Текст книги "Прорывая мрак времен (СИ)"
Автор книги: Александра Ермакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Александра Сергеевна Ермакова
Прорывая мрак времен
Любовь дана всем. Но выдержишь ли ты натиск зверя? И что если зверь ты?
(фэнтези по скандинавской и греческой мифологии. Ламийско-оборотнический ЛР)
Мини-синопсис
Катя Выходцева – девушка с необыкновенными способностями кошки. Спасая жизнь, колесит по свету, скрываясь от преследователей – кровожадных ламий во главе с жестокой королевой. Положить конец гонениям может лишь древний фолиант – книга, хранящая великие заклятия и тайны мира. С помощью красавца-оборотня Варгра, ставшего другом и возлюбленным, находит бесценную книгу в Норвегии, но появляется дилемма. Текст – это иероглифы. Чтобы расшифровать, Катя готова рискнуть и обратиться к Марешам – мирным ламиям, живущим в соседнем городе. Всё перечёркивает неожиданная встреча с призраком из прошлого. Белуговым – насильником, убившим Выходцеву семь лет назад.
«Что ты хочешь от меня?»
«Любезный кошачий царь, я хочу взять всего лишь одну из ваших девяти жизней…»
Ромео и Джульетта
пер. Т. Щепкиной-Куперник
Глава 1
22 июня 2005 года
Последний труп за смену и заслуженный отдых! Виктор отпил из фляжки горячительного напитка. Только для согрева! Всё-таки в морге холодно.
Кровь устремилась в замёрзшие руки и ноги, неся успокаивающее тепло. Сердце забилось сильнее. Поморщился от горького послевкусия и, спрятав заначку во внутренний карман голубого халата, пошёл вдоль рядов с каталками. Люминесцентные лампы, «цепляясь за жизнь», нервно подмигивали. Бросали серебристые блики на покойников, накрытых белыми простынями. На обозрение торчали только сине-зелёно-жёлтые ступни с бирками-номерами на больших пальцах. Остановился около некрупных, узких, явно женских. Даже цвет кожи немного отличался от других трупов. Молочный оттенок, как бывает у многих живых. Глянул номер – 212-ть. Она самая! Руки задрожали от предвкушения незабываемых ощущений. Знакомое чувство, под стать сексуальному возбуждению. Жар нетерпения пронёсся по телу, приятная эйфория туманила разум. М-м-м… лакомый экземплярчик напоследок! Престранный смертельный случай. Уже звонили с других округов и областей – ждут результата. Телевизионщики названивают, здание морга оккупируют. Девочка скончалась сегодня утром при невыясненных обстоятельствах. Шла в школу… упала… труп… Насколько помнится из дела – в день пятнадцатилетия. Чудовищно, прискорбно, загадочно, но… что одному смерть – другому… повод копаться во внутренностях. Если бы не такой интерес к причине смерти, полежала бы пару дней – в очередь, как говорится, а так – срочное дело! Докторам и профессорам неймётся – подавай сведения и всё тут! Честь узнать фактор внезапной гибели досталась ему, Виктору Эдуардовичу Жировски. Лучшему патологоанатому Ростовского морга судебной экспертизы с приличным стажем в… уже двадцать лет. Негласный юбилей и повод для гордости – без выговоров и предупреждений. Ни разу не пойман пьяным или под увеселительными препаратами.
– Мяу… – кошачий голос чуть слышно нарушил тишину.
Виктор встрепенулся. Что за хрень? Кошка?!..
– Мяу… – вновь летело по холодильному отделению. Дыхание перехватило – Виктор превратился в слух. Сердце выскакивало из груди, колотилось с удвоенной силой. Возбуждение как рукой сняло.
Взглядом скользил по комнате.
– Мяу… – раздалось совсем рядом. Виктор присел. На нижнем ряду тележки, сжавшись в комочек, сидела кошка. Большая, серая, пушистая. Точно курица на насесте – поджала лапы, сохраняя тепло. Круглые зелёные глаза подёрнуты дрёмой. Чуть водит ушами.
– Ты чего здесь делаешь? – растерялся. – Иди сюда? – потянулся за ней – кошка взвилась. Изогнувшись дугой, зашипела. Изумрудные глаза изменились – ни капли сна. Сверкнули дикой ненавистью. Виктор опешил от неожиданности. Еле убрал руку – когтистая лапа едва не зацепила. – Ты чего? – возмутился. – Дрянь! Сучка! Чего не хватало, ещё меня поцарапать. Я тебе…
Умолк. Ночь. Один. Уже принял на грудь… Воевать с кошкой за пару часов до конца дежурства? Да хрен с ней. Пусть Геннадий Петрович, сменщик, гоняет. Вновь бросил на животное взгляд. Успокоилась, села и как ни в чём не бывало принялась облизываться. Не к добру… Гостей зазывает… Незваных, непрошеных…
– Ты это… кх… кх… – прочистил горло. Неприятное чувство расползалось, покалывая в груди, стягивая желудок. – Веди себя прилично и под ноги не лезь… – пробубнил благосклонно – может, зверюка перестанет чистоту наводить, отвлечётся. Кошка на секунду оторвалась от помывки шерсти:
– Мяу… – негромко отозвалась и продолжила моцион.
Морозец пробежался по телу. Она что, ответила? Нет… лучше не знать… Только что радовался: эксцессов на рабочем месте не случалось… Твою мать! Встал. Пошло всё! Сделай дело – гуляй смело!
Выкатил тележку и направился к столу аутопсии. Задевая сколы кафеля, колёсики недовольно поскрипывали.
Виктор перетащил тело на патологоанатомический стол. Рядом другой. На нём – стандартный секционный набор инструментов для вскрытия трупов. С благоговейным трепетом неспешно убрал простынь, сложил и бросил на нижнюю полку, где была живность. Твою… Где тварь? Наклонился. Нет её. Испуганно огляделся и вздрогнул – кошка на девичьем теле. Сидит на груди покойницы.
– Пошла отсюда! – шикнул, и зверь послушно спрыгнул. Бесшумно, грациозно. Виктор посуровел: – Не смей касаться инструмента, – пригрозил. – Не то с трупом спутаю!
– Мяу… – вновь изрекло создание, устроившись возле тележки. Откуда вообще взялась? Может, всё-таки Геннадия живность? Притащил, побоялся, что погонят и умолчал. Глупо! Нелогично! Надеяться, что её не увидят – маразм. Сменщик, вроде, не болен – вполне адекватный мужик. Забежала? Хм… Давненько никто не заходил, чтобы хвост за собой притащить. В начале смены тварь не показывалась – голоса не подавала. За двенадцать часов, руку на отсечение, проголодалась бы, в туалет захотела. Вновь покосился. Села как статуя древнеегипетской кошки, даже застыла, только от внимательных изумрудных глаз становилось не по себе. Хуже, чем на дипломном вскрытии, когда экзаменационная комиссия будто мечтала, чтобы нерадивый студент оттяпал что-нибудь трупу не то или сбился. Не дождались… Виктор шумно выдохнул. Ведьминское отродье, будь оно неладно! Зверь точно из воздуха появился. Спокойно! Всё будет отлично! Кошка… Пусть сидит. Работа – прежде всего. На автомате надел новый халат, нарукавники, фартук, и, помыв руки, привычно натянул перчатки. Включил диктофон:
– Двадцать второе июня 2005-го года. Время вскрытия двадцать три часа сорок одна минута. Выходцева Екатерина Сергеевна. Двадцать второго июня 1990-го года рождения, – выдержал паузу. Как бы ни очерствел за годы работы, но видеть детей всё равно тяжело. К тому же… Сегодня девочке исполнилось пятнадцать. Ещё бы жить да жить… Глубоко вздохнул: – Первичный наружный осмотр: труп прекрасно сохранился…
Умолк. Прошиб холодный пот. Давненько не испытывал такой нерешительности. Нелепые страхи будоражили. Чудовищные байки о ходящих мертвецах лезли в голову. Видать, это и толкало на принятие спирта. Притуплялся ужас, так и не побеждённый за это время. Выключил диктофон. Пальцы предательски вздрагивали. Виктор коснулся щёки девочки. Прежде не сталкивался с подобными трупами. Человек будто спит. Ещё секунда, и глаза распахнутся. Другие «клиенты» словно восковые, даже как люди не воспринимаются. Тела и всё… а тут… Глупость, конечно, но…
– Не бойся, малышка, не сделаю больно! Мир хочет знать, от чего ты умерла…
Собрал в хвост растрёпанные длинные, светлые волосы. Скрепил заколкой-уткой, – не зря валялась на столике – пригодилась. Ещё раз окинул взглядом. Не красавица, но черты правильные и чёткие. Что привлекало внимание – удивительный разрез глаз. Предчувствие кольнуло… хоть и закрытые, но уж больно на кошачьи смахивают. Быстро посмотрел на «статую» – даже не шевелится. Буравит глазищами до мурашек.
– Чего вылупилась? – шикнул и отвернулся, злясь скорее на себя. Опять нервы ни к чёрту.
Несколько секунд тишины и прострации… Труп! Работа! Сосредоточиться!
Миленькая девочка. Худенькая, с небольшой грудью, выпирающими рёбрами, натянувшими кожу, впалым животиком, узкими бёдрами. Тёмный треугольник волос, а из-за длинных ног на вид нескладная. Помнится по развитию школьников… Невысоким и пропорциональным физкультура даётся куда проще. А таким, как номер 212 – с трудом. Пока от мозга к конечностям дойдёт сигнал – пройдёт уйма времени. Вот и получалось, пока среагирует девчушка-нескладушка, другие уже стартанули, мяч отбили, что уж говорить о прыжках, ударах… И смех, и грех…
Виктор замер. Быть того не может?!.. Веки девочки встрепенулись?.. Хрень… Всматривался до рези в глазах. Склонился убедиться, что труп – труп. Холод… ничего более. Поднес зеркало к губам – нет дыхания. Проверил пульс на шее – ни толчка.
Что за чертовщина?.. Спирт – больше не спасение. Нужно переходить на другие сильные вещества… Так! Пора начинать! Включил любимый диск с реквием Моцарта. Закрыл глаза, погружаясь в медитацию. Мир спокойствия и умиротворения. Пару взмахов, словно палочкой дирижёр. Ещё несколько размеренных вдохов и распахнул веки. Включил диктофон:
– Тело… – Дотошно выискивал раны, язвы, синяки, хоть что-то, объясняющее причину смерти. – Череп – без видимых травм. Также – уши, нос, рот, зубы… шея… – Поднял одну руку, вторую. Ощупал подмышками. Пальцы скользили по телу как утюг, отглаживающий полотенце. Грудь, живот. Заученными движениями проверил ноги, ступни. Перевернул труп на бок. Констатировал, вернув обратно: – На теле видимых повреждений не обнаружено.
Взял скальпель, глянув на настенные электронные часы – четыре нуля. Полночь! Время колдовства, приспешников тьмы – ведьм, нечисти и нежити. Странно, с чего пришло такое сравнение? Повернулся к трупу… Кошка! Виктор застыл, не в силах пошевелиться. Тело словно парализовало – руки, ноги онемели, язык прилип к нёбу. Вместо крика вырвался едва слышный хрип. Зверь, окутанный прозрачным серебристым облаком, не отреагировал. Задние лапы упирались в грудь девочки, верхние в щёки. Морда склонилась над лицом, будто гипнотизировала. Из распахнутой пасти в приоткрытый рот лился чистый красноватый свет – перетекал как неспешная река. Секунду тянулся и оборвался – кошка, как стояла, так упала.
Выдохнуть не удавалось. Сердце лихорадочно заколотилось – то сжимаясь до боли, то выдавая сильный толчок. Перед глазами пелена. Ужас лишил способности связно мыслить. Виктор выронил скальпель, не в силах двинуться с места. Девочка сморщила нос – скривилась, будто съела лимон. Веки затрепетали… картинка ускользнула… чернота утянула в омут.
Глава 2
22 июля 2005 года
Катя вдохнула глубже – жива! Свежий воздух – свобода! Выйдя из больницы, приставила руку козырьком, пряча глаза от ослепляющего солнца и кишащего разноцветия: люди, рекламы, вывески, машины. Первый раз за месяц после воскрешения вышла на улицу. «Клиническая смерть», – так написано в справке. Как хорошо, что нет телевизионщиков. Вспышки, съемки, интервью достали за это время. Папарацци перестали интересоваться, когда врачи заверили: Выходцева Екатерина – не уникальный случай. Такое случается, правда, крайне редко. Привели уйму других, более значимых примеров, отбив ажиотаж к ней. Правда, они, всё же помучили ещё с недельку, а потом шумиха утихла.
На душе тревожно! Хочется озираться, чего-то высматривать. Застоялый воздух усугублял самочувствие тяжестью и сухостью. Впрочем, как и всегда. Чего удивляться? Ростов летом безжалостен.
А вот и предки! Радости не прибавилось… Нет, конечно, хорошо, что приехали забрать, но ощущения странные. Словно чужие давят, заставляют делать, что не хочется. Так успокоиться! Любимые приближаются. Перескакивая через ступеньки, бежал отец. Худощавый, долговязый. В бежевых льняных брюках и развевающейся рубашке с коротким рукавом. На бледном, осунувшемся лице светились зелёные глаза. Мать за ним не поспевала – фиалкового цвета туфли на высоченных шпильках и короткое платье в тон, всё же не созданы для бега. Каблуки звонко цокали по цементной лестнице, отдаваясь болью в голове.
– Доча… доча… – махала она.
Невысокая стройная блондинка с аристократическими чертами лица. Голубые глаза и губы слегка подчёркнуты неярким макияжем. Волосы с идеально уложенной стрижкой каре. Мать всегда следила за собой, чему и учила. Хотя часто досадовала, что дочь так на неё не похожа. «Вся в отца!» – с сожалением и глубоким сочувствием протягивала она: «С такой внешностью трудно найти мужа. Радует, что пока не толстая». М-да… Обижаться? Конечно, обидно, что не оправдала надежд матери, но гены… С ними ничего не поделать!
– Девочка моя, – отец, подскочив, сжал в объятиях. Видно, что переживал – вон как похудел.
– Па… всё отлично! – поморщилась Катя. Пятнадцать лет, а тискали словно ребенка. От стыда сгореть недолго.
– Прости! – взял себя в руки папа и чуть отступил: – Рад, что ты…
– Доча… – мать давилась слезами. Боже! Катя закусила губу – диссонанс видеть зарёванное лицо выглядящей с иголочки женщины.
– Ма, перестань, – передёрнула плечами и огляделась. Мужчины… женщины сновали в дверях приёмного покоя. Некоторые косились, а большая часть пробегала, не обращая внимания. Всё равно неудобно. Родители приехали забрать и так себя ведут. Что она маленькая? – На нас все смотрят. Мне стыдно.
Мать смахнула пальцем слезу и покачала головой:
– Как ты похудела, – укоризненный взгляд скользнул сверху вниз. Катя обхватила плечи руками – мама поправила рукав её футболки. – Посмотри, на тебе всё висит, как на вешалке.
– Пойдёт… – шикнула, одернув подол бордовой юбки-карандаш в тонкую полоску.
– Почему не разрешила забрать из палаты?
– Потому что взрослая, – уставилась вниз, рассматривая пёстрые туфли-лодочки. – Мне неудобно, что вы всё время сидели в палате. Я жива! Хватит на меня так смотреть.
Подняла глаза и поморщилась – мать вновь разревелась. Только натянуто, что ли… Как неумелая актриса, исполняющая роль и выдавливающая из себя слёзы. Отец нежно её обнял и легко коснулся губами лба:
– Ч-ш-ш… у неё возраст – взрослая, – успокаивал. – Себя вспомни, – кивнул: – Пошли, Катюнь. Твои вещи уже спустили – они в багажнике. Домой! Врачи сказали, что на улице нужно бывать часто, но недалеко от дома.
За что люблю папу, всегда трезво мыслит, чувства не напоказ. Если сказал – сделаю – кровь из носу – сделает! Единственное, почти всегда на работе. Лаборатория, пробирки, исследования… Может месяцами над опытами корпеть. Вот тогда – скучно и одиноко, а дома – хоть удавиться. Мама всё накипевшее, ясное дело выливала на того, кто есть. Доставалось часто. Нет, не била, но… Она, конечно, тоже хорошая, но больше недовольства ощущается, осуждения. Это не так, это не то. Не так одеваешься, не так смотришь. Куда идешь? С кем идешь? Зачем умерла? Замечательный вопрос, даже папа обомлел. Так посмотрел на мать… Хотелось нагрубить: «Ой, так в школу не хотелось! Дай, думаю, для разнообразия умру!» Видимо, поэтому папа и пропадал в лаборатории. Чтобы глупости от мамы не слышать. Вроде любишь её, но… отдых нужен всем.
Не глядя по сторонам, последовала за родителями. Села в авто и уставилась перед собой. Странно все, чужое и пугающее. Словно уснула в одном мире – проснулась в другом: раздражительном и назойливом.
– Кать, всё нормально? – встретилась с обеспокоенным взглядом отца в зеркале заднего вида. Он управлял машиной, ловко крутя «баранку» и юркая в освободившиеся участки забитой трассы.
– Да, пап… Всё путем! – сложила руки на груди и откинулась на спинку сидения. Мать рядом. Лучше не смотреть – ещё разревется, а это раздражало, и так голова с самого утра раскалывалась, будто церковники там колокольню устроили. Врачам не сказала, тогда бы не выпустили. Вновь анализы, датчики, уколы… И так консилиумы собирали – совсем замучили вопросами и тестами. Как, да что случилось? Упала и умерла! Если бы знала, сама диссертацию написала.
Катя посмотрела в окно. Всё плавало, словно глядела через призму искажённого стекла. Яркие, как на картинках экспрессионистов, сливающиеся краски – вывески магазинов, кафешек, салонов, бутиков. Звуки и шумы то обострялись, то умолкали, будто кнопку «громко» включали и выключали. Запахи уплотнялись, пугая тошнотворностью. Катя зажмурилась, прислушиваясь к новым, доселе не испытываемым ощущениям.
– Солнышко… – далёкий протяжный голос вырвал из прострации. Мать выглядела удивленной. – Ты уверена, что всё нормально?
– Да, – хрипло отозвалась и прокашлялась. – А что?
– Ты… – мать брезгливо сморщилась и бросила умоляющий взгляд на отца, – принюхиваешься…
Вот блин! Да что происходит? Почему голова разрывается на части? Мир пугает…
– А от тебя опять выпивкой несёт, – шикнула и отвернулась, заёрзав на месте. Мать глубоко втянула воздух и замерла. Даже глядеть не надо – опешила, лицо раскраснелись, будто пощечин заполучила. Шумно выдохнула и отодвинулась.
Зачем мать обидела? Дура! Она волнуется, переживает. Ну, подумаешь, опять выпила. Это их с папой дела… Чёрт! Принюхивалась? Может, всё же стоило врачам показаться? Протяжный визг тормозов, царапая мозг, отвлек от мыслей. Катя всматривалась, выискивала. Что за звуки? На самом дальнем перекрестке машина, вильнула в сторону, уворачиваясь от бабульки, переходящей дорогу. Затормозила так резко, будто наткнулась на невидимую стену. Дверца распахнулась, выглянул грузный темноволосый мужик. Лицо яростное, глаза дико вращались, рот разинулся. Послышался приглушенный, едва различимый гул возмущенных голосов: мужской – плюющий ругательства, маты и старческий – едко бубнящий. Разве возможно слушать на таком удалении? Ничего себе! Катя мотнула головой – мимо с нарастающим гулом пролетело авто, словно реактивный самолёт, звуком разрывающий перепонки. Зажала уши и зажмурилась. Больно-то как! Подышала глубоко, боль утихала. Чуть отпустило, Катя вновь открыла глаза. Реальность искажалась, цвета притуплялись, запахи обострялись, звуки усиливались. Серость и безликость сменялась яркими пульсирующими красками. Мощное сердцебиение гулко отдавалось в голове, как перестук колёс мчащегося поезда. Мир красноватых двигающихся сгустков – наложение одного на другое! Всё это единый организм: ослепляющий, восхищающий, ужасающий. Уши заложило, вокруг образовался вакуум. Вязкий воздух давил сильнее – дыхание прерывалось, на горле стягивались невидимые путы. Что это значит? Витрины магазинов, дома, высотки – мелькали с бешеным ускорением. Люди слились в сплошную тёмную полосу. Реальность потерялась, отступило все: рамки, границы, будто взмываешь в невесомости. Шквал звуков утих – выделилось журчание воды. Катя сфокусировалась – проехали открытое кафе. Официант наклонил чайник над чашкой… Нервно дернув ручку, опустила стекло. Резкие запахи ударили по носу – поморщилась.
– Катя… – вырвал из мира ощущений обеспокоенный голос отца, – что с тобой, милая?
– Можно нёмного прогуляться, – ошарашено прошептала, глядя в никуда. – Я так давно не была на свежем воздухе.
– Детка, ты уверена? – папа взволновано поглядывал через плечо. – Ты… в общем, ты ещё слаба. Может, лучше домой?
– Нет! Всё нормально, – прозвучало твёрдо. – Я чуть-чуть подышу, – подбирала слова, но говорила с трудом, – пройдусь и сразу же домой, обещаю! – Повисла тишина, нарушаемая гудением автомобильного вентилятора. Сомнение на лицах родителей читались так явно, что хотелось кричать. Еле сдерживалась: – До дома остался всего квартал. Что со мной случится? – Молчание резало по нервам. Терпение закончилось – Катя выпалила: – Я не потеряюсь, не бойтесь!
– Я против! – возмутилась мать. Чуть мотнула головой – идеальная прическа покачнулась и встала обратно – прядка к прядке: – Сереж, не позволяй ей…
– Детка, я с тобой пройдусь? – мягко нарушил молчание отец. Мать, фыркнув, отвернулась к окну.
– Нет! – решительно отрезала Катя. Обижать не хочется – вон как насупилась – но и уступать нельзя: – Нет, пап! Не обижайся, – придала голосу нежности, и в тоже время уверенности, – но мне нужно побыть одной.
Минуты размышления тянулись бесконечно долго. Любовь и желание угодить победило – машина притормозила около обочины.
– Кать, – предпринял очередную попытку уговорить папа, – я не уверен…
– Па! Я прошу свободы всего чуть-чуть. На меня давят стены, мне нужен простор, – отчеканила. – Я пройдусь. Один квартал и я дома!
Пока не пришли в себя и не передумали – вылезла и, хлопнув дверью, отвернулась. Достали!
– Детка, – вновь послышался голос отца, – давай мы вдоль обочины поедем?
– Нет! – бросила и стремительно направилась вперёд. Оторваться от них. Пусть оставят в покое. Забота родаков напрягает. Зануды…
Раздался лёгкий скрип колодок. Бросила взгляд через плечо – синяя «пятнашка»[1]1
LADA (ВАЗ) 2115
[Закрыть] проехала мимо, отец смотрел внимательно. Скорость маленькая, сразу видно, что перестраховывался. Катя свернула на первом же перекрестке. Центр можно обойти через частный сектор, там спокойнее.
Неспешно прохаживаясь по тротуару, вслушиваясь в гудение в висках. Как радиоволна у старого радиоаппарата – крутишь колёсико, настраиваясь на нужной частоте. Боль то утихала, то усиливалась. Прослушка в голове. Она захватила, вот только не получалось разобрать шквал звуков. Шум оборвался, Катя огляделась. Где она? Не туда свернула и прошла свой поворот. Блин! Теперь обратно идти!
Домики, как близнецы-боровики под одним деревом. Каждый хозяин, мечтая превзойти соседа, почему-то ремонтировал участок как под копирку. Не все, конечно, но когда три подряд обшиты сайдингом молочного цвета, на крышах коричневая черепица, окна, ставни, двери в тон, а рядом ещё и палисадник, будто с картинки «Найди десять отличий от соседского», ничего другого на ум не шло.
Ощущение беды усиливалось. Сердце гулко стучало, в душе нарастало необъяснимое волнение. Откуда это чувство? Пронзившая боль ослепила, как вспышкой света в темноте – в глазах жгло. Пробил озноб до костей. Гул вновь повис. Катя, прислонившись к забору, обвела взглядом улицу. Серая, тоскливая… Людей нет, зелень померкла, краски ушли. Даже помощи не у кого попросить. Зря вышла из больницы, дура! Если бы рассказала о болях и галлюцинациях, врачи, может, дали бы таблетку. Глубоко подышав, прикрыла на секунду глаза – шумы утихли, тянущаяся боль притупилась. Катя отлепившись от забора, ускорила шаг. Быстрее домой. Лечь, поспать. Глядишь, всё пройдёт! Прорезавшее тишину гудение моторов приближалось. Белоснежный лимузин неспешно ехал по ходу движения, а по встречной полосе мчались чёрная иномарка и зелёная «копейка»[2]2
LADA (ВАЗ) 2101
[Закрыть].
«Opel» пролетел с жутким металлическим побрякиванием. Жигули тарахтели так, словно готовилось отдать концы, но хозяин решил перед смертью, во что бы то ни стало, пронёстись на предельной скорости: «Погибать, так с музыкой». Катя едва отскочила от бордюра. Вот же придурок! Ещё и заносит… Лимузин замедлился – сверкающий, ослепляющий, так и кричащий: я дорогой! Вильнув к обочине, затормозил. Затенённое окошко приспустилось, оттуда вылетело серое облако сигаретного дыма, и вырвались громкие звуки песни группы «Касты» – «Закрытый космос».
– Девочка, ты не заблудилась? – показалось в проёме раскрасневшееся лоснящееся лицо жирного мужика.
Нехорошо… Катя затравленно отступила и мотнула головой. Сердце сбивалось с ритма, в груди сжималось от плохого предчувствия. Дверца распахнулась, толстяк вылез из машины. Большой и лысый. Отступая, бросала взгляды по сторонам. Никого! Уперлась в забор. Люди помогите! Крик застрял в пересохшем горле. Мужик плотоядно улыбнулся:
– Давай, мы тебя подвезем?
Риторический вопрос ввел в ступор. Из лимузина раздался многоголосый смех. Страх расползся, как паутина, обвивая по ногам и рукам. Открыла рот – губы онемели, не желая шевелиться, язык будто окаменел. Бежать! Увернувшись от жирдяя, бросилась прочь. Из машины, как хищник из кустов, выскочил второй. Тощий, кривоногий. В потрёпанной футболке и протертых джинсах. Лицо в оспинах. Холодные глаза с диким блеском. Растопырил руки:
– Держи суку! – гоготал в бешеном азарте.
Отскочив в сторону, юркнула мимо. Позади раздавался нарастающий топот и шумное пыхтение.
– Не уйдешь… – настигали пугающие голоса.
Накатывал животный ужас. Жар опасности, неминуемой беды. Уже ощущались крепкие пальцы. Не убежать! Поймают. За плечо дёрнуло обратно, ноги запнулись – тело пронзило, будто мириад игл воткнулись разом. Почва ускользнула, и Катя рухнула навзничь. Руку выворачивало с адской болью. Тащило по тротуару – асфальт обжигал спину и ягодицы. Кричала, визжала, извивалась, лягалась, царапалась как дикая кошка. Лица мужиков маячили сплошным пятном.
Злобное шипение сопровождалось грубыми рывками – собственные зубы клацали в такт, на губах сладковатый и соленоватый привкус. Вмиг подняло на ноги – перед зарёванными глазами расплывалась наглая рожа тощего. Победоносная улыбка не сулящая ничего хорошего…
– Помогите… – отчаянный крик рвал связки и умолк – жгучая боль в затылке вспыхнула взрывом звёзд, мир окутал сумрак…
* * *
Невесомость давит на голову. От качки подташнивает, будто плывешь на надувном матраце по волнам. Подняться невозможно, солнце перегревает голову. Наступает апатия – пусть, что будет… Но нарастающий шум, как назло, режет по ушам. Горло стеснено удушьем. Катя судорожно вдохнула и распахнула глаза – изо рта выплеснулась едкая жидкость. Внутри горит, шею не отпускает – сдавливает сильнее, в носу стойкий запах спирта. Рвешься из капкана, но, ни руки, ни ноги не слушаются, как прикованные. Задёргалась, избавляясь от цепкого хвата – кислорода не хватает. Сознание то уходит, то возвращается. Вынырнув очередной раз и глотнув воздуха, зашлась кашлем. Гогот мужских голосов смешивается с орущей музыкой. Челюсть сдавливает, будто клешнями. От скрежета собственных зубов хлыщат слёзы – горлышко бутылки входит в рот. Отчаянно крутанулась, избегая нового приступа удушья, но внутри уже булькает, клокочет – жгучая вода вытекает наружу. Шею вновь сдавливает, приковав на месте.
– Ничего, сучка, – хрипловато смеется толстяк. – Это вкусно.
Выдёргивает бутылку – Катя глотает спасительного воздуха. Едкая влажная пелена застилает глаза. Они так болят, что открывать не хочется. Вновь кашель. Мучитель рывком поднимает и вдавливает в спинку сидения. Рядом вжикает воздух, щёку обжигает словно кипятком. Всплеск звуков истончатся, сливаясь в один писк – высокий и протяжный. Катя прижимает онемевшую ладонь к лицу – на губах привкус металла. Язык опух.
Картинка ускользает – чёткости нет, образы: блеклые, размазанные… Мужские, искажённые оскалами, ухмылками физиономии… Жирный, откинув голову, разражается безудержным смехом… Фокус то проявляется, то пропадаёт. Мелькает огромный кулак, и скулу снова опаливает огнём. В голове проносится звон стекла и новый свист воздуха. Раздаётся хруст, и лицо словно вминает в стену – нос не дышит, во рту мелкие сколки, теплая сладкая жидкость.
– Щас я тебе дам… – хохоча, хрипит жирный.
Перед глазами расплываются очертания покачивающегося прозрачного пакетика с белыми капсулами. Как в замедленной съемке: туда-сюда. Они как гипноз: завораживающий и подкорках сознания – пугающий до чёртиков. Катя отшатнулась, дыхание снова перехватывает – толстяк заваливается, давая массой:
– Лежи… – шелестит едва различимый голос над ухом. Жирдяй подрагивает, обжигая похотью и наслаждаясь властью.
Вновь рывком откидывает на спинку – Катя, хватаясь за горло, судорожно вдыхает. Толчком чья-то нога в чёрной туфле упирается в грудь. На шее смыкаются цепкие пальцы, вынуждая открыть рот. Катя вымученно мотает головой. «Тиски» сдавливают крепче, перескакивают на челюсть – нажимая с такой силой, что приходиться разлепить губы. Вместе с воздухом попадаёт и таблетка, и следующая порция водки. Мерзкий скрип зубов повторятся, стекло бренчит, в горло льется порция горячительного. Нос удерживают – Катя сглатывает. Закашлявшись, проваливается в невесомость…
Сноп искр летит каруселью и возвращает в мир слышащих. "Свинцовые" веки удаётся поднять не с первой попытки, нет сил даже кричать, на щеках жжёт. Потное лицо перед глазами – толстяка усердно пыхтит:
– Хочу, чтобы видела, – опускает голову – сопя, побрякивает металлом, явно сражаясь с ремнём. Плотоядно улыбается и бедро словно обжигает крапивой. Раздаётся треск ткани. Жирдяй враз подтаскивает к себе. Недолго пристраивается… толчком качается вперёд – боль пронзает низ живота, с губ срывается хрип…
– Смотрите-ка, – смеется насильник, – она мычит от удовольствия. – Продолжает втыкаться, будто кол вгоняя, склоняется и прикусывает ухо: – У тебя никогда не будет лучшего мужика! Советую меня запомнить…
Двигается резко и чётко… Всё жестче, сильнее, наращивая темп. Сжимает, тискает, щипает, точно выдирает сорняки с грядки. Стонет, содрогается и вновь продолжает… Переворачивает, выслушивая извращенные советы других. Крутит, истязает уже онемевшее тело. Катя жмурится – хорошо, что боли не чувствуется. Звук истончается. Главное, запомнить тварь и остальных… Так просто не подохнуть. Убить, скотов, что бы ни случилось. Месть… Сладкая и столь заветная… «Впитывать» всё, что можно уловить. Потное ожиревшее лицо с крючковатым носом. Маленькие серо-голубые глаза. Узкие губы. Свисающий двойной подбородок.
– …девственница, – ржал скот. – Я – первопроходец…
Тяжёлая и угнетающе тёмная невесомость, наконец, накрывает.
Катя вновь очнулась, не с первой попытки приподняла веки. Тела будто нет. Ничего – чувства отмерли, жив только мозг. Теплится, борется за последние воспоминания. Картинки мелькают, но их смысл остается неясен. Сменяющиеся мужские лица – то смеющиеся, то сосредоточенные… Кожаная обивка молочного цвета машины… Сигареты, витающий дым, поблескивающие бутылки… Мир словно в вакууме.
Оглушающую тишину нарушает нарастающее прерывистое шипение. Звук четче – ушей косаются обрывки слов. В голове же тот самый голос, кричащий: «Бежать!» Он науськивает: «Запомни все мелочи, детали… Месть сладка… Ты обязана помнить».
– Давай её разрежем, – летело далеко и протяжно, – а кусочки раскидаем по дороге… – усилился голос.
Картинка фокусируется. Всё та же машина. Жирный рядом. Глубоко затягивается и, выпуская облако дыма, склоняется к ней, где тело уже ничего не ощущает. С серьёзным видом, усердно пыхтит, туша сигарету.
– Нет, это уже слишком! – отрезает, выпрямившись, – но сдохнуть должна. Вась, давай к свалке, – буднично командует через плечо…
Снова повисает вакуум, реальность замирает. Тишина…
Дверца машины распахиваются, и свет ударяет по глазам. Падая навзничь, Катя ударяется затылком – в голове нарастает звон. Провал… Очнулась… Жирный тащит за ногу и даже не напрягается. Останавливается, отпускает, будто хлам держал. В толстой руке с пальцами-колбасками блестит пистолет…
