Текст книги "Последний выстрел. Встречи в Буране"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
12
В то раннее утро, прихватив гусаровский револьвер и вещевой мешок с продуктами, Кузьма Бублик стал пробираться к райцентру Криничное, где жили отец с матерью. Дорога ему была хорошо знакома, и он шел напрямик, лесом.
На следующую ночь Бублик огородами подошел к своему дому и остановился удивленный: окна и двери были крест-накрест заколочены досками. «Где же отец и мать?» – подумал он, не зная, куда теперь податься. Через чердак прокрался в дом. В доме было темно и холодно. Кузьма ощупью обходил комнаты, натыкаясь на стулья, на какие-то пустые ящики, нащупал в спальне голую кровать, повалился на нее и сразу уснул.
Проснулся поздно. Сквозь щели ставен сочился дневной свет. Кузьма подошел к окну и в щели стал оглядывать улицу. Когда-то их улица была в Криничном, пожалуй, самой шумной и людной. Она выходила на базарную площадь, и по уличной брусчатке без конца тарахтели брички, проскакивали машины с базарной кладью, спешили криничане и приезжавшие из окрестных сел колхозники. Сейчас же улица была безлюдна и тиха. Это обрадовало затворника. Ему никто не нужен, главное – он жив, он удачно удрал с фронта, притворившись раненым, удрал оттуда, где каждую секунду ему грозила смерть... Пусть другие воюют, а он, Кузьма Бублик, не дурак, чтобы подставлять свой лоб под пули да осколки...
Он развязал вещевой мешок, достал сухари, колбасу. Неожиданно тонко заскрипела дверь. Кузьма вздрогнул, обомлел, но тут же чертыхнулся, увидев исхудалую кошку. Кошка подошла к нему, уставилась голодными узкими глазами, жалобно мяукая.
– Брысь, чертова скотина, – процедил Бублик и поддел кошку ногой.
Прошел день, другой, третий. За это время Кузьма Бублик только один раз ночью выполз через чердак из дома, пробрался по огороду к копаньке, из которой когда-то поливали огурцы и помидоры, и зачерпнул ведром воды. Вода припахивала застоявшейся гнилью, но за хорошей водой нужно было идти к колодцу, а колодец – на улице.
На четвертый день Кузьма Бублик увидел в щелку своего соседа, Тихона Бычка. Тихон Бычок – высокий жилистый мужик, работал в райпотребкооперации возчиком, развозил по магазинам товары. Был он задиристым, сварливым человеком, часто поругивался с отцом Бублика из-за огородной межи. И не раз неосторожные бубликовские куры гибли на огороде Бычка. Отец грозился подать в суд на зловредного соседа, а тот, ухмыляясь, отвечал через плетень: а свидетели у тебя есть? Без свидетелей в дураках останешься, я, мол, законы знаю... И вот этот сосед, прихрамывая, расхаживал теперь по двору, к чему-то присматриваясь. Потом он сел на завалинку, и Кузьма Бублик услышал его голос:
– Ну что, шабер, с возвращением тебя...
Кузьма Бублик прижался к стене, затаил дыхание, достал револьвер.
– Я-то знаю, что ты вернулся, – между тем продолжал сидевший на завалинке Тихон Бычок. – Может, отпереть, выпустить тебя? Зачем лазить через чердак...
Кузьма не знал, что делать – то ли откликнуться, то ли притвориться, будто нет его в заколоченном доме. Но вдруг его ошарашила мысль: а что если зловредный Бычок сообщит куда следует о том, что в доме скрывается красноармеец, попробуй докажи, что ты убежал с фронта.
– Глазастый ты, сосед, – дрожащим голосом откликнулся Кузьма.
– Я отопру тебя, Кузя, – как бы обрадовался ответу Тихон Бычок и, не дожидаясь согласия, стал отдирать доски с дверей. В следующую минуту он вошел в сенцы. – Ну, здорово, Кузя, вернулся, отвоевался, – захихикал сосед. Он достал новенький портсигар, угостил Кузьму папиросой и как бы между прочим поинтересовался: – Ты теперь, слышь-ка, что делать собираешься?
Кузьма Бублик неопределенно вздернул плечами. Главную задумку – спрятаться, выжить, он уже выполнил, а что дальше – еще не надумал.
