Текст книги "Сельская учительница"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
22
Декабрь выдался малоснежным, холодным. Непрестанно дули порывистые восточные ветры, разгоняя вороха снеговых туч. Как броней, крепким льдом сковало речку. Рыжие горы за селом стояли неприветливо-грустные, голые, и на них с обидой и тоской посматривала детвора: давно приготовлены лыжи, а горы без снега.
Кончалась вторая четверть. В эти дни директор и завуч снова теребили учителей из-за оценок. Марфа Степановна придирчиво заглядывала в классные журналы, морщилась, как от боли, если видела неприятную двойку. Двоек боялись, из-за них спорили, поругивались.
У Валентины в шестом классе контрольный диктант. Она четко произносила текст и взглядом как бы уговаривала каждого ученика: миленький, ну пиши хорошо, не делай ошибок, ставь, где положено, запятые, не подводи свою учительницу, ведь она так старается, ведь ее опять будут бранить, если ты-плохо напишешь…
Нетерпеливо собрав тетради, Валентина отправилась в учительскую. Села за стол, пододвинула поближе флакончик с красными чернилами, втайне мечтая, чтобы красные чернила не понадобились. Взяла, как неизвестность, первую тетрадь. Что в ней? Приятная учительская радость или огорчение?
Шестиклассники-умницы, будто подслушав ее уговоры, хорошо написали диктант. «Молодцы, спасибо», – в мыслях благодарила их учительница, с удовольствием ставя 5, 4 даже 3. Она не думала прежде, что будет так радостно выводить обычные цифры. И все-таки двойки были…
Валентина держала в руках тетрадь Тамары Кучумовой. Тамара – смышленая, мечтательная девочка, любительница декламировать на вечерах самодеятельности смешные басни, самая активная и аккуратная читательница у Лили. И вдруг перед «что» не поставила запятую, в слове «залежь» пропустила мягкий знак, перепутала частицы «не» и «ни», забыла правило, когда пишется в приставках «с» вместо «з» – и двойка, опять двойка.
«Ах, Тамара, Тамара, почему ты такая невнимательная», – сокрушалась Валентина. Она огляделась по сторонам – в учительской ни души, из директорского кабинета доносились голоса Лопатина и Николая Сергеевича. А что, если взять обыкновенные чернила да поставить в диктанте Тамары запятую перед «что», к слову «залежь» прибавить мягкий знак, переправить одно «не» на «ни», и вот тебе тройка, и никто не узнает… Марфа Степановна не станет говорить о педагогическом браке, директор, должно быть, похвалит за видимые успехи, не будет горестно вздыхать колхозница Софья Тихоновна Кучумова, мать шестиклассницы, В прошлый раз Софья Тихоновна, встретив на улице Валентину, жаловалась: «Вот беда-то с Тамарочкой… Две дочери у меня растут, Женя отличница, а у Тамарочки двойка…» Мать, наверное, порадовалась бы… Но вдруг Валентине припомнился Никифор Герасимович Вершинин, который приходил к ней с тетрадями внука и сурово отчитал за незаслуженную тройку…
«Нет, – решительно отшатнулась Валентина. Она даже взглянула на дверь директорского кабинета – не подслушана ли там ее мысль о нечестной тройке. – Пусть будет двойка. Нужно еще позаниматься с Тамарой, – рассудила учительница. – И нужно побранить как следует десятиклассницу Женю Кучумову – что же ты, сама отличница, а младшей сестренке не помогаешь…»
* * *
Вечером в Доме культуры перед киносеансом показывали очередной номер световой газеты «Соломотряс». На экране появлялись карикатуры с хлесткими подписями на дебоширов, лентяев, попало работникам птицефермы за разбазаривание кормов. В зале хохотали, аплодировали, слышались возгласы: «Правильно! Так и надо! Потрясти!» А как только на экране появился портрет этакого разухабистого парня с бутылкой в кармане, зрители сразу узнали – Таран!
– Над рекой туман плывет,
Белой лентой тянется,
Никто замуж не пойдет
За Тарана-пьяницу, —
Смеясь, михайловцы читали подпись под карикатурой, и вдруг где-то сзади сильный девичий голос пропел эти стихи как частушку. Зал задрожал от взрыва хохота. Потом частушка пошла гулять по селу.
– Смотрите, ваши стихи становятся популярными, – говорил Валентине Саша Голованов, радуясь, что световая газета нравилась людям, о ней помнили, ее ждали, ею начинали уже попугивать: смотри, мол, попадешь в «Соломотряс», там тебя протрясут…
Таран был возмущен карикатурой и стихами, он грозил:
– Попадется мне эта Майорова…
И вот сегодня, изрядно подвыпив, он решил поговорить с учительницей.
Ничего не подозревая, Валентина шла с Игорем на «школьную субботу». Директор согласился, что по субботним и воскресным вечерам вешать на двери замок не обязательно, пусть ребята веселятся в школе, это, пожалуй, лучше, чем в Доме культуры среди взрослых… Марфа Степановна отнеслась к такому новшеству с холодком, она только предупредила, что уборщицам работы прибавится, что по закону им тоже выходные дни положены.
– Ребята сами убирать будут, – успокоил завуча Николай Сергеевич.
Уже первая «школьная суббота» показала, что ученики довольны, в прошлый раз, например, даже не хотели расходиться… На сегодня у Валентины обширная программа – Лиля привезла пластинки с записями живых голосов Толстого, Горького, Маяковского, Есенина. Это же целый клад! Будут, конечно, игры, танцы, викторины, почта… Только вот противный учитель пения Садков опять уехал куда-то в соседнее село на свадьбу…
«Ничего, обойдемся без Садкова, обещал прийти историк Назаров, он тоже немного играет на баяне», – думала Валентина.
По дороге Игорь мечтательно говорил о близких зимних каникулах, о том, что в первый же день умчится в город, чтобы хоть одним глазком взглянуть на настоящую жизнь и снова почувствовать себя в лоне современной цивилизации. Валентина оскорбленно вспыхнула:
– По-твоему выходит, что мы здесь живем в условиях первобытной дикости?
– Валечка, я тебя уже давно просил – не произноси ты громких фраз, – поморщился Игорь.
– А чем они хуже пошлых, которые изрекаешь ты? Да уж лучше произносить громкие!
– По крайней мере я говорю искренне, а ты лицемеришь, потому что сама знаешь – в городе люди живут духовно богаче, полнее, там для этого созданы условия.
– Чепуха! – упрямо возразила она. – Можно жить под боком у Большого театра и оставаться беспросветным обывателем.
Они подошли к школе. У крыльца в свете висевшей на фронтоне электрической лампочки Валентина увидела Тарана.
– Ну, сочинительница, давай поговорим, побеседуем, – с угрозой сказал он.
– Отложим беседу на другой раз, когда протрезвитесь. – Валентина шагнула на крыльцо, но Таран преградил ей дорогу.
– А я сейчас желаю знать, зачем всякие оскорбительные стишки пишешь. Вот и ответь мне…
– Уйдите, я с вами разговаривать не желаю.
– А я заставлю разговаривать, не таких заставлял!
Валентина взглянула на Игоря, тот испуганно пятился, озираясь по сторонам, будто искал, куда можно убежать.
– Я и кавалера твоего не боюсь! Ты мне ответь, будешь еще писать? – Пьяные, налитые кровью глаза Тарана были страшны, и Валентину на какое-то мгновение охватил ужас. Она понимала, что дебоширу ничего не стоит ударить, а потом судись, жалуйся…
– Отвечай! – Таран столкнул ее со ступеньки, но в это время у него за спиной появился вышедший из школы Дмитрий Вершинин.
– Ты чего разоряешься? – спросил он.
– А тебе что нужно, сосунок? Проваливай, – отмахнулся Таран.
Дмитрий взял его под руку.
– Сойдем, Серега, с крылечка.
Крича и ругаясь, Таран силился вырваться.
– Сойдем, не бойся, – с нарочитой вежливостью приглашал Дмитрий.
Таран вырвался и опять к Валентине.
– Я тебя проучу, сочинительница…
Дмитрий оттолкнул дебошира, тот упал, вопя:
– Ах, ты так! Ну погоди! – Таран кинулся на Вершинина, тот рывком выбросил руку вперед, и хулиган снова шмякнулся наземь.
– Ты так… Ты так… Погоди, рассчитаемся, – бормотал Таран, отплевываясь.
– Вставай, иди своей дорогой и не вздумай сюда возвращаться, – предупредил Дмитрий Вершинин.
Таран поднялся и, ругаясь, поплелся прочь в темноту.
– Извините, Валентина Петровна, что так получилось, – смущенно сказал ученик.
– Спасибо, Дмитрий, – поблагодарила Валентина, с огорчением думая: «Нехорошо, скверно получилось».
На крыльцо выскочили Быстров и Зюзин.
– Что случилось, Митя? – спросили они.
– Все в порядке. Идемте.
К Валентине подошел Игорь.
– Вот тебе и культура села, – возмущенно говорил он. – К учительнице пристает пьяный, оскорбляет, лезет в драку… Все это достойно пера Глеба Успенского…
Валентина перебила его:
– Тебе пора домой, – сдержанно сказала она, а ей хотелось кричать в лицо обидное, злое – трус, трус.
– Но я хочу пойти с тобой на субботний школьный вечер, перенять опыт…
– Уходи, Игорь!
Он удивленно пожимал плечами.
– Меня упрекала в том, что я стал каким-то другим, но вижу – больше изменилась ты, раздражительной стала, несговорчивой.
– Ты прав: мы оба изменились, мы уже не те, какими были в институте. До свиданья.
В понедельник Марфа Степановна зашла в кабинет к директору и, горестно вздыхая, рассказывала ему о возмутительной драке. По ее словам выходило, что чуть ли не все ученики принимали участие в побоище.
– Видите, к чему приводят новшества Майоровой. У нас никогда не было драк, и вот извольте, отличились, в присутствии учительницы избивают человека, а она хоть бы что.
Николай Сергеевич не на шутку всполошился. Ему все больше и больше нравилась непримиримая, работящая Майорова. Он радовался: во второй четверти у нее меньше двоек, на уроках она чувствует себя уверенней, многому научилась за это полугодие. Он от души хохотал, когда в Доме культуры видел на экране карикатуры «Соломотряса», зная, что к ним приложила руку и Валентина Петровна. Он поддержал «школьные субботы», и вдруг эта драка…
– Нужно разобраться, в чем там дело, – озабоченно сказал директор.
– Прекратить надо эти сборища по вечерам, иначе еще и не такое будет.
– Зачем же прекращать? Наоборот, и нам следует принять участие.
– Да что ж я, отплясывать с ними буду? Крутить пластинки стану? Об успеваемости думать нужно, всякие там художества до добра не доведут, – возражала Марфа Степановна.
В учительской тоже говорили о вчерашнем происшествии. Подрезова рассказывала о драке с такими подробностями, что Василий Васильевич насмешливо спросил:
– Серафима Владимировна, и вы принимали участие в сражении?
– Не к месту шутки, Василий Васильевич, – смешалась Каваргина, вынимая свой заветный блокнотик с привязанным огрызком карандаша. Что-то записав туда, она вздохнула: – Придется вызывать Майорову на местком…
– А мне кажется, правильно сделал Вершинин, что дал по зубам нахалу! – высказался историк Назаров.
– Иван Константинович, подумайте, что вы говорите, – всплеснула руками Надежда Алексеевна. – Вершинин – ученик.
– Добавьте – хороший ученик, если не дал в обиду учительницу.
Из кабинета вышел директор.
– Вы забываете другое – Таран тоже был нашим учеником. Вот о чем подумать нужно, – сказал он.
23
Шел снег. Непроглядно густой и крупный, он по-хозяйски уверенно ложился на белую кочковатую землю, на белые крыши, задерживался на проводах, в цепких ветвях деревьев (провода от этого казались длинными развешанными от столба к столбу нитями жемчуга, а деревья напоминали весенние сады в час буйного цветения). Было тихо кругом, так тихо, что Валентине казалось, будто она отчетливо слышит шорох падающих снежинок.
Потом откуда-то из-за реки налетел порывистый разбойный ветер. Он как бы до поры до времени прятался где-то там, за горой, высматривая и ожидая, пока все поглубже оденется в серебристый пух, и начал хозяйничать по-своему: оголял крыши, провода, деревья, ошалело носился вдоль улицы, гнал перед собою белые зыбкие волны, трамбовал их в сугробы, как будто расставлял свои надежные ловушки для других снегопадов.
Вьюга… Надрывно стонал, посвистывал проводами одичалый ветер, швырял в окно сыпучую, как сухой песок, снежную порошу, чем-то стучал по крыше.
К утру, будто израсходовав силы, ветер угомонился, он теперь неторопливо гнал вдоль улицы поземку, заглядывал во дворы и переулки, словно хотел полюбоваться своей работой и кое-что еще подправить, чтобы воздвигнутые им белые причудливые изваяния были красивы и прочны.
Утром Валентина и Лиля долго хохотали, не в силах отворить дверь, припертую сугробом.
– Ох, Валечка, придется нам кричать «караул», пусть люди выручают, иначе нам до весны не выбраться отсюда, – балагурила Лиля.
– Выберемся! Давай еще поднажмем немножко!
Дверь приотворилась, Валентина вылезла, попросила лопату и стала отгребать снег от дверей.
Как преобразилась за ночь Михайловка! Все вокруг было белое, чистое, праздничное. Синевато-белыми стояли за речкой горы, только чернела полоска недалекого леса, будто четко нарисованная тушью.
У соседей Вершининых кудельками клубился над трубой сизоватый дымок. Со двора доносился голос Никифора Герасимовича:
– Эк насыпало, эк понавалило…
– Ну вот, и выбрались из плена, – говорила довольная Лиля, когда дверь беспрепятственно распахнулась. – Придется нам потрудиться, дорожку расчистить.
– Потрудимся. У меня – свободный день.
Сперва они работали вдвоем, потом Лиля ушла в библиотеку, оставив подругу одну.
– Здравствуйте, Валентина Петровна. Несу я вам письма да телеграммы, – веселым певучим голосом сказала подошедшая тетя Лена. Отработалась она на ферме дояркой и стала теперь сельским почтальоном. – Вот получите! – Тетя Лена достала из пузатой кирзовой сумки телеграммы, письма, открытки, и ее светлые, по-молодому сияющие глаза как бы говорили: я несу вам весточку, и хочется, чтобы она была радостной…
Конечно, не всегда письма были радостными. Жизнь шла своим чередом, и где-то вдалеке от Михайловки хворали, умирали родственники, где-то вдалеке от Михайловки были счастливые и несчастливые, удачники и неудачники.
Воткнув лопату в снег, Валентина взяла письма, телеграммы, открытки, поблагодарила тетю Лену и побежала в избу читать. Писем, телеграмм, открыток было много – это друзья поздравляли ее с наступающим Новым годом. Ничего не было только из родного детского дома. Оно и понятно: там ждут ее. Она уже давно сообщила Зое Александровне, что на Новый год приедет в гости. Но все расстроила Марфа Степановна. Когда Валентина стала отпрашиваться у директора, завуч хмуро сказала:
– Дело ваше, Николай Сергеевич, можете отпускать, вы – хозяин. А по-моему, Валентине Петровне полезней побывать на районном семинаре учителей-словесников, чем зря транжирить время…
Марфа Степановна вообще умела портить настроение!.. Вот и ей испортила, отбила охоту отпрашиваться, хотя Николай Сергеевич, наверное, разрешил бы съездить… Ладно, встретим Новый год в Михайловке! Вчера Валентина отослала в детский дом большую поздравительную телеграмму, скоро придет ответная, потом Зоя Александровна пожурит ее немножко за то, что не приехала…
Сегодня пришло письмо от Зины Солнышко – четыре тетрадных страницы в клеточку, исписанных ее мелким неразборчивым почерком. Валентина, конечно, догадывалась, что все эти листки посвящены Виктору Марченко… Так оно и вышло. Зина писала, что у Виктора отличные результаты в первой четверти, что он организовал математический кружок и отыскал одного ученика с выдающимися математическими способностями (она так и написала – выдающимися) и хочет связаться с известным сибирским академиком, чтобы направить парня к ним в школу-интернат.
«Виктор сам талантлив и ищет талантливых», – подумала Валентина.
«Если ты, прочитав нижеследующее, не крикнешь «ура», я при первой же встрече надеру тебе уши, – писала Зина. – Наконец-то на прошлой неделе Виктор получил квартиру в новом доме – чудесную отдельную комнатку со всеми удобствами. Ура! Крикнула? Очень хорошо. Ты молодчина, ты всегда понимала меня и поддерживала. В субботу мы с Виктором угрохали все деньги – и его и мои на приобретение кое-какой мебели, посуды. Все воскресенье приводили его квартиру в жилой вид. Так как денег не хватило, занавески на окна сделали сами из бумаги. В понедельник у меня в школе уроков нет, и я уехала от него только утром во вторник автобусом. Вообще, я, кажется, соглашусь ездить 20 километров автобусом, чтобы каждый день быть вместе. Ты, конечно, сразу спросишь: а кто он мне и кто я ему? Трудно сказать. Мы сами об этом как-то не говорили. Нам просто хорошо вместе. Вчера, например, он позвонил к нам в школу, и когда завуч спросил, кто вызывает Зинаиду Лаврентьевну, Виктор, не долго думая, ответил – муж! Завуч наш тоже молодой, симпатичный парень, окончил он Саратовский университет, математик, чуточку, кажется, влюблен в меня. По крайней мере все так говорят. Он вызвал меня к телефону прямо с урока и в коридоре, сделав удивленные глаза, спросил: «Зиночка, с каких это пор у тебя появился муж?». Я сперва не могла понять, в чем дело, но когда услышала в трубке голос Виктора, все мне стало ясно и так хорошо было на душе, что я, не дожидаясь автобуса, выскочила после уроков на дорогу, «проголосовала» и через час уже сидела в его квартире (у меня есть свой ключ), поджидая своего «мужа». Он пришел и сказал, что в город приехал известный певец и я должна его обязательно послушать. Ну, не умница ли мой Виктор!»
– Умница, умница, – вслух проговорила Валентина, радуясь, что подруга студенческих дней нашла свое счастье. Виктор Марченко – хороший, добрый парень, мужем он будет примерным… И сразу подумала о себе, об Игоре. Вспомнила, что в институте когда-то их называли оформившейся парой… Зина даже завидовала, что они – «оформившаяся пара» – едут на работу вместе. Их направили в разные села. Ну и что же? Виктор и Зина тоже в разных городах, разве расстояние от села до села в 10—12 километров такой большой путь? Но что-то не клеилось у них… Иногда Валентина укоряла себя, что хочет видеть в Игоре что-то необыкновенное… А если он самый обыкновенный, если он, как многие, разве это такая уж страшная беда? И разве ты стала бы уважать его больше, если бы он полез тогда в драку с Тараном? Хвалит город? Ну и что же? Ведь это правда – в городе лучше, там театры, телевидение, круглосуточный свет, с продуктами в магазинах лучше, школы не чета сельским… Все это хорошо тебе известно. Почему же ты всегда возмущалась, если он говорил правду? Значит, есть что-то другое, еще неуловимое, необъяснимое, но есть. Она вдруг перестала скучать без него, перестала ждать его приезда…
«Сама ты во всем запуталась, Валя-Валентина», – с упреком подумала она и снова уткнулась в письмо подруги.
«Ты, конечно, не забыла Розу Лучинкину, нашу «дай-жениха-покрасивей». Она совсем захандрила в своей совхозной школе. Я как-то случайно встретила ее в городе (она приезжала за наглядными пособиями). Роза жаловалась мне на свою судьбу. Помнишь Ваню Вострикова – нескладного, курносого, картавого, он был влюблен в Розу Лучинкину. Мы вместе с ней посмеивались над ним. Ваня сейчас в Москве, в аспирантуре, пишет книгу. Роза посылала ему письмо, полное прозрачных намеков, что он ей симпатичен, что она всегда относилась к нему с чувством горячей нежности и т. д. и т. п. Ваня ответил коротко и ясно: «Буду рад твоим письмам, жена не запрещает мне переписку с друзьями…» Видела бы ты, как теперь переживает Роза. Она мне сказала: «Если бы я знала, что он будет в Москве, я бы никогда не отвергла его признаний». Веришь ли, Валечка, мне хотелось дать ей по физиономии за такие слова. Роза, видимо, поняла это и быстренько испарилась. И вот я думаю: учились мы, дружили, все были как будто хорошие – бедовые, зубастые, положительные, а как только в жизнь окунулись, некоторые захандрили, заскулили… У нас в школе тоже есть такие (наш завуч называет их свистульками), которые охотятся за приезжающими в командировку столичными гусаками. А к нам приезжают многие, потому что мы – всесоюзная стройка, пишут о нас много, по радио говорят много, один драматург даже пьесу про нас сочинил. Вот какие мы!
Что-то мало ты пишешь об Игоре. Как он там? Не ожидается ли у вас прибавление семейства? Ну, ну, не красней, от этого никуда не уйдешь и уходить не нужно. Не нами придумано!..»
Валентина писала ответ Зине – тоже длинный, подробный. Она так увлеклась разговором с подругой студенческих дней, что не заметила, как за окном угас короткий зимний день, последний день старого года.
Пришла Лиля. Наскоро поужинав, она стала прихорашиваться перед зеркалом. Тыча в лицо пуховкой с пудрой, удивленно спрашивала:
– А ты чего сидишь? А ты почему не штукатуришь свое цыганское личико?
– Я никуда не пойду сегодня.
– Ка-а-ак не пойдешь? – ошеломленно протянула Лиля.
– Вот так и не пойду.
Лиля разозлилась. Она ткнула пуховку в пудреницу, села на свою постель.
– Ну, знаешь, это уже хамство называется. Тебя приглашают, тебе будут рады, а ты ломаешься, как кисейная барышня, – с осуждением говорила она. – Ждешь поклонов? Реверансов?
– Ничего я не жду, – отмахнулась Валентина. Ей и в самом деле не хотелось идти в компанию Саши Голованова. Она знала, что там будет и Настенька Зайкина. Зачем ей лишние разговоры, лишние неприятности. Марфа Степановна и без того косо на нее посматривает. А разве она, Валентина, виновата?
– Ну хорошо. Давай спокойно обсудим, взвесим все «за» и «против».
– И обсуждать не будем, и взвешивать нечего, – отказалась Валентина.
Лиля вскочила с постели, подбежала к ней.
– Не дури, Валечка, – уговаривающе-ласковым голоском продолжала она. – Нехорошо обижать друзей, а мы все – я, Ветров, Голованов – твои друзья, настоящие друзья. Никто из нас не виноват, что тебя не отпустили на праздник домой. Саша Голованов очень огорчен этим. Он собирался отвезти тебя на станцию и отвез бы… В новогодний вечер нельзя быть одной, иначе весь год будешь одна. А нам не хочется, мы все любим тебя. – Лиля обняла ее, поцеловала в щеку. – Ты же знаешь, Саша Голованов…
Валентина вырвалась из объятий, перебила:
– Да причем здесь Голованов? Не пойду, и все! И давай не возвращаться к этому, и не уговаривай!
– Боже мой, ну какая ты упрямая, – покачала головой Лиля. Она подошла к ней, положила руки на плечи, спросила: – Что с тобой, подружка?
– Ничего, Лиля.
– Но я-то вижу – грустишь, печалишься о чем-то. А тебе радоваться нужно – двоек меньше, с ребятами подружилась, полюбили тебя в Михайловке, даже сам Подрезов хвалит. Чего тебе еще не хватает?
– Не знаю, Лиля, не знаю. Так хотелось быть сейчас у Зои Александровны, она мне как мать… Думала, что Игорь приедет, а он опять укатил в город.
– Если он еще появится у нас, я ему все выскажу. Да, да, все. Нельзя же быть таким эгоистом. Как только праздник – удирает. И чем он привлек тебя? Не понимаю. Ты все-таки одевайся. Идем со мной…
– Нет, нет, Лиля, не упрашивай. Зачем лишние разговоры. Не хочу, чтобы из-за меня был испорчен праздник у Настеньки.
…И все-таки скучно сидеть дома одной в праздничный вечер. Валентина даже посетовала, что нет у нее ученических тетрадей, тех тетрадей, которые всю четверть не давали ей покоя, отбирая уйму времени. Все они проверены, розданы и воротятся к ней только после зимних каникул с новыми сочинениями, диктантами и – ох, может, с новыми ошибками.
Нет тетрадей, но есть книги – вон полная этажерка. Ты жаловалась: нет времени, теперь читай в свое удовольствие хоть до рассвета, и завтра читай, и послезавтра, потом поедешь в Заречное на семинар словесников. До семинара далеко – целых четыре дня. Читай!
По радио передавали новогодний концерт. Далеко-далеко за горами и снегами, за лесами и полями, в Москве, в Кремлевском театре играли, пели знаменитые артисты, а она в занесенной снегом Михайловке сидит в избенке и слушает:
О дайте, дайте мне свободу,
Я свой позор сумею искупить…
Валентина любила, приглушив репродуктор, сидеть за столом и работать под музыку. Тихо-тихо поет скрипка, вздыхает баян, звучит слаженно, как один голос, большой оркестр, затянут певуньи-девушки из народного хора полюбившуюся песню. В такие минуты ей казалось, будто и скрипки, и баяны, и девушки играли и пели для нее, склоненной над столом сельской учительницы. Вот и сейчас Москва пела для нее…
Валентина достала альбом и на первой странице увидела маму.
– С наступающим Новым годом, дорогая, милая мамочка! – вслух сказала она, и почудилось, будто откуда-то из далека-далека донесся материнский голос: «Поздравляю и тебя, доченька, с Новым годом…»
За окном заскрипели шаги, и в следующую минуту избенка наполнилась девичьими голосами и смехом. К учительнице прибежали розовые от мороза веселые десятиклассницы.
– С Новым годом, Валентина Петровна!
– С новым счастьем! – наперебой восклицали они.
– Поздравляю и вас со всем, со всем новым.
– Закройте глаза, Валентина Петровна, – попросила Аня Пегова.
– Зачем?
– Закройте, Валентина Петровна, – стали упрашивать девушки, загадочно переглядываясь.
– Хорошо, закрываю.
– И отвернитесь. И не подглядывайте, Валентина Петровна.
Валентина исполнила их просьбу. Она услышала, как на столе что-то зашуршало, потом щелкнул выключатель – девушки потушили свет.
– Можно смотреть, Валентина Петровна, – разрешили ей.
Она увидела оригинальную настольную лампу. С массивной металлической подставки косо вверх поднималась космическая ракета. В голове ракеты ярко горела электрическая лампочка.
– Какая прелесть! – восхитилась Валентина.
– Это вам новогодний подарок от невозможного десятого класса.
– Учтите, Валентина Петровна, подарок с секретом. Если нажмете эту пластинку – на космодроме открывается чернильница, а чернила в ней волшебные, ими можно писать только две цифры – 4 и 5, – серьезным тоном ученого пояснила Аня Пегова.
– Ой, выдумщицы, – рассмеялась Валентина. – Спасибо, спасибо, девчата, – растроганно благодарила она.
– Лампу делали не девчата, а ребята – наши механизаторы.
– Почему же они не пришли сами?
– Мы их не взяли, потому что идея этого подарка была наша, а главное все-таки идея, – отвечали девушки.
– И девчатам, и ребятам – всем, всем спасибо, – говорила она, любуясь подарком.
– А теперь, Валентина Петровна, идемте с нами в Дом культуры.
В самом деле, с какой стати она должна сидеть дома?
– Хорошо, приду.
– Мы вас будем ждать! – уже с порога крикнула Аня Пегова.
Валентина стала одеваться (к Новому году гардероб ее пополнился еще одним платьем. Богатеем!). Причесывалась, пудрилась, хотела даже подкрасить губы. Подержала в руках Лилину помаду и положила обратно в ящик тумбочки. Нет, никогда она губы не красила. Зина Солнышко, бывало, посмеивалась: «Знаю, почему ты отвергаешь краску! Чтобы незаметны были поцелуи! Ты – хитренькая!» – «А ты не красишь по какой причине?» – хохотала Валентина. «Я… У меня дело другое. Всех, кто красится, Виктор называет клоунами…»
И все-таки пойти в Дом культуры ей не удалось: неожиданно ввалилась шумная Анна Александровна Борисова.
– Ты уже одета? Вот умница! Ну-ка дай-ка я тебя огляну. Хороша! Все кавалеры нынче будут твои. Идем скорей!
– Куда?
– Конечно же, к нам. Тебя Василий Васильевич приглашал? Приглашал. Поторопись, Валечка.
– Нет, нет, Анна Александровна, я уже дала согласие.
– Знаю. Я уже извинилась за тебя перед девчатами. И не возражай, Валечка, я получила строжайший приказ привести тебя. Идем пораньше, поможешь мне стол накрывать.
– Нет, Анна Александровна.
– Ах так? Да я же от тебя не отстану, ты знаешь мой характер!..
Валентина беспомощно опустилась на табуретку. Ну что поделаешь с этой Анной Александровной!
К Борисовым приходили гости. Первым явился историк Назаров с женой – пожилой тихой женщиной, смущенно улыбавшейся, неловко чувствовавшей себя в гостях. Потом пришли Лопатины – Михаил Корнеевич и его молодая супруга Дуся-птичница, по-девичьи озорная, востроглазая, она увлечена колхозным хором и слывет в нем всеми признанной солисткой. А вот и Раков пожаловал в сопровождении своей половины – Валерии Анатольевны Каваргиной. Валентина всегда со смешинкой посматривала на эту пару. Рядом с высокой плоскогрудой супругой щупленький Кузьма Фокич казался еще ниже ростом и пепельным ежиком волос едва доставал до ее подбородка.
– Валентина Петровна, да неужели своими руками сшили этакую прелесть? – спрашивала Каваргина, оглядывая наряд Валентины. Сама Валерия Анатольевна была одета в пестрое платье с воланами, складками, сборками, чтобы выглядеть пополнее, скрасить огорчительный недостаток – костлявую худобу. Тонкие, как два вытянутых червяка, губы густо были накрашены и тоже с надеждой, что они будут выглядеть пополней. Вообще Каваргина следила за собой.
Появилась Марфа Степановна в бордовом платье с белой брошью. Увидев здесь Валентину, она так и засияла, засветилась вся, будто эта молоденькая учительница была и в самом деле ее единственной радостью на свете…
– С наступающим вас, Валентина Петровна, – ласково проговорила она, целуя в щеку. – Вы цветете, Валентина Петровна… Ах, где мои двадцать два года!
Марфа Степановна и в своем возрасте была дамой привлекательной, особенно сейчас, когда сбросила с лица начальственную озабоченность, учительскую строгость.
– Наверное, сердитесь на меня, что не отпустили вас? Ох, Валентина Петровна, я уж и сама потом горевала, да поздно было… Вы уж не гневайтесь, милая, во всем виноваты наши нервы…
«Отчего это она со мной так ласкова?» – недоумевала Валентина. Все объяснила Анна Александровна, шепнув ей на ушко:
– Завуч мелким бисером рассыпается. А знаешь почему? Она рада, что ты не в компании Саши Голованова… Дрожит за свою Настеньку.
За столом Валентина сидела рядом с директором. Он ухаживал за ней, подкладывал в тарелку закуски, наливал в рюмку вино. Чуть захмелев, Николай Сергеевич признался:
– Трудно поверить, Валентина Петровна, но вы мне всегда напоминаете одного человека…
Валентина взглянула на его жену, Марию Михайловну, – серьезную, задумчивую женщину с обветренным лицом работящей крестьянки – и засмеялась.
– Николай Сергеевич, вы говорите об этом второй или третий раз.
– Да? Извините, извините, Валентина Петровна. Бывает у человека идэ фикс, как говорят французы, навязчивая мысль… Так и у меня.
– Чей же образ всплывает при взгляде на меня? – игриво поинтересовалась Валентина, совершенно уверенная в том, что он шутит.
