Текст книги "Сельская учительница"
Автор книги: Алексей Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Они танцевали. Саша Голованов говорил что-то вполголоса, кажется, нахваливал нынешний школьный вечер. Валентина не слушала. Ей хотелось, чтобы побыстрее закончила свой бег пластинка с вальсом.
– Ты посмотри, посмотри, как расплясалась Майорова, а Саша Голованов крутится да крутится вокруг нее и уже не в первый раз, – говорила Марфе Степановне Подрезова.
Стоявшая рядом Каваргина вздохнула:
– А Настенька, бедняжка, одна тоскует…
Марфа Степановна подавленно молчала.
15
Сразу после Октябрьских праздников заненастилось. Поначалу ударили было морозы – вот-вот ляжет зима, но вдруг южный сырой ветер понагнал откуда-то отары темных туч, пошел водянистый снег, вслед за ним хлынул проливной дождь – косой, холодный. И снова развезло, захлюпала под ногами тягучая грязь.
Марфа Степановна возвращалась из школы домой. Мокрые, задубевшие полы плаща хлестали по икрам, упругий ветер вырывал из рук зонтик.
Настроение у Марфы Степановны под стать погоде – мрачное. За многие годы работы в школе она привыкла к тому, что с ней считались, ее даже побаивались. И вдруг какая-то девчонка Майорова осмелилась обсуждать ее, завуча, поведение. И с кем обсуждать? С учениками! Такого в Михайловской школе еще не было…
Воровато озираясь, Яков Турков сегодня рассказал Марфе Степановне, что десятиклассники хотели демонстративно уйти с праздничного вечера, что Валентина Петровна в присутствии всего класса прямо заявила: Марфа Степановна была не права, когда отправила Люсю Иващенко домой.
Вот тебе и учительница! Да в своем ли она уме?
– Ты молодец, Яков, – похвалила Туркова Марфа Степановна. – Если что, ты мне сообщай.
Она была возмущена поведением Майоровой, тут же хотела вызвать ее и отчитать как следует за подрыв авторитета завуча, но вмешалась догадливая Подрезова, тихо советуя:
– Тебе это делать не совсем удобно. Пусть Валерия Анатольевна займется Майоровой, председатель месткома тоже имеет власть.
Марфа Степановна вынужденно согласилась – так лучше, хотя ей самой хотелось бы расправиться с непочтительной учительницей. И подумалось: вот был бы у них другой директор, они раздули бы такое дельце вокруг этой Валентины Петровны, что пикнуть не посмела б… А с Зоричем кашу не сваришь, чего доброго опять станет защищать Майорову, уже было такое… Он, видите ли, печется о воспитании молодого специалиста. А если «молодой специалист» сует свой нос, куда не надо? Что делать с таким? По носу, чтобы не повадно было!
Ну что ж, пусть Каваргина займется Майоровой, она представитель общественности. Правда, Марфа Степановна не очень-то считалась с общественностью и часто подумывала, что все это милая детская игра, а в школе должен быть хозяин-единоначальник с твердой рукой, иначе не жди порядка.
Каваргина выслушала рассказ о неблаговидном поступке Майоровой, достала из портфеля блокнотик с привязанным к нему огрызком карандаша, что-то записала.
– А как относится к этому директор?
– Да что директор, – отмахнулась Подрезова. – Мы тебя избрали, доверили. Или ты считаешь, что Майорова права?
Каваргина поджала тонкие губы.
– Разберемся.
«Валерия Анатольевна палец о палец не ударит, пока не узнает мнение директора», – с неприязнью думала Марфа Степановна.
Холодный косой дождь залетал под зонтик и хлестал в лицо. Под ногами чмокала грязь.
Настенька была дома. Она сидела перед зеркалом, прихорашивалась. Рядом с зеркалом стояла в рамке фотография Саши Голованова. Вид у него был сердитый, недовольный, он как бы с недоумением спрашивал: зачем сюда поставили меня?
Саша Голованов… Упорный малый. Марфа Степановна помнит его еще учеником. Он уже тогда жил, учился по правилу: задумано – сделано; если умеют другие, значит, смогу и я… Скоро получит диплом инженера-механика. Вот тебе и колхозный шофер! Михайловские невесты заглядываются на него, и Настенька для него прихорашивается, а парень обижает. В прошлый раз даже не проводил домой со школьного вечера, умчался куда-то за Майоровой…
В сердце Марфы Степановны смешались в кучу и злость на Майорову, и тревога за судьбу дочери.
В десятом классе опять происшествие. На днях Валентина поручила Якову Туркову провести политинформацию о событиях в Сирии. Турков с неохотой согласился, и то только потому, что подошла его очередь.
Войдя в класс, Валентина увидела за столом Люсю Иващенко, раскладывавшую газетные вырезки.
– Разве сегодня вы делаете политинформацию? – удивилась она. – Турков, а вы что же, не подготовились?
Встала Аня Пегова.
– Мы не желаем его слушать!
– То есть как это не желаете? Турков, пожалуйста, к столу и не будем терять времени, – строго распорядилась учительница. Десятиклассники все-таки должны почувствовать, что она не позволит самовольничать.
Ребята, как по команде, загремели крышками парт, взялись за портфели.
– Мы тоже не будем терять времени. – Федор Быстров щелкнул замками портфеля. – Послушайте, Валентина Петровна, как «морской волк» подготовился, а мы – домой!
Она ладонью ударила по столу.
– Никто никуда не уйдет!
– Мы не желаем слушать предателя! – тоненьким голоском крикнула Иващенко. – Мы объявили Туркову бойкот. Никто из нас не станет разговаривать с ним, не будет слушать его. Турков нарушил наш закон: один за всех, и все за одного!
– Но в вашем законе, думаю, нет статьи – все на одного? – с едва заметной усмешкой спросила Валентина, подумав: «А ведь они еще дети, совсем дети». – Какое же прегрешение совершил он, если вы так сурово наказываете?
– Турков предательски выдал нашу беседу с вами вот здесь, в классе, на праздничном вечере, он все рассказал Марфе Степановне, – с возмущением сообщила Аня Пегова.
– Но мы не делали из беседы секрета, – попыталась возразить Валентина.
– Да что там говорить, Валентина Петровна! – горячо продолжал Федор Быстров. – Мы знаем, вас могут наказать. – Он погрозил кулаком Туркову. – И все из-за него, из-за этого осьминога! Кроме Туркова, никто не стал бы нашептывать завучу!
Вот, оказывается, в чем дело! Ребята защищают ее. Валентине был приятен их порыв, но вместе с тем она понимала, что десятиклассники хватили через край. Да, конечно, в детском доме когда-то вот так же наказывали доносчиков. Но то было давно, и Зоя Александровна всегда бранила «инквизиторов». Валентине тоже хотелось по-учительски рассудительно объяснить ребятам, что они не правы. Однако в глубине души оправдывала их, сама терпеть не могла шептунов.
И все-таки она вынуждена была признаться:
– Я лично не одобряю ваш бойкот.
– Я им тоже говорила, – поддержала учительницу Вера Побежимова, староста класса.
– Как смотрите вы, Кучумова? – обратилась Валентина к комсоргу.
Та бойко ответила:
– Турков переходит все границы, не признает товарищей, не считается с их мнением. Если Турков не признает коллектива, коллектив мстит.
– Не мстить, воспитывать нужно.
– Хе, такого воспитаешь, – усмехнулся Федор Быстров.
Потирая по-мужски сильные руки, Дмитрий Вершинин вполголоса проговорил:
– За воспитание еще пятнадцать суток получишь…
– Пусть Иващенко проводит политинформацию, она подготовилась, – подсказала Женя Кучумова.
И опять, вот уже в который раз, Валентина растерялась, не зная, что делать. Она понимала – десятиклассники не отступят, не станут слушать Туркова. Сейчас они выжидательно смотрели на нее; Люся Иващенко не отходила от стола, перебирала свои записи и газетные вырезки, уверенная в том, что учительница согласится, и выступать придется ей.
– Туркову дано поручение, пусть выполнит его! – требовательно сказала Валентина, решив тоже не отступать, и все-таки побаивалась, как бы ребята не подхватились и не вышли из класса. Она видела: ярые зачинщики Быстров и Пегова переглядываются, готовые уйти, за ними последуют многие…
– А что? И верно, пусть Турков потрудится, – баском проговорил Дмитрий Вершинин. – А то привык за чужим горбом…
– Раз поручено, значит, выполняй, – солидно поддержал Константин Зюзин.
Федор Быстров опустил руки на парту, сдался. «Спасибо», – в мыслях поблагодарила Валентина Дмитрия Вершинина и распорядилась:
– Турков, идите к столу!
Можно подумать, что это мелочь. В самом деле, какая разница – Турков ли расскажет о событиях в Сирии или выступит Люся Иващенко? И зачем ломать голову, делать из этого проблему? Ведь событие само по себе маленькое… Но не из таких ли маленьких событий складывается большая учительская жизнь?
В этот же день Валентина попросила Туркова помочь ей нести домой тетради. Тетрадей, правда, было немного, и она унесла бы их сама, но захотелось наедине поговорить с парнем.
– Замечаете, Яков, как относятся к вам ребята? – поинтересовалась она по дороге.
Он пожал плечами, холодно ответил:
– А мне что… Кума с воза, коню легче… Не боюсь я их бойкота.
– Но разве можно жить без товарищей, без друзей?
– Обойдусь как-нибудь.
– Вы, Яков, думаете поступать в мореходное училище. Но знаете ли, что такое море без надежных товарищей, без верных друзей?
– Французский врач Бомбар один переплыл океан.
Вот и поговорили с ним… Но почему Турков такой? Он посещает ту же школу, слушает тех же учителей, читает те же книги…
«Надо завтра пойти к нему домой, поговорить с родителями», – решила Валентина.
Она каждый день ходила в школу мимо дома Турковых, и только сейчас заметила, что все окна у них во двор и ни одного на улицу. Дом окружен высоким забором – ни щелочки в нем. Ворота крепко заперты, калитка – тоже. Крепость! Даже не знаешь, куда постучаться, как подступиться. На калитке висело большое железное кольцо. Валентина хотела повернуть его – не поддалось. Пришлось стучаться. Что-то щелкнуло сбоку, открылась какая-то деревянная задвижка, и в крохотном круглом отверстии показался прищуренный сердитый глаз, потом железное кольцо как бы само собой повернулось. Калитка заскрипела, будто негодуя на то, что ее потревожили.
Валентина вошла в калитку, оглянулась. На большом дворе было тесно от клетушек, сараев. У каждого сарая, у каждой клетушки – всюду замки, замки…
Под навесом что-то строгал хозяин дома, Евдоким Феофанович Турков. Увидев гостью, он подул на рубанок, положил его на верстак, нехотя подошел.
– Здравствуйте, – сказал Турков, настороженно оглядывая учительницу.
Евдоким Феофанович невысок ростом, широкоплеч, бородат. Кудловатая с проседью борода старила этого еще молодого крепкого человека.
– О сыне я хотела поговорить с вами, – сказала Валентина. Она думала, что ее, как всюду, пригласят в дом и, как говорится, посадят в красный угол. Турков не пригласил.
– Сыновей у меня двое. Про какого говорить хотели?
– О Якове.
– Балуется? Так, понятна. – Под кустистыми бровями зло загорелись неприветливые глаза. – Понятна, – повторил Евдоким Феофанович. – Я с него шкуру спущу. У меня так: послал учиться – учись и не балуй. Не хочешь – заставлю, а коли и это не поможет, лопату в руки – землю ковыряй. Вы мне начистоту все, уж я ему…
– Нет, Яков не балуется, дисциплину не нарушает, учится прилично.
Отец в недоумении посмотрел на учительницу.
– Похвалить пришли сына отцу? Что ж, спасибо на том.
– Ведет он себя неправильно, товарищей не уважает, одиночкой сидит в классе. Друзей у него нет.
– Друзья, что воры – время крадут, а в карман не кладут, – ответил Евдоким Феофанович, заметно досадуя, что его оторвали от нужного дела. – Забалуется Яшка, тогда и приходите, а ноне говорить не об чем, так что прощевайте, – хмуро и требовательно заключил он.
16
Как-то вечером приехал Игорь. Он изрядно-таки промерз на мотоцикле и теперь отогревался горячим крепким чаем, рассказывая Валентине городские новости. Новостей было много: в городе начал передачи телецентр, завершается строительство нового театра музыкальной комедии, к Октябрьским праздникам открыт новый Дворец спорта с бассейном для плавания, студенты переселились в новое общежитие… Валентина всему этому, конечно, радовалась, но вместе с тем ей было немножко грустно: все это делается в городе не для нее. Ей уж, наверно, не плавать в бассейне, не жить в новом общежитии.
– Встречал Генку Чернышева. Помнишь, на вечерах самодеятельности он выступал с сатирическими куплетами и здорово высмеивал тунеядцев.
– Конечно, помню. Его послали в Красноармейский район.
Игорь усмехнулся.
– Вместо района Генка устроился в интернате. Везет же людям…
Валентина согласилась: да, Геннадию повезло, потому что в интернате работать интересно. У интернатов, как пишут в газетах, говорят по радио и на совещаниях, большое будущее и большие возможности.
– Какие там возможности, – с досадой отмахнулся Игорь. – Соединили вместе две школы. В одной – учебные классы, в другой – жилье. Масса неудобств.
– Выходит, Чернышев недоволен?
– Другим он доволен. Вместо района зацепился в областном центре.
– Ну, это не такое уж большое счастье, – неуверенно возразила Валентина. – Что касается Генки, он всегда казался мне скользким типом. Куда угодно пролезет.
– В нашей жизни иначе нельзя…
– Игорь, что ты говоришь? – изумилась Валентина. – Я не узнаю тебя. Ты же стремился к подвигу, ты же говорил когда-то…
– Но я в городе не остался, – прервал он. – Я работаю там, куда направили.
– Но работать с такими мыслями…
– На то и голова, чтобы размышлять, – недовольно бросил он. – Интересно, а какие у тебя мысли?
– У меня? – Валентине захотелось притушить вспыхнувший спор, и она воскликнула: – Сейчас у меня одна думка: напоить тебя чаем!
– Чай у тебя вкусный! – Игорь подбежал, подхватил ее на руки.
Валентина хохотала. На руках у Игоря она себе самой казалась невесомо легкой, воздушной. Он носил ее, как маленькую, по комнате, что-то нашептывая. Слов она не разбирала, но ей было хорошо у него на руках.
– Я останусь у тебя до утра, слышишь, Валечка, до самого утра.
– Нет, нет, ты…
Игорь не дал ей договорить, целуя в губы, в глаза, в щеки, потом подошел к кровати, опустил ее на постель.
– Валечка, родная, милая, единственная, – приглушенным голосом говорил он и, дотянувшись рукой до выключателя, потушил свет.
– Зажги! Зажги! – крикнула она.
– Зачем же, Валечка.
– Зажги сейчас же, – требовательно повторила она.
– Глупенькая, ведь это должно когда-то случиться.
– Что должно случиться? – Она вырвалась, вскочила с кровати, зажгла свет.
Игорь стоял растерянный.
– Что должно случиться? – опять спросила Валентина.
– Не маленькая, сама знаешь, – чуть слышно пробормотал он, закуривая.
– По-моему, тебе пора домой.
Он ткнул папиросу в блюдце, раздавил крохотный золотой огонек, подбежал к ней.
– Я больше не могу без тебя. Веришь? Не могу. Наша директриса обещала – часы тебе в школе найдутся. Переезжай к нам немедленно, завтра же. Хозяйка у меня старушка добрая, она хорошо устроит нас. Поженимся, Валечка. Слышишь?
Она слышала это не в первый раз. На третьем курсе Игорь вот так же однажды говорил ей наедине в своей комнате, больно стиснув и придавив к жесткому валику дивана. Тогда она строго-настрого предупредила: не смей говорить об этом до окончания института.
А сейчас? Что ответить ему сейчас? Ей было и приятно и немножечко грустно от того, что сказал он о женитьбе каким-то бесцветным, скомканным голосом, больно стиснув плечи. Нет, все это должно говориться не так, не так…
– Что же ты молчишь? – спросил Игорь, нетерпеливо поглядывая на черный кружок выключателя. Ей даже показалось, что если она согласится, он тут же кинется к выключателю.
– Что же ты молчишь? – громче повторил Игорь.
В самом деле, почему она медлит с ответом? Что ей мешает теперь? У Игоря нет богато обставленной квартиры, они сейчас – ровня, они начнут все сначала, «с красной строки, с чистого листика», – вспомнились почему-то слева, сказанные историком Назаровым накануне занятий в школе.
– Давай подождем, Игорь, – умоляюще сказала она.
– Чего ждать? Сколько?
– Хотя бы до окончания учебного года. Я не могу бросить класс, не могу оставить кому-то неуспевающих…
– Ну, ну, продолжай – долг, обязанность, комсомольская совесть. Неуспевающие тебе дороже меня. – Он смотрел на нее сухими, жесткими глазами. – А ты не боишься потерять меня?
– Потерять? – она удивленно смотрела на Игоря. – Ты же не копейка, которую можно случайно обронить.
Саше Голованову не повезло: в дороге, километрах в десяти от Михайловки, случилась поломка. Хорошо, что помогли знакомые ребята из соседнего колхоза, иначе худо было бы ему морозной ночью в кабине. Машину притащили к гаражу на буксире. Саша Голованов поблагодарил отзывчивых ребят за помощь и отправился домой. Проходя улицей, он еще издали увидел свет в окнах избенки, где жила Валентина Петровна.
А что, если постучать в окошко, зайти на минутку и сказать Лиле… Да, но Лиля на районном семинаре библиотекарей, он сам отвез ее нынче… Сказать, что Лиля просила… Жаль, что Лиля ни о чем не просила. А может, что-то придумать? Ну да, конечно, вчера он хотел прочесть в «Юности» продолжение интересной повести, но Лиля сказала, что журнал у нее дома. Вот и причина: пришел за журналом. Он возьмет журнал, а на Валентину Петровну только взглянет. Дня три не видел ее. Интересно, улыбнется Валентина Петровна или нахмурится? А вдруг спросит: «Как поживает Настенька?»
Странно все-таки. Лет шесть назад Саше Голованову казалось, что жизнь потому и прекрасна, что рядом за партой сидит Настенька Зайкина. Но вон там, где улица раздваивается, стоит на углу высокий дом Настеньки. Темно или светло в окнах, Сашу теперь не волнует. А вот мимо неказистой избенки, в которой живет Валентина Петровна, не может он проходить равнодушно…
Улыбаясь, чувствуя в душе радостную приподнятость, Саша Голованов подошел к избе и вдруг увидел: под окном черным лаком поблескивал в лунном свете мотоцикл шафрановского учителя…
17
В десятом классе был урок машиноведения. Кузьма Фокич Раков увел ребят в мастерскую, а девушек отправил на ферму. У Валентины занятия кончились, и она решила побывать в мастерской.
Колхозные мастерские раскинулись на пригорке в полукилометре от села. Здесь была когда-то Михайловская МТС, а теперь эмтээсовские владения перешли колхозу. На большой площадке ровными рядами выстроились тракторы, комбайны, сеялки, жатки; они стояли, как солдаты на перекличке после боя; над ними, подобно неусыпному часовому, возвышалась головастая водонапорная башня.
Валентина сперва растерялась, не зная, где искать своих десятиклассников. Ей повстречался куда-то спешивший Константин Зюзин.
– Где наши? – спросила она.
– Там, – указал Зюзин на длинное кирпичное здание с широкими закопченными окнами, с широченными дверями, потемневшими от времени.
В здании было дымно и шумно. Слышался лязг металла, чумазые механизаторы колдовали у машин – что-то отвинчивали, что-то снимали, что-то ставили на свое место. Вообще учительнице трудно было понять, что здесь делается. Она знала одно – идет ремонт техники (об этом говорили на прошлом комсомольском собрании).
Увидела Дмитрия Вершинина. Сунув руки в карманы, тот со скучающим видом стоял сзади пожилого токаря. Токарь увлеченно обтачивал какую-то деталь. Из-под резца струилась синеватая стружка.
– Учимся, Вершинин, – сказала Валентина, подходя к станку.
– Мучимся, Валентина Петровна.
– То есть как?
– А вот так – стоим, смотрим. В классе на плакаты смотрим, в мастерской тоже наблюдаем: В поле хоть на прицепах сидели, иногда трактор доверяли. А здесь мы наблюдатели, «заплечники»…
Не обращая внимания на учительницу и не отрывая глаз от станка, пожилой токарь распорядился:
– Митя, сбегай к Науму, скажи – готово. Пусть приходит.
Вершинин мотнул головой, обратился к учительнице:
– Вот так и бегаем – то к Науму, то в магазин к тете Фене.
– Где Кузьма Фокич?
– Дома. С Валерией Анатольевной сарай ремонтирует.
«Бросил учеников и ремонтирует сарай». – У Валентины даже мелькнула мысль собрать всех учеников и отправить их по домам.
– У нас только Турков нашел себе полезное занятие, – кивнул Дмитрий Вершинин на товарища.
Согнувшись, Яков Турков неторопливо точил перочинный ножик.
«Он и здесь, в колхозных мастерских, работает на себя», – подумала Валентина.
Вернулся Константин. Зюзин, достал из кармана бутылку водки, протянул Тарану. Тракторист похлопал парня по плечу – спасибо, мол, за услугу.
Валентина быстро подошла к Тарану, бросила ему в лицо:
– Как вам не стыдно посылать школьников за водкой. Он пришел сюда учиться!
Тракторист усмехнулся, подмигнул Зюзину.
– Пусть и эту науку постигает. Костя – человек уважительный, старшим не откажет.
– Эх вы, «старший», – процедила Валентина. Она отвела Зюзина в сторонку, упрекнула: – Гордости у вас нет, на побегушках у Тарана… Зачем же вы согласились идти в магазин?
Константин Зюзин промолчал.
«Ничего себе – воспитательные приемы: ученики слоняются без дела, бегают в магазин. И это называется практический урок машиноведения», – возмущалась Валентина, возвращаясь из мастерской в школу. Проходя мимо двери десятого класса, она услышала громкий девичий смех. Отворила дверь.
У доски стояла Люся Иващенко. Водя указкой по красочному плакату «Колхозная молочнотоварная ферма» и подражая манере говорить и хрипловатому голосу Ракова, ученица поясняла девчатам:
– Здеся у нас будет «елочка», тута у нас будет телочка. – Увидев учительницу, девушка засмущалась.
– Что это вы задержались в классе?
– Пришли с фермы за портфелями, а Люся задержала нас, решила просветить. Повторяем урок – «у нас» и «у них». У нас на ферме и у них на плакате, – отвечала Аня Пегова.
– Я им говорила, Валентина Петровна, нельзя смеяться, – подала голос Вера Побежимова.
– А мы не смеемся, мы просто решили, что художник – очковтиратель.
– Он рисовал с других, у других лучше, – возразила Вера Побежимова, поглядывая на учительницу.
– Какое наше дело до других, – отмахнулась Аня Пегова. – Мы хотим, чтобы у нас было тоже хорошо!
– Валентина Петровна, почему так получается, – обратилась к ней Люся Иващенко, – в школе нам говорят одно, в жизни мы видим другое. Кузьма Фокич расхваливает нам «елочки» да «карусели», пичкает плакатами да рисунками комплексной механизации, а на ферме у нас ручная дойка, навоз выгребают лопатами, воду с реки подвозят на лошадке… Агитируют: иди в животноводство, поднимай вторую целину. У меня, например, нет желания садиться под корову с аттестатом зрелости.
Да, Люся Иващенко права: по старинке, по-бабушкиному садиться под корову с аттестатом не каждой захочется. Она права и в другом: на уроках Раков учит одному, на фермах ученицы видят совсем другое… Вспомнилась тетя Лена, та самая тетя Лена, которая угощала ее вкусным парным молоком на берегу Лебяжьего озера. Тогда Валентина обратила внимание на болезненно-узловатые пальцы старой доярки. «От работы руки такие», – поясняла тетя Лена. Верно. От работы. От каждодневной ручной работы… И ей, учительнице, трудно было понять, почему в таком богатом колхозе фермы почти не механизированы. И не потому ли девчата раздумывают: идти ли туда после школы, или не идти?
«Зачем же в таком случае они вообще ходят на ферму? – недоумевала Валентина. – Вот тебе и перестройка школы, вот тебе и производственное обучение по картинкам».
В учительской она увидела Ракова, тот разговаривал с кем-то по телефону.
– Да не для меня, а для школы гвоздики-то надобны! – кричал он в трубку. – Килограммчиков десять, не больше. Добро. Завтра приеду. В долгу не останусь.
«О гвоздях заботится, а учеников бросил в мастерской», – злилась Валентина. Она положила перед Раковым книжку «Производственное обучение в средней школе».
– Кузьма Фокич, вы знакомы с этой книгой?
Он краешком глаза глянул на обложку.
– Знаком. А что?
– В ней написано совсем не то, что делается в нашей мастерской.
– Книжка-то написана не про нас.
– Но для нас! Честное слово, была бы моя власть, не отпустила бы ребят в мастерскую.
Раков усмехнулся.
– Стишками баловались бы…
– Лучше стихи учить, чем слоняться без дела по мастерской, бегать в магазин за водкой. Разве для этого ребята ходят в мастерскую? Чему они там научатся?
– Занимайтесь-ка лучше своими диктантами да глаголами и не лезьте вы не в свое дело, – незлобливо отмахнулся Раков, торопясь куда-то.
Председатель колхоза Роман Прохорович Подрезов находился в том приподнято-радостном настроении, в каком обычно бывает любой человек после внушительной и вполне заслуженной победы. На днях он узнал, что колхоз вышел на одно из первых мест в области по всем показателям и занесен на областную Доску почета. Видимо, специально приезжавший с этой вестью секретарь райкома торжественно поздравил председателя и пожелал – так держать.
– Будем так держать, Иван Трифонович, и дальше пойдем, – не без гордости ответил ему Подрезов. Он был уверен, что теперь зачастят в Михайловку корреспонденты, пойдут писать о нем, фотографировать…
Маяк есть маяк, и о нем должны знать люди.
В дверь постучали.
– Да, да, войдите, – баском разрешил председатель.
В кабинете появился Лопатин – ладный, по-солдатски подтянутый.
– А, Михаил Корнеевич? – радушно воскликнул Подрезов. – Проходи, садись, учитель. Ну как твое педагогическое поприще? – с едва уловимой иронией поинтересовался он, протягивая руку.
– Трудимся потихоньку, – ответил Лопатин.
– Эх ты, «потихоньку», – упрекнул Подрезов. – С твоими ли руками, с твоей ли головушкой да «потихоньку»… – Председатель сердился на Лопатина: тот отказался от настоящей работы, от заведования большой колхозной мастерской и ушел преподавателем труда в школу. Уговорил-таки Зорич своего бывшего ученика, переманил, можно сказать, из-под носа уволок. – Говорят, на повышение в школе пошел, секретарем парторганизации избрали тебя?
– Доверили.
– Мы тоже могли бы избрать. Знаем тебя, ценим, – польстил председатель и, видя, что это не действует на собеседника, перешел на другой тон. – Послушай-ка, Миша, да плюнь ты на эту школу. Место за тобой. Хочешь, хоть завтра принимай. Сам, должно быть, знаешь, что дела в мастерской идут не так, как хотелось бы.
– Это известно.
– Вот видишь, – еще более оживился Подрезов, у которого затеплилась надежда выхватить Лопатина из школы. – Знаешь, как говорится, большому кораблю большое плавание. А школа без тебя обойдется, если надо, пошлем туда другого. Эка важность учить ребятишек доски строгать да напильником орудовать. Там не ахти какой специалист нужен, любой справится.
– Теперь ясно, почему жаловалась на мастерскую Майорова.
– Майорова жаловалась? На нашу мастерскую? – удивился Подрезов. – Плохо отремонтировали стиральную машину? Так мы этим делом не занимаемся. Или кто из слесарей-токарей обидел девичью гордость? Это уж личное…
Лопатин прервал его:
– Я пришел не для выслушивания ваших шуток, а с серьезной претензией. Майорова была сегодня в колхозной мастерской, где проходят практику десятиклассники. Ребята на побегушках, им даже гаечного ключа не доверяют!
Подрезов развел руками.
– Ну, брат, не ожидал от тебя такого. Пусть Майорова говорит, ей простительно, она ничего не смыслит в нашем деле. А ты? Не ожидал, право не ожидал, – сокрушенно говорил он. – Ты ведь знаешь, чтобы научиться мастерству, нужно и на побегушках побыть. А как же! Сам-то разве не был когда-то на побегушках? Уверен – был, потому и толк из тебя вышел.
– Что было, то прошло, плоховато учили нас. И не хочется, чтобы то плохое повторялось.
– Постой, постой. А разве я лично за плохое?
– Не могу утверждать, но мне кажется, что для вас важно только одно, чтобы ребята хорошо работали – сеяли, свеклу убирали, фермы чистили, а чему и как они учатся, вам дела нет.
Подрезов посуровел. Нервно тарабаня пальцами по настольному стеклу, сердито сказал:
– Ну, это ты слишком. Я с Законом о перестройке школы знаком, обе руки за него поднимаю.
– Руки-то вы, быть может, поднимаете, а дело плохо движется.
Председатель широко зашагал по кабинету, скрипя половицами.
– Критиковать и я умею! Да, да, научились критиковать! – Он подбежал к Лопатину. – А ты принимай мастерскую, наведи там лоск. Не хочешь? На легкие хлеба потянуло. Конечно, в школе полегче – дал мальцу рубанок – теши чурбак, все равно выбрасывать…
– И школа и колхоз одинаково отвечают за учеников, за их будущее! – повысил голос Лопатин. – А что касается легкого хлеба – всюду легко, если ничего не делать, и всюду трудно, если работать по-настоящему.
– Ты мне здесь афоризмы не сыпь, я их сам не меньше знаю. Останавливать работу в мастерской из-за учеников не могу, у меня ремонт техники идет, а что такое техника, ты, думаю, не забыл… У меня план, график.
– Ваш график нарушать не собираемся, но мы просим, требуем дать ребятам трактор, пусть сами отремонтируют от первого до последнего винтика.
– Ха! А отвечать кто будет? Это же машина, за нее денежки колхозные плачены, и немалые! Пусть ребята приходят, смотрят – не возражаю. Пусть помогают, тоже не возражаю. А чтобы доверить полностью? Нет! – отрезал председатель.
– Придется, Роман Прохорович, перенести наш разговор в другое место.
– Пожалуйста, пожалуйста. Не из пугливых!
Жена Василия Васильевича, рано располневшая, добродушно говорливая женщина, всегда радовалась, если в дом приходили гости. Отложив ученические тетради, она тут же начинала хлопотать, чтобы чем-то попотчевать.
Вот и сейчас, не успела Валентина переступить порог, Борисова радушно заговорила:
– Заходи, садись, Валечка, нынче ты у меня грибков солененьких отведаешь!
– Ой, Анна Александровна, честное слово, некогда. Я на минутку к Василию Васильевичу посоветоваться и новый сборник диктантов попросить.
Кивнув на дверь, ведущую в соседнюю комнату, Борисова приложила пухленький палец к полным губам, таинственно предупредила:
– Тише, Валечка, нет его. Да, да, для всех нет, а для тебя, – она взглянула на стенные часы-ходики, – через тридцать четыре минуты выйдет.
Валентина посмотрела на дверь, озадаченно переступила с ноги на ногу. Не хотелось ей терять эти дорогие минуты.
– Я вижу, ты заинтригована? И не проси, не расскажу, чем он там занят. Секрет! Я даже в эти часы дочурку отправляю к бабушке, чтоб не мешала.
Валентина догадывалась, чем занят Василий Васильевич – к урокам готовится. Он вообще был человеком щепетильным, трудолюбивым, изобретательным, всегда много работал, тщательно готовился к занятиям и часто советовал ей:
– Собираясь идти завтра в школу, думайте, что вы ничего не знаете, садитесь за книгу, чтобы узнать. Старые знания хороши, если они каждый день обновляются.
Борисова чуть ли не насильно усадила гостью за стол, поставила тарелку с грибами, рассказывая, как собирали их с Василием Васильевичем по недалеким лесам.
Через полчаса из соседней комнаты вышли Василий Васильевич и Щукин, бывший редактор боевого листка на бригадном полевом стане. Валентина удивилась: чем это они были там заняты? У Щукина вон какой серьезный и озабоченный вид. «У них свои дела, у меня – свои», – подумала она и, когда тракторист ушел, обратилась к Василию Васильевичу:
