Текст книги "Сельская учительница"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Сельская учительница
Призвание учителя есть призвание высокое и благородное.
Л. Н. Толстой
1
Они стояли на берегу реки, чуть подернутой белесым, зыбким туманом. Валентина Майорова держала в руках замшевую сумочку, вчера купленную на последнюю студенческую стипендию, а в той сумочке лежал самый важный, и самый дорогой сердцу документ – диплом учительницы русского языка и литературы. Игорь Коротков горделиво поглядывал на лацкан пиджака, где сиял новенький институтский значок-ромбик.
Гасли в небе звезды. Было тихо кругом, только слышалось, как шуршала галькой река на перекате да где-то невдалеке плескалась рыба.
Валентина смотрела на дальний, уже хорошо видимый лесок. Небо над ним начинало потихоньку розоветь, как будто кто-то там раздувал костер. Этот невидимый костер с каждой секундой разгорался все ярче и ярче, его красноватый отблеск тронул зубчатые края высоких облаков, прошил золотистыми нитями белесый речной туман, заплясал в окнах городских строений.
– Ты посмотри, Игорь, как чудесно! – воскликнула Валентина. – Миллионы лет встает над землей солнце, и каждый раз оно всходит неповторимо. Правда?
– Нет, – с усмешкой возразил Игорь, – солнце всегда всходило и всходит одинаково, но люди воспринимают это явление каждый по-своему.
– Неужели ты вот так скучно станешь объяснять восход солнца своим будущим ученикам?
– Во-первых, я не преподаватель астрономии, а во-вторых…
– Но ты учитель! – живо перебила она. – А учитель должен быть и астрономом, и художником, и поэтом, чтобы пробуждать в детских душах любовь к прекрасному. Ведь все прекрасное, говорил Пушкин, величаво. Ты посмотри, посмотри на это чудо!
Большое огненно-красное солнце выкатилось из-за кромки леса, и все вокруг засверкало, заулыбалось, радуясь новому дню.
– Здравствуй, солнце! – крикнула Валентина.
Игорь оглянулся – нет ли свидетелей. Он тоже радовался и солнцу, и тому, что девушка рядом, но кричать?.. Нет, он достаточно теперь серьезен и не может проявлять свою радость вот так – бездумно и бурно.
Поругиваясь, мимо пробежали ребятишки с удочками.
– Удачи вам, рыболовы! – пожелала ребятишкам Валентина.
Игорь сердито нахмурился.
– Нельзя так, – предупредил он. – Ты забываешь…
– Что? Что я забываю? – поблескивая веселыми черными глазами, опять перебила она. – Ах да, извини, я забыла о том, что прошли, отшумели студенческие деньки… Но пока в нас еще бурлит нерастраченный студенческий задор, давай и мы побежим к крутояру и нырнем с берега.
– Ты с ума сошла, – испугался Игорь. – Переоденемся и потом придем сюда.
– Трусишь? А я нырну, нырну! – Не оглядываясь, она побежала вдоль берега. Игорь пожал плечами: дескать, что с ней поделаешь… Он посмотрел на свои бежевые модные туфли, с неохотой побрел вслед.
Валентина сняла белое праздничное платье, разбежалась, ловко оттолкнулась ногами от высокого берега. Выгнув спину и вытянув руки, она какое-то мгновение невесомо парила над розоватой гладью реки, напоминая большую бронзовую птицу, потом бесшумно скрылась под водой.
«Здорово ныряет», – восхищенно подумал Игорь. Он тоже разделся, аккуратно свернул новый, старательно отутюженный костюм и бросился в речку. Они долго плавали, дурачились, брызгали друг другу в лицо водой, сидели на отмели, подставив загорелые спины уже высокому жаркому солнцу.
– Валечка, ну как все-таки, надумала? – осторожно поинтересовался Игорь.
– Все остается по-прежнему, – упрямо ответила она.
– Но ты пойми, глупо отказываться от такого чудесного путешествия, – доказывал он.
В знак поощрения родители купили Игорю путевку в ялтинский санаторий, и он вот уже в который раз уговаривал Валентину поехать в Крым вместе. Пусть у нее нет путевки – не беда, в Ялте живут родственники Коротковых, они, по словам Игоря, отлично устроят ее.
