Текст книги "Ключ к загадке (СИ)"

Автор книги: Алексей Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Отвечайте на мой вопрос, доктор, – проигнорировал его слов Ганс.

– Штейнер, послушайте. Это может выглядеть шокирующее, но имеет огромное значение для Рейха, – начал оправдываться доктор. – И было бы из-за чего переживать. Этих существ нельзя считать полноценными людьми. Насколько знаю, вы жили в деревне. Наверняка слышали, как визжат свиньи, когда их режут. Это то же самое!

Штейнер скривился, опустил пистолет.

– Простите, доктор, но в данном случае действия коменданта были оправданы.

– Что? Вы понимаете, что он хотел менять убить? Я найду способ связаться с Кроненбергом, вас снимут, а этого подлеца расстреляют.

– Ваше право, – холодно ответил Штейнер и направился к выходу.

Эмберх проводил Ганса взглядом, обернулся к Крузе, который, оказавшись наедине с Карлом, задрожал мелкой дрожью.

– Лучше бы тебе не искать никаких способов и держать рот на замке. Я слова на ветер не бросаю, – сказал Карл, взял пистолет, бросил еще один не предвещавший ничего хорошего взгляд в сторону Крузе и покинул лабораторию, громко хлопнув дверью.

Вернувшись к себе, он глубоко вздохнул, сел в кресло и стал обдумывать случившееся. Все сложилось как нельзя лучше: Крузе напуган до смерти и не станет перечить Эмберху, а Штейнер впервые принял сторону Карла. Непробиваемый ставленник Кроненберга оказался не таким уж непробиваемым.

4

24 декабря 1935 года. Тибет.

По сосновому лесу, росшему на склоне пологой горы, шли два человека – старый Жан Бюстен и его внук Жак. Юноша был в приподнятом настроении, крутил в руках небольшой топор, которым они с дедом собирались рубить рождественское дерево. Судя по настроению Луи, они с Жаком не станут дожидаться весны – антиквар потерял надежду отыскать своего треклятого китайца, потому его сын был уверен, что уже в январе предстоит вернуться в Лондон.

Как и всякий юноша, выросший в городе в семье состоятельных родителей, Жак был в известной степени изнежен, не привык к ранним подъемам, длительным переходам в горах. Он любил проводить вечера в компании девушек, отдыхая в театре, сидя за столиком в кафе или за просмотром новой картины в кино, а не в палатке или очередном клоповнике, по недоразумению называемом гостиницей. Запивать приятное послевкусие встреч предпочитал дорогим вином, а не родниковой водой. Наконец, ему хотелось принимать ванну хотя бы раз в неделю, а не месяцами ходить немытым бродягой по унылым склонам никому не нужных гор.

Конечно, пообвыкнуться с походным бытом он уже успел и не так критично относился к своему положению, как по началу, но все равно скучал по городу. Хотя не мог отрицать и того, что по прошествии времени будет с легкой ностальгией вспоминать о своем путешествии в Тибет.

"Но повторить я его точно не пожелаю", – тут же отсек начавшие лезть к нему в голову мысли Жак.

Вопреки мнению Луи, уверенному, что сын не поход ни на него, ни на деда, Жак перенял качества как своего родителя, так и Жана. Он любил кутеж, был добр по натуре, легко находил легкий язык с людьми, нравился им, был обаятелен и обходителен, аккуратен, умен, старался держать свое слово, пусть и не в такой фанатичной манере, как Луи. Вместе с тем, были у него качества, не присущие деду и отцу. Жак был истовым патриотом Франции, интересовался политикой, не смотря на достаточно терпимое отношение к другим народам, считал французом самым цивилизованным обществом. Отсюда и презрение, которое испытывал не только к азиатам, но и к другим нефранцузам, высокомерное отношение к ним. Ничего подобного ни у Луи, близкого к позициям космополитизма, ни у Жана, вообще индифферентного к вопросам политики, культуры и национальностей, не наблюдалось.

