Текст книги "Сельская учительница"

Автор книги: Алексей Горбачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Какой листок?

– На котором я про выпивку писала. Ребята не пили, я солгала…

– Раздевайся, Аня, посидим, поговорим, чайку попьем. – Марфа Степановна услужливо помогла девушке снять пальто. – Проходи в ту комнату. Я утюг выключу. Белье потом доглажу. Ночь впереди длинная.

Аня Пегова с неохотой вошла в соседнюю комнату. Там было тесно от мебели. У одной стены стоял буфет, сквозь стекла которого виднелись тарелки, сахарницы, вазы, рюмки, бокалы. У другой стены громоздился старомодный мягкий диван с высокой спинкой. Спинка занимала чуть ли не полстены, она была с зеркалом, с полочками, шкафчиками, на одной из полок гуськом стояло стадо белых слоников. Над спинкой дивана висели портреты – увеличенные фотографии Марфы Степановны и ее мужа. Макарыч смотрел с портрета на Аню Пегову ободряюще и весело, как бы говоря: ты права, девушка, требуй, не отступай. Под этими портретами – две фотографии в рамках – Настенькина и Саши Голованова. У Настеньки чуть вскинута голова, плечи оголены. Саша Голованов стыдливо отвернулся, точно ему было неловко смотреть на оголенные девичьи плечи.

Вошла Марфа Степановна с чайником.

– Сейчас мы с тобой, Анечка, вдоволь почаевничаем. Присаживайся к столу.

– Извините, Марфа Степановна, я не хочу чаю, – тихо отказалась девушка. – Отдайте мне листок… Я солгала, оклеветала товарищей… Мне стыдно смотреть им в глаза.

Звеня посудой, Марфа Степановна отвечала:

– Ты слишком строга к себе. Успокойся, Анечка, для волнений нет причины. Если твой сигнал был ошибочным – это ничего, не ради себя старалась, а чтобы оградить от плохих поступков своих товарищей. Ты поступила честно, по-комсомольски. А что касается твоей докладной, я уже давно порвала ее. Да, да, давно, как только узнала, что ребята, кроме чая, ничего не пили у Валентины Петровны, сразу порвала тот листок. Да ты садись, садись. Чай остывает.

Аня Пегова покорно села за стол. Она поверила учительнице, она даже не могла предположить, что Марфа Степановна обманывает.

31

Короток зимний день. А Валентине казалось, будто солнце остановилось, примерзнув к голубоватому студеному небу. Она уже успела проверить все тетради, приготовила обед, дочитала новую повесть в журнале «Знамя», а солнце все глядело и глядело в крохотное оттаявшее окно избенки. Накинув на плечи пальто, Валентина выбегала на улицу, всматривалась в степь – не идут ли из Голубовки десятиклассники на лыжах. Они ушли туда ранним воскресным утром, в полдень обещали вернуться с победой и до сих пор не возвратились.

Ей хотелось верить, что ребята приведут с собой Зюзина, и завтра в учительской она горделиво объявит: вернулся! Она даже не скажет, кто именно вернулся, но все поймут: Константин Зюзин снова за партой. Потом встретит Подрезова и, торжествуя, спросит: «Чья взяла, Роман Прохорович?» Подрезов, конечно, промолчит, он гордый, любит ходить в победителях… «Ничего, ничего, у нас тоже сила», – думала Валентина. Она размечталась, в мечтах все у нее было хорошо, складно. В мечтах ею уже не раз был посрамлен беглец Игорь, в мечтах она видела свой класс лучшим, а учеников – людьми необыкновенными, она даже Якову Туркову отводила место и его видела другим, неузнаваемым…

Ранние зимние сумерки осторожно, будто крадучись, подступали к избенке, брызнули синькой на оконные стекла, незаметно просочились в комнату.

Валентина отложила книгу. Читать без света уже было невозможно.

«Да что они, в самом деле, не идут, почему задержались в Голубовке? – тревожилась она. – А может быть, пришли и забыли зайти ко мне? Нет, нет, Дмитрий Вершинин обещал прийти сразу же…»

За окном послышались голоса. Валентина зажгла свет.

– Наконец-то! – обрадовалась она, когда в избу вошли Женя Кучумова, Дмитрий Вершинин и Федор Быстров. – Рассказывайте!

– Нечего рассказывать, Валентина Петровна, – грустно обронила Женя Кучумова. – Не хочет он возвращаться в школу, и точка.

– Разругались мы с ним, – хмуро вставил Дмитрий Вершинин.

– А все потому, что родители у него несознательные, – пояснил Федор Быстров.

Вот тебе и мечты… Лопнули они, как мыльный пузырь. Покружились над головой красивые да радужные и ничего не осталось, кроме щемящей горечи на сердце. Ну что она теперь скажет в учительской? Ей представилась хитроватая усмешка председателя колхоза. «Чья взяла, Валентина Петровна?» – спросит он. Что она ответит ему? Ведь так надеялась, что ребята придут к ней с победой…

– А знаете, Валентина Петровна, не будем переживать из-за этого Зюзина, – сказала Женя Кучумова, заметив, что учительница расстроена их неудачным походом в Голубовку.

– Когда-нибудь он поймет, что поступил глупо, – заявил Дмитрий Вершинин.

– Верно, поймет. И тогда, быть может, подумает: плохие у меня были друзья, не сумели помочь вовремя, – ответила Валентина.

– Я так думаю: насильно мил не будешь, – возразил Федор Быстров и тут же восхищенно добавил: – Подрезов дал Косте Зюзину новенький трактор. Ух, машина! Зверь!

– Мы все сделали, Валентина Петровна, – убеждал Дмитрий Вершинин.

Ребята ушли. Валентина включила настольную лампу – подарок десятиклассников, гладила рукой медленно нагревающуюся ракету с яркой электрической лампочкой и думала, думала над словами Вершинина, в мыслях возражая ему: «Нет, мы не все сделали». Но что еще сделать, придумать не могла.

Следующим утром по морозцу она шла в школу.

Из калитки вышел историк Назаров.

– Доброе утро, Иван Константинович.

– Здравствуйте, здравствуйте, Валентина Петровна. Как морозец? Хорош! Аж звенит все. Но чувствуете? Все-таки уже весной попахивает.

Они шли рядом. Назаров шагал крупно, размахивая портфелем, дымя на ходу папироской. Валентина еле успевала за ним.

– Чем закончилось вчерашнее паломничество ребят в Голубовку? – поинтересовался он.

– Полнейшим поражением, – вздохнула Валентина.

– Худо, – посочувствовал учитель. – А знаете, нет худа без добра! Хорошо, что за одного деретесь, укрепляете себя, мужаете в драке. Мы ведь иногда любим, так сказать, масштабы, сбрасываем со счетов единицы, они, мол, погоды не делают. А я так понимаю – делают!

– Я с вами согласна, Иван Константинович. Все как будто рассчитала, обдумала, а вот не получилось, ни под какие расчеты не подходят Зюзины.

– Ишь они какие, – засмеялся Назаров. – Я слышал, вы хотите провести в классе диспут «Моя хата не с краю». Отличная темка.

– Ребята заинтересовались, готовятся.

– Вот и хочу я вам подбросить один материалец. Прислали мне на днях из областного музея интереснейшие сведения. Оказывается, Макар Петрович Зюзин, отец Константина, в годы войны пожертвовал тридцать тысяч на танковую колонну. Любопытно?

– Я слышала об этом от самого Макара Петровича.

– Вы слышали, а многие понятия не имеют, забыли… Вот я и думаю: непростительно забываем хорошие поступки хороших людей, а ведь это история, наша история, и недалекая. И вот о чем я еще подумал, а не пригласить ли вам Макара Петровича в класс на диспут. Пусть расскажет. – Назаров прищурился, озорно улыбнулся. – Хотя за двумя зайцами не гоняются, но попробуйте. Может быть, это поможет вам вернуть в школу Константина Зюзина.

Валентина сияющими глазами смотрела на учителя.

– Спасибо, Иван Константинович, – благодарила она. – Обязательно приглашу Макара Петровича.

Когда-то Валентина сетовала: в селе нет знатных людей, нет артистов, художников, писателей, приглашать их из города – дело хлопотное, она попробовала однажды черкнуть письмецо немного знакомому поэту, который приходил когда-то в институт на занятия литературного кружка. Поэт вежливо ответил – занят подготовкой к печати нового сборника, не имеет возможности приехать, попросил напомнить ему где-то в мае, возможно, выкроит денек-другой… Эх, поэт, поэт, побоялся, наверно, занесенных снегом дорог… Да, но сел много, а поэтов не очень, об этом тоже забывать не следует. Однако же если хорошенько подумать, полистать, например, в библиотеке у Лили подшивку районной газеты, в ней можно найти удивительные рассказы об удивительных людях, живших или живущих в соседних селах. Есть в Михайловке и в Голубовке свои знатные люди, свои герои. Тот же Макар Петрович, тот же Егор Андреевич Пегов, который отказался от выгодной должности заведующего фермой и ушел в рядовые скотники. В будущем и Пегова можно пригласить в класс.

После занятий Валентина увидела в коридоре Кучумову и Туркова.

– Нет, идем к Валентине Петровне, идем! – требовала девушка.

– Сказал, не буду, и не буду, – упрямился Яков.

Валентина подошла к ним, спросила:

– В чем дело?

– Валентина Петровна, мы готовимся к диспуту «Моя хата не с краю», вы советовали мне поручить подготовить доклад Туркову. Я поручаю ему, а он отказывается! – сердилась Женя Кучумова.

– Почему отказываетесь, Яков? – поинтересовалась Валентина.

Турков топтался на месте, перекладывая из руки в руку портфель, хмуро смотрел на пол.

– Почему все-таки отказываетесь? Нет времени для подготовки? – спрашивала учительница.

– Не буду я готовить такой доклад, – чуть слышно пробурчал парень.

– Вот видите, он для класса ничего не хочет делать, – горячилась ученица.

– Хорошо. Идите, Яков, – распорядилась Валентина. – Назначим другого докладчика.

Женя Кучумова недоуменно смотрела на учительницу.

– Валентина Петровна, да как же это? Вы сами сказали, чтобы Турков…

– Не шуми, Женя, – улыбаясь, перебила Валентина. – Было бы скверно, если бы Турков согласился сделать доклад. Понимаешь?

Женя Кучумова опять недоуменно взглянула на учительницу и ушла, сказав, что доклад подготовит сама.

С письмом директора Саша Голованов съездил в Голубовку и привез Макара Петровича в школу. Видимо, комсорг растолковал старику, зачем его приглашают: и Макар Петрович принарядился, смазал маслом седые редкие волосы на голове, расчесал усы и бороденку. Выглядел он молодцевато, в учительской со всеми здоровался за руку. Смущенно улыбаясь, говорил каждому «доброго здоровьица» и оглядывал учительскую с доброжелательной придирчивостью. А перед учениками в классе все-таки сробел, говорил о тех далеких днях путано, часто повторяя «а как же иначе, иначе нельзя было», под конец же совсем развеселил десятиклассников, заявив: «Эх, Пелагею мою сюда бы, уж она все доподлинно рассказала б…»

– Макар Петрович, а скажите, хоть немножечко было жалко денег? – наивно спросила Люся Иващенко. – Ведь сумма большая.

Старик помолчал немного, со вздохом ответил:

– Почему немножко, очень даже было жалко, потому как заработаны потом да кровью, потому как на войну деньги пошли, а на войну, я так разумею, и копейки жалко, жалко, не то что тыщи, потому как без всякой полезности она пожирает все, война-то. Да, вишь, для нас иначе нельзя было, потому как помощь требовалась государству, большая помощь.

Слушая старика, Валентина поглядывала на Якова Туркова. Лицо парня было сосредоточенным и напряженным. Он, по всей вероятности, впервые видел и слушал человека, который сам принес свои деньги – берите на общее дело. Это, видимо, не совсем укладывалось в его голове, потому что о таких людях отец дома говаривал: «Что с них взять, блаженные…» «Блаженные» на языке отца значило – дураки дураками. Но факт есть факт, и назвать Зюзиных «блаженными» Яков не мог: их уважали в колхозе.

«Слушай, Турков, мотай на ус, Фома неверующий», – думала Валентина, радуясь, что парень заинтересован рассказом Макара Петровича.

Еще раньше она договорилась с ребятами, чтобы при Зюзине ни словом не обмолвиться о Константине, как будто никогда он и не сидел в этом классе. И когда, сердечно поблагодарив старика, провожала его до дома сына Родиона, Макар Петрович всю дорогу обидчиво молчал, а у самых ворот все-таки высказал обиду:

– Что же это получается, Валентина Петровна, то ездили к нам, то огулом приходили на лыжах, а теперича никто даже не спросил о Костике, ровно и незнакомы с ним.

– А что спрашивать, Макар Петрович? Костик теперь отрезанный ломоть…

– Это почему же отрезанный? Это кто же его отрезать мог? – сердито пробурчал старик и, не дожидаясь ответа, толкнул плечом калитку.

32

«Валя-Валентина, что с тобой теперь?» – писала в Михайловку директор детского дома, Зоя Александровна. Действительно, что с ней? Перебирая в памяти события последних дней, Валентина, чуть-чуть лукавя, бодро отвечала детдомовской маме – все в порядке! А в действительности были и двойки, и неприятности… Вчера, например, Марфа Степановна прикрикнула на нее.

Случилось это так. Валентина прочла в «Известиях» статью известного композитора – «Хорошо, когда в школе звучит музыка». Да, хорошо! Она подложила газету учителю пения Садкову. Тот пробежал статью с пятого на десятое, хмуро буркнул:

– Хорошо им в Москве.

– И у нас можно, – возразила Валентина. – Давайте устроим большой-пребольшой вечер ну хотя бы с такой программой: «Музыка на тексты Пушкина». – Она опять загорелась, размечталась, представив себе, что такой вечер может получиться интересным: есть ученики с хорошими голосами – они исполнят романсы и арии, есть пластинки, можно съездить в Заречное, в районный Дом культуры и привезти оттуда магнитофонную пленку.

– Этого в школьной программе нет, – отмахнулся Садков.

– Но это нужно!

– Вы опять, Валентина Петровна, с фокусами! – прикрикнула Марфа Степановна. – У нас школа, а не цирк, – повторила она свое любимое выражение. – Лучше подумайте, как двойки ликвидировать, нечего носиться с выдумками.

– Позвольте, позвольте, Марфа Степановна, – вмешался историк Назаров, – учитель не может, не имеет права жить без выдумок.

– Много выдумываете, только учеников от уроков отрываете своими штучками, – упрекнула завуч.

Ну что с ней поделаешь! Конечно, успеваемость – это главное, но разве музыка мешает?

Вечером Валентина трудилась над подробным письмом детдомовской маме. Она уже писала ей о Константине Зюзине, который бросил школу, и вот сегодня сообщала о другом: Зюзин вернулся в класс!

Дня через три после разговора с Макаром Петровичем об отрезанном ломте Подрезов сам привез Константина Зюзина в школу на «газике». Она видела, как председатель, опять похлопывая парня по плечу, говорил ему что-то. А встретив ее в библиотеке, шутливо поднял руки, сказал:

– Сдаюсь, Валентина Петровна, ваша взяла…

«Никак я не могу понять Подрезова, – призналась Валентина. – С одной стороны, он хороший, умный, заботливый, а с другой – упрямый, способный пренебречь здравым смыслом…»

– Можно зайти в этот милый дом? – послышался голос агронома Ветрова.

Валентина с сожалением закрыла тетрадь с неоконченным письмом.

– Ладно уж, заходите, Аркадий Тихонович.

Вообще в избенку, где жили Валентина и Лиля, частенько наведывались гости: запросто приходили десятиклассники, заглядывал Саша Голованов, у которого всегда находилось какое-нибудь комсомольское дело, бывал Василий Васильевич.

– Ваша изба, Валентина Петровна, второй Дом культуры, здесь и поспорить можно, и узнать все михайловские новости, – говорил учитель.

– Вы бы спросили, каково хозяйкам. Разорились на чае да на сахаре, – шутила она.

Василий Васильевич смеялся:

– Денежную компенсацию требуйте с посетителей…

В последнее время зачастил Аркадий Тихонович Ветров. Прежде он пропадал в читальном зале, а теперь сюда стал приходить. Чтобы не мешать Валентине Петровне, занятой то проверкой тетрадей, то подготовкой к урокам, он читал газеты на кухне или там же сражался в шахматы с Сашей Головановым. В девять вечера возвращалась Лиля с работы, все вместе ужинали. Иногда мужчины приносили бутылочку винца, в такие вечера ужин считался торжественным и был посвящен какой-нибудь знаменательной дате (Лиля тут же придумывала эту дату). За столом у них всегда было весело и шумно.

По виду Ветров больше похож на музыканта или на артиста, у него бледное, никогда не загоравшее лицо, мечтательные голубоватые глаза. Аркадий Тихонович любил петь чувствительные арии из забытых опер, и вообще его как-то странно было видеть в роли колхозного агронома, Доведись узреть такого на экране в фильме или на сцене, зритель сказал бы – нетипичен. А между тем его ценил даже сам Подрезов! Известно, что Роман Прохорович уважал только тех, кто умел работать и осмеливался возразить ему, председателю. Рассказывали, будто Подрезов прогнал из колхоза молоденького инженера, который во всем с ним соглашался и поддакивал.

– Мне соглашатели не нужны! – гремел председатель. – Ты из меня культа не делай, ты мне свою точку зрения доказывай, а если нет у тебя своей точки зрения, если ты подхватываешь только чужие, какой же ты к лешему работник!

Валентине в Ветрове не нравилось другое: всю зиму тот носил замызганный полушубок, серые валенки, старую шапчонку. В таком одеянии он появлялся в Доме культуры, в таком одеянии забредал к ним на огонек.

Глядя на гостя, Валентина насмешливо заметила:

– А ведь когда-то Ветров был, видимо, элегантным юношей – подтянутым, с галстучком.

– Эх, Валентина Петровна, не возражаю – был да сплыл, теперь засосала работа… – ответил он.

– Дело не в работе. Просто Ветров опустился, видом своим не хочет он отличаться от некоторых неряшливых колхозников. А по-моему, агроном должен отличаться, улучшать не только культуру земледелия, но и культуру вообще.

– С агронома Ветрова спрашивают не культуру вообще, а именно культуру земледелия.

– И плохо! Я как-то слышала ваш доклад о новых сортах пшеницы. Хороший доклад! Но вспомните – комсомольцы попросили вас прочесть лекцию: «В человеке все должно быть прекрасно». Вы отказались, вы заявили – на это есть учителя.

– Я и сейчас повторю: да, это учительская область. Учителей не просят читать лекции о пропашных, о строении почвы. Это компетенция агронома, это его наука.

– Но есть наука, к которой все мы причастны – наука воспитания человека. И если агроном выращивает хороший хлеб, но ничем не помог духовному росту человека, он работает не в полную меру! – спорила Валентина. Иногда наедине ей хотелось поговорить с ним о другом, о Люсе Иващенко, о той хорошенькой и стройненькой девушке, которая открыто симпатизирует ему. Но она боялась этого разговора и порой, заведя речь вообще о десятом классе, напряженно присматривалась к Ветрову и ничего не замечала такого, что настораживало бы… А может быть, он и не знает о Люсиных чувствах?

* * *

Нынешним вечером Лиля опять придумала причину для торжественного чаепития. Приглашенным Ветрову и Голованову она громогласно объявила:

– Отметим крупную победу сельской учительницы Майоровой: возвращение Константина Зюзина в класс!

– Ты считаешь это победой? – спросил Ветров.

– А как же! В моем присутствии сам председатель признал свое поражение, – ответила она.

– Немалые усилия Валентины Петровны увенчались успехом, – прибавил Саша Голованов.

– Немалые усилия… – с непонятной Валентине скорбью повторил Ветров и тем же тоном продолжил: – Этих усилий, к сожалению, было много и чуть ли не все они вели к отлучению голубовцев от родных ворот.

– Вы о чем это, Аркадий Тихонович? Какое отлучение? – удивилась Валентина. – Извините, но вы сегодня какой-то непонятный.

– Ну-ка, агроном, немедленно проясняйся, будь понятным! – топнув ногой, шутливо прикрикнула Лиля.

Нынче Ветров почему-то не был расположен к шуткам, хотя в другие вечера вел себя здесь по-иному.

– Я знаю, Валентина Петровна, – отвечал он, – из-за Кости вы ходили к Подрезову, ездили в Голубовку, посылали туда ребят на лыжах, приглашали в школу отца. С учительской точки зрения ваши поступки логичны и хороши. Но в связи с этим вот что подумалось мне: обезлюживается Голубовка… В недалеком прошлом там был свой колхоз «Красногвардеец», названный так в честь первого в здешних местах красногвардейского отряда, который был создан голубовцами. «Красногвардеец» числился в районе хозяйством крепким, да и село было не из последних, оно, как говорится, жило, процветало. А потом пошли молоть жернова: то объединяли колхозы, то объединенные укрупняли… И в этой волевой чехарде очень проиграла Голубовка.

– Но выиграло колхозное производство, – сказал Голованов.

– Если говорить о нашем колхозе, то выигрыш здесь призрачный, а точнее говоря, его нет. Вот пример: у земель бывшего «Красногвардейца» отдача когда-то была выше нынешней. Пойдем дальше. Ты знаешь, как берегли голубовцы свои луга и сколько накашивали преотличнейшего сена. Ныне эти луга оскудели, хотя мы и наладили их полив.

– Неубедительные примеры, Аркадий Тихонович. Завтра мы твоими стараниями улучшим обработку земли, и отдача вырастет, перешагнет рубеж прошлых достижений.

«Очень хорошо ответил Саша, молодец», – похвалила Валентина.

Гости и за столом продолжали спорить. Прислушиваясь, Валентина многое узнала из того, что было в Голубовке и чего теперь нет. При недавней поездке туда ей не встречались, например, заколоченные дома, опустевшие дворы, а они там, оказывается, есть. Особенно поразило то, что в классах тамошней школы-восьмилетки – недобор учеников, что в первый класс ходят всего-навсего четыре девочки и три мальчика… «Почему же у нас в школе не говорят об этом, а ведь Голубовка и Михайловка – один колхоз», – недоуменно подумала она.

– Я за колхозные усадьбы городского типа, – стоял на своем Голованов.

Ветров усмехнулся:

– Даешь агрогорода и не меньше!

– Но это же хорошо! – вмешалась в спор Валентина.

– Допустим. Но при этом хорошем, как мне кажется, будет плохо работаться Косте Зюзину, – опять-таки с непонятной Валентине скорбью ответил Ветров.

– Побойтесь бога, Аркадий Тихонович, – воскликнула она. – Уж кто-кто, а Костя уж сейчас готов ринуться в поле и работать наравне с опытными механизаторами, а вам «кажется»… Откуда сомнение такое?

– От вас, Валентина Петровна. Да, да, не округляйте свои черные глазки. Недавно вы преподали мне урок о том, что такое работа не в полную меру. Такая работа бывает тогда, когда человек забывает о духовной стороне.

– Я помню тот разговор, но он, поверьте, не имеет отношения к спору о центральных колхозных усадьбах городского типа, – возразила она.

– Именно здесь-то и зарыта собака, – сказал Ветров. – Еще побывайте в Голубовке, – продолжал он, – остановитесь у памятника погибшим на гражданской войне сельским красногвардейцам. Вы увидите, что к ним прибавились имена советских воинов-голубовцев, павших на фронтах Великой Отечественной. Среди красногвардейцев значится имя родного дяди Константина Зюзина, а среди советских воинов – четыре брата: два родных и два двоюродных. Не знаю, по чьей воле, только не голубовцев, разумеется, Голубовка объявлена селом неперспективным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Где-то, в каком-то кабинете принято решение: переселить жителей Голубовки в Михайловку, а места, где не один век стояли их дома, распахать… Нетрудно догадаться и о судьбе памятника погибшим на двух войнах солдатам-голубовцам… Вот и скажите, Валентина Петровна, хорошо ли будет работаться Константину Зюзину в родных полях после такого чудовищного удара по его душе?

– Ты за Костю не расписывайся, – опять вместо Валентины ответил Саша Голованов.

– Костя – только пример, причина, так сказать, для серьезного разговора о духовных ценностях, которые кое-кем не берутся в расчет. Я решительно против разорения прекрасной Голубовки, против обезлюживания тамошней колхозной бригады. Наоборот, надо делать все, чтобы голубовцы имели общедоступные блага современной цивилизации, – убежденно сказал Ветров и тут же добавил: – К слову будь сказано, в Заречном я виделся на днях с корреспондентом центральной газеты. Разговорились мы примерно так же, как сейчас, и он предложил мне выступить в печати, даже название статьи придумал: «Кому помешала Голубовка».

– Это здорово, это оригинально! – воскликнула Валентина, целиком перешедшая на сторону Ветрова. Прежде он казался ей одним из тех, не лишенных находчивости и обаяния говорунов-технарей, знающих, конечно, свое дело, умеющих экспромтом эпиграммку выдать, анекдотец подбросить или уместной шуткой позабавить компанию. И вот приятная неожиданность: она увидела его другим, способным не только увлекаться посевами да всходами зерновых, но и увлеченно говорить о духовных ценностях.

– Статья в газете – это хорошо. Будешь защищать Голубовку – тоже хорошо. Но в чем будет главная идея статьи, ради которой можно идти на костер? – с легкой издевкой спросил Голованов.

Ветров будто ожидал, что ему зададут именно такой вопрос, потому-то, не задумываясь, ответил:

– Я выражу свою личную точку зрения: необходимо восстановить колхоз «Красногвардеец» в Голубовке. По моим скромным подсчетам выходит, что наше укрупненное хозяйство не дает ожидаемых результатов.

– Да кто же напечатает подобное? Официально ведь признано: укрупненные хозяйства дают продукции больше, чем бывшие мелкие, – заметил Голованов.

– Я повторяю, буду рассказывать только о нашем хозяйстве, только о наших местных проблемах. Вот и весь мой сказ.

По просьбе Саши Голованова (ему нужна была для контрольной какая-то книга) они втроем ушли в библиотеку.

Проводив Лилю с гостями, Валентина разделась и юркнула под одеяло с книгой.

Вернувшаяся в полночь Лиля неожиданно заявила:

– Ты знаешь, Ветров просит меня выйти за него замуж.

Валентина выронила книгу.

– То есть как это просит? – изумленно воскликнула она.

– Очень просто. Давай, говорит, поженимся.

– И что ты ему ответила?

– Почти согласилась.

Вот тебе и Лиля! Валентина вскочила с постели, торопливо набросила на плечи халат. По ее твердому убеждению, подруга поступает опрометчиво, поспешно. Для замужества нужна большая, настоящая любовь, а Лиля и Ветров не похожи на влюбленных. По ее наблюдениям, они были просто хорошими товарищами. И вдруг…

– Ты извини, меня, Лиля, но это очень странно.

– Я сама понимаю, – вздохнула подруга.

– Ты любишь Ветрова?

– Не знаю… Он мне нравится. Он хороший.

– Мало ли хороших, мало ли кто может нравиться, но выходить замуж…

– Но чем плох Аркадий? Чем?

– Я не говорю, что он плох, но этого мало для создания семьи.

– Что же нужно еще? – спросила Лиля. – А, понимаю, испепеляющая любовь. Так? А по-моему, такой любви нет, ее выдумали сочинители книг.

– Неправда, есть, есть! – крикнула Валентина.

– Ты сама испытывала? Любила Игоря, вздыхала, ждала его, а он плюнул на все и удрал. Почему же ты здесь? Почему не мчишься к нему в городскую квартиру со всеми удобствами? Он же звал тебя? Где же твоя любовь, способная простить все?

– Есть вещи, которым нет прощения.

– Значит, есть что-то сильнее, выше любви! Любовь – это прежде всего человек. Я знаю, верю – Аркадий не из тех, кто на всех перекрестках трезвонит о своих чувствах и лезет с поцелуями и признаниями. Он мне просто сказал: «Лиля, я долго думал, долго смотрел на тебя и решил, что лучшей искать не буду, хотя лучшие есть». И он впервые поцеловал меня. Я, как ты знаешь, терпеть не могу целоваться, когда была студенткой, даже поссорилась из-за этого с одним ухажером. Стыдно говорить, но мне с Аркадием очень понравилось целоваться… Холод на улице, а мне было тепло, тепло.

Валентина не знала, что ответить на это. А может быть, Лиля и Ветров давно любят друг друга, и если этого не замечали посторонние, не их вина.

Только сегодня Валентина поняла, почему так привязана к Лиле Муратовой, сельскому библиотекарю. Лиля чем-то очень похожа на подругу студенческих дней Зину Солнышко. В общежитии на сон грядущий они, бывало, заведут интересный, волнующий обеих разговор. Валентина, конечно, горячится, доказывает, а Зина вдруг уснет на полуслове… Удивительно! Невеста Лиля тоже уснула на полуслове… Вот беззаботные головушки!

А Валентине не спалось, и мысли роились, роились в голове. Она думала о Лиле, о Ветрове, о себе, о Люсе Иващенко… Как отнесется Люся к этой уже состоявшейся помолвке? Все-таки надо осторожненько поговорить с ней… А умеешь ли ты, Валя-Валентина, говорить на эту вечную тему? Нет, кажется, не умеешь, и придется тебе опять обращаться к Василию Васильевичу или к Ивану Константиновичу… Ох, и когда ты станешь такой же, как они?