– Почти все лето мы будем вместе, и где – у самого Черного моря!
Валентина хорошо понимала, как интересна и заманчива эта поездка, и она, быть может, согласилась бы отправиться к Черному морю, но ее удерживало основательное затруднение: не было денег, а ехать в Крым на средства родителей Игоря не могла.
– Какая ты упрямая, – с упреком и обидой сказал Игорь. – Я отказываюсь понимать тебя.
– Все объясняется очень просто, – отвечала она, – скоро у нас появятся свои деньги, и мы поедем с тобой куда угодно – в Крым, Кавказ, и никто не упрекнет нас…
Игорь тряхнул мокрой головой.
– Своей расчетливостью ты начинаешь путать меня, – сердито говорил он. – Через два дня мы смогли бы уехать.
– Я уезжаю завтра в детский дом.
Прежде в дни летних каникул Валентине приходилось работать, потому что жить на стипендию было трудно. Всякий раз она устраивалась вожатой в пионерский лагерь и все лето возилась с ребятишками: ходили в походы, жгли костры, удили рыбу, собирали грибы и ягоды.
В горкоме комсомола и этим летом ей предлагали поработать в лагере, но Валентина впервые отказалась: ее звала в гости директор детского дома Зоя Александровна.
– У меня пропала всякая охота ехать в Крым, там тебя не будет, – искренне жаловался Игорь, когда они по крутой каменистой тропке возвращались с реки в город.
Валентина виновато молчала.
* * *
В коридоре общежития стояла непривычная тишина. Студенты младших курсов уже давно разъехались на каникулы, а выпускники, должно быть, отдыхали после вчерашнего суматошного вечера. Валентина вошла в свою комнату. Ее встретила Зина Солнышко – невысокая, толстенькая, круглолицая, с рыжеватыми кудряшками. Стоя над раскрытым чемоданом, наполненным девичьими пожитками, Зина певуче говорила:
– Любовь любит уединение… Мы вас искали, искали на берегу и не нашли. Куда утащил тебя Игорь с вечера?
– Быть может, наоборот, я утащила его, – улыбнулась Валентина.
Зина Солнышко махнула рукой.
– Может быть. У вас все может быть. – Она перепрыгнула через чемодан, подбежала к Валентине, обняла ее за плечи. – Вы молодцы с Игорем, едете в один район, в одну школу…
– Но удивительно, почему вы с Виктором отправляетесь в разные города?
– Да разве ты не знаешь Марченко, – безнадежно вздохнула девушка.
Валентина хорошо знала Виктора Марченко. Высокий, лобастый, он был способным математиком. Друзья всерьез пророчили ему блестящее будущее ученого, все были уверены, что он останется в институте на кафедре. Но Марченко вдруг попросился в соседний индустриальный город учителем.
– Он чудаковат, – с нежностью говорила о парне Зина Солнышко. – Он увлечен математикой и больше ничего не замечает. Я даже сама первая поцеловала его…
Валентина рассмеялась.
– Теперь осталось предложить ему быть твоим верным супругом…
– Я, кажется, так и сделаю, – серьезно ответила Зина. Она гордилась тем, что получила назначение в новый город, которого еще нет на карте, о котором только нынешней весной стали говорить и писать в газетах. Над ее кроватью и сейчас еще висит рядом с портретом Галины Улановой фотография палаточного городка в степи. Зина посылала письмо в комсомольский штаб стройки. Ей ответили телеграммой: «Приезжай ждем нетерпением». Эту телеграмму девушка тоже приколола над кроватью и восхищенно говорила: «Видите, меня ждут, и как? Нетерпением!» Но всем было известно другое: Зина радовалась назначению потому, что большой город, куда ехал Виктор Марченко, и новый, еще не построенный, расположены близко, километрах в двадцати друг от друга. И Зина, конечно, верила: они часто будут встречаться с Виктором.
– Вот и кончено – разъезжаемся, – тихо говорила она. – На душе как-то грустно… Сколько прожили в этой комнатке… Знаешь что, Валечка, давай договоримся писать друг дружке, писать обо всем, что бы ни случилось с нами.