Впрочем, путешествие в Тибет несколько смягчило Жака и в этом плане. Ведь вместе с примерами подлости и коварства со стороны тибетцев, он стал свидетелем благородства и честности, которые не ожидал встретить в столь диком краю и которые, как ни трудно было это признавать юноше, не уступали, а порой превосходили честность и благородство французов.

"По зрелому рассуждению, – решил подвести мысленную черту Жак, – я не жалею, что отец вытащил меня в Тибет. Но ему в этом никогда не признаюсь".

Снова улыбнулся своим мыслям. Жан, как раз рассказывавший ему историю из своей жизни, принял эту улыбку на свой счет.

– Совершенно напрасно улыбаешься. Мне тогда не до смеха было. Мало того, что этот подлец мою репутацию разрушил, так еще на дуэль вызывал. Бретером себя возомнил. Но я не даром зовусь Коретином, пустил слух по городу, что зарекомендовал себя на дуэлях, как отчаянный рубака, так этот молодец через неделю явился извиняться. Просил только проявить благородство и не рассказывать о его унижении повсеместно. Не тут то было – когда мою репутацию гробил о благородстве он не думал. Вот и я обо всем рассказал, да удостоверился в том, что история расползлась по всему городу.

– Ох, напрасно, дедушка. Может человек раскаялся бы, а так вы просто озлобили его.

– Доживешь до моих лет, тогда учить будешь. Сам-то чего молчишь, за все время путешествия так толком и не разговорил тебя. Ты ж внук мой, узнать хочу получше, каким человеком стал.

– А что рассказывать, вы уж за восемь месяцев и сами могли узнать, что я за человек.

– Тут ты прав, узнать узнал – самонадеянный, гордый, бестолковый. Одним словом весь в меня.

– Ну, спасибо за лестную характеристику, – привыкший к едкому языку деда Жак только улыбнулся.

– Но чем живешь в Париже всё равно расскажи.

– Про что же вам рассказать? – снова улыбнулся сделавшийся отчего-то счастливым Жак. – Про блондинку Жоржету, брюнетку Жанну или рыжую Марию? Если, конечно, вам это интересно и за время пребывания в Азии вы не отвыкли от изящных французских имен и не предпочитаете им каких-нибудь Лу, По и Пи.

– Ты дедушке не дерзи, – подмигнул не обидевшийся на внука Жан. – Я бы в твои годы о десяти блондинках Жоржетах, двадцати брюнетках Жанн и тридцати рыженьких Марий рассказать бы мог. Мог, да не стал бы – порядочные мужчины не треплют языком о таких вещах.

– Осадили, признаю поражение, – Жак вскинул руки в характерном жесте, при этом чуть не выронил топор.

– То-то. Да топор не урони, сейчас пригодится. Куда дальше идти, давай здесь сосенку выбирать.

Жак осмотрелся. Его взгляд тут же был прикован пушистой прелестницей, чьи зеленоватые ветви больше походили на пушистые лапки котенка, настолько кучно росли отливавшие праздничной синевой. Юноша подошел к дереву ближе, отряхнул снег с ветки снег, принюхался. В нос ударили смоляная горечь и сладость прелой травы, аромат европейских сосновых рощ. Жак на мгновение перенесся за тысячи километров от Европы, домой, во Францию, очутился в одном из лесов своей Родины.

– Понравилась? Так руби, или старику Коретину прикажешь всю работу за тебя делать? – вернул Жака обратно в Тибетские горы дед.

– Как скажешь, дедушка, – Жак начал примерять на себя роль лесоруба.

Вскоре он полностью погрузился в работу и не заметил, что стук топора привлек внимание людей. Группа солдат, направлявшаяся в очередную тибетскую деревню затаилась между деревьями метрах в пятидесяти от Бюстьенов. Рядовые вопросительно посмотрели на командира. Тот жестами отдал приказания. Группа разделилась, к Жаку и Жану подкрадывались два солдата, остальные бесшумно продолжили свой путь.

...

Луи оторвался от карты, на которой отмечал посещенные ими деревни и поселки, взглянул на часы. Отец и Жак давно должны были вернуться. Пожав плечами, вернулся к карте. Удивительно, но они успели побывать везде, причем по два раза. Единственное место – это та самая забегаловка, в которой он встретил китайца. Если там о Лине ничего неизвестно, их пребывание в Тибете становятся бессмысленным.

"Я свое слово сдержал, Линь. Жаль, если ты погиб, в таком случае свой долг я вернул тебе даже в могилу", – подумал Луи, уперев широко расставленные руки в края стола.

Их приютили в одной богом забытой деревушке небогатая крестьянская семья, глава которой за дополнительную медяшку не стал возражать против празднования католического рождества. Домик был бедный, но характерный для остальных жилищ тибетцев запах сырости и пропавшей рыбы здесь отсутствовал, что не могло ни радовать Бюстьена. В предоставленной комнате удалось даже создать дух рождества, украсив комнату простенькими бумажными гирляндами, которые Жак изготовил собственноручно. Жан настаивал на наличии рождественского дерева, потому вместе с внуком отправились в лес неподалеку, оставив Луи наедине со своими мыслями.

Спрятав карандаш в коробок, он свернул карту, засунул ее в черный полый цилиндр, закрыл его крышкой, подошел к стоявшему на подоконнике кувшину с водой, отпил немного, посмотрел на улицу. Снежинки переливались в лучах заходящего солнца, горы величественно возвышались над горизонтом, обрамляя диск солнца с двух сторон, ветер гонял белую крупу по земле, вырисовывая замысловатые узоры. Красота момента заворожила Луи, он любовался природой, вспоминая свой магазинчик в Лондоне.

– Да, нужно возвращаться, – произнес он спустя какое-то время.

Отец, наверняка, не поедет с ними, но и не сильно расстроится – старки он самостоятельный. Зато Жак будет искренне рад. Луи стал представлять, какие барыши сможет получить за приобретенные во время поездки товары, когда с улицы донесся какие-то громкие хлопки. Можно было подумать, что тибетцы переняли традиции китайцев и начали взрывать петарды. Хлопки повторились, Бюстьен догадался – то были выстрелы. Причем судя по частоте выстрелы из автоматического оружия.

Он направился было к выходу, но в дверях столкнулся с крестьянином, приютившим их. Тот держал в руках два ружья, одно сунул Луи в руки, что-то напугано бормоча.

– Зачем мне это? Что случилось? – в этот момент француз по-настоящему испугался. Он побежал за крестьянином, семенившим на улицу, выбрался во двор и увидел сюрреалистичную картину – мужчины в военной форме с автоматическим оружием в руках и касками на голове, стреляют в воздух, сгоняя жителей деревни к центру. Крестьянин дергает Луи за рукав, жестом заставляет пойти за ним. Луи понимает: случилось что-то плохое, подчиняется. Видит, что дети и жена крестьянина собраны, бегут прочь от деревни. Тибетец что-то лепечет, дулом ружья тычет в мужчин в форме. В этот момент двое из пришлых замечают беглецов, направляются в их сторону. Один из приближающихся стреляет в воздух, что-то требует, стараясь говорить на местном наречии. Второй громко произносит слова на европейском языке.

"Это немецкий,– узнает Луи, – они немцы!"

Похоже, владение мужчиной в форме местным наречием оставляет желать лучшего, потому что крестьянин стреляет в них. Перепугавшийся Луи, попытался остановить того, понимая – если на выстрел ответят у него и тибетца никаких шансов. Тщетно – тибетец промахнулся, немцы ответили очередью, которая рассекла крестьянина и Луи. Все произошло так быстро, что француз не сразу понял, отчего возникла слабость в ногах. Никакой боли не почувствовал, просто рухнул на землю, а когда попытался встать, ему помещала сильная резь в области живота. Поднеся туда руку, Луи нащупал теплую жидкость – его собственную кровь.

"Я умираю!", – осознал Бюстьен и мысль эта страшно его напугала. Он попытался зажать рану руками, позвать кого-то на помощь, но не смог пошевелить онемевшим языком.

Немцы тем временем заставили семейство крестьянина следовать за ними, оставив умирающих валяться на земле. Оправившись от шока, Луи повернул голову, увидел тело крестьянина, которому повезло гораздо меньше – пули пробили ему грудь, задели сердце, от чего тот умер очень быстро. Луи же, не смотря на кровотечение понял, что может двигаться, если не идти, то ползти и пока еще не умирает.

Ощутив невероятный в его положении прилив сил, француз поднялся на ноги, продолжая заживать рану в животе левой рукой, побежал под гору, отталкиваясь правой рукой всякий раз, когда был близко к падению. Он спустился к плато, как ему показалось быстро, почти добрался до дороги, когда ноги снова предательски задрожали. Донеслись крики немцев, заметивших его. Луи надеялся, погоня снова придаст ему сил, он сумеет убежать, но вместо этого француз еле плелся, чудом удерживаясь на ногах.

Очень скоро его нагнали. Луи упал на колени, исподлобья посмотрел на немцев, направивших свое оружие прямо ему в лицо. Через мгновение короткая очередь пистолета-пулемета оборвала жизнь французского коллекционера, оставшегося верным своему слова до конца жизни.

Глава 5.

1

25 апреля 1936 года. Ненанесенный на карту остров Тихого океана.

Павел Молчанов все еще не мог вернуться к реальности, смириться с тем, что попал сюда, потому продолжал сидеть на берегу и поглядывать на горизонт. За ним должны вернуться, они не могут не заметить пропажи одного пассажира. Как такое могло произойти? А главное, зачем он вышел на палубу во время шторма? До сих пор его поджилки сотрясались, когда он вспоминал, как огромная волна накрыла пароход, сбрасывая всё с палубы на воду. Среди прочей корабельной утвари оказался и Павел Молчанов. Каким-то чудом Павел выжил, его вынесло на этот остров. Он продрог до костей, вся одежда вымокла. Наверняка у него начнется воспаление легких – с сегодняшнего утра его мучил сильный кашель, все тело болело. Никогда еще священнику не было так плохо, и никогда еще он так не нуждался в помощи Бога, о котором успел позабыть. Но вместо того, чтобы приняться как-то обустраиваться на острове, осмотреть его, найти пищу и источник пресной воды, Павел смотрел на океан и ждал, когда же произойдет очередное чудо и на горизонте возникнет пароход, который увезет его, только не в Китай, а обратно, в Америку. Там священник снова купит себе бутылку виски и залпом осушит ее. А потом забудет обо всем этом кошмаре и начнет обустраивать свою новую жизнь. Ах, если бы только показался пароход, он бы снова уверовал в Бога, снова стал бы священником и тогда дьявол не был бы ему страшен. Чудо должно было произойти, иначе смысла в его спасение на острове не имеет. Шли третьи сутки его пребывания здесь, а пароход все не появлялся. Молчанов был голоден, хотел пить, понимал, что если не встанет и не начнет осваиваться сейчас, то на следующий день сил может просто не хватить. Но, тем не менее, Павел сидел и ждал чуда, просил Бога, которому не молился уже много лет, о том, чтобы тот сжалился и послал избавление. Но то ли Бог не хотел слушать его, то ли не те молитвы читал Молчанов – чуда не происходило. Он медленно умирал и не мог с этим ничего поделать, не мог даже встать. Все, что оставалось священнику – так это смотреть на горизонт и надеяться на чудесное избавление.

2

Жажда становилась нестерпимой. Хотелось пить, что угодно. Молчанов готов был броситься к морю и приняться пить соленую воду, но не мог себя заставить подняться, силы покинули его. Священник понял, что никто его не спасет. Подходил к концу третий день его пребывания на острове, он был истощен, а линия горизонта оставалась такой же гладкой, как и в первый день. Помимо прочего, у Молчанова начался жар, кашель его усилился, появились хрипы, и порой ему казалось, что он вот-вот задохнется. Когда наступила ночь, он стал мечтать об этом. Умереть и поскорее. Больше ему ничего не хотелось. Грудь нестерпимо жгло, буквально раздирало, в горле першило, нос был забит, кости ломило. Жажда все усугубляла, превращая страдания Молчанова в адские муки. Осознав, что ему не спастись, священник решил утопиться. Он кое-как перевернулся на живот и уже собирался ползти вниз, к воде, но какой-то камешек сильно давил на грудь. Павлу показалось, что кости не выдержат и треснут, но ничего такого не произошло. Священник откатился и посмотрел на то место, где только что лежал. Ничего.

Молчанов стянул свой плащ, посчитав, что камень мог завалиться под него. Небольшой серебристый предмет вывалился на песок. Священник присмотрелся – это была его фляга. Павел не без труда открыл рот – язык прилип к небу, а челюсти крепко сомкнулись. Глубоко задышал. Сразу же почувствовал прилив сил, сначала встал на колени, упираясь руками, затем распрямился и на коленях подполз к фляге и склонился над ней. Неизвестно, каким чудом после страшного шторма и нескольких часов, которые он провел в море, фляга не выскочила из внутреннего кармана пальто. Неизвестно, почему Молчанов перед началом шторма решил ее наполнить выдержанным коньяком. Совершенно непонятно, почему священник до сих пор ее не обнаружил, за столько дней пребывания здесь. Может быть, она должна была появиться именно в этот момент, когда Павел в конец отчаялся. Он не знал, почему все вышло именно так, но ему доподлинно было известно – если что-то и могло вернуть ему силы и надежду, так это несколько глотков хорошего коньяка.

Молчанов открутил флягу и приложился к горлышку. Напиток разогревал кровь, прочищал горло. Сделав несколько глотков, он заставил себя оторваться. Ему расхотелось умирать, потому он решил не выпивать все за раз. Нужно думать о будущем. Молчанов встал на ноги и принялся разминать мышцы. Его самочувствие определенно улучшилось, даже боль в груди уменьшилась. Вместе с тем, он принялся рассуждать, почему его до сих пор не ищут, и пришел к выводу, что его искали, но не могли найти. Он должен был подать какой-то сигнал, чтобы его заметили. Ведь здесь может быть куча подобных островков, а во время шторма его могло отнести в любом направлении. Но, даже если его не искали или считали погибшим, имело смысл подавать сигналы, потому что их могли заметить проходящие корабли. Для этих целей идеально подходил костер, но у Павла не было спичек, а кроме как с их помощью он не умел разжигать огонь. Впрочем, слышал, что его можно получить при помощи трения. Нужно достать щепки, кору деревьев, которая легко воспламеняется и две палочки. Для выбивания искры можно было воспользоваться камнями. Так что положение было не таким уж безвыходным. Только вот что ему предпринять в первую очередь.

– Отправляться на поиски ночью, да еще и в незнакомый лес – безумие, – рассудил Павел, – потому в первую очередь я должен дождаться утра.

3

Он провел ночь подальше от берега, подобравшись к густому лесу, который рос посреди острова. Спать было уютнее – холодный морской ветер не обдувал его со всех сторон, потому на утро состояние его несколько улучшилось. Проснулся он в приподнятом настроении и, не смотря на ужасное жжение в груди, встал и принялся ходить по берегу. Ноги настолько отвыкли, что ступни некоторое время неприятно покалывало, но затем он расходился. Когда мышцы, наконец, разработались, Павел понял, что буквально горит – жар был чудовищный, скорее всего у него было воспаление легких. Но о том, что с этим делать он будет думать позже, а сейчас необходимо обойти остров, собрать хворост и постараться развести костер. Обязательно найти источник пресной воды и хоть какую-то еду. Молчанов достал флягу из внутреннего кармана пальто и сделал несколько больших глотков. Коньяк кончался. Это новость его огорчила, но теперь уже он твердо решил бороться до конца. Окончательно собравшись с силами к полудню, Павел отправился в лес, по возможности не заходя слишком далеко, и собрал необходимое количество хвороста. Сначала он пытался тереть тоненькие палочки друг о друга, но ничего не выходило, затем содрал с деревьев немного коры, нашел два небольших камня и принялся выбивать искру над корой. Со всем этим он провозился до трех часов, но ничего толкового не вышло. Задор, который появился у него вчера, когда в пальто отыскалась фляга, теперь пропал, оставив только тупую боль. Осознав, что первоначальный план провалился, Павел принялся искать другое решение. И очень быстро сообразил, что кроме как отправиться на поиски пищи и еды, ему больше ничего не остается. Однажды ему приходилось слышать, что если на острове и есть источники пресной воды, то они должны впадать в море. Потому он решил начать поиски, отправившись бродить вдоль берега. Закончилась эта идея ничем. Разве что, Молчанов понял, что попал на крохотный островок – через три часа, или около того, он вернулся к тому же месту, с которого начал поиски. И тут он впервые почувствовал отчаяние и потребность воззвать к Богу, от которого отвернулся много лет назад.

– Господи, за что! – воскликнул Павел, упав на колени и протянув руки к небу. – Прости за то, что я не молился тебе, но неужели я заслуживаю такой чудовищной участи – погибнуть здесь, вдали от родного дома. Помоги мне, Господи, я еще никогда не нуждался в твоей помощи! – Молчанов припал к земле всем телом, мечтая, что открыв глаза, он очнется у себя в квартире, в цивилизованном Нью-Йорке, где ему не страшны голод и болезни, потому что к его услугам магазины и заботливые доктора. Но ничего этого не произошло – открыв глаза, Павел обнаружил, что все так же находится на необитаемом острове, который, возможно, даже не отмечен на карте. Шанс, что его здесь найдут, мизерный. Здесь нет воды и пищи, растения ему не знакомы. А еще он сильно болен, болезнь тяжело протекает и через день другой он может и не встать. Вконец разуверившись в своем спасении, Павел достал фляжку и осушил ее. Стало немного лучше, но отчаяние только усилилось. Молчанов кое-как добрался до лесу и уснул под невысоким тропическим деревом. Еще один тревожный день закончился.

4

Наступило утро, но Молчанов уже давно не спал. Он думал о том, что будет дальше. Поднявшись на ноги (сегодня это было сделать значительно сложнее, нежели вчера), Молчанов побрел в лес, рассчитывая найти какие-нибудь тропические фрукты или что-нибудь еще съедобное. Он забрался довольно глубоко, когда с ним случился первый голодный обморок. Павел на мгновение провалился куда-то глубоко, упал на землю и уже не мог встать, а затем вовсе лишился сознания. Он быстро очухался и сумел подняться, но подумал, что разумнее было бы вернуться обратно, на берег. Потому развернулся и пошел в противоположную сторону. По дороге он сорвал несколько листьев и съел их – все лучше, чем ничего. Ему приходилось слышать, что многие растения очень опасны для жизни, содержат ядовитые вещества и тому подобное. Но Молчанов не хотел об это думать. Сок листьев был очень приятным на вкус, а если долго их жевать, то приходило чувство насыщения, меньше хотелось пить. Павел решил нарвать их побольше, потому что начал бояться, что через несколько дней уже не сможет ходить, тогда эти запасы могут пригодиться. Закончив с этим, он вернулся на берег и, не прекращая жевать листья, стал ждать чуда, на которое ему только и оставалось надеяться. Бессонная ночь давала о себе знать – Павел чувствовал себя вымотанным и разбитым. Потому, он быстро заснул на берегу.

Проснулся ближе к вечеру. Все эти дни погода на острове была более-менее удовлетворительной – затянутое серой пеленой небо иногда радовало Павла робкими солнечными лучами. Но как он выяснит в дальнейшем, это было скорее исключение, чем правило. Начался дождь и страшный шторм. Самые большие из волн долетали до него, и Молчанову было не по себе. Пришлось забраться глубже в лес. Он снова промок до нитки, зато сумел утолить жажду, подставляя рот под струи дождя. Но он замерз, что усугубило его болезнь. Уснуть удалось под самым пышным деревом, но даже оно не защищало его от дождя полностью. Эта ночь оказалось самой ужасной, дождь не прекращался и на следующий день, кашель сделался еще сильнее (раньше ему казалось -сильнее некуда), листья, которыми он кое-как поддерживал свои силы, оказались негодными – его тошнило, пару раз даже вырвало мерзкой желтовато-зеленой жижей. Он потерял счет дням и уже не мог с уверенностью сказать – жив он или мертв. Тревожный сон сменялся приступами не прекращающегося по несколько часов кашля, чудовищной лихорадки. Вместо слизи из горла текла кровь. Силы в конец оставили его, потому он только и делал, что лежал под выбранным деревом и уже ни о чем не думал. Когда дождь прекратился, Павел затеял свой последний поход через остров. Он решил выбраться на берег и лечь там. Если умирать, то все равно где, но там его могли заметить проплывающие корабли. Последним отчетливым воспоминанием была невыносимая боль коленей, разбитых и разодранных во время его отчаянного перехода. Добравшись до берега, он повалился на холодном песке, положившись на судьбу. А дальше начался бред и галлюцинации, отрывочные воспоминания и странная эйфория, которая, наверное, была призвана смягчить предсмертные муки Павла Молчанова.

5

Отец Антоний присел рядом с Павлом на песке и посмотрел на несчастного.

– К чему же пришел ты, несчастный маловерный отрок? Что ты здесь делаешь, что ищешь в этих забытых богом местах? – спросил он, жалостливо поглядывая на Павла.

– Ты же умер много лет назад, – без особого энтузиазма отозвался Павел.

– Всегда знал, что есть в тебе червоточина, из которой сочится гной, всегда знал, что дрянным человек станешь ты, – словно бы не воспринимая слова Павла, заговорил отец Антоний, который упал с колокольни и сломал себе позвоночник. Случилось это давным-давно. Так почему же сейчас он тревожит Павла?

– Уйди, оставь меня в покое! – неожиданно для себя Павел закричал и отпрянул от отца Антония. – Нет тебя, мертвый ты, расшибся насмерть.

– Я-то расшибся, да вот ты живой, – отец Антоний исчез, словно его и не было, зато появилась церковь, та самая, в которой Павел начал свою службу Богу еще мальчишкой. И снова отец Антоний, который стоял у входа и кого-то подзывал к себе. Павел проследил за его взглядом и увидел кучку мальчишек, но не обычных. У всех в руках были книжки, каждый что-то читал и усердно пытался понять написанное. Было видно, что им скучно, они не хотят заниматься подобными глупостями. Куда интереснее бегать по дворам да распугивать скот, гоняться друг за дружкой, колотить и получать тумаки. И лишь один из них действительно был заинтересован. Он не заставлял себя понять написанное, он понимал это и с жадностью впитывал знание. Отец Антоний звал именно его. Когда мальчишка поднял свое веснушчатое лицо, Павел увидел себя. Молчанов действительно был самым талантливым учеником в деревне, с легкостью освоил грамоту, легко справлялся с арифметикой, был любимчиком старого церковника. Но однажды тот сказал юному Павлу, что ему недостает веры и твердости. Если что-то начинает не получаться, Павел быстро бросает начатое и берется за другое дело. Отец Антоний хотел помочь Павлу, хотел вырастить его как своего сына, но трагически погиб. Молчанов быстро добился своего и стал настоятелем церкви, заняв место отца Антония. Только занимался он этим через силу, быстро потерял интерес к работе и уже тогда стал пить, правда, в меру. Потом началась революция, Павел бежал сначала во Францию. А потом и в Америку. Хорошо устроился в Штатах, снова заняв привычную должность настоятеля одной из христианских церквей. Воровал он безбожно, быстро нажил богатство и окончательно спился. В этот период жизни Павел Андреевич встретился с тем демоном в широкополой шляпе, который заставил его бежать в Китай и из-за которого он очутился на этом острове. Все эти воспоминания, образы и мысли пролетели в считанные доли секунды. Церковь исчезла, и пляж вновь опустел. Молчанов понадеялся, что это был конец, что больше видений не будет, но он ошибался. Незнакомец в широкополой шляпе, которого он только что вспомнился, возник прямо перед ним, склонив свое отвратительное лицо над лицом Павла. Он ничего не говорил, только внимательно разглядывал его. Молчанов не выдержал и закричал, вскочил на ноги и принялся бегать по песку. Священник быстро выбился из сил, повалился на землю, и, судорожно шевеля губами, нашептывал мотив какой-то американской песенки. Он пытался молиться, надеялся, что Бог его услышит и смилостивиться. Павел просил только об одном – быстрой и безболезненной смерти.

