев как-то сжался, втянул в плечи огненно-рыжую голову и молчал.
– Еще раз повторяю: чей самосвал стоит? Или нет хозяина? Тогда найдем, что делать с машиной!
Коростелев поднялся и, сутулясь, пошел к выходу.
– Ты что же, водитель, в кино на самосвале ездишь? – сурово проговорил мужчина. – Или прав не жалко? Можем отобрать!
Свет опять погас. Михаил Петрович невидящими глазами смотрел на экран и думал, думал о Фиалковской, о Коростелеве. Тогда, среди пшеничного поля, на проселке, она просила его никогда не спрашивать о бывшем муже. Он пообещал – не будет... Сейчас в ушах еще слышался злой шепот Коростелева, и коленка побаливала от его цепкой, сильной руки. Коростелев угрожал ему... Что за чепуха! «Да, но ведь «бывший» может угрожать и Лидии Николаевне, – встревожился Михаил Петрович. – Она, кажется, не очень-то жалует Коростелева, это было заметно при встрече на дороге... Что все-таки произошло, между ними? Почему они стали «бывшими»? Долго ли жили вместе?» – раздумывал он, забыв о фильме.
* * *
Синецкие жили рядом с Домом культуры, а Михаилу Петровичу нужно было идти в другой конец села. Обгоняемый парнями и девушками, он брел по улице и опять думал о Фиалковской – кто и зачем вызвал ее в больницу? Может быть, она нуждается в его помощи? Может быть, опять, как тогда с Катковым, ее терзают сомнения? А что если на минутку завернуть в больницу?
«Да, да, нужно помочь».
«А не идешь ли ты по другой причине? Возможно, озорная Феня права – какой же отдых без барышни», – хохотнул внутренний голос.
«Ерунда. Врач должен помогать врачу!»
– Михаил Петрович, вы? – удивилась Фиалковская.
– Извините, Лидия Николаевна, что случилось? Вас вызвали...
Снимая халат, она весело говорила:
– Все хорошо, Михаил Петрович. Молодая мамаша родила богатыря на четыре двести! Знаете, у меня сегодня какой-то удачливый день: Катков спит, малыш-богатырь спит, молодая мамаша тоже уснула. Все довольны, все спят, только мне спать не хочется!
Они вышли на больничное крылечко, освещенное неяркой электрической лампочкой. Лидия Николаевна вскочила на перила, прижалась головой к стойке.
– Вы знаете, Михаил Петрович, я в Буране кажется ни одного фильма до конца так и не досмотрела, все вызывают и вызывают. То роды, то парни подерутся из-за девчат... А вы, Михаил Петрович, когда-нибудь дрались? – неожиданно спросила она.
– Из-за девчат? По-моему, нет, а вообще приходилось...
– И вы умеете драться? Вот интересно! – рассмеялась Лидия Николаевна. – Будьте добры, расскажите мне о самой знаменитой своей драке... – Она умолкла, потом смущенно прибавила: – Извините, я, кажется, болтаю глупости...
– Нет, почему же. Могу рассказать вам об одной знаменитой драке, – ответил он, чувствуя, что ему хорошо с ней и хочется рассказывать всякие забавные истории, слушать ее смех. – Однажды я был на практике в маленьком районном городке. Любил я тогда ночами дежурить в больнице и мечтал о большой самостоятельной операции. Как-то вечером спешу я в больницу и вдруг на темной улочке встречают меня двое и фонариком в лицо светят. «Погодь, парень, дай-ка закурить». – «Не курящий», – отвечаю. «Дай прикурить» – «Спичек нет», – говорю. «Ах, так, тогда раздевайся и без писка, а не то...» – пригрозили они. Конечно, отдавать последний студенческий костюмишко было жалко... Делаю вид, будто смирился, будто уже пуговицы расстегиваю и, долго не думая, одному бац в челюсть, другому даже не помню куда. Мои обидчики, не ожидавшие этого, рухнули наземь... А я, подавай бог ноги, бежать... Примерно через полчаса парень приводит в больницу приятеля с вывихнутой челюстью. «Что такое? – спрашивает дежурная сестра. – Кто это его?» – «Да вот, – отвечает парень, – хулиганы напали и ни за что ни про что избили...» Я как раз вышел в приемную, и тут парень узнал меня, осекся и замолчал, обалделый... Я тоже узнал их, но вида не подаю. «Безобразие, – говорю, – от этих хулиганов спасения нет». Мои крестники, как воды в рот набрали, молчат. Я, конечно, вправил пострадавшему челюсть и посоветовал парням избегать встреч с «хулиганами», особенно с теми, что постоять за себя могут. На следующий день встретили меня эти ребята возле больницы и в пивную зовут выпить за дружбу. От пивной я отказался, а дружбу не отверг. Мы потом действительно подружились и вечерами вместе хулиганов к порядку призывали...
– Перевоспитали мальчиков! – смеялась Фиалковская.
В больничном саду тихо-тихо листва шелестела. Будто о чем-то самом сокровенном шепотом разговаривали меж собой деревья.
– Почему вы не курите, Михаил Петрович? – спросила Фиалковская.
– Не научился.
– А мне хочется, чтобы вы закурили. Была бы идиллия: он дымит папироской, она сидит и ногами болтает... Знаете, иногда так хочется победокурить, а нельзя:человек все-таки солидный и единственный врач на селе... Бедокурящий врач, как белая ворона, всюду заметен... А у вас появляется иногда желание победокурить?
Михаил Петрович улыбнулся:
– Странная вы какая-то...
– Если говорят «странная», подразумевают – глупая.
– Я вкладываю другой смысл.