– Ну конечно же, Солнышко ясное, будем писать. Пусть никогда не забывается наша хорошая студенческая дружба.
2
Валентину встретили на автобусной остановке.
– Здравствуй, Валечка. Спасибо, родная моя. Все твои телеграммы получила. Очень я рада за тебя. Рада, что ты умница, отличница, рада, что приехала, – обнимая, говорила Зоя Александровна. Ее широкое, почти безбровое лицо, голубовато-серые глаза были озарены по-матерински доброй и счастливой улыбкой. – А ну-ка, ребята, берите чемодан, – обратилась она к двум паренькам, пришедшим с ней к автобусу.
Почти все воспитанники детского дома уехали на лето в лагерь, а на зимних квартирах теперь хозяйничали плотники, штукатуры, печники. Строителям помогали ребята из старших групп. Зоя Александровна вернулась из лагеря, чтобы посмотреть, как идет ремонт, но главное – ей самой хотелось встретить Валентину, свою любимицу.
– Ты посмотри, отец, кто к нам приехал! – сказала она, вводя гостью в небольшой флигелек, стоявший в глубине детдомовского двора.
– Валя! – радостно крикнул хозяин. – Подходи, подходи. Дай-ка я посмотрю на тебя, красавица.
Валентина подбежала к нему, прижалась щекой к его колючей щеке.
– Здравствуйте, дядя Гриша!
– Ставь, мать, на стол вина заморские, закуски царские. Пировать будем по случаю приезда будущего министра просвещения, – весело говорил он.
Дядя Гриша был общим любимцем ребят. Валентина хорошо помнит, как весной 1944 года его привезли без ног из какого-то далекого госпиталя.
Перед войной Григорий Иванович Викторов окончил физкультурный институт. Тогда он был сильным, ловким парнем – знаменитым в городе волейболистом и чемпионом по прыжкам в высоту. С первого дня Отечественной войны Григорий Иванович ушел на фронт. И куда только ни бросала его суровая солдатская судьба. На его широкой груди уже не осталось места для орденов и медалей.
Однажды, возвращаясь из немецкого тыла с захваченным «языком», Григорий Иванович подорвался на мине.
Боевые друзья-разведчики принесли раненого командира на полковой медицинский пункт. Военные врачи спасли ему жизнь, но ноги пришлось ампутировать.
Понятно, безногий физкультурник уже не физкультурник. Здесь, в поселке, он быстро овладел искусством сапожника-модельера, работал в мастерской промкомбината. И многие районные щеголихи носили изделия рук его – удобные, красивые туфельки, по прочности и изяществу не уступавшие продукции столичных мастеров.
Жили Викторовы тут же, во дворе детского дома, в деревянном флигельке, и дядя Гриша чуть ли не все свое свободное время отдавал ребятам. Он сохранил в памяти много интереснейших историй из фронтовой жизни, и любознательная детвора, особенно мальчишки, затаив дыхание, с раскрытыми ртами слушали бывалого человека. Правда, дядя Гриша вносил в свои рассказы домыслы, всякий раз «творчески» их обрабатывал, но этого не замечали внимательные и благодарные слушатели.
Дядя Гриша был непререкаемым авторитетом в роли судьи на спортивных соревнованиях. В детском доме он сколотил волейбольные команды – мальчиков и девочек, учил ребят играть в шахматы и всегда радовался успехам своих питомцев.
– Ну, Валечка, пока мать будет занята приготовлением стола, садись да расскажи о своих успехах, – предложил дядя Гриша.
– Положим, она уже не Валечка, а Валентина Петровна, – с улыбкой поправила мужа Зоя Александровна.
– Да, да, Валентина Петровна, – подхватил он. – Скажи, пожалуйста, как быстро время летит. А ведь я помню Валю совсем маленькой, еще в школу не ходила, а теперь учительница!
Сразу после обеда дядя Гриша уехал на своей трескучей мотоколяске на рыбалку, уверяя, что нынче вечером угостит Валентину Петровну (он так и сказал – Валентину Петровну) отличной ухой и сазанчиками.