– Человек ты, Кузя, грамотный, можешь приличную должностенку заарканить, – с завистливой ноткой в голосе продолжал Бычок. – Теперь, Кузя, все пойдет по-новому, это только батька твой сдурил, посадил мать на поезд, а сам совхозный скот погнал на восток. Далеко ли уйдет со скотом-то!
«Значит, мать эвакуировалась, отец тоже», – без боли и без особого сожаления подумал Кузьма Бублик.
– А ты сам теперь что делаешь?
– Я-то? – оживился Тихон Бычок. – Я-то чем прежде занимался? Продукцию разную развозил по магазинам. А теперь так поверну, чтобы ко мне везли... Надумал я открыть лавчонку. Немец, он поощряет частную торговлю, не то что прежние власти. С немцем, Кузя, ежели по-хорошему, то и договориться можно... Я в первый же день зарегистрировался... И ты, Кузя, на регистрацию, иди, – вдруг посоветовал он. – Регистрация в райисполкоме, в кабинете самого Романова... Председатель-то наш деру дал, в самый последний день еле ноги унес, чуть было не застукали его солдаты на мотоциклах... Ух, и нагрянули, треск стоял – ужас какой! Ну, Романов успел скрыться... Надо было бы прихватить его, пусть бы речь свою произнес: «Не будут панствовать проклятые фашисты на нашей земле...» Вот тебе и не «будут».
Кузьма Бублик рассеянно слушал болтливого соседа, догадываясь, что тот пришел не зря, что есть у него какое-то дело к нему, и Тихон Бычок не заставил долго ждать.
– С предложением я к тебе, Кузя, – сказал он. – Продай ты мне свой каменный амбаришко. У деда твоего, царствие ему небесное, был в нем скобяной магазинчик... Не помнишь ты, давно это было... Амбаришко-то в аккурат под магазинчик приспособлен... Я уж не обижу тебя... Или сам за дедово дело возьмешься?
Кузьма не спешил с ответом. «Дедово дело» его не интересовало, не торговлей думал заняться он, а найти себе занятие более выгодное и заметное.
– Как же, Кузя, насчет амбаришка? – опять спросил Бычок.
– Пожалуй, продам...
– Вот удружил, вот спасибо, – обрадовался будущий торговец. – Какую цену желаешь?
– О цене потом. – Бублик подергал себя за рукав гимнастерки. – Сначала нужно сбросить эту шкуру да приодеться по-человечески... Мои предки нитки в доме не оставили.
– Понятно, Кузя! Найду я тебе одеяние, – согласился Тихон Бычок.
На регистрацию Кузьма Бублик решил пока не идти. Явиться просто так, с пустыми руками – значит попасть в разряд обыкновенных и мало интересных обывателей. Надо чем-нибудь отличиться, обратить на себя внимание немецких властей... И вдруг он вспомнил о раненых бойцах, что остались в лесу. Вот привезти бы всех в Криничное! О нем сразу узнал бы криничанский комендант обер-лейтенант Гейде... Но в лес нужно ехать на машине или в крайнем случае на двух-трех бричках... А может быть, пойти на регистрацию и сразу рассказать о раненых? Нет, лучше все-таки привезти их сюда.
От своего болтливого и хорошо осведомленного соседа Кузьма Бублик, не выходя из дома, уже знал, что на второй же день оккупации начальником полиции был назначен бывший заведующий клубом швейной фабрики Самоедский, его давний знакомый. Вот с кого надо начинать, вот кому нужно рассказать о раненых, в полиции, должно быть, и транспорт найдется для поездки в лес.
Начальник полиции встретил Бублика настороженно.
– Как? Ты здесь? – искренне удивился он. – Уж кого-кого, а такого активиста не думал я встретить в Криничном...
– Все мы были активистами, – с наигранной беззаботностью ответил Кузьма, приглядываясь к Самоедскому. Что-то не очень рад встрече давний знакомый. – Скажу тебе прямо, – продолжал он, – был в армии, был на фронте, воевать приказывали... Воевать не хотелось, не в моем это характере. Штык в землю – и домой.
– Все теперь так говорят, – хмуро возразил Самоедский. – Вчера задержали одного... Тоже сочинял: воевать не захотел, с фронта убежал, а выяснилось, что он две машины сжег и часового зарезал.
Кузьма Бублик испуганно поглядывал на начальника полиции. Тот сидел за столом в новом великоватом костюме, при галстуке, с повязкой на рукаве, на пальце – перстень с голубоватым камешком. Вероятно, для того, чтобы этот перстень был виден, Самоедский время от времени подносил к голове руку и трогал жесткий, серый от седины ежик волос.
– Лука Лукич, неужели ты не веришь мне?
– Верить-то верю, давно знаю тебя, да время такое, что...
– Нужны доказательства? – торопливо перебил Бублик. – По-дружески скажу: припрятал я кое-что.
Начальник полиции заинтересованно глянул на собеседника.
– В одном укромном местечке лежат раненые красноармейцы.
Самоедский выскочил из-за стола.
– Где? Сколько?
– В лесу. Девять раненых и десятый санитарный инструктор. Могу показать, если пожелаешь. Только транспорт нужен.
Начальник полиции постучал карандашом о графин, и в кабинет сразу же ввалился здоровенный рыжий полицай.
– Слушаю, господин начальник.
– Машину! – приказал Самоедский.
Пока ожидали машину, в кабинет начальника полиции заходили какие-то люди с докладами, с просьбами, приходил даже немецкий солдат с пакетом. Кузьма Бублик слышал, как властно приказывал Самоедский, как резко одному отказывал, другому милостиво разрешал что-то, и внутри у Бублика зашевелилась колючая зависть. Ведь кем был раньше его давний знакомый? Да считай, что никем. И вот гляди-ка – взлет: завклубом стал чуть ли не первым человеком в районе!
– Трудноватая работенка, – жаловался он Бублику. – Только вхожу в курс дела, а стоющих людей нет, одна шваль, опереться пока не на кого. Кадры подбираю...
Тот же рыжий полицай доложил, что машина готова. Они ехали в лес на старой полуторке. Самоедский сидел с шофером в кабине, а Кузьма Бублик наверху, в кузове. На поляне, где еще виднелись останки сгоревшей машины, он затарабанил кулаком по кабине и указал:
– Вон там, в лесу.
– Ты говоришь, у них нет оружия? – опять переспросил Самоедский.
– Нет. Но если бы даже и было, они стрелять не стали бы. Мы ведь помочь им приехали... Усадим в кузов, скажем, что думаем отвезти в больницу. Откуда им знать, что ты – начальник полиции, – полушепотом говорил Кузьма Бублик.
– Хитер ты, Кузьма, ой, хитер, – одобрительно покачал головой Самоедский.
Не вынимая рук из карманов, они осторожно приближались к тому месту, где должны были лежать раненые.
– Здесь никого нет, – разочарованно протянул Самоедский.
Да, раненых не было. Бублик увидел оставленный им бинт, раздавленной змеей лежавший на сухой листве. Чуть в стороне он заметил могильный холмик с воткнутой щепкой. Он подошел к нему, прочел надпись и сшиб ногой щепку.
– Видишь, были здесь раненые, были, – торопливо доказывал Бублик, боясь, что Самоедский не поверит, обвинит его в том, что зря сюда приехали.
– Были да сплыли, – проворчал начальник полиции. – Куда они могли деваться? Вот вопрос.
– Далеко уйти не могли. Давай поищем.
– Ищи-свищи, лес-то большой... Должно, где-нибудь в селах... Ничего, прочешем, найдем. А тебе, Кузьма, спасибо, что сказал. Вижу – можно с тобой кашу варить, – говорил Самоедский и вдруг предложил: – А поступай-ка ты ко мне на службу!
13
...Их было теперь семеро – шесть раненых и седьмой – лекарь, санитарный инструктор. И были у них друзья в Подлиповке, в Грядах. И была еще надежда на то, что скоро мало-помалу затянутся раны. Эта надежда окрепла после того, как навестил их настоящий доктор, Борис Николаевич Красносельский.
Через день, как по расписанию, в «лесной лазарет» приходила Полина с неизменным своим саквояжиком. Она облачалась в чистый, старательно отутюженный халат, просила у Дмитрия тетрадь для назначений с записями Бориса Николаевича и начинала делать перевязки, раздавать лекарства.
– Прямо, как в настоящей больнице, – весело говорил сержант Борисенко и опять упрашивал: – Полина Антоновна, освободите, пожалуйста, мою руку из плена шины.
– Вы же знаете, без Бориса Николаевича я не могу!
Кухарев подталкивал сержанта и с довольной улыбкой говорил:
– Как в настоящей больнице: врач назначает, сестра выполняет...
Дмитрий готов был повторить вслед, что все идет как надо, и вдруг прибежал встревоженный дед Минай.
– Сматываться надо, братцы мои, немец шныряет вокруг, полицаи рыщут!
– Вот как! Не забывай, коза, что волки рядом. – Кухарев забеспокоился. – Что же нам теперь?
– Уведу вас, братец ты мой, в другое место, куда сам леший с провожатым ходит. А то как бы не было беды, – ответил дед Минай.
Они опять долго шли по чащобе, и Дмитрий беспокоился: найдет ли их теперь Полина, придет ли?
И на новое место, хотя реже, но приходили друзья. Бойцы радовались приходу и фельдшерицы, и доктора, и деда Миная. Дмитрий тоже радовался, но почему-то больше ждал Полину и всякий раз, даже от нового места, провожал ее через лес до самого села.
Вот и сегодня они вдвоем шли по тихому осеннему лесу. Под ногами ласково шуршала опавшая листва, где-то весело пересвистывались синицы, слышался упрямый стук дятла, словно дятел с кем-то переговаривался азбукой Морзе.
В лесу остро пахло грибами.
– Ой, Митя, вы знаете – жизнь сейчас какая-то странная, и слова из прошлого вернулись – «бургомистр», «полиция», «господин», «сельский староста»... И страшно...
– Может быть, вам не нужно ходить к нам в лес, это опасно, я сам буду перевязки делать, – сказал он, в душе боясь того, что она согласится и перестанет ходить к ним.
– Нет, нет, Митя, не очень опасно. Я уже пропуск у старосты получила, меня ведь и ночью могут вызвать к больному...
Уже почти у самого села Полина сказала:
– Я видела вчера березовскую акушерку. Она шепнула мне по секрету, что в Горелом лесу появился какой-то полковник с отрядом бойцов.
– Мне нужно обязательно увидеть акушерку и расспросить ее обо всем, – ухватился Дмитрий за эту весть. Они с Кухаревым и сержантом Борисенко все чаще и чаще заводили речь о том, что же делать, когда все товарищи встанут на ноги. Ясно было только одно: пойдут к своим за линию фронта. А где фронт, как идти? Ведь у них не было ни оружия, ни карты, ни компаса. В отряде полковника все это, видимо, есть, он поможет! Дмитрий настойчиво повторил:
– Мне нужно увидеть акушерку.
– Она вам ничего не скажет.
– Должна сказать, не имеет права не говорить, если я попрошу.
– А кто вы для нее?
– Как кто? Боец Красной Армии...
Полина засмеялась.
– Да вы посмотрите на себя, похожи ли на бойца? Дед Минай обмундировал вас!..
Лапти, старенький пиджачок, такая же старенькая кепчонка преобразили Дмитрия до неузнаваемости.
– Все-таки мне нужно узнать о полковнике, – требовал он.
– Хорошо, давайте завтра сходим вместе, – согласилась она.
День выдался хмурый, пасмурный. Это был один из тех неприветливо-холодных дней, когда можно ожидать всего: и дождя, и снега. По небу лениво ползли тяжелые, землисто-серые облака, сквозь толщу которых с трудом прорывалось почти негреющее солнце. Оно тут же снова пряталось, как будто ему грустно было смотреть на пожелтевшие рощи, пустые поля, на щетинистый луг и проселочную дорогу, избитую, истерзанную колесами и гусеницами.
Но Дмитрий и Полина ничего этого не замечали, и день им не казался хмурым. Они шли через луг по проселку и вели непринужденный, внешне пустоватый разговор, какой ведут все молодые, когда слова имеют особый смысл, понятный только им двоим. Порой они умолкали, и Дмитрий ловил себя на мысли о том, что ему и молчать хорошо с Полиной...
– Ой, посмотрите, машины! – тревожна вскрикнула она.
Их догоняли огромные немецкие грузовики. Дмитрий замедлил шаг и оглянулся по сторонам, готовый куда-нибудь юркнуть, скрыться. Но скрыться некуда: кругом голый луг, и только вдалеке от дороги видны стога сена, До стогов уже не добежишь незамеченным.
Однако грузовики проскочили, грозно рыча моторами, и никто не обратил внимание на девушку и парня, что шли куда-то.
– Пронесло-проехало, – с облегчением вздохнула Полина. – Вы испугались, Митя?
Дмитрий отрицательно качнул головой.
– Вы смелый, – шепотом сказала она. – А я трусиха, я была ни жива ни мертва... Как вы думаете, Митя, я трусиха или нет?
– По-моему, нет.
Она улыбнулась.
– Вы меня совсем, совсем не знаете...
– Мы уже давно знакомы...
– Давно? Без году неделя...
– Неделя войны это...
– Не нужно о войне, Митя, – торопливо перебила она. – Мне надоела война, ужасно надоела. Вы себе представить не можете, как хорошо было здесь до войны.
– До войны всюду было хорошо, – грустно вставил он.
– Да, да, всюду было хорошо... Когда меня в прошлом году направили в Подлиповку, я, дурочка, приехала, зашла на фельдшерский пункт, села на кушетку и разревелась... Такой меня и застал Борис Николаевич и сразу начал кричать. Ох, как он кричал! «Забирайте свои манатки и сматывайтесь отсюда к чертовой бабушке! Мне такие плаксы не нужны!» Потом он открыл тумбочку, достал оттуда пачку салфеток и швырнул мне на колени. «Вытрите слезы, но учтите, моя юная коллега, что сей материал предназначен совершенно для другой цели!» Я так была ошарашена поведением доктора, что реветь перестала. После мы с Борисом Николаевичем подружились... А теперь мне стыдно смотреть ему в глаза: я ведь и в самом деле подумала, что он продался немцам... Меня только удивляет, почему доктор не эвакуировался? У него ведь есть больничные лошади, мог бы уехать...
– Вы тоже могли бы эвакуироваться.
– Могла бы, но меня райвоенком задержал. Я добровольно хотела пойти на фронт, и райвоенком согласился: пойдешь, говорит, жди, Ружилина, повестку... Я ждала, ждала и не дождалась...
Дмитрий чуть было не брякнул: и хорошо, что не уехала, иначе мы не встретились бы... но вовремя спохватился.
До Березовки оставалось не более двух километров. Уже отчетливо были видны сады и хаты. Из Березовки навстречу ехала бричка, запряженная парой лошадей. Дмитрий и Полина как-то сразу не обратили на нее внимания, но, увидев двух немецких солдат, опять всполошились и тревожно переглянулись, как бы спрашивая друг у друга: проскочим или не проскочим?
Солдаты балагурили о чем-то и хохотали. Дмитрий подумал, что они проедут мимо, и они действительно проехали, не проявив никакого интереса к прохожим, даже не взглянув на них. Но вдруг за спиной раздался резкий, как выстрел, окрик: – Хальт!
Один из солдат подбежал к ним и, тыча в грудь автоматом и кивая на бричку, приказал:
– Ходить мит унс! Шнель!
Было ясно – солдат приказывает им идти к бричке. Зачем? Неужели гитлеровцы каким-то чудом разгадали, кого встретили на проселке?
Солдат вскочил на бричку, погрозил автоматом и позвал жестом идти следом.
Бричка тронулась. Время от времени солдат поворачивался назад, угрожающе взвешивал на руках автомат, как бы предупреждая, что с этой штучкой шутки плохи, попробуй не подчинись.
Опустив голову, Дмитрий плелся вслед за бричкой. Он стыдился взглянуть на Полину. Ему было горько от того, что он сейчас бессилен и должен подчиняться хохочущим солдатам, которые, должно быть, потешаются над ними и неизвестно, куда ведут...
– Шнель! Шнеллер! – Опять закричал солдат, а его напарник задергал вожжами, и лошади припустились небыстрой рысью.
– Шнеллер, шнеллер! – кричал Дмитрию и Полине солдат и, видимо, для острастки короткой очередью из автомата полыхнул поверх голов.
Дмитрий бежал за бричкой. И хотя бег этот не такое уж трудное дело, но он задыхался от злобы, от унижения, от того, что его, как собачонку, заставляют бежать за бричкой, и он бежит, а солдаты хохочут, горланя:
– Шнеллер, русс, шнеллер!
Свернув с дороги, солдаты направились к ближайшему стогу. У стога они сунули в руки пленникам вилы и окриками, знаками приказали нагружать сено, а сами, довольные выдумкой и радуясь, что нашли бесплатных грузчиков, закурили сигареты. Пусть эти русские поработают на благо великой армии фюрера и его не менее великих лошадей, которым нужен корм.
Дмитрий уже смирился, начинал успокаивать себя. «Черт с ними, – рассуждал он, – будем грузить сено, главное – поскорее отбояриться от этих солдат. Что поделаешь, если они с автоматами... Рады, дикари, вандалы двадцатого века, фашистские держиморды», – клял их Дмитрий. Но вот краешком глаза он заметил, что солдаты как-то странно посматривают на Полину, и тот, что все время угрожал автоматом, белобрысый мордастый детина, стал говорить тщедушному, угреватому своему напарнику, что руссиш медхен гут, что русского парня надо отправить к прабабушке (Дмитрий разобрал слово «ургроссмуттер»), а с девушкой позабавиться в свое удовольствие.
У Дмитрия перехватило дыхание, подкосились ноги. Он понял, что задумали солдаты. Он тыкал непослушными вилами в тугой стог, не в силах выхватить ни клочка сена. Полина оказалась посноровистей. Видимо, эта работа ей была хорошо знакома. Она ловко орудовала, вилами и охапку за охапкой кидала на бричку сено.
Дмитрий тоже приловчился, и когда они вдвоем оказались у брички, он шепнул:
– Они убьют нас...
Полина недоуменно глянула на него: за что?
Когда они опять с навильниками сена подошли к бричке, Дмитрий решительно прошептал:
– Мы их... вилами...
Полина поняла все. В ее черных, широко распахнутых глазах задрожал ужас, она протестующе качнула головой – нет, нет.
Дмитрий остервенело вонзил в стог вилы и лишь одними губами неслышно сказал:
– Иначе мы погибнем.
Они вдвоем подняли большую охапку сена, поднесли к бричке, на какое-то мгновение задержались, прикрытые этой охапкой, и Дмитрий проговорил в самое ухо Полины:
– Если мы не убьем, они убьют нас. Нельзя медлить!
Они швырнули охапку на уже высоко нагруженную бричку и переглянулись. Дмитрий указал ей глазами на тщедушного, угреватого солдата и увидел, как Полина вздрогнула.
Солдаты посмеивались. Мордастый покрикивал «шнеллер», грозил автоматом, а когда он, чиркнув зажигалкой, стал давать прикуривать напарнику, Дмитрий кивнул Полине, стремительно бросился на него и со всего плеча вонзил вилы в спину. Под зубьями что-то хрустнуло... Удар был настолько неожиданным и сильным, что солдат, даже не вскрикнув, повалился наземь...
А Полина... На какое-то мгновение она замешкалась, ударила угреватого, но удар был не сильный, и солдат уже ухватился за автомат, что висел у него на шее, но тут же был сшиблен Дмитрием.
Дмитрий прихватил солдатские автоматы и крикнул Полине:
– Бежим!
Ошеломленная этой сценой, она стояла, как одеревенелая, не в силах сдвинуться с места.
– Бежим! – Дмитрий ухватил ее за руку и, как маленькую, поволок за собой через луг, напрямик, в сторону леса, что спасительно чернел вдалеке на горизонте.
Полина спотыкалась на бегу, а он все торопил и торопил – скорей, скорей, и бежал, не оглядываясь, и думал только о том, чтобы добежать и скрыться в лесу.
Средь луга Полина споткнулась, упала и заплакала. Тяжело и шумно дыша, Дмитрий бросил автоматы, склонился над ней.
– Полинка, чего ты? Ушиблась?
– Мне страшно, – прерывистым голосом пробормотала она. – Мне страшно, я никогда не убивала людей...
– Мы не убивали, Полинка, слышишь, не убивали. Мы только защищались. Ты слышишь? Защищались... Да разве они люди? Ты знаешь, что они хотели сделать с нами – и с тобой, и со мной? Ты видела, как они унизили нас, заставили бежать за бричкой, заставили, как своих рабов, работать на них. Ты видела, как они смеялись, глумились над нами, – торопливо говорил Дмитрий, как бы доказывая ей, что они правы, что иначе они поступить не могли, что не было у них другого выхода.
– Все равно страшно, страшно, – сквозь рыдания твердила она.
Страшно было и Дмитрию, но он подавил в себе страх.
– Вставай, Полина, вставай, – тормошил он ее, заглядывая в черные мокрые глаза. – Вставай же...
– Я не могу, мне страшно...
Дмитрий рассердился. Он ухватил ее, поднял, поставил на ноги и, резко встряхнув за плечи, крикнул:
– Не глупи, слышишь?! Беги! – и грубовато толкнул ее в спину.
В тот день в Березовку они так и не пошли.
