Текст книги "Последний выстрел. Встречи в Буране"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
Дмитрий ехал в санях с Кухаревым и Рубахиным.
– Вот это рванули, вот это сыграли со святыми упокой! – с радостным возбуждением говорил Рубахин. – Знатно все получилось!
– Не говори «гоп», – возразил ему Кухарев. – Слышал, что сказал командир? Уцелеть еще надо.
Дмитрий улыбался. Кухарев и Рубахин верны себе – опять спорят, чудаки, хотя спорить-то им сейчас не о чем. Ему, например, казалось, что этот солнечный день окажется днем сплошных удач, что немцы могут сколько угодно бесноваться – им не поймать партизан. Ведь прошлой ночью они удачно проскочили на своих девяти санях между селами, занятыми врагом. И теперь проскочат, потому что Романов знает каждую тропинку...
Но тут мысли Дмитрия были прерваны неожиданным грохотом. Оказывается, охранники моста пришли в себя и открыли огонь по лесу из зенитных орудий.
– Рассредоточиться! – закричал Романов.
Опять ухнул взрыв, и лошадь упала. Обагрив снег кровью, она билась в оглоблях. Горячей взрывной волной Дмитрия сбросило с саней. Оглушенный, он упал в снег и пополз.
– Гусаров! Гусаров!!!
Он поднял голову и обомлел, увидев перед собой немца.
– Давай сюда, Гусаров! – кричал «немец» – Сеня Филин.
Дмитрий упал вниз лицом на сани.. Он чувствовал, что сани мчатся по каким-то кустам, кочкам, их то заносило, швыряло из стороны в сторону, то они будто повисали в воздухе.
Над лесом уже рыскали немецкие самолеты, ища партизан.
Через час, а может быть через два, сани остановились.
– Куда, же дальше? – послышался голос Травушкина. – Впереди село – Красная Горка.
– Объехать надо, – сказал Борисенко.
– Объезжать далеко.
– Черт бы побрал эту Красную Горку.
– Напрасно, сержант, бранишься, очень красивое село, – мечтательно сказал Сеня Филин.
– И село красивое, а девчата еще лучше, – заулыбался Травушкин. – Твоя Клава отсюда, из Красной Горьки, – толкнул он Сеню Филина.
– Да, Макар, отсюда, вместе с твоей Натальей росла, – ответил Сеня Филин.
– Я вижу – напрашиваетесь к тещам на блины, – иронически проговорил сержант Борисенко. – В селе немцы есть?
– Позавчера не было. Только полицаи.
– Полицаев не боимся. Что ж, други мои милые, махнем через село, – сказал Борисенко и дернул вожжами. – В селе побольше шума, крика. Вы ведь в немецкой форме. Черт с вами, можете опять толкать меня, вашего возницу. Митю мы укроем сеном. По пути, может, полицаев пощелкаем и старосту заодно...
– Полицаев можно, а старосту нельзя. Романовым назначен.
Два пьяненьких солдата, прихватив где-то русского возницу, шумно веселились, орали во все горло, въезжая в село. Какая-то женщина бросила у колодца ведра и скрылась в калитке.
Все было хорошо. И вдруг за магазином партизаны увидели немецкие машины. У машин кучками стояли шоферы и солдаты, дымя сигаретами и балагуря о чем-то. Увидев подгулявших соотечественников, они засмеялись, даже помахали руками.
– В селе полно немцев, а ты говорил только полицаи, – зло прошептал Борисенко Сене Филину..
– Кто знал... Может, назад повернем?
– Назад уже поздно. Больше орите.
«Пьяные» орали, гикали, толкали возницу.
Возможно, все кончилось бы вполне благополучно, если бы не молодой, остролицый немецкий солдатишка. Черт знает, что заставило его прыгнуть к партизанам на сани. Может быть, им овладело мальчишечье озорство и захотелось прокатиться на санях по улице? Он сидел на корточках и улыбался, обнажая редкие, мелкие зубы. Он кричал, гикал, хохотал вместе с «пьяными». Но вот солдат что-то заметил, жалкая улыбка гримаса застыла на остром птичьем лице. Он оцепенел, как, вероятно, цепенеет кролик перед пастью удава, потом во все горло заорал тонким, визгливым голосом:
– Партизанен! Партизанен!
Кованым каблуком Сеня Филин ударил солдатишку в лицо. Тот свалился на дорогу да так и остался лежать без движения.
Немцы всполошились.
– Гони, сержант! – крикнул Сеня Филин.
По машинам, по бегущим немцам строчили партизанские автоматы. Дмитрий тоже стрелял куда-то из своего парабеллума.
Вдруг Травушкин вскрикнул, выронил автомат и в следующее мгновение придавил Дмитрия своим тяжелым телом.
Сани уже выскочили за село, и тут Дмитрий почувствовал, будто чем-то тупым и тяжелым его ударили по ноге...
24
– Ты счастливо отделался, мой юный коллега, – негромким баском говорил доктор Красносельский. – Можешь взять на память пулю, вынул из твоего бедра. – Он подбрасывал на ладони продолговатый кусочек металла, и Дмитрий даже удивился, что такой крохотный кусочек может убить человека.
Да, верно: он счастливо отделался. А вот Травушкин погиб...
Дмитрий лежал в той же лазаретной землянке, и было тоскливо от того, что не может он пойти в лес за дровами для печки, не бегает на кухню за обедами для больных и раненых. Он теперь сам раненый, и Борис Николаевич прописал ему строгий постельный режим...
Часто приходил к нему Кухарев. За последние дни Иван Фомич как-то осунулся, постарел, часто кашлял.
– Вы бы обратились к Борису Николаевичу. Может быть, у вас что-нибудь с легкими,: – советовал ему Дмитрий.
– Что обращаться, известное дело – простыл малость. Загнал нас немец тогда в самое болото. Хоть мороз-то крепкий, а искупались мы, вот и простыл.
Заглядывал в лазаретную землянку и Борисенко. Только воротились они тогда из «красногорской эпопеи» и в ту же ночь сержант повел свою группу в Красную Горку жечь машины.
– Крепенько отомстили мы фрицам за Травушкина, – говорил он.
А сегодня вечером забежал в землянку чем-то взвинченный Сеня Филин и с порога закричал:
– Вставай, Гусаров!
– Ты чего расшумелся? – напустилась на него Софья Панкратовна. – Или забыл, куда пришел?
– Тетя Соня, событие! – все тем же возбужденным голосом восклицал он. – Немцы разгромлены под Москвой! Понимаете? Разгромлены!
– Батюшки, вот радость-то! – Софья Панкратовна со слезами на глазах бросилась обнимать Сеню Филина.
– Гитлер хотел устроить парад на Красной площади. Дудки! Шуганули их от Москвы, – возбужденно продолжал Сеня, потом подсел к Дмитрию. – Вставай, Гусаров, принес я тебе бумагу и текст сводки. Сообрази листовку, да чтобы с рисунками Красной площади, Мавзолея, Кремлевской стены. Сумеешь?
– Сумею, – откликнулся Дмитрий. Он махнул рукой на прописанный постельный режим. Бодро насвистывая «Москву майскую», при свете двух коптилок он почти всю ночь напролет трудился над листовками и жалел, очень жалел о том, что сам не сможет разносить их по селам.
«Вот вам, вот вам», – бурно злорадствовал Дмитрий, с удовольствием выводя на листовках цифры – тысячи убитых фашистов, тысячи захваченных в плен, тысячи уничтоженных и захваченных пушек, минометов, пулеметов, сотни освобожденных сел и городов... Вот и началось то, о чем он мечтал когда-то, вот и обозначился тот рубеж, откуда в панике бегут завоеватели.
Рано утром за листовками прибежал Сеня Филин. Он пообещал принести еще более радостные вести, похвалил художника за то, что листовки получились хорошими, красочными, и умчался.
Днем Дмитрий спал. И снилась ему весна, Красная площадь, которую не доводилось ему видеть наяву, снилась Подлиповка... Но странно – почему Подлиповка переименована в Красную Горку? И почему на подлиповской улице стоит Кремлевская стена? А к той стене идет дед Минай с лестницей...
– Митя, – позвал кто-то.
Дмитрий чуть приоткрыл глаза и сквозь веки увидел Полину. Сердце быстро-быстро забилось в груди, ему хотелось вскочить... А почему он должен радоваться, вскакивать? Ведь он забыл Полину, сжег ее портрет...
– Митя, ты ранен? – Она присела к нему на топчан, дотронулась рукой до лба. – Температура у тебя нормальная...
Дмитрий смотрел ей в лицо, видел черные бархатистые глаза, губы, смуглые, порозовевшие от мороза щеки, ее улыбку.
– Как ты пришла сюда?
– Вызвал Терентий Прокофьевич.
– Вызвал? Тебя?
– Я принесла тебе альбом для рисования, краски и цветные карандаши. Твои листовки очень любят, и многие не верят, что их пишут у партизан, говорят, из Москвы на самолетах привозят...
– Ты знаешь о листовках? – удивился Дмитрий.
Полина рассмеялась.
– Митя, Митенька, знаю, конечно же, знаю... Я в тот же день узнала, как вы мчались через Красную Горку и устроили там переполох... А вот о твоем ранении узнала только на следующий день, но сразу прийти не смогла, – как бы извинилась она. – Мне Борис Николаевич сказал: ничего опасного, а я все-таки волновалась...
– Прости, Полинка, я очень виноват перед тобой, – шепотом сказал Дмитрий.
– Виноват? В чем? Ты сочиняешь, Митя.
– Я плохо подумал о тебе, когда увидел тебя с Бубликом.
Полина погасила на лице улыбку и без обиды, без удивления ответила:
– Обо мне многие думают плохо... Да и как не думать, если я с полицаем дружу, с самим заместителем начальника полиции... Бублик ведь пошел на повышение, в Криничном он теперь – шишка... Бублик уверен, что станет первым человеком в крае.
Это было похоже на Кузьму Бублика. Дмитрий еще в студенческие годы видел, что Бублик старается все время быть на глазах у начальства и сам рвется к начальничьему креслу и вот, кажется, дорвался, получил это кресло из рук захватчиков.
– Уничтожить Бублика надо, раздавить, как гадину, – гневно проговорил Дмитрий.
– Придет время – уничтожим.
– Не понимаю, чего ждать?
Полина улыбнулась, провела теплой рукой по его щеке.
– Ну его, не будем говорить о Бублике!
Может же судьба одарить человека таким чудесным, таким счастливым днем, какой выпал на долю Дмитрия Гусарова! И нога-то меньше болеть стала – хоть пляши! Сплясать на одной ноге, право слово, не мудрено, а вот проводить Полину, пройти с ней по сказочному зимнему лесу Дмитрий не мог: мешала рана.
Полина отправилась в Подлиповку одна. Нет, нет, ей не страшно, она смелая...
Рубахин смастерил костыли, и на этих костылях Дмитрий выходил на минутку из лазаретной землянки подышать свежим воздухом. Морозный, какой-то звонкий воздух, пронизанный поблескивающими иглами снежинок, забивал дыхание. Зима стояла суровая, многоснежная. На партизанской базе все кругом засыпано, завалено снегом. Даже самое высокое строение – штабной домик – и тот до самой крыши охвачен сугробом, и к нему в сугробе пробита глубокая траншея.
Все-таки молодец Романов, приказавший оборудовать в лесной глухомани все эти землянки. Тепло, уютно...
И вдруг ошеломляющий приказ – покинуть землянки.
«Да зачем же, – возмущенно думал Дмитрий. – Куда деть раненых? Неужели на мороз?» – Расстроенный, ничего не понимающий, он усаживался на сани-розвальни. Ему было холодно, мелкая дрожь пробегала по всему телу. Тупо заныла раненая нога. А что будет дальше? Ведь путь впереди далекий – по чащобам, по болотам.
Прихрамывая, подошел Кухарев. Он был в стареньком полушубке, в заиндевелой шапке-ушанке.
– Ну, как ты устроился, Митя?
– Как пескарь на крючке, – невесело пошутил Дмитрий.
Обоз тронулся.
Кухарев подсел к Дмитрию.
– Что, Митя, или нога болит?
– Душа болит... Едем и не знаем куда, не знаем зачем...
– Вон ты о чем, – грустно откликнулся Кухарев. – А тебе, Митя, и знать-то не обязательно, на то командиры есть, командиры знают. А если, к примеру, охоту поимел узнать, что да к чему, то я тебе так растолкую: от погибели уводит нас командир, от верной погибели. Здесь мы уж порядочно поднасолили немчуре, как могли – помогли Москве. Вот немцы-то со злости и задумали накинуться на партизан. Они ведь не дураки, пронюхали, где стоит наша база, окружили лес, вот-вот самолеты пустят, обстрел из пушек начнут, потом танки погонят... Я-то, Митя, сам по селам ходил, милостыньку собирал, давали хромому калеке... Все я видел, да и от хороших людей тоже сведения получил наш командир. Вот он и задумал ускользнуть из кольца. Правильно задумал? Правильно! Пусть фашист с пустым лесом воюет, а мы объявимся в другой стороне и опять начнем колотить их... Вот тебе и «пескарь на крючке». Ты, Митя, верь командиру.
Командиру Дмитрий верил, но было холодно, и на каждый толчок саней острой болью отзывалась незажившая рана...
25
Как на беду разошлась, разбушевалась жена Тихона Бычка Прасковья. Не нравилась ей «коммерческая деятельность» мужа, часто говорила она ему:
– Закрой ты к лешему свою лавку, проживем как-нибудь, пока наши придут, при наших опять работать пойдешь на старое место.
Тихон и сам с превеликой радостью прихлопнул бы свой магазин, но не давал этого делать Карташев, директор школы.
– Нельзя, Тихон, – убеждал он, – удобно мы с тобой устроились.
Устроились они и в самом деле удобно. Никому не могло прийти в голову, что преуспевающий торговец Тихон Бычок работает на партизан, что к нему в магазин заходят люди из леса и уносят хитроумные его изобретения, которые взрываются где надо. Тихон Бычок был вне подозрений, дружил с полицейским начальником, жил по соседству с заместителем начальника. Частенько к нему наведывались и Самоедский, и Бублик... Для дорогих гостей водилось у него винцо, изготовленное из самогонки деда Миная, и платы не требовал торговец, говорил, что когда-нибудь рассчитаются его высокие покупатели...
Стал присылать за покупками в магазин даже сам комендант обер-лейтенант Гейде. И вот тут сплоховал однажды Тихон Бычок. Ничего не сказав Карташеву, он решил «угостить» коменданта, который любил отправлять в Германию посылки для своей фрау. Как-то зашел в магазин комендантов денщик с уже готовым ящиком для посылки. Вместе с денщиком Тихон Бычок натолкал в ящик того, сего, этого и незаметно подсунул свое новое изобретение – мину замедленного действия, надеясь на то, что денщик принесет посылку обер-лейтенанту и поставит на стол. Если комендант пожелает убедиться, что он посылает своей фрау, мина взорвется, если же он оставит посылку в покое, она тоже ухнет, и так ухнет, что от коменданта останется только мокрое место.
Но не рассчитал изобретатель, а вернее сказать, подвел его комендантов денщик. Вместо того, чтобы мчаться на всех парусах к хозяину, денщик завернул к своему приятелю на гарнизонный узел связи и задержался маленько... Там и ухнула посылка... Вместо коменданта мокрое место осталось от денщика и его приятеля да вдобавок начался пожар на узле связи и все сгорело.
К счастью, закончилось все благополучно. Комендант отнес гибель солдат и уничтожение узла связи за счет обычной партизанской диверсии, какие нередко бывали в Криничном. Он вызвал к себе начальника полиции и пренебрежительно бросил ему в лицо:
– Вы, господин Самоедский, есть... как это по-русски... о, ротозей. Я буду разгонять вас как бездельник. Партизаны взорвали узел связи... Вам понимать надо! Ловить бандитов, ловить вашего Романов!
– Господин комендант, слово даю, выловлю, всех до единого выловлю, – испуганно уверял Самоедский.
– Ваши слова летают на ветер! Вашей службой я не есть доволен. Вы обязан учитывать.
– Учту, господин комендант, учту, – изгибался начальник полиции. А у себя в кабинете, подражая голосу коменданта, он распекал своего заместителя, Кузьму Бублика. – Что же ты, Бублик, ворон ловишь? Партизаны опять взрыв учинили и когда? Средь бела дня. Куда же ты смотришь? Ты ведь хвастал – всех переловлю. Я недоволен твоей службой, Бублик!
Злой, взбешенный Кузьма Бублик появился в магазине Бычка.
– Плесни-ка, сосед, – хмуро попросил он.
– Та с превеликим нашим удовольствием, Кузьма Илларионович, – с готовностью отозвался торговец.
Бублик выпил, отодвинул предложенную хозяином закуску и нервно зашагал по тесному амбару.
– Чем расстроен, сосед? Или по службе что? – осторожно поинтересовался Тихон Бычок. – А, понимаю, понимаю, – заулыбался он, – секрет... Секреты не собираю...
– Секреты, – криво усмехнулся Бублик. – Слышал? Ухнуло на узле связи...
– Ды как же это? И народ погиб?
– Народу мало, два солдата, дежурный да денщик коменданта.
– Ах, беда какая. Я ведь знаком был с денщиком. Вежливый такой, – вздыхал Тихон, поругивая про себя денщика-покойника.
– Я все-таки доберусь до этих подпольщиков, всех перевешаю! – погрозил куда-то Кузьма Бублик.
– Давно пора, Кузьма Илларионович, – поддержал соседа Тихон Бычок. – Покою нету, там гремит, там горит... И где они только взрывчатку берут? – удивлялся он.
– Докопаюсь, до всего докопаюсь!
– Докопаешься, Кузя, ты ведь – орел, мимо твоего глаза ничто не пройдет.
– Эх, Тихон, Тихон, с тобой только и можно отвести душу, а все кругом сволочи!
– Ды ведь мы с тобой, Кузя, живем душа в душу, как родные...
Узнав о «шалости» изобретателя с посылкой, Карташев, не стесняясь в выражениях, отругал его и строго-настрого запретил такие штучки...
И вот разошлась, разбушевалась Прасковья.
– Кого привечаешь, кого поишь в своей лавке? – кричала она в лицо мужу. – Наши придут, какими глазами ты встретишь их?
Он, разумеется, ничего не мог ответить ей.
Однажды, когда мужа не было дома, Прасковья нашла запасные ключи от амбара, зашла в ненавистный магазин и стала все оттуда вышвыривать. И ухнул взрыв. Взрыв был до того сильным, что в домах у соседей повылетали все окна.
К месту происшествия тут же прискакали и немцы, и полицаи.
Ничего не зная об этом, Тихон Бычок ехал на санях по улице. Внезапно его схватили и привезли в кабинет начальника полиции. Там же был и Кузьма Бублик.
– Знаешь, Тихон, что случилось? Твой магазин взлетел на воздух, – сказал Самоедский.
– Ды как это? Отчего? – удивился торговец.
– Вот и мы ломаем головы – отчего бы мог взлететь магазин? Взрыв слышал?
– Ну, слышал.
– Твоего магазина нет.
– И моих стекол тоже, – добавил Бублик.
– Ты скажи нам, Тихон Егорович, что там могло взорваться? – осторожно спросил Самоедский.
– Должно, бочка с керосином... Эх, ма, сколько добра пропало, богатым был, да вот нищим стал, – искренне сокрушался Тихон Бычок.
– Ишь ты, сразу придумал бочку с керосином, – ухмыльнулся Бублик. – Нет, сосед, там керосином не пахнет, там тол взорвался. Понимаешь? Тол!
– Ды, может быть, и тол, – согласно закивал головой Тихон Бычок. – Я ведь, сами знаете, с малолетства баловался этими делами, вот ногу себе покалечил...
– Помню, помню, было такое дело. А теперь, Тихон, все поворачивается по-другому. Под амбаром-то подвал имеется. В подвале-то, в укромном уголке, мины обнаружены. Откуда они там оказались? Вот в чем загвоздка... Вот потому-то мы и пригласили тебя, чтобы, так сказать, покалякать по-дружески. Попадешь в гестапо, там другой разговор будет... Вот мы с Кузьмой Илларионовичем и решили помочь тебе. Ты не сомневайся, Тихон, поможем. Теперь уж и немцы знают, что хранилось у тебя в подвале. Да ведь можно как повернуть? – Самоедский подошел к Тихону Бычку, положил ему руку на плечо и сочувственно подсказал: – Можно, Тихон, так повернуть: пришли к тебе такие-то и такие-то, наган к виску – прячь взрывчатку, не то пуля в лоб... Вот и спрятал ты. Логично? Вполне. Ты только назови, кто приходил, кто взрывчатку приносил, кто брал ее у тебя. Только так мы и выкрутимся... Иначе, сам знаешь, время военное, долго ли беду накликать...
– Ды ведь, Лука Лукич, оно по-другому даже логичней будет: никто не приходил, никто не приносил. Сам собирал. Когда бои прошли у нас, толу вон сколько было, бабы даже печки топили. Вот и насобирал я для рыбалки...
– И мины тоже для рыбалки? – насмешливо спросил Самоедский.
– А что? И мины тоже.
– С огнем играешь, сосед, – грубовато вставил Бублик. – Себя не жалеешь.
– Ды почему же не жалею? Себя оно всегда жалко.
– Плохо ты разбираешься в ситуации, – упрекнул Самоедский. – Добра тебе желаем, а ты этого не хочешь понять. Ты только назови, кто приходил – и дело с концом.
Тихон Бычок засмеялся.
– Вы, Лука Лукич, лучше спросите, кто не заходил ко мне... К примеру, соседушка мой, Кузьма Илларионович, захаживал, вы, Лука Лукич, тоже наведывались.
Кузьма Бублик не выдержал. Он подскочил к Тихону, встряхнул его за плечи и процедил:
– Дурачком прикидываешься, незнайку из себя строишь? Все понятно. В другом месте тебя заставят говорить. Не принимаешь нашу помощь – твое дело. Но смотри, сосед, не ошибись!
– Ды вот и я думаю, как бы не ошибиться...
– Как ошибку исправить – вот о чем думай, – тихо подсказал Самоедский. – Ты нам только назови, кто взрывчатку приносил, и больше ничего от тебя не нужно, и мы тебя отпустим.
– А так разве не отпустите? Что же это я арестованный, выходит? Свои же и арестовали. Вот те и помощь... – усмехнулся Бычок. – Не по-соседски это, Кузьма Илларионович. Поил я тебя, кормил, а ты в каталажку меня, не по-соседски...
Оба полицая – и начальник и его заместитель – едва удерживались, чтобы не наброситься на пленника. Они понимали, что в их руках может оказаться тайна взрывов и на нефтебазе, и на станции, и на узле связи, и в гараже, если хорошенько «обработать» арестованного. Они вдруг поняли, что преуспевающий торговец меньше всего занимался торговлей, что он обводил всех вокруг пальца и был связан с партизанами, с подпольщиками, мастерил для них мины, а значит – многое знает.
– Ну, как, сосед, говорить будем или язычок тебе развязать? – с угрозой подступил к Тихону Бублик.
– Ды что говорить-то? Что нужно было, сказал, больше ничего не знаю.
– Врешь, гадина, знаешь, знаешь! – завопил Бублик.
– Погоди, погоди, Кузьма Илларионович, – вмешался начальник полиции. – Дай подумать человеку. Думай, Тихон, думай, – мягко говорил он арестованному. – Все от тебя зависит. Хуже будет, если займется тобой гестапо. Там разговор один – к стенке. Понимаешь?
– Ды как не понимать, Лука Лукич, известное дело – в гестапо зверье сидит, добра от них не жди.
– Если понимаешь, почему же нам не скажешь, кто приходил к тебе? Мы тебя защитим, выгородим. Понижаешь?
– Ды как не понимать, понимаю, вам-то меня трогать нельзя.
– Это почему нельзя? Что ты за шишка такая! – взбеленился Бублик.
Тихон Бычок ответил спокойно:
– У меня ведь защитников много, вся Россия за мной. А у вас, к примеру, защитников нету, потому как даже родная мать и та откажется от выродков этаких, не рожала я, скажет, подлецов, не кормила молоком предателей...
Взбешенные полицаи долго, по-зверски били Тихона, но он так ничего и не сказал им.
– Дела наши, Кузьма Илларионович, не из лучших, – вздыхал начальник полиции. – Не знаешь, кому верить, на кого надеяться. Ты вон не разглядел соседа...
– Ты тоже недалеко ушел от меня, – озлился Бублик.
– Ладно, ладно, – примирительно замахал руками Самоедский. – Не будем друг на друга собак вешать. Давай мозгами пораскинем, что к чему, кто чаще всего заходил в магазин к Бычку. Я вот вспомнил твою невесту, подлиповскую фельдшерицу...
– Она тут причем?
– Странно как-то... Замуж за тебя не торопится, хотя девка в самой поре. Часто заходила в магазин к Бычку, товары покупала...
– Я всегда ходил с ней, в моем присутствии Бычок товар отпускал.
– А может, в твоем присутствии он и мины отпускал ей? Да ты не хмурься, я пошутил...
Однако Бублику не давала покоя «шутка» Самоедского. Кое-что в поведении Полины и в самом деле было странным и необъяснимым. Не отказываясь от его руки и сердца, она все-таки не торопилась переезжать в Криничное, говоря, что не на кого оставить фельдшерский пункт. Бублик нашел замену, в Подлиповку была направлена другая фельдшерица, но та почему-то не стала работать, уехала в другой район. Вспомнился Бублику и такой случай; они пошли с Полиной на «барахолку» (базар, где криничане продавали тряпье всякое), и там, в толпе, он узнал одного партизана и кинулся за ним. Полина тоже побежала, но, подвернув ногу, так вскрикнула, что Бублик остановился. А партизан исчез... И еще вспомнилось, как прошлой осенью Бублик встретил на фельдшерском пункте Гусарова. Полина тогда упрашивала отпустить больного парня, даже сама поехала с ним догонять бричку, на которой полицаи увезли Гусарова.
Все эти, на первый взгляд, незначительные факты теперь стали казаться Бублику подозрительными. Еще более подозрительным было то, что Полина не появилась в Криничном на следующий день после взрыва магазина. Она обещала приехать за покупками, но ей будто кто-то сообщил, что магазина нет да и самого торговца тоже нет...
Бублик решил все-таки съездить к Полине. Застал он ее на фельдшерском пункте. Полина только что сняла халат и укладывала в чемоданчик какие-то лекарства.
– Встречай гостей, моя дорогая невеста! – развязно воскликнул с порога Бублик.
Полина чуть вздрогнула. В полузамерзшее окно она еще раньше увидела подкатившую грузовую -машину. С машины соскочили продрогшие полицаи в своих черных шинелях и стали толкать друг друга, чтобы согреться.
– Ой, извини, Кузьма, спешу на вызов к больному, – торопливо проговорила она, закрывая чемоданчик.
– Подождет.
– Нет, нет, Кузьма, я скоро вернусь.
– Я ждал тебя в Криничном, ты почему-то не приехала.
– Некогда, в Подлиповке грипп. – Полина шагнула к выходу, но Бублик преградил ей дорогу.
– Мне тоже некогда. Я завернул к тебе на минутку... Больные никуда не денутся.
– Ты так странно говоришь...
– Ты не менее странно ведешь себя: гость в дом, хозяйка из дома. Слышала о происшествии в Криничном? Взлетел на воздух магазин Бычка. Взорвался! У меня в доме все окна повылетали. – Говоря это, Бублик следил за фельдшерицей, силясь уловить впечатление, какое производит на нее это известие.
– Бомба попала? Криничное бомбили? – изумленно спросила Полина.
– Мины взорвались... Ты знаешь, кем оказался мой сосед? Подпольщиком! Хранил у себя взрывчатку. Ты, например, могла бы предположить...
– Я его почти не знаю, – холодно ответила Полина.
– А он тебя знает, хорошо знает. И вот что странно. Стоило нам только вызвать его на допрос, он тут же расплакался, во всем признался и такую чушь сморозил, что я весь день хохотал... Бычок сказал, будто ты приезжала к нему за минами. Он передавал тебе мины, а ты увозила их куда-то... Как тебе нравится такое признание? – с усмешкой спросил Бублик. Он хотел попугать ее, хотел убедиться, что она знать ничего не знает о минах, но вдруг заметил на ее лице смятение, увидел, как она дрожащими руками стала зачем-то открывать чемоданчик.
– Мало ли что может наплести Бычок, – ответила Полина, и в ее голосе Бублик уловил плохо скрытую тревогу.
«А вдруг правда, вдруг в точку попал, – лихорадочно пронеслось в голове. – А вдруг ниточка, что оборвалась вместе с гибелью Бычка, опять в руках окажется...»
– Но тебя тоже вызовут на допрос, что ты станешь говорить? – напряженно спросил он.
Что говорить? Полина подумала, что Тихон, наверно, не выдержал пыток и выдал ее, что это провал, и за ней уже приехали полицаи. Если бы ей удалось уйти на вызов к больному, она бы знала, что делать. Но Бублик стоял перед ней, загородив дорогу. Обычно находчивая, она, должно быть, не разобралась в том, что Бублик просто шантажирует ее, и она твердо ответила:
– Я скажу, что приезжала к Бычку за минами.
– Ты с ума сошла! – крикнул Бублик.
– Я скажу больше: вместе со мной в магазин заходил заместитель начальника полиции небезызвестный Кузьма Илларионович Бублик и помогал упаковывать мины, потом заместитель начальника полиции выпивал с милым соседом по рюмочке за успех и под охраной полицаев отправлял со мной мины, куда положено... Гестаповцы будут аплодировать изобретательности заместителя начальника полиции и под эти аплодисменты повесят «небезызвестного» на той же Садовой площади, где вешали всех, кто не признал «нового порядка»!
Кузьма Бублик отступил на шаг от Полины, расстегнул шинель. Ему было жарко, страшно. Он видел перед собой не ту наивную студенточку из медтехникума, которая боялась ходить с танцев по темной улице, не ту улыбчивую девушку, которой он сулил златые горы, а она доверчиво помахивала головой... Нет, перед ним стояла другая Полина – возмужавшая и решительная.
– Ты, Бублик, уже совершил преступление, – гневно продолжала она. – Но ты можешь еще искупить свою вину, если сделаешь то, что я тебе прикажу!
– Замолчи! Замолчи! – крикнул он и, дважды выстрелив в упор, кинулся прочь, на улицу. Подбежав к машине, он заорал на полицаев:
– Садитесь! Поехали!
– Что за выстрелы были в доме? – спросил шофер.
– Какое твое собачье дело! На почве ревности стрелял. Понял? Давай, жми домой! – прорычал Бублик.