Валентина и Зоя Александровна остались вдвоем. И потекла, потекла нескончаемая беседа. Зоя Александровна озабоченно говорила о будущей работе Валентины, советовала, что нужно купить в первую очередь из одежды и обуви. Слушая эти по-матерински заботливые советы, Валентина жалела, что не удалось получить назначение в этот район, поближе к детскому дому, к Зое Александровне.
Потом они листали альбом с фотографиями, и перед Валентиной шаг за шагом проходила вся ее жизнь в детском доме. Многое было забыто – выветрилось из памяти, другое виделось ей очень смутно, как сквозь туман. Вот Валентина увидела себя совсем маленькую, в трусиках, в майке – она делает утреннюю зарядку. Вот они, дошколята, высыпали во двор – хохочут. Кончилась война, все неудержимо шумели, кричали, пели. В поселке, за воротами, тоже было шумно и весело: гремела музыка, слышались песни. Воспитательница объяснила, что в далекой Германии наши солдаты добили фашистского зверя… Этот зверь казался Валентине косматым чудищем, страшным-престрашным Соловьем-разбойником, с которым сражался когда-то сказочный Илья Муромец…
После Дня Победы в детский дом все чаще приезжали родители – счастливые мамы, увешанные орденами папы – и увозили домой сыновей, дочерей. Однажды за подружкой Валентины Лорой Рязановой приехал дедушка – генерал, – седой, усатый, добрый. Лора звала Валентину с собой: дескать, поедем к нам, дедушка хороший, он обижать не будет. Валентина не согласилась ехать с дедушкой-генералом. Пусть он хороший, добрый, пусть подарил ей красивую коробку, полную конфет: она ждала своих – папу и маму – и верила, что они обязательно приедут за ней, они просто заняты или живут очень далеко.
Но никто не приехал…
Вот Валентина видит себя первоклассницей – задумчивая серьезная девчурка с большими темными глазами, с косичками, в которые вплетены белые ленточки. В руках у нее портфель, набитый новыми книгами и нетронутыми тетрадями. На другой фотографии она заснята дежурной официанткой в столовой, на ней белый передник, в руках поднос. Вид у нее очень строгий. Маленькая официантка горда своей обязанностью: ведь она нынче кормит всех, и все покорно ждут, когда она поставит на стол тарелки с кашей и стаканы с компотом…
А вот снимок того торжественного и по-своему незабываемого момента – Валентину приняли в комсомол. Она стоит с высоко поднятой головой, темные девичьи косы падают на белую блузку. Косы без ленточек. Рядом с ней Петя Зорин, Петушок, как называли его товарищи.
Валентина помнит: в восьмом классе на уроке истории Петушок прислал ей записку: «Валя, разреши каждый день провожать тебя домой». Ну и чудак! От школы до детского дома было совсем близко, все восьмиклассники ходили и на занятия и домой вместе, шумной гурьбой. Разве ему плохо вместе со всеми? Ведь так веселей, интересней… Валентина, конечно, на записку не ответила, но ей почему-то было приятно, и на Петушка она стала смотреть как-то по-другому, и записку его долго хранила в узелке ленты…
– Зоя Александровна, а помните Петушка, Петю Зорина? – спросила сейчас Валентина.
– Ну, как же не помнить такого, – улыбнулась Зоя Александровна. – Письмо на днях получила. Летает чертенок. Пишет, что мчится в небе быстрее звука.
– Исполнилось его желание…
– Да, да, Валечка, исполнилось. Все время грезил быть летчиком и вот летает. Рада я за него. Да и твое желание тоже исполнилось, учительница ты моя. – Зоя Александровна обняла гостью, прижала ее к груди. – Валечка, я никогда не показывала тебе одну фотографию, – тихо сказала она.
– Какую? – заинтересовалась Валентина.
Зоя Александровна нерешительно взглянула на девушку, как бы раздумывая, стоит ли показывать, стоит ли бередить сердце.
Будто разгадав ее мысли, Валентина попросила:
– Покажите, Зоя Александровна, я очень люблю рассматривать фотографии, они – это наша история, наше милое прошлое.
– Ты права. Порой безмолвные снимки могут рассказать многое. – Зоя Александровна достала из ящика письменного стола папку, развязала ее, извлекла оттуда небольшую, тронутую желтизной времени фотографию, положила на стол. – Вот она, посмотри.
