Текст книги "Последний выстрел. Встречи в Буране"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
«Что же ты делаешь, – прозвучал внутри злой голос. – Тебя ждут раненые, а ты жрать расселся».
Будто обжегшись, Дмитрий бросил в мешок ароматную краюшку и испуганно огляделся – не видел ли кто-либо его предательского поступка? Потом вскинул мешок за спину и побежал. Казалось, он хотел убежать от дразнящего хлебного запаха, от неотступной мысли о еде, от сосущей боли под ложечкой. Он спешил, не надеясь на себя и боясь того, что опять остановится, бросит мешок на мягкую листву и жадно уцепится в краюшку хлеба...
Вот наконец и раненые. Сержант Борисенко бережно баюкал руку, точно хотел усыпить боль в ране. Кухарев, спиной привалясь к дереву, что-то строгал перочинным ножом.
– Вот, посмотрите! – радостно блестя глазами, крикнул Дмитрий и положил у ног Кухарева мешок. – Развязывайте!
– Наконец-то, пришел, сынок, – облегченно вздохнул и заулыбался Кухарев. – А я уж думал... Все передумал. – Он с неторопливой обстоятельностью развязал мешок, и Дмитрий опять увидел ту злополучную краюшку с зазубринками от пальцев. Она будто пилой полоснула его по сердцу.
По-хозяйски оглянув содержимое мешка, Кухарев сказал:
– Ты, доктор, с умом покорми всех. Кто потяжелее, тому побольше дай. Я, к примеру, и потерпеть могу.
– И я потерплю, – отозвался Борисенко, перестав баюкать руку. – Ты, Митя, сперва Рубахина, Толмачевского и Калабуху накорми, они послабее.
– Да что я – у бога теленка съел? Что я – потерпеть не могу? – недовольно проговорил Рубахин, подняв забинтованную свою голову. Казалось, он все видит сквозь грязноватую марлю.
Толмачевский от еды вообще отказался.
– Не надо мне, ребята, – хрипло протянул он. – Зачем добро переводить? Мне ведь жить осталось немного. Помру я, ребята...
– И что ты за человек такой, – рассердился Кухарев. – Заладил свое – помру, помру... Не даст тебе наш доктор умереть. Мы с тобой, Федя, еще в Берлине чаи гонять будем.
Измученное болью, заросшее темной щетиной лицо Толмачевского на какое-то мгновение озарилось слабой улыбкой, но улыбка сразу погасла.
– Сказочник ты, Иван Фомич... Послушаешь твои сказки...
– Не сказки, правду говорю – будем чаи пить в Берлине.
Дмитрий понимал, что накормить раненых – это еще не все, каждый из них нуждался в лечении, ведь раны уже, наверное, загноились, нужно перевязать всех. Но перевязывать он не решался, потому что не знал: помогут ли его перевязки, да и не приходилось ему заниматься таким делом – лечить раненых. Надо найти настоящего врача. А где его найдешь? Нужно было бы сказать о раненых деду Минаю, в селе, возможно, есть больница... Значит, нужно опять идти в Подлиповку. Теперь он знает, что днем ходить опасно, в селе могут оказаться немцы. Только ночью можно проползти незаметно к избенке деда Миная. Да, да, ночью...
10
Еще засветло знакомой дорожкой Дмитрий пробрался к Подлиповке, укрылся в кустах и стал наблюдать за селом. Ему хотелось поскорее подбежать к избенке деда Миная и расспросить о больнице. Но он уже ученый, надо сперва присмотреться. Да и дед Минай предупреждал: «Не масленица, так что потихоньку ходи». Это верно.
Огромное багровое солнце неторопливо опускалось на щетинистый лес, и когда оно огненным краешком коснулось горизонта, Дмитрию показалось, будто солнце напоролось на острые иглы вершин деревьев и ранило себя, окровянилось, а к нему белым бинтом потянулось узкое облачко, чтобы рану перевязать.
Сгущались вечерние сумерки, и по мере того, как темнело, на душе у Дмитрия становилось все тревожней и тревожней. Оглянувшись назад, он увидел непроглядную темень леса. Над селом и в селе еще было светло, а в лесу – мрак... И когда Дмитрий подумал о том, что ночью нужно будет идти по темным чащобам среди хрустов и шорохов, колкий мороз пробежал у него по коже. Он боялся ночного леса и никак не мог побороть в себе когтистого страха.
Совсем стемнело. Дмитрий еще прислушался – в селе, кажется, ничего подозрительного нет, но все-таки он соблюдал осторожность, через огороды пробираясь к хате деда Миная. У какого-то плетня он чуть было не вскрикнул, потому что попал в крапиву, обжегшую лицо и руки. Крапива – пустяк, главное – поскорее увидеть деда Миная и с его помощью найти врача.
Изба деда Миная на той стороне, значит, нужно перебежать улицу. Дмитрий опять прислушался. Тихо. Только гулко и тревожно колотится в груди сердце. А может быть, не сердце? Может быть, это пульсирует под ним сама земля, еще не успевшая остыть после дневного тепла?
Дмитрий перелез через плетень, шмыгнул через улицу и остановился у минаевской хаты. Огляделся, потом тихо постучал в темное окно... А вдруг у деда Миная ночуют немцы? А вдруг он не заметил, как они заходили сюда?
Из хаты никто не выходил. Может быть, не расслышал дед его стука? Но вот что-то звякнуло в сенцах. Дмитрий напрягся весь, готовый отскочить, исчезнуть, если вместо деда выйдет кто-го другой...
– Кто тут? – шепотом спросил старик.
– Это я, дедушка, – тоже шепотом отозвался Дмитрий.
– Ты, парень? Иди за мной.
В избе дед Минай вздул каганец. Трепетный язычок пламени осветил просторную, почти совершенно пустую горенку с занавешенными окнами, и самого деда в валенках, в наброшенном на плечи старом полушубке.
– Что пришел? Аль харчей не хватило? – спросил хозяин.
– В селе есть больница?
– Нету и не было, больница у соседей наших, в Грядах, верст десять отсюда. А у нас только хвельдшерица. Аль нужно стало? Захворал кто?
– Очень нужно, дедушка Минай.
Старик не стал расспрашивать, зачем понадобился доктор. Он торопливо снял валенки, надел штаны, опять обул валенки, нахлобучил на седую голову картуз, потушил каганец.
– Идем. Ты за мной держись.
Они перелезали через какие-то плетни, продирались сквозь кукурузные заросли, потом дед Минай сказал:
– Ты погодь чуток, я схожу к Полине Антоновне.
Дмитрий сидел в кустарнике. Пахло смородиной, и он догадался, что его привели в какой-то сад.
Подлиповка спала. Вокруг ни звука. Даже собаки и те не брехали, только иногда где-то совсем рядом падали яблоки. Их глухой стук о землю был похож на короткий вскрик или даже стон. В небе время от времени слышался тяжелый гул моторов. Это самолеты шли на бомбежку или возвращались на аэродромы. На земле было тихо и мертво, а небо воевало и по ночам.
Неслышно подошел дед Минай.
– Так что идем, Полина Антоновна ждет, – сказал он.
Они подошли к дому. Дмитрий шагнул на крыльцо, отворил дверь, и сразу его окутал острый больничный запах.
– Сюда заходите, – послышался женский голос.
Дмитрий очутился в большой комнате, ярко освещенной керосиновой лампой. Изнутри окна были плотно закрыты фанерными ставнями.
– Что вам нужно?
Дмитрий увидел молоденькую девушку в опрятном белом халате. Невысокая, круглолицая, черноглазая и чернобровая, она смотрела на него тревожно и выжидательно. А он, пораженный видом очень юной медички, сразу как-то смутился, даже покраснел.
– Кто вы такой и что вам нужно? – опять спросила она. – Вы больны? Ранены?
– Нет, я здоров и не ранен, – ответил Дмитрий. – Раненые в лесу. Им нужна помощь. Пойдемте, пожалуйста, к раненым...
Широко распахнутыми испуганными глазами она смотрела на него и протестующе качала головой.
– В лес? Ночью? Нет, нет...
Дмитрий рассердился и сразу осмелел. Он даже хотел напомнить этой боязливой фельдшерице о долге медика, о том, что медик по первому же зову должен, не взирая на опасность, спешить на помощь... Кажется, так говорил старший врач, или нет, это слова не старшего врача, их прочел он в какой-то книге, и книга была, кажется, о Пирогове... Но Дмитрий сказал другое:
– В лесу ночью не страшно.
– Нет, нет, я боюсь...
Этого еще не хватало! Сколько он сам натерпелся страху, добрался-таки до фельдшерицы, которая, конечно же, сможет как следует перевязать раненых, а она боится ночью идти в лес...
– Не бойтесь, Полина Антоновна, – уговаривал он. – В лесу нечего бояться, к тому же нам есть чем защититься, – продолжал он, намекая на то, что вооружен и сам до безумия храбр...
– Я согласна пойти только завтра утром, – нерешительно проговорила девушка.
– Можно и утром... Но у одного раненого очень высокая температура, не доживет он до утра, если не помочь ему сейчас.
– А что у него?
– Не знаю. Когда я уходил, он был очень плох, все время бредил...
– Ну хорошо, – согласилась фельдшерица, – идемте. Что брать с собой?
Дмитрий не знал, какие лекарства требуются раненым, и ответил:
– Берите все, что есть, и побольше.
На улице их поджидал дед Минай. Уж коли понадобилась фельдшерица, значит, решил он, где-то в лесу есть раненые или больные, скорей всего, что раненые.
– Сколько их у тебя, раненых-то? – поинтересовался он.
– Семь человек.
– И ты восьмой... Восемь ртов... Н-да, семейка... Ты вот что, ты погоди минутку, я тебе еще харчишек вынесу.
Дед Минай сходил домой, а потом, подавая Дмитрию увесистый мешок, обеспокоенно спросил:
– А найдешь ты своих? Ночью в лесу и заблудиться немудрено.
– Наверное, найду...
– То-то и есть, что «наверное». Где они у тебя? Приметы какие?
Дмитрий стал рассказывать, а когда упомянул про болотце, дед Минай подхватил радостно:
– Дык это, братец ты мой, самое и есть Совиное озеро... Далеконько забрался, в глухоту. Доведу! Чего тебе блукать да еще с Полиной Антоновной.
Теперь они шли втроем: дед Минай впереди, Дмитрий и фельдшерица за ним. Время от времени фельдшерица вскрикивала, испугавшись чего-то, хватала Дмитрия за руку. Рука у нее была теплая, мягкая, чуть подрагивающая от испуга. А у Дмитрия страх пропал совершенно, пропал, должно быть, потому, что спутники есть, что чувствовал он себя мужчиной, которому строго-настрого запрещено чего-то бояться в присутствии пугливой девушки.
Они очень быстро нашли раненых. Дмитрий подбросил сушняка в костер, и фельдшерица вдруг стала смелой, решительной, при свете костра она раскрыла свой саквояжик, надела халат и занялась ранеными.
– Да, братец ты мой, у тебя тут не сладко. Ишь ты, беда какая, людей бы в тепло надо, а тут на голой земле хворые, – сокрушался дед Минай. – Ты вот что, – говорил он Дмитрию, – ты не сумлевайся, я еще наведаюсь.
И ушел озабоченный.
Уже рассвело, а фельдшерица продолжала промывать раны, перевязывать.
– Плясать, Иван Фомич, не будете, а приплясывать сумеете, – шутила она с Кухаревым, бинтуя ногу.
– И на том спасибо, сестрица, – отвечал он.
Бойцы повеселели, даже Рубахин приободрился, терпеливо ожидая, когда сестрица займется и им, а когда подошла очередь, он притих, напрягся весь, как пружина. Дмитрий тоже насторожился, боясь подумать о том, что Рубахин может оказаться слепым. Он отгонял эту мысль, веря в какую-то чудодейственную силу.
С привычной неторопливостью фельдшерица разбинтовала Рубахину лицо, смочила салфетки, чтобы легче было снимать их.
– Теперь откройте глаза, – попросила она.
Но Рубахин сидел с зажмуренными глазами, боясь открыть их. Дмитрий видел множество осколочных ран на щеках, веках, бровях, на лбу. Вполне возможно, что осколками повреждены и глаза...
– Откройте! – громче попросила фельдшерица.
– Ну, открывай же, Вася, открывай, – напряженным шепотом сказал Кухарев.
– Смелее, связист! – подтолкнул сидевший рядом сержант Борисенко.
Рубахин повертел головой, потом осторожно приподнял веки и закричал:
– Вижу! Вижу, братцы вы мои милые!..
– Ну вот, а ты плакался, – облегченно подхватил Кухарев.
– Теперь будем перевязывать, – сказала фельдшерица и стала забинтовывать Рубахину лицо.
– Сестрица, не закрывайте глаза, оставьте хоть щелочку, – умоляюще упрашивал раненый.
– Пока нельзя.
– Нельзя пока, Вася, – поспешил Кухарев. – Для твоей же пользы и нельзя, ты еще потерпи.
Один только Толмачевский ни на что не реагировал, он остался безучастным даже к радости Рубахина и, тяжело дыша, лежал бледный, с заострившимся лицом.
11
Дмитрий провожал Полину. Хотя был уже день, но ему казалось, что девушке боязно одной в лесу, и он, как настоящий рыцарь, обязан довести ее до села.
– Знаете, Дмитрий, Толмачевского нельзя оставлять в лесу. У него, как мне кажется, воспаление легких.
– Куда денешь его? – мрачно проговорил Дмитрий.
– Давайте подумаем. В Грядах есть больница, наша, участковая. Только я не знаю пока, остался ли там врач.
– Я могу сходить и узнать.
– Нет, нет, вам нельзя, на вас военная форма. Давайте сделаем так: вы ждите меня здесь, а я быстренько сбегаю в Гряды.
Сколько ему придется ждать Полину здесь, на опушке? Каким окажется грядский врач и есть ли врач в Грядах? Полина права: Толмачевский погибнет в лесу, его нужно срочно положить в больницу... В больницу? Но ведь это значит отдать бойца чужим людям? Почему чужим? Разве дед Минай чужой? Разве Полина чужая? Они помогли тебе – и дед Минай, и Полина... Полина... Красивая девушка. Дмитрий пошарил по карманам. Эх, черт побери, жалко, что у него нет карандаша и бумаги, он сейчас же нарисовал бы ее портрет. Он хорошо запомнил смуглое лицо, коротко остриженные курчавые волосы, небольшой прямой нос, чуть припухлые, четко очерченные губы, маленький подбородок с ямочкой, большие, какие-то строгие и вместе с тем очень добрые глаза с темными ресницами и черными-черными бровями... Он мог бы нарисовать портрет, даже не глядя на нее.
Время тянулось медленно. Пригретый солнцем, обласканный тихим шорохом листвы и птичьим гомоном, он с трудом отгонял дремоту и твердил себе: «Спать нельзя, нельзя». Потом он стал бродить по лесу. И вдруг ему показалось, что нет войны, что нет раненых, что Толмачевский здоров, и никакая больница ему не нужна, и что он, Дмитрий Гусаров, пришел сюда на свидание... Да, да, Полина назначила ему свидание в лесу, и он ждет: вот-вот мелькнет ее голубенькое платье, он кинется к ней навстречу, возьмутся они за руки и побегут, побегут, смеясь и аукая... Дмитрий так живо представил себе эту картину, что его охватило какое-то незнакомое волнение.
«Ох, и дурень же ты порядочный, дубина! О раненых товарищах думать надо, а у тебя на уме черт знает что – свидание...»
Часа через три прибежала Полина – очень злая и чем-то расстроенная.
– Отказался врач принять больного! – возмущенно крикнула она.
– Как отказался? – удивился Дмитрий, который был уверен, что каждый, кто узнает о раненых, тут же кинется им на помощь.
– Доктор Красносельский выгнал меня из кабинета! Иди, говорит, занимайся делом и уважай распоряжения новых властей. Я, говорит, не хочу висеть на перекладине, есть, говорит, приказ немецкого командования – за укрывательство больных и раненых красноармейцев виновные смертью караются... Испугался... А ведь был хороший, внимательный! Хоть и строгий. Его даже любили у нас, а теперь немцам продался...
Дмитрий тоже был возмущен поведением грядского эскулапа. В мыслях он уже стал даже придумывать суровую кару продажному врачу... Да, оказывается, не каждый может помочь тебе, попадаются и такие, что оттолкнут, прогонят и даже пригрозят.
– Давайте, Дмитрий, как-нибудь перенесем Толмачевского ко мне на фельдшерский пункт, – предложила Полина. – Я сама буду лечить его и вылечу! – она говорила с такой убежденностью, что Дмитрию сперва показалось, будто это – единственный выход. У него есть носилки, они вдвоем с Полиной перенесут Толмачевского в Подлиповку... Но что будет с Полиной, если немцы узнают о раненом красноармейце?
– Нет, Полина, к вам нельзя, – возразил он.
– А что же делать?
Что делать? Если бы Дмитрий знал, что ему делать, как помочь товарищу.
– А другой больницы поблизости нет?
– Другая в Криничном, районная, но в районе полно немцев.
– Чем лечат воспаление легких?
– Сульфидином.
– Принесите сульфидин.
– У меня на пункте нет... Постойте, постойте, здесь недалеко есть село Березовка, там работает акушеркой моя знакомая, у нее должен быть сульфидин. Вы подождите меня, я сбегаю к ней.
И опять он ждал Полину в том же лесу, на том же месте. С чем придет она? Может быть, ее знакомая акушерка, подобно грядскому лекарю, откажет? Может быть, у нее нет сульфидина?
Что ни говори, а судьба обошлась с ним жестоко. Он мог бы сейчас быть на полковом медицинском пункте и накачивал бы капризный примус, таскал бы мешки с бинтами, кипятил бы шприцы, бегал бы на кухню за чаем... Он даже готов был служить в роте лейтенанта Шагарова и под обстрелом перевязывать раненых, пусть бы даже немецкие танки шли... Там все-таки лучше!..
Но теперь жалеть поздно. Теперь нужно думать, как помочь раненым бойцам, как выходить Толмачевского, как сделать, чтобы не ослеп Рубахин...
Дмитрий лежал в кустах и от нечего делать наблюдал за Подлиповкой. Он уже сосчитал все видимые отсюда избы – двести восемьдесят четыре, но это, наверное, меньшая половина, потому что Подлиповка тянулась дальше, уходила в низину, пряталась за высокими тополями... А вон изба деда Миная. Странное дело: старик ни разу не вышел из своей избенки... Спит после вчерашней бессонной ночи... Подать бы ему сигнал, вызвать бы сюда и посоветоваться: как быть, что делать? Самому идти в Подлиповку опасно. Село стоит на большаке, а по большаку с ревом и чадом бегут куда-то немецкие машины – длинные огромные грузовики, приземистые легковушки. Некоторые грузовики останавливаются в селе, и Дмитрию видно, как солдаты выскакивают из кузова и начинается «охота» на кур, гусей, уток, слышится беспорядочная стрельба. Никто из подлиповцев не может помешать этим солдатским «забавам», и Дмитрий тоже не может... Им вновь овладевает горькое чувство собственной беспомощности. Но где-то внутри начинает биться мысль: а ведь немцы, что едут по большаку, даже не догадываются, что за ними следит человек в красноармейской форме, что подлиповская фельдшерица побежала за сульфидином для красноармейца Толмачевского. Толмачевский выздоровеет, окрепнет, и кто знает – не срежет ли он пулей вон того немца, что сидит на подножке грузовика и играет на губной гармошке, пока его соотечественники «забавляются» стрельбой?
Встанут на ноги бойцы, и они все вместе уйдут за линию фронта. Полина тоже пойдет с ними, и дед Минай пойдет... Впрочем, деду Минаю идти незачем, стар он и слаб... А почему они должны идти за линию фронта? Разве не может случиться так, что фронт сам придет сюда? Вполне может! Наши отступили временно, и уже где-то неподалеку от Подлиповки силы копят, чтобы ударить...
Дмитрий опять размечтался. В воображении он уже видел бегущих гитлеровцев и тоже бил их. Он выскакивал из засады и строчил, строчил... Из чего строчил? Странный вопрос. Из автомата! Откуда у него автомат? Полина принесла... Впрочем, нет, не Полина. Автомат он раздобыл сам. Да, да, сам. А Полина рядом...
Полина... Черноглазая, удивительная Полина... Дмитрию казалось, будто они уже давным-давно знакомы, будто вместе учились в институте, вместе выпускали стенную газету и «портили нервы» Кузьме Бублику... Все-таки странно – куда и почему убежал Бублик? Трус он, не зря лейтенант Шагаров грозился расстрелять его... Но, может быть, Кузьма ушел за линию фронта, ранение у него легкое... Да, но это ведь предательство – бросить всех и уйти, никому не сказав ни слова...
В сумерки вернулась Полина с сеткой-авоськой в руках.
– Есть сульфидин! Вот вам, берите, – она протянула ему бумажный пакетик с таблетками. – Сразу же начнете давать больному по две таблетки через каждые четыре часа. Часы у кого-нибудь есть там?
– Есть у сержанта Борисенко.
– Вот и хорошо. Завтра днем я приду. Будем сами лечить по схеме. Обойдемся без доктора Красносельского. – Она легонько потрясла сеткой. – А здесь кое-что съестное... Давайте перекусим. Я целый день ничего не ела да и вы тоже.
...Дмитрий шел один через темный лес. Теперь он уже почти ничего не боялся и спешил, потому что Полина предупредила: чем раньше применить сульфидин, тем лучше для больного. Все-таки молодец Полина!
Подойдя к раненым, Дмитрий неожиданно увидел у костра деда Миная и какого-то незнакомого человека в плаще с откинутым назад капюшоном. Человек был уже немолод, сед, усат. Усы у него какие-то колючие, торчат в стороны.
– Вот и доктор наш пришел, – сказал Кухарев.
Мужчина подошел к Дмитрию, протянул руку.
– Рад видеть вас, мой юный коллега, – баском проговорил он и представился: – К вашим услугам доктор Красносельский.
Дмитрий вздрогнул, растерянно глянул на деда Миная, догадываясь, что это он привел сюда грядского врача.
Кивая на Толмачевского, дед Минай скороговоркой пояснил:
– Приехали мы, братец ты мой, за ним. Борис Николаевич к себе заберет, в больницу. Так-то оно лучше будет.
– Больному необходимо стационарное лечение, – вставил доктор Красносельский. Видимо, заметив недоуменный взгляд Дмитрия, он продолжал: – По всей вероятности, Полина Антоновна доложила вам, что я обошелся с ней не самым лучшим образом. Вижу – доложила... Можете передать, что извинений с моей стороны не последует. Да, да, не последует, – повторил доктор. – Надо же было ей кричать на всю амбулаторию: «Борис Николаевич, в лесу лежат раненые красноармейцы, один очень тяжелый, его нужно забрать в больницу!..» Я, естественно, унял пыл юной патриотки...
– Правильно, Борис Николаевич, что прогнали, – похвалил доктора дед Минай. – Тут, братец ты мой, делай да оглядывайся, люди всякие бывают. Ничего, пообживется – поумнеет Полина Антоновна.
К приходу Дмитрия доктор Красносельский успел осмотреть всех раненых, выслушал Толмачевского, подтвердил диагноз фельдшерицы – крупозное воспаление легких.
– Я сульфидин принес, – сказал Дмитрий.
– Больной уже начал принимать сульфидин по схеме, – ответил доктор. – С вашего разрешения мы с Минаем Лаврентьевичем увезем Толмачевского. Не беспокойтесь, мой юный коллега, ваш боец будет находиться в относительной безопасности.
Дед Минай с помощью Кухарева переодел Толмачевского во все гражданское. Оказалось, что он привез раненым одеяла, матрацы и подушки, набитые сеном. Старик предусмотрительно прихватил кое-что из одежды и для Дмитрия – рубаху, старый пиджачок, поношенные, но еще крепкие штаны, серую кепчонку и лапти с онучами.
– Другой обувки нету, да в лаптях оно и помягче будет, – доказывал он. – Негоже тебе, братец ты мой, в военном показываться...
Толмачевского увезли. Взволнованный встречей с врачом, Дмитрий сидел у костра и в мыслях посмеивался над Полиной, которая посчитала доктора Красносельского «продажной шкурой». Ему и самому было стыдно от того, что он тоже придумывал кару Борису Николаевичу.
Подбрасывая сушняк в костер, Кухарев говорил Рубахину:
– Не я ли тебе сказывал: не спеши, Вася, к прадеду, рано еще. Вот и вышло по-моему – помогли нам добрые люди.
– Помочь-то помогли, а что дальше? Дальше куда податься? Кругом немцы...
– Все образуется, Вася, уладится...
– Попом бы тебе служить, умеешь ты успокаивать... А ты скажи, кто мы такие сейчас?
– Люди, Вася, самые что ни на есть военные люди.
– Да что у нас военного? Разве только осколки в теле, а кроме ничего нету! Попали в катавасию... Вон Бублик, небось, в госпитале отлеживается...
– А ты что, Бублику завидуешь? Ты что, тоже бросил бы товарищей, последний сухарь уволок бы? – напустился Кухарев на собеседника.
– Таких, как Бублик, расстреливать надо, – сурово сказал Борисенко.
«Правильно, таких расстреливать надо», – в мыслях согласился Дмитрий и опять недоумевал: куда и зачем убежал Кузьма Бублик! Неужели он и в самом деле в госпитале?
