Текст книги "Сельская учительница"

Автор книги: Алексей Горбачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

27

Морозным воскресным утром Валентина и Лиля решили напилить дров. Еще с осени им привезли грузовик неуклюжих, сучковатых бревен. Бревна были свалены во дворе, и теперь их занесло снегом.

Лиля стояла с лопатой в руках и сокрушенно говорила:

– Боже мой, и кто придумал эту зиму. Родиться бы нам с тобой, Валечка, где-нибудь на экваторе, там никакого топлива не нужно, там вечно горячее солнце, вечно зеленые леса.

– Да, да, – иронически подтверждала Валентина, – родиться бы нам с тобой… практичными, еще в сентябре по теплу дров напилили бы…

– Напилить можем и сейчас. А ну-ка давай еще попробуем. Не может того быть, чтобы мы не вытащили это проклятое бревно.

«Проклятое бревно» не поддавалось. Осенние дожди, мокрый снег и морозы точно бетоном сковали бревна. Прижавшись друг к другу, они лежали нерушимо, как плиты древних египетских пирамид.

– Здравствуйте, соседушки.

Валентина подняла голову и увидела Никифора Герасимовича Вершинина.

– Аль сами думаете дрова пилить? – спросил он.

– Как видите, сами, – ответила Лиля.

– Повремените малость, я вам ребят пришлю на подмогу, – предложил старик.

– Нет, нет, не беспокойтесь, – стала отказываться Валентина, но Лиля дернула ее за рукав – молчи мол.

Никифор Герасимович ушел.

– Кто тебя просил отказываться, – упрекнула Лиля подругу. – Пусть идут и помогают слабым женщинам, а то у нас почти совсем забыто хорошее тимуровское движение.

– Но это неудобно, когда ребята дрова пилят учительнице.

– Учительнице? Кто тебе сказал, что они будут пилить дрова учительнице? Нет, они помогут библиотекарю. А библиотекарю удобно, – смеялась Лиля, ковыряя лопатой снег.

– Вон и еще один помощник движется, – кивнула она на подходившего Сашу Голованова.

– Так, так, производим, значит, археологические раскопки, – с улыбкой сказал он, здороваясь. – Ну и что же, будут открытия?

– Ты угадал. Предвидится исторической важности находка. Можешь принять участие, мы не честолюбивые. Вот тебе лопата. Действуй, – балагурила Лиля.

Втроем они все-таки вытащили из-под снега сучковатое бревно.

– Теперь давайте пилу, – попросил Голованов у девушек.

Саша – парень сильный, ловкий, пилить дрова ему не в диковинку, а Валентина отвыкла. Когда-то в детском доме ей приходилось заниматься этим нехитрым делом, но сейчас никак не могла справиться с непослушной пилой, чувствуя, что напарнику работать с ней тяжело и неудобно.

– Вы не торопитесь, Валентина Петровна, пилу тяните к себе спокойно, без рывков.

Она постепенно освоилась. Пила теперь шла ровно и легко. На белый притоптанный снег золотинками сыпались опилки.

Вскоре появились присланные Никифором Герасимовичем десятиклассники – Быстров, Зюзин, Вершинин с пилой и топорами.

– Бригада пильщиков прибыла, – блестя глазами, доложил Федор Быстров.

– Ну, теперь держитесь, бревнышки, – обрадовался Саша Голованов.

За какие-нибудь пять-десять минут бревна были разворочены. В умелых руках затянули свои песни послушные пилы.

– Вот это я понимаю – ударная работка! – хвалила помощников Лиля.

– Нам с тобой и делать нечего, – сказала Валентина.

– Как так нечего? А кто пельмени будет готовить? Пильщики, хотите пельменей?

– Конечно, хотим, – за всех ответил Саша Голованов.

– Решено и подписано – пельмени будут. Распределим обязанности. Я бегу в библиотеку, потому что у меня все-таки рабочий день, Валентина Петровна готовит пельмени, – распорядилась Лиля и шепнула Валентине: – Я пришлю тебе девчат на помощь.

Часа через три, пока Валентина с Аней Пеговой, Люсей Иващенко и Женей Кучумовой были заняты пельменями, бравые пильщики успели перепилить все бревна, расколоть их и уложить пахнувшие смолой и летом дрова в сарае.

Разогретые, розовые от работы и мороза ребята зашли в избу.

– Мы свое сделали, – доложил Саша Голованов.

– Мы свое тоже, – сообщила Валентина. – Просим помощников к столу.

Смущенные ребята попытались отказываться от угощения, но Голованов убежденно заявил, что они честно заработали пельмени.

После вкусных пельменей играли «в города», сражались в домино, пели «В жизни раз бывает восемнадцать лет», «Подмосковные вечера». Все были довольны, веселы, только один Зюзин почему-то хмурился. Валентина подумала, что парню портил настроение говорливый и насмешливый Федор Быстров, который нет-нет да и уколет одноклассника какой-нибудь шуткой. А может быть, виновницей его плохого настроения была Аня Пегова? Скорей всего так! Девушка вела себя с Зюзиным не очень-то ласково, она раньше всех убежала домой, заявив, что ее ждет мама.

Вечером все вместе пошли в кино.

Улучив момент, Саша Голованов сказал:

– Вы заметили, Валентина Петровна, ребята подружились с вами. И знаете, что они теперь говорят? Лучше вас никого в школе нет.

Она улыбнулась, ответила со вздохом:

– Ох, Саша, сочиняете вы…

В селе известен каждый шаг человека. Уже в тот же день Марфа Степановна знала, что ребята кололи дрова у Майоровой, потом распевали песни в ее доме. Она, быть может, не обратила бы на это внимания, но там был и Саша Голованов!

Сперва Марфа Степановна хотела вызвать Майорову и строго спросить: кто вам дал право заставлять ребят дрова колоть? Но это глупо, никто не заставлял, ребята сами пришли… Что-то часто стали ходить к ней. Интересно, а чем они занимаются там по вечерам?

Марфа Степановна рассчитывала, что после их разговора Майорова бросит все и уедет в город вслед за Коротковым. Нет, не послушала доброго совета, у нее, видите ли, – долг, учительская честь, комсомольская совесть… Она даже намекала заведующему районо Карасеву, что Михайловская школа, дескать, живет богато, имеет три словесника, в то время как Шафрановская испытывает острую нужду.

– Можно было бы и поделиться, помочь соседям, – подсказывала завуч. – Я лично побольше нагрузку взяла бы…

Карасев сказал, что об этом надо спросить у Зорича. А что спрашивать? Тот и слушать не захочет, не отпустит Майорову.

Но что же делать? Что? Лучше и надежней всего – убрать бы Майорову из школы. А как ее уберешь? К чему придраться? К двойкам? Но их стало меньше, в третьей четверти будет, видимо, еще меньше. Майорова настойчива, упорна, работает, не жалея сил и времени, кое-кто на педсоветах начинает похваливать ее – способная… И опять Марфа Степановна горестно вздыхала: был бы другой директор или была бы она сама директором. А что может сделать завуч? Какая у нее власть?

«Надо собирать факты, собирать по капелькам, по крупицам, собирать и не медлить, потом их все огулом обрушить – нате, смотрите, какая Майорова, можно ли держать такую?» – думала Марфа Степановна.

И вот сегодня, вызвав Быстрова, она одобрительно говорила ему:

– Это хорошо, Федя, что ты такой отзывчивый. Отзывчивость украшает человека. Учителям всегда нужно помогать. Если Валентина Петровна попросила наколоть дров, нельзя отказывать.

– Валентина Петровна не просила, мы сами.

– Это еще лучше. Надеюсь, вы не потребовали платы за свой труд?

Парень смутился, покраснел так, что стало не видно веснушек на лице.

– Что вы, Марфа Степановна, разве можно…

– Правильно, Федя, нельзя. Добрая, бескорыстная услуга… Потом посидели у Валентины Петровны, погрелись. Было весело. Правда?

– Очень весело, – простодушно признался Быстров.

– Это хорошо, Федя. Потом Валентина Петровна угостила вас. Правда?

– Ага. Пельменями угостила. Марфа Степановна улыбнулась.

– Пельмени – любимое блюдо в нашей Михайловке. – Погасив улыбку, она серьезно добавила: – Понимаю, Федя, вы люди взрослые, и ничего плохого в том нет, если Валентина Петровна угостила вас к пельменям и какой-нибудь наливочкой… У нас в Михайловке это принято. Все-таки физически потрудились…

Федор Быстров опять смутился.

– Нет, Марфа Степановна, никакой наливки не было, – тихо сказал он.

– А мне сообщили другое – была. Да ты не стесняйся, говори прямо, ведь сам знаешь – честность украшает человека. Зачем же ты учительнице своей говоришь неправду. Нехорошо, Быстров, не ожидала я от тебя, – огорченно качала головой Марфа Степановна.

– Правду я вам говорю.

– Иди, Быстров, у меня о тебе было другое мнение. Значит, ошиблась. Что же ты стоишь? Иди.

– Я вам правду сказал, – повторил он и вышел.

Марфа Степановна считала себя тонким психологом и серьезно думала, что есть у нее жилка приличного следователя. Она любила дотошно разбирать всякие школьные происшествия, устраивать допросы и очные ставки. Может быть, поэтому разговор с Аней Пеговой она повела по-другому и своего добилась…

28

День был веселый, солнечный и даже какой-то звонкий. В чистом почти неподвижном воздухе поблескивали чуть видимые иголочки инея. Ярко, до боли в глазах, искрился девственно-белый снег.

По утоптанной скрипучей тропинке Валентина спешила в мастерскую. Она знала, что нынче у десятиклассников большое событие – ребята обкатывают и сдают комиссии отремонтированный ими трактор. Она волновалась: а вдруг ребята сделали что-то не так, в чем-то ошиблись, и трактор этот подымит-подымит, но с места не тронется. Вот позору будет…

В мастерской Валентина увидела директора, председателя колхоза, Ракова, Лопатина, Сашу Голованова. Покуривая, они стояли кружком, о чем-то разговаривали. Стоявшие поодаль десятиклассники были неузнаваемо сосредоточенны, серьезны. Даже известный балагур Федор Быстров и тот молчалив, озабочен.

Прибежали десятиклассницы. Им тоже интересно взглянуть на работу своих товарищей.

Оставив станки, сгрудились у трактора все бывшие в мастерской механизаторы, кивками и улыбками подбадривали учеников.

Подрезов подошел к Зюзину, тронул его за плечо.

– Ну, Костя, давай заводи!

Неуверенно чихнул мотор, стрельнув из трубы сизыми колечками дыма.

«Неужели не заведется?» – встревожилась Валентина, но мотор затрещал, загудел, наполнив высокое здание мастерской мощным рокотом. Дребезжаще загомонили в ответ закопченные стекла.

Валентина радовалась. Она видела, как метнулись в кабину Зюзин с Вершининым. Подрезов сам распахнул широкие ворота, махнул рукой.

– Поехали!

Гусеницы вздрогнули, залязгали…

Широко улыбался Николай Сергеевич, говоря что-то Лопатину. Вслед за трактором побежали возбужденные десятиклассники.

– Молодцы ребята, отлично отремонтировали машину! – сказал Подрезов директору и Лопатину.

Валентина улыбнулась, хотелось подойти к председателю и напомнить ему, как совсем недавно он и слушать не хотел о том, чтобы доверить ребятам трактор. Ей сперва казалось, что Подрезов зол на учителей за ту статью, из-за которой ему чуть было не записали выговор. Но он и с директором, и с Лопатиным, и с ней вел себя так, будто ничего не было.

Комиссия приняла трактор, отремонтированный десятиклассниками, с оценкой «отлично», и ребята радовались, даже Яков Турков и тот улыбался довольный.

– Знаете, Валентина Петровна, я не буду получать аттестат зрелости до тех пор, пока не научу вас управлять трактором, – сказал ей Дмитрий Вершинин.

А что? Это мысль! В самом деле, почему бы ей тоже не научиться водить трактор? Весной, в посевную, выедет вместе с классом в поле и сама будет управлять машиной. Хорошо!

Валентина снова увидела: к Зюзину подошел Подрезов, взял под руку парня и, улыбаясь, что-то говорил ему. Ей нравилась дружба председателя с учеником.

Но вскоре из-за этой дружбы произошло ошеломляющее событие – Зюзин бросил школу. Она узнала об этом в классе, на уроке.

Дежурный Дмитрий Вершинин доложил: класс к занятиям готов, отсутствует один Зюзин. Валентина забеспокоилась:

– Что случилось? Быть может, заболел.

– Болезнь его известна, – откликнулся Федор Быстров. – Костя в школу больше не придет.

– Как не придет?

– Выучился, – ухмыльнулся Яков Турков.

– Ученье – свет, а неученье – хороший заработок в колхозе. Доска почета, портреты в газетах. Костя всего этого добьется, – продолжал Федор Быстров.

– Валентина Петровна, я вам собиралась объяснить, что Зюзин ушел работать в колхоз, да не успела, – сказала староста класса Вера Побежимова.

– Даже завидно! Зюзина сразу перестанут считать ребенком, не будут прогонять с танцев, разрешат ходить в кино на последний вечерний сеанс, – вставила Люся Иващенко.

– Мне стыдно слушать вас, друзья мои, – сердито сказала Валентина. – Ваш товарищ бросил школу, ошибся, а вы оправдываете его, даже завидуете. Так настоящие друзья не поступают.

Десятиклассники заговорили хором:

– Но Зюзин пошел не в тунеядцы. Как же мы можем осуждать его!

– Какая разница – работать на тракторе с аттестатам или без оного.

– В соседнем колхозе есть пастух. Без аттестата, а мастер, Герой Социалистического Труда.

– И депутат Верховного Совета!

– Тише, товарищи, – вмешалась Валентина. – Я вижу, есть необходимость поговорить об этом серьезно и откровенно. Давайте поговорим, только в другое время. На комсомольском собрании!

В этот же день Валентина зашла к директору.

– Зюзин бросил школу? – удивился Николай Сергеевич. – Не может быть! Такой прилежный ученик… Выяснили причину?

– Выяснила – ушел работать в колхоз. Вслед за ним могут пойти и другие.

– Не преувеличивайте, Валентина Петровна, – возразил директор. – Он отворил дверь, позвал в кабинет завуча. – Марфа Степановна, слышали, Зюзин бросил школу.

Та холодно ответила:

– Слышала. За него нас ругать не будут, Зюзин под всеобуч не подходит. Выдадим ему документ об окончании девяти классов.

– Да как вы можете так говорить, Марфа Степановна! – возмущенно воскликнула Валентина. Неужели завуч и в самом деле беспокоится только о том, чтобы не отругали за всеобуч? А человек? Разве ей не дорог человек, его будущее? – Я верну Зюзина в школу! – решительно заявила она.

Уходя из кабинета, Марфа Степановна равнодушно молвила:

– Дело ваше, возвращайте.

– Николай Сергеевич, разве это не наше общее дело? – с изумлением и обидой спрашивала Валентина.

– Погодите горячиться, – неторопливо ответил директор. – Сходите к Зюзиным, узнайте, в чем дело, а потом уж думать будем.

Валентина знала, что Константин Зюзин жил в Михайловке у брата Родиона. По дороге из школы она завернула к ним, но дом был заперт на замок. Досадно. Вечером опять явилась к Зюзиным и облегченно вздохнула, увидев свет в окнах, – дома! Валентина почему-то была уверена, что ей легко удастся уговорить Константина вернуться в школу.

На стук вышел хозяин дома Родион Зюзин в валенках, в полушубке, наброшенном на плечи, без шапки.

– Валентина Петровна? Вы к нам? – удивился он.

– Если разрешите, к вам.

Родион помолчал, нерешительно переступил с ноги на ногу. Было заметно, что гостья пришла не вовремя.

– Ладно, – махнул он рукой, – заходите.

В избе было накурено, пахло гарью и керосином. У печки, на табуретке, с надрывом шипел примус. На примусе что-то жарилось и уже успело подгореть. За столом сидел с растрепанной шевелюрой изрядно хлебнувший Таран. На столе – недопитая бутылка водки, пустые стаканы, тарелка с огурцами и капустой, куски хлеба, доверху переполненная окурками пепельница. Таран покосился на хозяина, взглядом упрекая – зачем пригласил сюда эту занозу.

Родион беспомощно пожал плечами, как бы оправдываясь: а что я мог сделать, если пришла.

– Валентина Петровна, пожалте, за стол, – развязно пригласил Таран, с грохотом ставя табуретку. – Не побрезгуйте нашим хлебом-солью.

– Потушите примус, – посоветовала Валентина Родиону. – Картошка горит.

Родион кинулся к примусу, задел сковородку, и сковородка с подгоревшим картофелем шлепнулась на пол. Откуда-то появился черный пушистый кот, нюхнул картошину, фыркнул, с осуждением посмотрел на хозяина своими узкими глазами.

Высокий, скуластый, большелобый, с сильными руками, Родион Зюзин растерянно смотрел себе под ноги. Он был похож на провинившегося школьника, которого вызвали в учительскую.

– Ладно, плюнь на эту картошку, огурчиком закусим, солененьким. – Таран ловко разлил по стаканам водку, свою долю выплеснул в кружку. – Давай, Родион, за здоровье женского пола… Берите, Валентина Петровна. Понимаю, не та жидкость, вам бы шампанское при вашем положении, при вашем понятии, а тут красноголовка, по-нашенски – сучок… Оно, Валентина Петровна, сами виноваты… Пригласил бы вас в буфет, а там все было: беленькое, красненькое с медалями да звездочками. А вы прихлопнули заведение тети Шуры… Почему? Кому оно мешало?

– Хватит, Серега, – оборвал хозяин речь Тарана. – Человек, должно, по делу, а ты…

Таран залпом осушил кружку, крякнул, бросил в рот ломтик огурца.

– Все, крышка, освобождаю поле деятельности. – Он хамовато подмигнул Родиону, дескать, действуй, сгреб с лавки свою промасленную стеганку и ушел.

Валентина взглянула на подвыпившего Родиона и подумала, что сейчас, пожалуй, бесполезно говорить с ним о брате, но Родион сам начал:

– Вы, наверно, из-за Кости пришли. Нету его, к батьке ушел.

– Скажите, он действительно бросил школу? Почему?

– Не понимает, дурень, что ученье – свет, что человек только потом, когда у него появляется здравый смысл, начинает жалеть. Я тоже семь классов с грехом пополам кончил и думал, что этого достаточно, что с этими классами можно весь мир перевернуть. Зачем, думал, мне всякие сочинения, дер тиши, дас фенстеры, а теперь понимаю – круглым дураком был. – Лицо Родиона стало сразу трезвым и серьезным.

– Сами понимаете, а брату не могли внушить этого, – упрекнул а Валентина.

Родион молчал.

– Я вижу, условия для учебы у Константина были не совсем нормальные.

– Да, условия никудышные, – вздохнул Родион. – Тут вот какое дело, Валентина Петровна, все у нас вышло не по-человечески, ну, словом, плохие семейные дела сложились. Костя, он у нас хороший парень, смирный, да жена моя Нюрка взъелась на него, и что тут поделаешь… – Родион закурил. – Вот скажите, что нужно было моей Нюрке, чего ей не хватало – хлеб есть, деньжата водятся, брат не объест, да и батя помогал, не хотел, чтобы Костя на дармовщинку жил у нас. И сам-то Костя разве мало заработал за лето? А Нюрка свое: ты мало уделяешь мне внимания, ты брата больше ценишь. Узел в зубы – и к матери. Жить, говорит, с тобой дальше нет возможности. Ушла. Дитя с собой унесла. Васю… А скажите, почему со мной жить невозможно? Что я – зверь? Да я, если хотите знать, сам от доброты своей иногда страдаю, сам добротой своей недоволен.

– А вы, товарищ Зюзин, никогда не задумывались, как порой бывает тяжко женам, когда мужья приходят пьяными.

– Не было такого, – упрямо тряхнул головой Родион. Немного подумав, он добавил: – Очень редко было, и то по праздникам. По праздникам, я так думаю, можно выпить, на то и праздник человеку дается. А чтобы регулярно – не было, не увлекаюсь. Дело тут, Валентина Петровна, в другом – доверия нет… Задержишься в мастерской или на ферме – и тут тебе прокурорский допрос: где был, почему задержался, что делал – и пошел крик, баталия… Костя смотрит, смотрит, слушает, слушает и уходит, а ему уроки делать надобно. Я говорю Нюрке: «Пожалей парня, в десятый перешел». А она мне: «Он всю нашу кровь высосал». Тут уж и я разгорячусь – жалко брата…

– Нужно вернуть Константина в школу, – твердо сказала учительница.

– Нужно, – согласился Родион. – Только я так думаю, что мать с батей рады возвращению Костика. В Голубовке они живут, одним скучно…

Распахнулась дверь, и в избу ворвалась жена Родиона – Нюра, невысокая, чернобровая, глаза у нее пылали от ревнивого гнева. А за ней Таран вошел.

– Ага! Ты тут с полюбовницами! Жену вытурил, а теперь других водишь!

– Ты, Нюрка, не его, ее, ее колошмать, – указывал на учительницу пьяно и мстительно ухмылявшийся Таран.

Родион подскочил к нему, дернул за воротник.

– Послушай ты, гнида, раздавлю, мокрое место останется!

– Ты что, Родя, ты что? – испуганно залепетал Таран.

– Уходи от греха, вон! – крикнул Родион. Потом подошел к жене. – Ты присядь, Нюр, присядь… Вишь вот учительница пришла, за Костика беспокоится, чужая, а беспокоится, а мы с тобой свои, а парня обидели, жизнь ему поломали… Ты присядь, Нюр, присядь, – ласково уговаривал он супругу.

Валентина ушла, понимая, что Родиону не до нее и не до Константина, да и вообще он едва ли может чем-либо помочь. Главный виновник тут – председатель Подрезов, к нему и надо идти, ему и надо бросить прямо в глаза: да как вы смеете сманивать ребят к себе на производство!

С улицы она увидела: в знакомом председательском кабинете горит свет, а значит, Подрезов на месте. Попросив разрешения, она вошла в кабинет – непримиримо-воинственная, готовая во весь голос произнести свое «да как вы смеете». Но за председательским столом увидела инженера Агапова.

– Здравствуйте, Валентина Петровна, проходите, садитесь, – басовито заговорил он. – Вы ко мне или к председателю?

Несколько обескураженная отсутствием «главного виновника», она негромко ответила:

– К председателю. Хочу поговорить с ним о Зюзине. Мне кажется, не без участия Подрезова Костя перестал ходить в школу.

– Кажется или точно? Вы с Костей беседовали?

– Нет, пока нет.

– С него надо начинать, с Константина: поговорить, выяснить, – а уж потом к председателю с претензиями, – посоветовал Агапов.

* * *

Трусливый и мстительный Таран сболтнул, конечно, о том, что Нюрка застала учительницу Майорову с мужем. И вот сегодня в учительской Подрезова сенсационно воскликнула:

– Кто бы мог подумать, что Майорова и вдруг у Зюзина!

Не веря в эту «сенсацию», Марфа Степановна все-таки обрадованно ухмыльнулась: «Хороший материалец для характеристики Майоровой».

В этот же день Николай Сергеевич пригласил Подрезову к себе в кабинет и сказал:

– Садитесь и пишите заявление.

– Какое заявление?

– Просите директора уволить вас с работы по собственному желанию…

Подрезова усмехнулась, кокетливо качнула головой.

– У меня нет такого собственного желания…

– У меня тоже нет желания держать вас в школе. Да, да, Серафима Владимировна, не удивляйтесь, нет! Сплетникам у нас не место! Могу заверить – районо издаст приказ о вашем увольнении!

Подрезова не на шутку струхнула. Она хорошо знала характер Николая Сергеевича – он слов на ветер бросать не любит, кроме того, в районо сам Карасев считается с ним, поддержит, издаст приказ об увольнении, а потом доказывай… И никто не поможет, муж-председатель и тот не станет вмешиваться, защищать, потому что он за директора школы руку тянет, справедливым его считает. Зорич ему дороже собственной жены…

– Извините, Николай Сергеевич, – пролепетала учительница. – Я не виновата, люди болтают…

– А вы эту болтовню повторяете! Несете в школу всякую грязь. Мы же с вами уже говорили о Майоровой. Или забыли? Я могу напомнить.

– Я признаю свою ошибку, Николай Сергеевич.

Директор прошелся по кабинету, подумал.

– Хорошо. Еще раз поверю. Но учтите, Серафима Владимировна, в последний раз. Объявляю вам выговор с занесением в личное дело. Можете идти, Серафима Владимировна.