Валентина увидела молодую женщину с ребенком на руках. Даже по давней, видимо, любительской фотографии можно было определить: женщина хороша собой. У нее большие темные глаза, тонкие черные брови, волнистые черные волосы. А черноглазый в белом чепчике ребенок был заснят в таком возрасте, что трудно даже определить – мальчик это или девочка.
Валентина удивленно взглянула на Зою Александровну, как бы говоря: зачем вы показали мне снимок, я не знаю ни эту женщину, ни этого ребенка.
– Это, Валечка, твоя мама, и ты очень похожа на нее, – шепотом сказала Зоя Александровна.
– Мама? – вырвалось у Валентины. Теперь она смотрела на Зою Александровну с болью и упреком, точно спрашивая: зачем вы так жестоко шутите?
– Да, Валечка, твоя мама, а на руках у нее ты – совсем еще маленькая.
Валентина опять взглянула на снимок молодой женщины. Мама… Ей никогда и никого не доводилось называть этим ласковым именем – мама. Теперь она напряженно всматривалась в черты молодой улыбающейся женщины и вдруг, как сквозь далекий-предалекий сон, припомнила материнский голос – чистый, воркующий, и ее какой-то особенный смех – заливистый и звонкий. И больше ничего не сохранила память. Ничего! Валентина даже не была уверена – материнский ли голос припомнился ей, материнский ли смех прозвучал откуда-то из туманного прошлого.
– Я тебе, Валечка, никогда не рассказывала твою историю, не говорила, как ты попала в наш детский дом.
Прежде Валентина не очень-то задумывалась, кто она и откуда. Детский дом был ее семьей, ее родным домом. Когда-то она ждала – приедут за ней папа, мама или дедушка, а потом поняла: родители погибли на войне, как у многих ее товарищей, и даже не догадывалась, что у Зои Александровны хранится эта фотография.
– Расскажите, Зоя Александровна, – попросила Валентина.
– Теперь можно, ты взрослая… Это было поздним летом сорок первого года. Нашему детскому дому было приказано эвакуироваться в глубокий тыл. Мы ехали на машинах… Ох, если бы ты знала, Валечка, как трудно было пробираться по запруженным войсками и беженцами дорогам. Видимо, благодаря своей молодости я тогда перенесла все. Над дорогами постоянно висели фашистские самолеты и бомбили, бомбили без разбора, никого не щадя. Но наших ребятишек будто сама судьба хранила: мы благополучно избегали бомбежек. Однажды на дороге нас остановил военный – майор. Он держал на руках ребенка и очень обрадовался, что встретил нас. За полчаса перед нами под бомбежку попал обоз беженцев. Страшно вспомнить, что мы увидели на дороге – разбитые телеги, разорванные бомбами лошади, еще пылающие машины. А сколько людей – убитых, раненых… Жутко было смотреть на все это. Оказалось, что в кювете рядом с убитой пожилой женщиной майор нашел живого ребенка. Это была ты, Валечка. Майор торопился. Он передал нам девочку. Мы только потом спохватились, что не спросили имени военного, а он, должно быть, тоже второпях, не поинтересовался, куда мы едем. У тебя в руках оказалась маленькая сумочка. В ней мы нашли деньги и вот эту фотографию. Посмотри – на обратной стороне карточки написано: «А это мы с дочуркой». Единственное, что ты знала – свое имя. Ты долго плакала, звала бабушку и маму. Потом, когда тебе дали кусочек сахара, успокоилась. Если о тебе потом спрашивали, чья, мол, мы отвечали – Майорова. Так и стала ты Валентиной Майоровой. Отчество мы тебе сами придумали – Петровна, а почему Петровна, я уж теперь и сама не помню.
Валентина снова и снова смотрела на фотографию матери. Кем была она? Одета по-городскому, значит, жила в городе. А отец? Кто был ее отцом? Где он и что с ним? Быть может, жив и не знает, что его маленькая дочурка – теперь взрослая девушка, учительница, невеста…
Валентина иногда читала в газетах: дети и родители, разлученные войной, через многие годы находят друг друга. Вот если бы и она отыскала отца и мать. Возможно, поможет фотография?
