Текст книги "Последний выстрел. Встречи в Буране"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
3
Дом у брата – новый, обшитый тесом, крытый ребристым шифером. Двор с улицы отгорожен плотным дощатым забором. Забор упирался в глухую стену соседской Натальиной избенки, как бы стремясь отпихнуть ее подальше: не пристало, дескать, стоять нам с тобой рядом!.. На окнах – крашеные ставни, резные наличники, такой же резьбой отделаны крыльцо и карнизы. На фронтоне дома, у слухового оконца, виднелся крохотный балкончик. Под окнами, в палисаднике, цвели высокие гибкие мальвы. Их цветы напоминали маленькие трубы старинных граммофонов.
Все это сразу увидел и приметил Михаил Петрович.
– Входи, входи, Миша, посмотри, как живут хлеборобы, – радушно пригласил Иван Петрович и тут же с крыльца крикнул в отворенную дверь: – Встречай, привечай, Фрося, дождались!
Смуглая, черноволосая, черноглазая братова супруга хлопотливо стала вытирать руки о белый ситцевый передник, смущенно восклицая:
– Ой, да милости просим, милости просим!
В большой передней комнате было много цветов. В кадушечках, в горшочках, обернутых розовой, с зубчатыми краями бумагой, цветы стояли на подоконниках, на табуретках, на высоких тумбочках-подставках. Во всем доме крепко пахло зеленью и свежим хлебом.
«Здесь, наверное, и зимой чувствуется лето», – подумал Михаил Петрович.
Посреди комнаты – раздвижной стол, на нем расставлены пустые тарелки. Видно, хозяйка готовилась к приему гостей, но какие-то непредвиденные обстоятельства помешали, и ей сейчас неловко от того, что гость уже приехал, а стол не накрыт. Заметив смущение супруги, Иван Петрович поспешил на выручку:
– Мы, Фрося, на речку сходим, окунемся чуток с дороги, а потом уж сядем за стол и капитально подзаправимся.
Но уйти на речку братьям не удалось: в комнату вбежали загорелые, похожие на Фросю черноголовые мальчики и заинтересованно уставились на гостя черными глазенками.
– Что надо сказать, озорники? – строго обратился к сыновьям Иван Петрович.
– Поздороваться ж надо и познакомиться с дядей Мишей, – улыбаясь, подсказала мать.
Ребята смело подошли к дяде, и каждый по-взрослому протянул руку.
– Вася, – назвал себя десятилетний крепыш.
– Толя, – представился шестилетний.
– Здравствуйте, здравствуйте, племянники! Вот вы какие! Ну-ка, подходите сюда. – Михаил Петрович раскрыл чемодан и стал нагружать ребят коробками, приговаривая: – Это вам гостинцы.
Даже забыв на радостях поблагодарить дядю Мишу, мальчики выскочили вон из комнаты, чтобы поскорее исследовать, что находится в красивых коробках.
Уж коли чемодан раскрыт, медлить нечего. Михаил Петрович достал сверток, протянул его хозяйке.
– Это вам, Фрося...
– Ой, да что вы, Михаил Петрович, – смущенно отмахнулась та. – Зачем...
– Бери, бери, жена, не от чужого подарок, – подтолкнул супругу Иван Петрович.
Фрося улыбалась, благодарила, и ей, как и сыновьям, должно быть, тоже хотелось развернуть сверток и поскорее узнать, что привез деверь. Но, поборов искушение, она отворила дверцу шифоньера и положила подарок на полку.
– А вот и тебе, Ваня, электрическая бритва новейшей конструкции, – сказал гость.
Иван Петрович повертел в руках диковинный подарок.
– Ишь ты, какая механика, – уважительно сказал он. – От трактора будет работать?
Михаил Петрович рассмеялся:
– По-моему, от трактора не будет...
– Теперь хоть чаще станешь бриться, – вставила Фрося.
– Смотри, жена, на бритых девчата заглядываются...
Она с шутливой укоризной покачала головой.
– Да каким ты девчатам нужен, старик непутевый.
– Слыхал, Миша, меня в старики записывают!
– Это она любя.
– Молодчина ты, Миша, что приехал, – шумно хвалил Иван Петрович брата. – На курорт, говоришь, посылали? Да ну их к лешему, эти курорты. Был я как-то... Одна маята. У нас в Буране лучше. Отдохнешь ты на славу. – Он толкнул гостя локтем, добавил с лукавой улыбкой: – Слышь, может, и женим тебя здесь...
Михаил Петрович застеснялся, покраснел даже. Опять вмешалась вошедшая с закусками Фрося.
– Сват нашелся... Да что же в городе своих невест мало?
– Невест много, да жених он – разборчивый, – смеялся Иван Петрович. – Невесту ему подавай такую, чтобы кругом шестнадцать, чтобы по всем женским статьям первым сортом шла...
– Мели, Емеля... – отмахнулась хозяйка.
Братья сидели за столом, оба чуть скуластые, сероглазые, широколобые. Старший только потемнее лицом, потому что загорел под солнцем да под жаркими степными ветрами. На коже щек у него отчетливо заметны несмываемые вкрапины машинного масла и копоти. Для встречи брата Иван Петрович принарядился в темно-синий костюм, в белую рубашку с галстуком. На отвороте пиджака сиял начищенный орден Трудового Красного Знамени.
Михаил Петрович был ростом выше брата, стройнее. Его темно-русая шевелюра уже тронута ранней сединой на висках. И руки у братьев разные. У старшего – большая шершавая ладонь с застарелыми ссадинами на толстоватых сильных пальцах; у младшего же – узкая крепкая кисть с чистой, блестевшей от частого мытья кожей, пальцы длинные, чуткие, будто прозрачные – рука хирурга, предмет особой заботы и внимания каждого, кто работает скальпелем. О руках доктора Воронова Тамара часто говорила: «У тебя красивые руки, как у хорошего музыканта». Он шутя отвечал на это: «По-моему, у хорошего музыканта руки, как у хирурга...»
Иван Петрович поднял рюмку.
– Ну, Миша, за встречу! Давненько мы с тобой, братец, не виделись... Ты не стесняйся, ты по-нашему, по-крестьянски закусывай... Сам видишь – в достатке живу! – хвалился он.
Из кухни доносились приглушенные голоса Фроси и Натальи. Женщины что-то стряпали, звенели посудой и, видно, торопились, потому что гость оказался не предусмотрительным, поздно прислал телеграмму. Но вот в кухне послышался чей-то юношеский голос.
– Ну-ка, Федя, зайди сюда! – громко позвал Иван Петрович.
В комнату вошел рыжеватый вихрастый парень.
– Ты что же там в женской компании...
– Да я, дядя Ваня, к маме приходил...
– А теперь к нам пожалуй. Садись.
– Некогда, дядя Ваня, мотоцикл что-то не заводится...
– Ага, не заводится! В таком разе подзаведем самого мотоциклиста, – рассмеялся Иван Петрович и приказал: – Садись, Федор. Садись и знакомься – мой брат, ученый.
– Ты бы поскромнее представлял меня, – с неловкой улыбкой заметил Михаил Петрович.
– Ишь ты – стесняешься? А чего нам стесняться, чего скромничать! Звание-то у тебя не ворованное, своим горбом заработано, – возразил брат и опять обратился к Федору: – Ну-ка, бери, выпьем за ученых!
Покрасневший парень робко присел к столу, взял рюмку и неумело выпил.
– Молодчина, сосед! – похвалил парня Иван Петрович и стал рассказывать о нем брату. Федор Копылов учится в школе, перешел в одиннадцатый класс, летом работает на тракторе. – Механизатор! Механизаторы у меня в большой цене. Без механизаторов, доложу я тебе, село теперь ни шагу. Ударная сила! Ну, само собой понятно, и оплата им, и почет... Я ведь сам из механизаторов... – Брат улыбнулся, потрогал пальцами орден, как будто хотел убедиться, на месте ли он. – Я так разумею: вам, ученым, до юбилея ждать надобно, пока отметят. А у нас по-другому. Подвалит, к примеру, урожаище, не пожалеешь себя, поработаешь на всю катушку – можно и Золотую Звездочку получить...
Михаил Петрович шутливо погрозил брату пальцем.
– Далеко метишь...
– А что? Коль присвоят, не откажусь, и Федя тоже не откажется, потому что знает уже: ордена зря не дают, орден заработать надо! Верно я говорю, Федя?
– Я за наградами не гонюсь. – тихо ответил тот.
– Правильно, пусть они за тобой гоняются! А ты, сосед, не шибко-то убегай от них, – весело советовал Иван Петрович. – Давай-ка еще по махонькой за будущие успехи.
Федору, кажется, было лестно сидеть за столом в компании самого председателя. Он снова потянулся за наполненной рюмкой, но вдруг, точно обжегшись, отдернул руку, стесненно отказался:
– Не буду я, дядя Ваня...
– Да ты же мужчина, механизатор!
– Зачем же неволить, если душа не принимает, – вмешался Михаил Петрович, сердясь на брата, угощающего школьника водкой. – Федору еще с мотоциклом повозиться нужно...
– А мы сейчас вместе пойдем, вместе посмотрим, что там с его машиной. Разберемся.
Втроем они вышли на улицу.
* * *
Вечером в дом брата стали приходить родственники по Фросиной линии. Первым явился, так сказать, самый главный родич – Игнат Кондратьевич Бурыгин – тесть.
– Ну, здравствуй, сваток, здравствуй, с благополучным приездом, – хрипловатым баском говорил он, энергично тряся руку гостя.
Игнат Кондратьевич не по годам еще прям, высок ростом, с крупной седой головой. Лицо у него бритое, смуглое, почти без морщин. Левая рука полусогнута – след фронтового ранения.
Была у Игната Кондратьевича, колхозного бухгалтера, всем известная слабость: любил он поговорить с учеными людьми и относился к ним уважительно. Ему даже не важно было, какую специальность имеет ученый человек, главное – ученый, и точка. Любил старик и послушать ученых, и порассказывать им о своих бухгалтерских бедах, которых всегда было великое множество.
Только Игнат Кондратьевич начал было говорить о районном банке, о том, в каких сложных отношениях с ним находится вся колхозная бухгалтерия, как вмешался невежливый зять:
– Не вовремя ты, папаша, затеял речь о делах.
– О делах, Ваня, я так мыслю, в любое время говорить можно, – недовольно возразил старик и опять обратился к внимательно слушавшему Михаилу Петровичу.
– Ну-ка, папаша, давай по махонькой, – предложил Иван Петрович, зная, что если не вмешаться, тесть замучает брата своими речами да еще вдобавок начнет рассказывать всякие были-небылицы, запас которых у него неиссякаем.
Игнат Кондратьевич сердито тряхнул головой. И что за человек этот зять! Тут поговорить бы, а он с «махонькой» лезет... И все-таки старик степенно выпил, закусил огурчиком и заметно обрадовался, когда зять вышел на кухню помочь Фросе и Наталье. Теперь-то он всласть наговорится с ученым человеком. Но хозяин, как на грех, тут же вернулся, и не один.
– Ну вот, братец, еще знакомься – моя милая свояченица – Феня, – с радушной улыбкой представил Иван Петрович молоденькую чернявую женщину. – А это Виктор Тимофевич Синецкий, мой дорогой своячок, родственник с двухмесячным стажем, к тому же мой замполит!
Синецкий протянул руку доктору.
– Много слышал о вас, рад вашему приезду, – сказал он.
Синецкому лет под тридцать. Он высок ростом, строен, на нем голубая безрукавка, светлые, в строгую стрелку узкие брюки, модные остроносые туфли. Лицо продолговатое, до черноты загорелое, карие глаза смотрят с откровенным добродушием, как будто этот человек радуется всему, что видит перед собой. И видом и разговором он был похож на городского, даже несколько стильного парня.
Оглянув Синецкого и Феню, Михаил Петрович отметил про себя: на зависть хорошая пара, оба молоды, красивы, оба еще влюбленно посматривают друг на друга, чуть стыдясь показывать даже близким людям, что они довольны и счастливы.
– Что ж ты, Иван Петрович, гостей моришь? Наливай, угощай, – непринужденно сказал свояк, и по тому, как он вел себя, как разговаривал с хозяином, нетрудно было догадаться, что Синецкий свой человек в этом доме.
– Сам виноват: рыбу принес, теперь уху ждать будем, – ответил Иван Петрович и с усмешкой добавил: – Твоя рыбка-то меленькая, скоро сварится...
– Уж какая попалась... У нас только ты за крупной гоняешься...
– Что верно, то верно, с мелочью не люблю возиться. У меня так: задумал, тащи крупную!
В разговор вмешалась Феня. Хохоча, она сказала:
– Рыбу Виктор не ловил, у мальчишек выпросил.
– Феня, это, это...
– Скажешь, предательство? Нет, правда!
– Эх, рыбаки, да что вы понимаете в этом серьезном деле, – не утерпел Игнат Кондратьевич. – Вот я в прошлом году...
– Знаем, знаем, – перебила отца Феня, – поймал сома и побежал на конюшню за подводой, чтобы погрузить... Пока бегал, сорока улов и утащила...
– Ах ты, егоза, – рассмеялся Игнат Кондратьевич, – не дашь отцу приврать складно.
– Что же вы не садитесь? – беспокоилась хозяйка. – Ваня, приглашай за стол!
– Уху ждем.
– Готова ушица, готова, – певуче проговорила Наталья, ставя на стол большую, чуть ли не ведерную кастрюлю.
Когда стали разливать уху, Синецкий прикрыл миску ладонью, шутливо протестуя:
– Не могу, не хочу! Рыбу подменили, я такую не приносил!
– Ты просто не узнаешь, твоя рыба. Пока варилась, подросла, – смеясь, ответила Феня.
Михаилу Петровичу нравилась эта веселая семейная застолица, ему даже почудилось, будто он уже давно знаком с каждым Ваниным родственником и не впервые сидит в их компании.
– Хороша ушица, – нахваливал Иван Петрович. – Молодец, Наталья, по всем правилам сварила.
При первой встрече на улице Наталья Копылова показалась Михаилу Петровичу пожилой, а сейчас он видел принаряженную, аккуратно причесанную моложавую женщину лет под сорок. Хотя она помогала стряпать и была, видимо, нередкой гостьей в доме, но за столом сидела как-то особнячком, точно чужая. Пила Наталья наравне с мужчинами и не хмелела, только почему-то все печальней и печальней становились ее серые чуть навыкате глаза. Она больше молчала и думала, кажется, о чем-то своем, далеком.
За столом было шумно. Феня спрашивала гостя, составил ли он план отдыха в Буране, Михаил Петрович отвечал, что истинные отпускники живут без плана.
– Нет, нет, – махала руками Феня, – должен быть твердый план...
– И скользящий график посещения родственников, – поддержал молодую супругу Синецкий. – Мы первые приглашаем!
– Вы, Михаил Петрович, должны взвеситься, чтобы потом знать: сколь полезны бурановские харчи.
Игнат Кондратьевич порывался втиснуться в разговор и рассказать какую-нибудь историю, но молодежь не давала ему такой возможности, придумывали тосты, советовали гостю, в каких местах он должен побывать, чтобы иметь полное представление о Буране.
– Обязательно зайдите на бахчи, арбузы там пудовые, – говорила Феня. – И пасеку не забудьте, стоит она в красивейшем месте.
– У нас, куда ни глянь, есть на что посмотреть, есть чем полюбоваться, – с хозяйской гордостью подтвердил Иван Петрович.
Уже изрядно подвыпивший и даже несколько оскорбленный непочтительным к себе отношением, Игнат Кондратьевич заговорил вдруг о прошлой войне, стал упрекать, что вы, дескать, молоды-зелены, и вам неведомо то, что выпало на нашу солдатскую долю.
Сидевшая рядом с Михаилом Петровичем Феня с улыбкой шепнула:
– Сейчас папа расскажет, как взял в плен немецкого генерала...
Отец расслышал шепоток дочери и раззадорился:
– А что? И расскажу! Вы ноне только в книжках читаете да в кино видите, как мы этому самому немецкому зверю вязы крутили, а мне случалось и генералов брать. Вот было однажды...
– Что ты все про своего генерала, – невежливо прервал тестя Иван Петрович. – Взял одного, а рассказываешь двадцатый раз.
– Про хорошее дело и двадцать первый не грех послушать, – обиженно возразил Игнат Кондратьевич.
– Ваши хорошие дела давно были, теперь о наших говорить надо, – не унимался Иван Петрович. – Подумаешь, генерал... Да что мне генерал? Вон соседним совхозом кто командует? Бывший генерал. А хозяйство у кого побогаче? Вот и выходит, что с генералом я на одной дорожке стою!
– Смотри, Иван Петрович, а то попадешь, как тот немецкий генерал, – поддел хозяина Синецкий.
– Об меня зубы поломаешь!
– Зубы разные бывают...
– Всякие видывал!
– Ну, завели волынку, – вмешался Игнат Кондратьевич. Раз уж ему не дают поведать за столом какую-нибудь историйку о пленном немецком генерале, он тоже помешает зятьям, не даст им развернуться в споре. – Давайте-ка выпьем за здоровье гостя дорогого. Ну, Михаил Петрович, как это говорится: дай бог не последнюю, катись, водочка, сладкой капелькой.
– У тебя-то, папаша, водочка, а у гостя что? Красненькое... Налить брату стакан «Столичной», – полушутя распорядился Иван Петрович.
Синецкий засмеялся.
– Доктора к спирту приучены, а ты «Столичной» пугаешь.
– И спирт найдется! Ну-ка, Фрося, принеси пузырек, – потребовал Иван Петрович.
– Что ты, Ваня, не нужно, – отказался покрасневший гость.
– Ты, Миша, не тушуйся. Для тебя все найдется. Что пожелаешь, то и будет. Для тебя отказу нет!
– Только тебя одного и слышно за столом, – упрекнула Фрося мужа. – Дай другим слово сказать.
– Разве не даю? Пусть говорят. – Иван Петрович подсел к брату, обнял его за плечи. – Спасибо, что приехал. Доволен я. Рад.
– Только не очень-то поддавайтесь, Михаил Петрович, иначе затаскают вас по полям, – шутливо предупредила Феня.
– Ишь ты, советчица нашлась. – Иван Петрович убрал руки с плеч брата. – Ученому человеку тоже не зазорно поглядеть, как хлебушко добывается... Начинаем завтра. Выйдем лавиной. Покажем класс!
– Показывать – мастера-а-а, – усмехнулся Синецкий.
– И что ты, своячок милый, все шпильки мне подбрасываешь? Или не видел, как работа идет? Или не нравится?
– Стоп, машина, – опять вмешался Игнат Кондратьевич. – Идет Дмитрий Романович!
Иван Петрович встал навстречу вошедшему.
– Милости прошу к нашему шалашу, дядя!
– Сюда садись, дядя Митя, – суетливо пригласила хозяйка, уступая свой стул.
– Иду мимо, носом повел и дух учуял, – с какой-то виноватой улыбкой сказал он, кивая на стол.
Игнат Кондратьевич тут же подковырнул:
– Понятное дело, твой нос на двоих рос, одному достался...
Дмитрий Романович степенно сел за стол. Когда его познакомили с виновником нынешнего торжества, он осторожно, будто боясь раздавить, пожал руку доктору, улыбнулся и похвалил:
– Вот это хорошо, что приехали... К нам в старину даже сам Лев Николаевич Толстой наведывался кумыску попить, знатный когда-то был кумыс в Буране, далеко славился. Теперь забыли, не делаем, а зря...
– Эк, вспомнил старину, – мотнул головой хозяин.
Дмитрий Романович колко глянул на него своими зеленоватыми, узко поставленными глазами.
– Больно редко вспоминаем...
– Ты, Дмитрий Романович, хоть ради гостя надел бы свою Золотую Звезду, – сказал Иван Петрович и, обращаясь к брату, сообщил: – Он единственный у нас Герой Социалистического Труда, знаменитый пастух, наша гордость.
– Не надо, Ваня, – с непонятной досадой отмахнулся
Дмитрий Романович.
– Почему не надо? Чудак ты, – упрекнул хозяин и громко провозгласил: – Выпьем за Героя!
Михаил Петрович увидел, как нахмурилось обветренное, худощавое лицо пастуха, как задрожала его рука, выплескивая из рюмки водку. И еще он заметил, что даже Игнат Кондратьевич, который раньше, прежде чем выпить, говорил «дай бог не последнюю, катись, водочка, сладкой капелькой», сейчас молча и торопливо опрокинул рюмку в рот.
4
В боковушке-спаленке Михаил Петрович разделся, потушил свет и утонул в мягкой пуховой перине. От холодноватых шуршащих простыней приятно пахло рекой. «Царская постель», – удовлетворенно подумал он, в мыслях сравнивая дом брата с той комнатушкой в большой коммунальной квартире, где жил сам. Да какое может быть сравнение! Здесь – уют, семейный очаг, а там – холостяцкая железная койка, взятая из больницы еще в первый год работы, письменный стол, заваленный бумагами, два старых книжных шкафа, пара стульев... Кажется, единственным украшением в его комнате был дорогой телевизор, на котором стоял подарок Тамары – ее фотография в рамке. «Если меня нет на экране, я все равно буду смотреть на тебя», – говорила она, вручая снимок.
Один раз в неделю, по пятницам, к Михаилу Петровичу приходила его операционная сестра, Вера Матвеевна Косарева. Она произносила свое обычное «эвакуируйтесь» и начинала уборку в комнате. Никаких возражений Вера Матвеевна не признавала, ни с какой самой срочной домашней работой доктора не считалась, даже не брала во внимание того, что он по натуре своей был человеком опрятным и беспорядка дома не допускал. На первых порах Михаил Петрович пытался доказать: в комнате чисто, сам прибирал. Но Вера Матвеевна упрямо заявляла:
– Здесь нужна женская рука.
Убедившись в бесполезности возражений, он безропотно выходил на кухню или во двор и ждал, пока сестра закончит свое дело. Примерно через полчаса Михаил Петрович возвращался, и они садились пить чай. Такое чаепитие тоже было узаконено, и доктор специально покупал любимое Верой Матвеевной клубничное варенье. Чаевничали они почти всегда молча, а если и говорили, то только о больнице, о больных, о прошлых и будущих операциях.
Всякий раз, глянув после уборки на телевизор, Михаил Петрович замечал: опять исчез Тамарин портрет. Это Вера Матвеевна упрятала его куда-нибудь подальше, с глаз долой. Проводив сестру, он находил фотографию, водружал ее на старое место, и до следующей пятницы снимок незыблемо стоял на телевизоре.
Михаил Петрович знал, что операционная сестра терпеть не могла Тамару. Она все чаще и чаще твердила: «Еще успеете надеть хомут на шею, вам наукой заниматься надо, а не пеленки стирать». Вера Матвеевна была глубоко убеждена в том, что доктор Воронов – человек особенный, для науки рожденный. Должно быть, во имя этой науки она зорко оберегала его мужскую свободу и каждую женщину, проявлявшую к нему хоть малейшее любопытство, считала своим личным врагом...
Если, например, случалось Тамаре звонить по телефону в больницу и трубку брала Вера Матвеевна, происходил приблизительно такой разговор:
– Пригласите, пожалуйста, к телефону Михаила Петровича, – просила Тамара.
– Не могу, он занят, – следовал ответ.
– Скоро ли он освободится?
– В первый же день, как только выйдет на пенсию...
При встречах Тамара жаловалась ему: «У вас в больнице работают одни грубиянки». Михаил Петрович сперва посмеивался, потом попросил операционную сестру не вмешиваться до такой степени в его личную жизнь. Вера Матвеевна равнодушно отмалчивалась, словно доктор обращался не к ней, и продолжала свое... В конце концов она возненавидела телевизор, намекая, что он зря купил этакую махинищу, что на столь разорительную покупку его, конечно же, толкнула Тамара, что этим окаянным телевизором красивая Тамара просто соблазняет холостого доктора, красуясь перед ним на голубом экране...
Михаил Петрович только посмеивался. Но в чем-то Вера Матвеевна была права, и он всерьез побаивался, как бы она во время уборки не испортила телевизор.
И вот сейчас в темной боковушке-спаленке он больше вспоминал не Тамару, а несколько чудаковатую операционную сестру, которая была ему незаменимой помощницей на операциях и по-матерински доброй советчицей в жизни. Если бы не Вера Матвеевна, он, кажется, приехал бы сюда налегке, с одним портфелем... Это она собрала его в дорогу, накупила подарков детям, брату, невестке, и он был благодарен ей за это.
А хорошо встретил его Ваня, какую вечеринку закатил! И невестка рада, и Ванины родичи тоже... Сейчас перед глазами Михаила Петровича проходили все, кто сидел за столом – любитель рассказывать всякие были-небыли Игнат Кондратьевич, щеголеватый Синецкий с чернявой разговорчивой супругой, немногословная, чуточку печальная Наталья Копылова, непонятный Герой-пастух, о котором Ваня потом сердито говорил: «Чудак, гордиться должен высокой наградой, а он выкаблучивается...»
«Жалко, что Фиалковская не их родственница, тоже, наверное, пришла бы вечером», – подумал Михаил Петрович и сам удивился этой мысли. А Фиалковская тут причем?!
* * *
Проснулся он поздно. Сквозь прикрытые ставни тонкими струйками лучей сочилось теплое летнее солнце. Падая на никелированную спинку кровати, лучи дробились и брызгами солнечных зайчиков сияли на стенах, на потолке... В доме было тихо, и за окном, на улице, тоже стояла непривычная тишина. Беззаботно нежась в постели, Михаил Петрович слушал тишину... В городе даже на шестой этаж в его комнату прорывался приглушенный, почти никогда не смолкаемый уличный шум; бывало, в городе после какой-нибудь праздничной вечеринки голова раскалывалась, а здесь – и выпил вчера порядочно, а в голове легко и ясно...
Чуть скрипнула дверь, в спальню заглянул Вася и тут же скрылся.
– Заходи, заходи, Вася! – позвал Михаил Петрович. – Как они, дела-то наши?
– Хорошо, дядя Миша! – бойко отвечал мальчик. – Мама наказывала не будить вас и завтраком накормить.
Пока Михаил Петрович брился, что-то насвистывая, пока умывался, Вася подогревал на примусе завтрак. Делал он это привычно, иногда наставительно даже покрикивая на помощника, младшего брата.
Завтракали втроем. Аппетит у племянников – отменный, их не нужно было упрашивать: «Съешь кусочек за маму, кусочек за папу, за дедушку или бабушку». Они отлично ели сами за себя, и дядя Миша не отставал тоже.
– Папа наказывал сводить вас на рыбалку, – сказал после завтрака Вася.
– У нас и удочки есть, три штуки! – похвастался Толя.
– Порыбачить можно, – согласился дядя Миша.
Сборы, как говорится, были недолги – удочки на плечи и тропинкой, через огород, подались к реке. На берегу, в тальнике, Вася и Толя стали копать червей, а дядя Миша отыскал удобное, по его мнению, место и размотал удочки. Видимо, каждому мало сведущему рыболову кажется, что именно сейчас произойдет то счастливое чудо, которое называется рыбацкой удачей, что именно сейчас он выхватит из реки увесистую красавицу с красноватыми, будто нарисованными плавниками... Верил в это и Михаил Петрович. Но пробковые поплавки спокойно лежали на воде. Небольшим течением их относило чуть в сторону, потом они подплывали к берегу, задумчиво останавливались, как бы не зная, что делать дальше. Над поплавками кружились синие стрекозы, похожие на миниатюрные вертолеты.
– Тут клевать не будет, – разочарованно заметил Вася. – Тут коряги, а в корягах сом живет. Рыбка сома боится...
– А вот мы этого сома и поймаем, – заявил наивный дядя Миша.
Но Вася был прав: не клевало, и на поплавках уже отдыхали осмелевшие стрекозы. То ли рыба и в самом деле остерегалась подплывать к этому месту, где в глубинных корягах жил усатый хищник, то ли нашлась другая причина... Скорей всего причина была другая – жара. День выдался тихий, безоблачный, немилосердно палило высокое солнце, и разогретый воздух, казалось, тонко звенел. Будто разомлев от крепкого зноя, лениво текла река, и вместо привычной прохлады от нее тянуло влажной духотой.
И все-таки Михаилу Петровичу было хорошо – он отдыхал! Ребятишки, забыв об удочках, гонялись за верткими бабочками, а он, раздетый, лежал на жестковатой, щекочущей тело траве, смотрел в синее чистое небо, прислушивался к бесконечному звону кузнечиков, к птичьему гомону, что доносился с другого лесного берега.
На душе у него было спокойно, только где-то в глубине застряла еще не остывшая тревога – справится ли Антон Корниенко с больным, которого он оставил на его попечение. «Справится, конечно же, справится», – убеждал он себя.
– Толька, смотри, твоя клюет! – закричал Вася.
Михаил Петрович увидел, как малыш дернул за удилище и выхватил из реки небольшого ощетинившегося ерша... Вот с этим единственным ершом и явились домой рыбаки-неудачники.
– Где же это вы пропадали? – спросила Фрося.
– На речке, мама, рыбу ловили! – ответил Толя.
– Вас хлебом не корми, дай только на речку, – махнула рукой мать и обратилась к деверю: – Как вас мальчишки завтраком накормили?
– Спасибо, Фрося, отличный был завтрак.
– Вы уж извиняйте, Михаил Петрович, если что не так... Я вот с обедом тороплюсь, Ваня обещал приехать... Уборочная началась, теперь он, как месяц красный, покажется и опять в поле...
И тут Михаил Петрович с неожиданной досадой подумал, что он, пожалуй, не очень-то удобное время выбрал для встречи с братом, для отдыха в Буране. Люди работают, по горло заняты, им не до гостей...
«Ничего, ничего, Через недельку уеду, отдохнем с Тамарой на Волге», – решил он.
В полдень приехал брат. Он был в старом запыленном пиджаке, кирзовых, давно не видавших крема сапогах, в замасленной кепке. Ребятишки сразу бросились к отцу, наперебой хвастаясь, что они с дядей Мишей ходили на рыбалку и поймали большущего-пребольшущего ерша.
– Я поймал! – хвалился младший. – Мы еще пойдем, мы еще поймаем.
– Ладно, ладно, – нетерпеливо отмахнулся отец. – Посмотрите, есть ли вода в рукомойнике?
Пока Фрося готовила обед, братья Вороновы сидели во дворе, на скамейке, под небольшим, но уже развесистым топольком. Дымя сигаретой, Иван Петрович озабоченно рассказывал:
– Хлеба, понимаешь ли, кое-где полегли, трудновато брать их, а нужно, и спешить надо... У нас, Миша, так: погожий денек упустишь – проиграешь. – Он кивнул головой вверх. – Мы ведь от нее, от небесной канцелярии, ой как зависим... Да и нос кое-кому утереть хочется. Есть тут в соседнем районе колхоз «Колос», председателем там знакомый мужик, так себе хозяин... А его комбайнеры, понимаешь ли, держат областной рекорд. Чешутся у меня руки обскакать их. Дай только срок, обскачу! – пригрозил брат.
– Разве это так важно? – недоуменно пожал плечами Михаил Петрович.
– А как же, Миша, в нашем деле все важно! – горячо воскликнул Иван Петрович и мечтательно продолжал: – Представь себе: рекорд очутится в моих руках, и сразу другая петрушка – колхоз мой замечен, сразу почет, и люди почувствуют силу, и люди горы свернуть готовы.
– Да ты настоящий оратор, трибун, – рассмеялся Михаил Петрович.
Польщенный этими словами, брат убежденно отозвался:
– Колхоз, Миша, сложная штуковина, иногда и оратором приходится быть, иногда промолчишь для пользы дела. Тут с бухты-барахты нельзя, тут мозгами пошевеливай, иначе споткнешься, в прорыве окажешься...
Михаил Петрович, с интересом слушал брата, внимательно приглядывался к нему. Годы мало изменили Ваню. Он всегда любил быть впереди, верховодил когда-то уличной ребятней. Вспомнилось, как однажды ребята поставили во дворе турник, и Ванин ровесник, Сенька Горохов, на зависть мальчишкам свободно «крутил» на турнике «солнце». А Ваня этого делать не умел и злился. И вот каждое утро он стал вставать раньше всех и, пока мальчишки спали, тренироваться на турнике. Иногда, срываясь, падал, разбивал нос, коленки, но не останавливался. И настал день, когда Ваня переплюнул Сеньку Горохова... Михаилу Петровичу и сейчас было понятно стремление брата обскакать соседей, и ничего плохого не видел он в этом.
У дома остановилась машина. В следующую минуту в калитке показался коренастый, атлетического сложения мужчина с огненно-рыжей пышной шевелюрой.
– Я к вам, товарищ председатель.
– Ну, ну, давай. Что у тебя?
– Шофер я, из городских, приехали на помощь к вам...
– Знаю. Спасибо, что приехали, работа найдется.
– На работу не обижаемся. Предложение у меня есть.
– Предложение? Выкладывай!
– На заправку ездим в село. Непорядок. Зря машины гоняем. Нужно заправлять в поле.
– Дельно! – обрадовался Иван Петрович. – Дельно говоришь, товарищ... Как тебя?
– Коростелев.
– Дельно говоришь, товарищ Коростелев. Найди моего заместителя и передай, чтобы заправляли на месте.