Непривычный шум доносился со стороны моря – грохот мотора. Неужели пароход? Прилив сил, Молчанов прекрасно знал, что он не продлиться долго, воспользовался им по максимуму. Священник вскочил и начал орать что есть мочи, бегать по берегу и размахивать руками. Хватило его ненадолго – в глазах потемнело, истощенные ноги подвели его, Павел Иванович рухнул на землю.

6

1 мая 1936 года, посреди Тихого океана.

Американский пароход «Сан-Франциско», направлявшийся в Японию был вынужден остановиться во время пути, когда одному из матросов показалось, что он заметил на острове человека. Было решено произвести внеплановую остановку и разведать остров на шлюпке. В итоге обнаружили мужчину, бормотавшего себе под нос слова на одном из славянских языков, каком точно никто не знал. Корабельный доктор сказал, что несчастный страдает очень сильным и запущенным воспалением легких. Приняв все возможные меры, доктор заявил, что теперь остается только ждать. Больной бредил несколько дней, что-то возбужденно доказывал невидимым собеседникам и, по всей видимости, молился. Но кризис миновал. На третьи сутки пребывания на борту «Сан-Франциско», к больному вернулось сознание, и на сносном английском он попросил ручку и лист бумаги. Доктор пытался расспросить его о том, как он умудрился попасть на остров, но человек, сославшись на слабость, отказался говорить. Ручки на корабле не оказалось, но доктор нашел отличное перо и чернильницу. Удалось достать и бумагу. Получив все это, больной принялся что-то усердно описывать. Писал он родном языке, потому никто ничего так и не понял. Доктор, который больше остальных хотел узнать историю загадочного человека, был огорчен, когда тот принял решение по прибытию в Японию остаться в одном из местных госпиталей. А уже через несколько дней американский пароход отчалил, оставив Павла Молчанова, некогда священника русской православной церкви, а теперь простого нищего и обездоленного в незнакомой стране.

Глава 6

1

После Первой Мировой войны Германию охватил всеобъемлющий кризис: экономический, политический, идеологический. Истощенные, находящиеся на грани голода граждане бывшей Империи с энтузиазмом поддержали коммунистов, сулящих рай на земле: Ноябрьская революция, Советские республики в сердце Германии – Баварии – и Бремене, многочисленные стачки рабочих, противостояние реакционно-настроенных солдат, которые так и не поняли, почему генералы приказали сложить им оружие. Гиперинфляция, обнищание широких масс, ненависть немцев друг к другу, которая впоследствии выльется в антисемитизм и антикоммунизм. Тяжелейший удар по национальной гордости народа, многие представители которого считали себя чуть ли не высшей расой и пренебрежительно относились даже к своим южногерманским собратьям, чего уж говорить о славянах.