Словно разгадав мысли девушки, Зоя Александровна сказала:
– Мы пытались найти твоих родителей. Сразу же после войны опубликовали эту фотографию в газете, написали в город Бугуруслан, где находилось тогда Центральное справочное бюро. Мы все надеялись, что откликнется кто-нибудь из твоих родственников. Но, к сожалению, никто не откликнулся… Возьми, Валечка, фотографию, храни ее как память о матери.
3
Наступил август.
Валентина и Игорь встретились в городе. Игорь после курорта выглядел молодцом, да и Валентина тоже не могла пожаловаться на свой летний отдых в детдомовском пионерском лагере. Она похорошела, загорела.
– Теперь ты совсем похожа на цыганочку, – смеялся Игорь.
Молодые, уверенные в том, что впереди их ждет безмятежное будущее, они чувствовали себя счастливыми.
– Итак, Валечка, завтра отбываем в наш Зареченский район, – радовался Игорь.
– Отбываем, – в тон ему ответила Валентина. Она сперва побаивалась того, что Игорь воспользуется авторитетом влиятельного родителя и останется дома, как это делали иногда некоторые папенькины сынки и маменькины дочки. Но он и думать не хотел о городской школе. «Наш долг ехать туда, где мы нужней», – писал Игорь из Ялты. «Молодец», – в мыслях похвалила его Валентина. Сама она чуточку взгрустнула: надо покидать полюбившийся город с шумными улицами, с театрами, с веселыми парками, со всем тем, к чему успела привыкнуть за время студенческой жизни.
– Жди меня завтра, будь готова к отъезду, – предупредил Игорь.
По простоте душевной, Валентина думала, что в Заречное они поедут, как и все смертные, обычным пассажирским поездом. Но рано утром Игорь подкатил к общежитию на голубой «Волге» с бегущим оленем на капоте.
– Транспорт подан, – бодро сказал он. – Не удивляйся, Валечка, это отец мой расщедрился и предоставил в наше распоряжение свою персональную… Поедем с комфортом! Лады?
Игорь погрузил в пустой багажник вещи Валентины и, кивая на окна, с непринужденной веселостью продолжал:
– Скажи: прости, прощай, милое общежитие, спасибо за приют. А теперь едем ко мне, позавтракаем, прихватим пожитки мои и в путь-дорожку дальнюю!
Коротковы занимали просторную четырехкомнатную квартиру в большом доме на шумной центральной улице. У Игоря была своя комната – высокая, светлая, не по-студенчески обставленная; в ней – массивный письменный стол, застекленные, темной полировки, книжные шкафы, мягкий диван, радиола, розовый, на тонкой ножке, торшер. Здесь друзья-студенты устраивали в складчину небогатые праздничные вечеринки, танцевали, готовились к зачетам и сессиям.
Всякий раз, когда Валентина появлялась с друзьями в доме Игоря, его мать, Ева Станиславовна, – дородная полная дама – с какой-то значительностью посматривала на нее и, казалось, следила за каждым движением, прислушивалась к каждому слову. Валентина всегда смущалась, робела под этими взглядами, понимая, что к ней проявляют не то вполне законное любопытство, с каким обычно смотрят на нового человека в доме, а внимательно изучают, придирчиво взвешивают все достоинства и недостатки.
Отец Игоря, Федор Терентьевич, под стать супруге – полный, солидный мужчина лет под пятьдесят. У него явно начальственный вид, снисходительно-покровительственный тон. И Федор Терентьевич тоже заинтересованно присматривался к ней – предмету серьезного увлечения сына.
От природы наблюдательная, Валентина порой краешком глаза примечала, как родители Игоря красноречиво переглядывались меж собою, будто говоря: «Сынок мог бы выбрать невесту получше». – «Да, мог бы. Но что поделаешь, если уже выбрал».
Может быть, и не об этом думали Федор Терентьевич и Ева Станиславовна. И все же Валентина не могла избавиться от навязчивой и неприятной мысли, что она не нравится родителям Игоря, что она вообще лишняя в этой чужой, богато обставленной квартире. Особенно остро Валентина почувствовала это сегодня, сидя рядом с Игорем за накрытым столом. Нет, не нужно было соглашаться приезжать сюда завтракать, она могла бы подождать Игоря в общежитии.
Федор Терентьевич старался держать себя вежливо, он даже пошучивал, наполняя небольшие бокальчики бордово-красным вином.
– Ну что ж, давайте выпьем за птенцов, которые по неизбежной воле жизни покидают родные гнезда, – предложил отец.
Ева Станиславовна горестно вздыхала, и Валентине казалось, будто мать Игоря поглядывает на нее с плохо скрытой неприязнью. Она, быть может, считает ее чуть ли не единственной виновницей, из-за которой любимое чадо покидает просторный родительский дом.
Бокал с вином заметно дрожал в руках Евы Станиславовны.
Игорь положил на стол белую накрахмаленную салфетку. На салфетке кроваво алело винное пятно.
– Пора, – сказал он.
У Евы Станиславовны влажно заблестели глаза.
– Ну что ты, что ты… Сын уходит в настоящее большое плаванье. Радоваться нужно, а ты плакать, – говорил супруге Федор Терентьевич. Взяв ее за локоть, он тихо добавил: – Давай-ка вещи выносить.
Отец и мать вышли из столовой.
– И чего плачет, – пожал плечами Игорь.
– Нельзя так говорить. Все матери плачут, это их право, – сказала Валентина и подумала: «Моя мама тоже, наверное, плакала бы…».
– Когда мы с тобой будем провожать своих сыновей…
– Перестань, Игорь.
Он рассмеялся, подхватил ее под руку и увел в свою комнату.
– Посидим, как принято, на дорожку. – Игорь усадил Валентину на диван и сам плюхнулся рядом.
В комнате все оставалось нетронутым. Письменный стол, книжные шкафы, радиола, торшер – незыблемо стояли на своих местах, даже портрет Валентины в ракушечной рамке оставался на столе, а рядом с ним лежала недочитанная книга с костяной закладкой. Можно было подумать, что хозяин на денек-другой уезжает куда-то…
– Тебе не жаль покидать все это? – спросила Валентина.
– Нет, не жаль! Все это – прошлое, а человек всегда должен смотреть в будущее. – Игорь обнял ее, заглянул в черные, как угольки, глаза, прижался лбом к ее смуглому лбу. – Мне ничего не жаль, если рядом ты, Валечка.
* * *
Повинуясь подмигивающим огонькам светофоров, «Волга» сперва осторожно пробиралась по городским улицам, потом, выбравшись на простор степной дороги, легко помчалась вперед, обгоняя солидные грузовики.
Валентина и Игорь сидели рядом. Игорь держал ее руку в своей и что-то вполголоса говорил. Валентине было приятно сидеть, чувствуя плечом его плечо. Эта близость и волновала, и пугала. Игорь уверял, что они будут работать в одной школе. Валентина не возражала. Потом намекнул: они могут получить квартиру… Валентина покраснела. Прежде у них все было понятно и просто: она жила в общежитии, он дома. А теперь? Что будет теперь? Они поселятся в одной квартире, но для этого нужно… Ну да, конечно, должна быть свадьба – веселая, шумная, с поздравлениями, с подарками, с криками «горько». А как же иначе? Как можно обойтись без этого? Не могут же они, приехав в школу, ни с того, ни с сего назвать себя мужем и женой… Так не бывает, по крайней мере, так не должно быть.
– Ты о чем думаешь, Валечка?
– О разном.
– А поточнее?
– О нашем будущем.
– Интересная это штука – будущее, – философствовал Игорь. – Интересная потому, что никто достоверно не знает, что случится с ними в этом заманчивом будущем. И мы с тобой тоже не знаем. Но верим – все будет хорошо!
«Волга» легко бежала по степной дороге, а навстречу ей мчались огромные сильные грузовики с хлебом нового урожая, и чумазые водители в кабинах чему-то улыбались. По обеим сторонам дороги – и слева, и справа – плыли, помахивая крыльями, лафетные жатки. Они оставляли за собой ровные, как линии в ученической тетради, ряды валков.
За деревянным мостом через какую-то речушку показалась арка. На ней в лучах солнца горели слова: «Зареченский район».
– Наш район! – воскликнула Валентина и стала придирчиво оглядывать поля своего района. Впрочем, и здесь было то же самое: плыли, помахивая крыльями, жатки, трудились комбайны-подборщики; трактор, похожий на большого жука, стаскивал солому, освобождая поле для вспашки зяби.
Часа в три приехали в Заречное, и вскоре Валентина и Игорь уже сидели в приемной районного начальства. На двери, ведущей в соседнюю комнату, виднелась потускневшая табличка: «Заведующий районо Карасев П. С.» Из кабинета отчетливо доносился сердитый женский голос:
– Что угодно со мной делайте, а не останусь я в Шафраново. Сил нет. Хватит!
– Подумайте, – увещевал мужской голос.
– Думала, много думала… У меня ребенок, а там ни квартиры, ни детского сада. Не стану же я таскать сына с собой на уроки.
– Но я даю вам слово, скоро все будет.
– Слышала ваши слова. Вы мне и в прошлом году обещали…
Валентина с интересом прислушивалась, что ответит этот Карасев П. С.
– Подумайте, – опять раздался мужской голос.
– Куда угодно назначайте, а там не останусь, – решительно заявила женщина, и Валентина подумала: «Ишь какая настойчивая». Она даже представила себе лицо этой женщины – волевое, энергичное, строгое, и сама женщина должна быть высокой, сильной…
Из кабинета вышла уже немолодая худенькая учительница с задумчивыми и грустными карими глазами.
– Ну как, Мария Захаровна? – обратилась к ней светловолосая работница районо.
Та махнула рукой.
– Обещал подумать. Если, говорит, будет замена…
– С заменой трудно, ох как трудно с кадрами, – вздохнула блондинка и повернулась к молодым учителям. – Заходите, Павел Степанович один.
Валентина и Игорь вошли в кабинет заведующего. За небольшим столом, заваленным папками, бумагами, сидел Павел Степанович Карасев. Это был худощавый мужчина лет под сорок, с воспаленными уставшими глазами, остроносый, хмурый.
«Мрачновато районное педагогическое начальство», – подумала о нем Валентина.
– Чем могу служить? – чуть хрипловатым голосом спросил Карасев.
– Мы педагоги, направлены в ваш район, – ответил Игорь, подавая документы – и свои, и Валентины.
– Очень хорошо, – оживился заведующий. – Прошу, присаживайтесь и чувствуйте себя, как дома. Супруги? – осторожно поинтересовался он.
Валентина покраснела и тихо ответила:
– Нет.
– Пока нет, – уточнил Игорь.
– Очень хорошо, – все тем же оживленным тоном продолжал Карасев. Он прочел документы, небрежно сунул их в папку. – Словесники, очень хорошо! – Видимо, это «очень хорошо» выражало в устах заведующего все – и хорошее, и плохое. – Вас, товарищ Майорова, я могу определить в хорошую Михайловскую школу. Согласны?
Валентина неопределенно пожала плечами.
– А вас, товарищ Коротков, я думаю направить в Шафраново.
– Но мы хотели бы работать в одной школе, – торопливо возразил Игорь. – Мы специально попросились в ваш район.
– И рад бы, да не могу, не имею такой возможности, – ответил Карасев. – Вы однопредметники, а у меня в районе нет ни одной школы, куда бы требовалось сразу два словесника.
– Нам говорили в облоно, нас уверяли…
– Мало ли в чем уверяют и что говорят в облоно, – досадливо поморщился заведующий. – Нам видней.
Вот и первая непредвиденная помеха – они, Валентина и Игорь, однопредметники (слово-то какое придумано!). Да разве они раньше могли предположить, что настанет время, когда их специальность может послужить причиной разлуки?
– Мы не согласны, – твердо заявил Игорь.
Карасев беспомощно развел руками. Эта беспомощность возмутила Валентину. По ее мнению, заведующий должен был бы ответить Игорю приблизительно так: «Вас, молодой человек, выучили, так будьте добры поработать там, где нужно». А вместо этого Карасев негромко посоветовал:
