Текст книги "Прокламация и подсолнух (СИ)"

Автор книги: Александра Дубко

Соавторы: Мила Сович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– 10 -

Мир и покой на заставе Симеону только чудились – Макарие со Штефаном и впрямь ходили тише воды, ниже травы, но вражда их ничуть не сгладилась, а та неизвестная добрая душа, что растрепала по всей деревне историю про мифы и дрючок Анусиного батьки, только подлила масла в огонь. Столкновение было неизбежно, но сама судьба долго не сводила этих двоих вместе: Штефан пропадал в дозорах, благо, гнедой быстро вспомнил свое детство на конном заводе в горной Липпице, а Макарко либо дежурил у рогатки, либо мотался по окрестностям с телегой, помогая Морое в обеспечении заставы провиантом. И нельзя сказать, чтобы он возражал против такой малопочетной службы – урожай начинал созревать, и Ануся все чаще наведывалась в деревню с хуторным толстоногим мерином и корзинками, меняя молоко и сыр на поспевающую кукурузу и фрукты, которые выше в горах не росли.

– Корзинку-то ставь на телегу, Ануся, – уговаривал Макарко, сидя боком на передке. – И сама залезай, никуда твой мерин не денется.

Девушка мотала головой, покрытой темной косынкой, и покрепче стискивала веревочные поводья.

– Нельзя, Макарие, – полушепотом отвечала она. – Отец прознает – прибьет меня.

Макарие с тоской смотрел, как при каждом шаге мелькает между двумя шерстяными полотнищами катринты белая ткань рубахи и быстро-быстро перебирают по пыльной дороге маленькие опинчи, подвязанные ремешками поверх толстых носков до самых колен, круглившихся под юбкой. Телега поскрипывала, мерин тяжко вздыхал под корзинками, и почти так же тяжко вздыхала Ануся.

Так, вздыхая, добирались они до поворота на хутор, и Макарко еще долго придерживал упряжную кобылу с заставы, провожая взглядом яркую юбку. Ануся уходила в гору, понукая мерина, и только на самом изломе тропы оборачивалась и застенчиво махала рукой.

Суровые седоусые дядьки помалкивали, но подбрасывали парню при случае побольше монеток, рассуждая, что на осенней ярмарке ему непременно надо будет накупить подарков для невесты.

А Штефан мотался по горам в компании Гицэ и его ребят, порой по несколько суток не появляясь на заставе и ночуя по хуторам или просто в стогах сена на верхних лугах. Ночевки эти далеко не всегда были связаны с необходимостью, тем более что в горах на границе было почти подозрительно тихо – Йоргу клялся святым Спиридионом, что эти охальники могли и днем переночевать.

В деревню Штефана отослали, когда гнедой потерял подкову. Заодно Гицэ велел парню завернуть к Станке и прикупить у нее еще ракии, чтобы не мотаться на заставу ради единственной фляжки.

У мельничного амбара Штефан углядел и телегу с заставы, и Анусю, складывавшую в корзины золотую кукурузу в зеленых обертках, из которых торчали подсохшие коричневые патлы. Он окликнул девушку, и тут перед ним как из– под земли вырос разгневанный Макарие...

Подвыпившая боярская компания, поспорившая на постоялом дворе на резвость своих лошадей, теперь потягивала квасок во дворе мельницы Станки и с ухмылками наблюдала, как у нагруженной телеги препираются молоденький пандур в полной форме и какой-то крестьянский мальчишка. Хорошенькая девушка в темной косынке нервно расправляла яркую юбку и все пыталась вмешаться в спор, уже норовивший перерасти в драку.

– Какие страсти в этакой провинции! – насмешливо бросил победитель пари, моложавый и приятный собой боярин. Он приехал из дальней деревни на охоту к приятелю и теперь, пьяный от резвой скачки и от местной ракии, плотоядно облизывался на девушку. – А девка хороша! Еще, глядишь, порежут за нее друг друга!

Пандур, точно, всадил нож в дверной косяк прямо перед носом у своего противника. Тот заметно побелел, закусил губу. Девушка кинулась между спорщиками, затопала ногами, закричала так, что слышно было даже боярам:

– И что вы за люди?! Поздороваться нельзя уже?!

– Можно, красавица! – крикнул боярин. – А поздоровайся с нами!

Девушка круто обернулась и попятилась за спины спорщиков. Боярин, помахивая нагайкой, небрежно направился к ним, но тут его удержал за рукав один из товарищей.

– Ты бы не мешался. Тут приграничье, эти ребята чуть что – приучены за ножи хвататься.

Тот ответил высокомерно:

– А ты, никак, боишься?

– Предупреждаю. Видишь – телега стоит груженая? Наверняка с заставы, – его собеседник печально вздохнул. – Один за оружие схватится, а там и остальные подтянутся. А ватафом тут сам знаешь, кто сидит. Ему не докажешь. Эти головорезы – все его стороннички, а мы, похоже, в какое-то гадючье гнездо попали.

Моложавый боярин скривился:

– Ты про этого разбойника Владимиреску? Да мне-то что, я дальний!

– Да нам-то тут жить! – был жалобный ответ.

– Ну хорошо, – рассмеялся боярин. – В конце концов, побережем нервы нашего хозяина и не будем затевать ссор со здешними гайдуками. Эй, хозяйка! Тащи еще ракии! Надо мою покупку обмыть! Эх, и конь же! Птица! Золотом по бабки засыпать – мало за такого коня!

Его вороной, покрытый уже подсохшей пеной, стоял у коновязи. Разговор перешел на лошадей и выигранное пари, и никто из бояр не заметил, каким внимательным взглядом проводил их товарища тот самый молодой пандур и как проверил лежавшее в телеге ружье.

Штефан с Анусей тоже этого не заметили. Разобиженная девушка, гордо фыркнув, навьючила корзинки с кукурузой на своего толстоногого мерина и ушла, не дожидаясь телеги. Боярскую компанию, впрочем, она тоже обошла по тропинке за мельничным огородом, и Макарко зорко приглядывал, пока она не скрылась из виду.

Штефан тем временем стоял, прислонившись к стенке, поигрывая Макаркиным ножом и небрежно закидывал в рот семечки. Макарко покосился на бояр и вдруг с досадой вырвал нож у него из рук.

– Живи покуда, сопля боярская. Не до тебя мне.

– Как так? – изумился Штефан и издевательски заложил пальцы на широкий пояс. – Страшно, что ли?

– Считай, что страшно, – хмуро отозвался Макарко. – И вот что... Забирай у коваля своего коня и проваливай до заставы, понял? Если к вечеру не вернусь... На постоялый двор дорога от развилки, на ней распадочек есть, который на верхнюю тропу выводит. Запомнил? Капитану передай.

– Ты чего удумал? – насторожился Штефан.

– Не твое собачье дело, – огрызнулся Макарко. – Проваливай.

На двор вышла Станка с новым кувшином кваса для гостей, и Макарко преспокойно распрощался с ней. Придирчиво проверил упряжь своей кобылы, забрался на телегу и хозяйственно причмокнул, распутывая вожжи.

Штефан приметил, как Макарко снова быстро покосился в сторону бояр... И со всех ног бросился к деревенской кузнице, где оставил своего гнедого.

Со двора кузницы он успел увидеть, как по дороге от мельницы проехала та самая боярская компания. Кажется, они обсуждали новое пари, и Штефан, холодея от ужаса, вывел гнедого огородами за околицу, вскочил в седло и погнал полным карьером, надеясь, что его липпициан все-таки не уступит хваленому вороному в резвости хотя бы на более короткой верхней тропочке. Он гнал и отчаянно пытался припомнить, далеко ли еще до распадка, и где еще может не иначе как рехнувшийся Макарко устроить засаду на бояр. С ружьем, потому что пистолетов у того с собой не было.

Он успел догнать Макарку еще до распадка и вытолкнул коня на обрывчик, с которого было видно широкую колышущуюся спину кобылы и черную шапку. Уже открыл рот, чтобы окликнуть, как вдруг сзади с дороги долетел бешеный топот копыт.

Из-за поворота вылетел взмыленный вороной, на котором болтался тот самый боярин. При виде телеги он приподнялся в стременах и заорал на всю округу:

– С дор-роги, морда! Запорю! Тут бла-ародный спор!

Спьяну его в седле качало. Макарко остановил телегу и поднялся с ружьем в руках.

– Ну вот и встретились, боярин! Ты мне за Руксандру ответишь!

– Ш-што? – удивился боярин, осаживая вороного. – Это ты мне, рожа?

Макарко вскинул ружье к плечу, и Штефан не успел бы даже пискнуть, но боярин оказался не промах: с пьяной бесшабашностью толкнул коня мимо телеги над самым ущельем и, пролетая мимо, вытянул Макарку нагайкой. Тот вскрикнул, выронил ружье и согнулся, хватаясь за плечо. Тотчас, ругаясь, подхватил вожжи и пустил кобылу вскачь за боярином.

Штефан, не раздумывая, выслал гнедого в галоп к распадку, наперехват, отчаянно надеясь, что Макарка не вздумает все-таки палить на ходу, и гадая, скачут ли за боярином остальные.

Макарко гнал телегу так, что колеса, казалось, вот-вот соскочат с осей. Плечо горело, по спине бежал горячий ручеек – но он только проклинал себя за нерасторопность, за то, что не выстрелил сразу. Вороной боярина уже утомился, его пошатывало, но груженая телега все равно отставала, и Макарко холодел от ярости, настегивая лошадь, и молился, чтобы выдержали ступицы...

Боярин оглянулся, увидел погоню и с пьяным хохотом разрядил пистолет в телегу позади. Штефан пригнулся под ветками, выхватил свое оружие. Пролетел лесочек, чудом удержал оскользнувшегося гнедого на спуске в распадок, круто завернул к дороге по склону и выскочил прямо перед носом у боярина.

На длинной прямой дорожке по-над самым ущельем Макарко увидел в клубах пыли исчезающий стриженый конский хвост, хлестнул вожжами отчаянно, уже зная, что не догонит. И вдруг из пыли мелькнула конская голова – вороной шарахнулся, дыбясь, на самый край. Качнулся, не устоял – и рухнул, покатившись по склону. Эхом отразился в скалах отчаянный человеческий вопль, потом хруст кустов и плеск ручейка на дне ущелья – и стихло.

Гнедой, всхрапывая, крутился над обрывом. Макарко с трудом осадил разнесшую кобылу, и Штефан растерянно обернулся на скрип телеги. Глаза у него были круглые от ужаса.

Внизу, в ручье, бился на боку вороной со сбитым на сторону седлом. Боярин валялся изломанной куклой на склоне и не шевелился.

– Ты чего в него стрелять удумал?

– А ты чего полез?!

Ветер по ущелью принес сзади далекий топот копыт.

– О черт! – Штефан крутанул гнедого на месте. – Ходу! Гони за поворот, живо!

За скалой остановились, с трудом сдержав испуганных лошадей. Топота копыт больше не было слышно, зато долетели выстрелы, уже недальние.

Штефан скользнул взглядом по Макарке и в ужасе ахнул.

– У тебя след! От нагайки!

Макарко растерянно оглядел хороший клок, выдранный из мундира на плече. Неуверенно шевельнул вожжами, трогая кобылу вперед.

– Обалдел?! Враз догонят! – Штефан рванул с себя овчинную безрукавку. – Живо! Надевай! Возвращаемся! Знать ничего не знаем, ехали себе шажком в деревню, слышим – палят, потом крики. Вот кобылу и нахлестывали – глянуть, что случилось. Надевай, у тебя там вовсе кровь!

Из-за скалы послышались крики, и Макарко торопливо начал выпутываться из формы, а Штефан, ругаясь по-немецки, помог ему натянуть свою кацавейку, которая на по-взрослому широких плечах Макарки сидела в облипочку и прижимала рубаху так, что ничего подозрительного видно не было.

Пока Макарко оправлял рубаху, Штефан скинул с гнедого седло, бросил в телегу, прикрыл дерюжкой. Припутал коня поводьями к борту телеги.

– Конь не мой, а капитана, ковать в деревню ведем, – строго сказал он Макарке, и тот, все еще ошарашенный, покорно кивнул в ответ. Штефан окинул его придирчивым взглядом. – Ладно, сойдет. Разворачивайся и погнали!

Никто из бояр, проклинавших теперь злосчастное состязание, которое стоило одному из спорщиков свернутой шеи, ничего не заподозрил, когда двое испуганных крестьянских парней начали ломать перед ними шапки и кланяться. Наоборот – бояре почти обрадовались: надо же было кому-то лезть в обрыв и доставать покойника, к тому же у парней и телега есть.

Покалеченного коня думали пристрелить, но кто-то потрезвее прислушался к уговорам крестьян не поганить ручеек. Бояре даже расщедрились от огорчения: не надо нам, мол, проклятого вороного, из-за которого такая беда случилась, достанете – забирайте.

Тело погибшего на телеге довезли обратно на постоялый двор. Парням, упыхавшимся перетаскивать покойника, кинули медный грош, чтобы свечку поставили.

Когда телега снова тронулась в сторону заставы, Штефан и Макарко долго помалкивали, смирно сидя рядом на передке и изредка косясь друг на друга.

– Коня вытащить надо, – вдруг брякнул Макарко. – Жалко животину.

– Угу, – согласился Штефан. – Жалко. Только как ты его вытащишь-то?

– А вожжи отцепим и под задницу тянуть будем. Ремень сыромятный, выдержит.

Штефан вздохнул.

– Он, вроде как, ногу сломал. Но я не приглядывался.

– Свихнул, кажись, только. Крови-то не было. Так Мороя вылечит, главное – до заставы дотащить, – отмахнулся Макарко и вдруг передернул плечами: – Ничего ты эту сволочь в овраг заправил!

– Ты бы заправил! – задиристо огрызнулся Штефан. – Всю заставу бы ружейной пулей на виселицу заправил, ружья-то под рукой только у пандуров!

Макарко ахнул.

– Так ты что – нарочно, что ли?

Штефан поежился, зябко обхватил себя руками.

– Нет, конечно, – сознался совсем тихо. – Случайно вышло, я его остановить хотел... – он вдруг ударил кулаком по телеге. – Да я сам не знаю, чего хотел! Что ты там ему орал-то?

Макарие тяжело вздохнул.

– Эта сволочь мою сестру...

– Это ее Руксандрой звали?

– Угу...

– У меня тоже сестру Александриной звать, – вдруг признался Штефан и надолго умолк, угрюмо глядя вперед.

Макарко причмокнул на усталую кобылу и покосился на товарища.

– А ты бы за свою сестру не убил?

Штефан невесело усмехнулся:

– Я, выходит, за твою убил...

Макарко вдруг осадил кобылу и положил руку ему на плечо.

– Ни хрена ты никого не убил. Сам он себе шею свернул. Судьба, видать, такая.

– Угу... – Штефан поежился. – Слушай... А не спросят на постоялом-то дворе, была ли у них наша телега?..

– Спросят – им ответят, не боись, – Макарко снова причмокнул на упряжную. – Хозяин – капитану Симеону друг давний, они против турков вместе воевали, по ранению уволился он из армии...

– Угу... Слышал уже...

Разговор надолго прервался.

Когда они добрались снова до места происшествия, искалеченный конь тоненько заржал под скользким склоном. Вместе, пыхтя, матерясь и цепляясь за землю и кусты, на четвертый раз они втащили его на дорогу. Конь беспомощно прыгал на трех ногах, поджимая переднюю левую, путался в болтающихся поводьях, постанывал, жалуясь на боль.

Макарко погладил его прямо по черной морде с белой звездочкой.

– Потерпи, бедолага! Сперва чуть не загнали, теперя вот ногу свихнул.

Штефан поморщился, косясь на гнедого.

– Поведу этого – как бы он буянить не начал. Ревнивый, черт.

– Я поведу, – предложил Макарко. – Бери вожжи, шагом же, даже ты управишься.

– Ага, – Штефан вдруг полез в седельную сумку гнедого, валявшуюся в телеге. Бросил Макарке свой подсолнух: – Держи, подманивать будешь. Ой, стой! Дай, я пригоршню-то возьму.

С постоянными остановками, уламывая и упрашивая раненую лошадь, они двинулись в сторону заставы. И только у самого последнего спуска, когда завиднелась рогатка, Макарко вдруг окликнул неуверенно:

– Слышишь, боер... Штефан...

– А?

– Выходит, спасибо тебе.

Штефан натянул вожжи, останавливая кобылу. Подумал немного, потом вдруг решительно повернулся к Макарке.

– Знаешь, а ты прав. Я бы за своих сестер тоже убил. И этого я убивать не хотел, он сам в овраг навернулся.

– И даже конь выжил, – ввернул Макарко и широко перекрестился. – Не иначе, это его Бог наказал!

– Точно, – криво усмехнулся Штефан. Помолчал и осторожно заговорил совсем о другом: – Слушай, Макарие... Ты зря так вызверился за Анусю-то. Землю жрать буду – мы просто разговаривали!

– Да я уж понял... – Макарко потоптался, поглаживая коня и краснея, потом все-таки взглянул исподлобья: – Ты только учти, я ведь к ней всерьез. А про тебя подумал грешным делом, что ты это... для развлечения... Ты прости, если что...

– Да знаю я, что ты всерьез, – отмахнулся Штефан. – Она мне как раз и рассказывала, до чего ты хороший, да как ее батька пандуров не жалует.

– Не жалует, – Макарко вздохнул. – А я ее ведь нынче обидел, получается. Как бы теперь прощения-то попросить?

– А в чем сложность? – не понял его Штефан. – Ты же нынче не на дежурстве, вот и сходил бы по ночи на хутор.

– Да сходил один такой! – фыркнул Макарко. – Ее батька стережется, на ночь вместе с козами таких волкодавов загоняет, что враз порвут!

– Ну, волкодавов отвлечь можно, – Штефан вдруг тоже рассмеялся: – Интересно, что Анусин батька запоет, если тебя у нее по ночи застукает! Тебе ж жениться надо, а не как Гицэ!..

Макарко почесал в затылке.

– Да я бы со всей радостью. Схожу сегодня, твоя правда. Прогонит – ее воля, а не прогонит... Вот только забор там высоченный и волкодавы эти...

– А на это есть искусство тактики! – торжествующе провозгласил Штефан. Неловко шлепнул кобылу вожжами по крупу, обернулся к Макарке и доверительно прибавил, ухмыляясь: – Мне, знаешь, тоже не очень понравилось дрючком по шее получать.

Снизу, от рогатки, на хохочущих парней с телегой и тремя конями обалдело смотрел Симеон.

Часть III

– 1 -

Яблоки в этом году уродились на радость ребятишкам, да и не только им. Большие, краснобокие, они так густо усыпали ветки, что кое-где алого было больше, чем зеленого, а ветки пригибались едва не до земли. Штефан нарвал яблок в шапку, чтобы не вставать лишний раз, одно надкусил сразу и плюхнулся спиной в наваленное под деревом сено.

Яблоко оказалось не только сладким, но и очень сочным. Штефан догрыз его, облизал пальцы, отер тыльной стороной ладони усы, которые старательно отращивал. Усы пока были так себе, куда там до Симеона и, тем паче, до гордости Йоргу, но уже точно усы, а не пушок над губой. Конечно, такой роскоши, как зеркало, на заставе не водилось, но ведь с усами все выглядят взрослее и солиднее. Да и девушкам вроде нравится... Кстати, о девушках! Радованка говорила, у нее родня на ярмарку уезжает.

Штефан, на долю которого сегодня выпадал ночной караул, задумался, с кем бы поменяться дежурством.

Проще всего, конечно, с Гицэ. Вот уж кто точно поймет, что подобные шансы не упускают. Ну, или если Гицэ куда-то завеется, можно с Макарией столковаться. Все равно у Ануси батька дома и обойти его пока не выходит, хотя Штефан с Макаркой и разработали план, для исполнения которого вторую неделю прикармливали Михаевского кобеля. Но пока Макарке по ночам спешить некуда – не откажется друга прикрыть. Главное – чтобы Симеон не прознал.

Легкий теплый ветерок пошевелил листья, нахальный солнечный зайчик пробрался сквозь ветки, заглянул в глаза. Штефан сощурился, потянулся, заложил руки за голову и продолжил размышлять над тем, как бы вечером улизнуть с заставы.

Ругать Симеон за подобные отлучки особо не ругал, но вот ворчал регулярно. Видимо, так, для порядку. Хотя в этом вопросе Штефан скорее был солидарен с Гицэ – ну не отказываться же, когда такое дело! Он же не монах и не евнух. И не Макарка, который никого, кроме своей Ануси, не видит и половину свободного времени ходит за ней хвостом, а вторую половину пытается не попасться ее батьке. Симеон вон и сам регулярно на мельницу к Станке наведывается, о чем каждая собака знает. К кому ходит Йоргу – гадала вся застава, но хитрый грек так и не признался. Хотя, может, у него и не местная баба вовсе. Периодически, вот как сейчас, он пропадал на несколько недель, говоря, что едет навестить родню, а там – кто его знает. При том, что про Йоргу рассказывали на заставе, он мог и к красотке какой ездить, и просто прокатиться по Дунаю так, что его в очередной раз объявят в розыск. Да даже Мороя порой отлучается к вечеру с заставы, а ведь он старый, ему уже за сорок. У Гицэ вон, считай, в каждой деревне по бабе. А у Штефана всего-то две... Ну ладно, три... Подумаешь! Главное – не встрять, как Гицэ с той немкой. Хотя от Радованки такой пакости ждать не стоило. И хороша ж, чертовка!

Штефан припомнил и густые косы, отливавшие медью, и тонкий стан, и высокую грудь... Это Симеону вон нравится, похоже, когда у девки от одного бока до другого ходить надо, но если припомнить ту, из деревенского хоровода, которую потом еще Гицэ поминал... Как там ее звали? Рыхлая, как булка, и облизывается все время. И на всех. Он повел плечами, вспоминая неприятное ощущение бестолковщины. Нет, с ней как-то плохо вышло. И повторять не хочется.

А с Радованкой и поговорить можно, и посмеяться. И фигурка у нее на загляденье. Разве личико подкачало: Радованка, когда не улыбается, малость на лошадь смахивает. Но она веселая – часто улыбается. Хотя чему бы улыбаться – батька пьет горькую, в доме семеро по лавкам, а сама Радованка за гроши батрачит, где придется, и приданого за ней сроду не дадут. Ей бы мужа хорошего, конечно, но это уж как Бог даст. По крайней мере, нынче вечером ее можно порадовать – как раз с проезжавшего обоза досталось мелкого серебра на бусы. Самому-то деньги вроде пока без надобности, конь накормлен, пистолеты заряжены, да и кошель припрятан на заставе. Разве что Фатьме подарок присмотреть стоило бы. А впрочем – засмеет ведь Фатьма... Это тебе не Радованка – палец в рот не клади! А уж чему ее в гареме научили!..

Штефан почувствовал, что невольно краснеет. Эх, Фатьма... Ее не понять – то ли нужен, то ли так, вместо игрушки или котенка сгодился. То холодной водой окатит, то пригреет. Но ведь его выбрала со всей заставы, не кого-нибудь! Приятелям из Академии рассказать – обзавидовались бы. Впрочем, пограничной службе, веселым деревенским гулянкам и всему остальному они позавидовали бы не меньше.

Отписаться, что ли, Лайошу, заодно узнать, как он там? Обещал же писать, да как-то забыл. Не до того стало. Почтовые кареты до Вены иногда тут проезжают. Можно было бы и самому с ними добраться. По-хорошему, так еще с неделю назад выехать стоило, если бы собирался обратно в Академию, но...

А ну ее, эту Академию! Образование, конечно, вещь полезная, кто бы спорил. Вот только еще два года торчать в казарме, чтобы потом блистать офицерским чином в каком-нибудь занюханном полку во славу австрийского императора?.. Превосходная перспектива! И еще вопрос, возьмут ли обратно. Пусть неприятно, но надо же понимать, что одно дело – когда за тобой деньги семьи Глоговяну и связи семейства Гика, а другое – когда ты новоиспеченный австрийский подданный, да еще и румынского происхождения. Но семейство или не семейство – все равно невместно бы внуку великого бана Крайовы сидеть там, где румыны отродясь числились низшим сословием. Нет, на хорошее место в Австрии теперь рассчитывать не приходится, даже после полного курса Термилака...

Штефан запустил огрызком в яблоневую листву. Неудачно – попал в самое яблочко и чуть не получил от дерева сдачи по лбу. Боярин Григорий Гика вон тоже неудачно на господарский трон целился, похоже. Ну так и что? Господари-то каждые пять-семь годков сменяются, еще посмотреть надо, куда мамину родню кривая вывезет. А если и нет – что он, Штефан, сам в люди не выбьется? Тудор вон...

Новое яблоко чуть не вывалилось из рук, но Штефан успел поймать его вовремя. За минувшие пару месяцев он, конечно, поуспокоился и хоть как-то уложил в голове семейные тайны, иначе просто не выжил бы. И хотел бы забыть начисто, но если с Николае такой номер прошел запросто, то уж Тудора поминали на заставе через день да каждый день. Забудешь тут, как же!

Однако Штефан все равно старался теперь размышлять как можно более отрешенно. Это пару месяцев назад он готов был бежать куда подальше от дома в Австрию, а Академия с ее жестким распорядком казалась землей обетованной в царстве неожиданно обрушившегося хаоса. Теперь же все было совсем не так. На заставе Штефану нравилось. Дежурства у рогатки, скандалы с контрабандистами, объезды по горам, пристреливание винтовок и возня с ландкартами. Вечерние байки под ракию. Девушки, опять же... После такой вакации Академия выглядела невыносимо скучной. Казарменный распорядок, редкие отпуска в город, коня размять – разве что в манеже, и ни подсолнухов тебе, ни выпивки, ни всего остального! Нет, на заставе определенно было лучше. Да и с точки зрения житейского опыта куда полезнее. И по-немецки круглыми сутками говорить не надо.

Но это все-таки случайные каникулы. Если уж решил быть полезным там, где родился, так надо использовать все возможности. К тому же за эти два месяца он до взвоя соскучился по книгам и беседам. Окончательно понял, что дело плохо, когда, удивляясь сам себе, с отменным нахальством конфисковал свежие газеты у проезжавшего австрияка. Просто увидел печатные листы – и не смог удержаться! Симеон потом, конечно, ругался, но помогать капитану с записями в отсутствии Йоргу все равно было некому – разрешил Штефану и дальше торчать у рогатки. Только велел в следующий раз честно просить, чтобы проезжающие не изумлялись потом, зачем бы малограмотным таможенникам иностранные газеты...

Так что газетами Штефану порой удавалось разжиться. Вот только обсудить мировые новости было толком не с кем. Даже Йоргу, и тот уехал! Нет, жить всю жизнь вне круга образованных людей – рехнуться можно. Надо искать способы хотя бы совместить, как когда-то делал Тудор, не один год мотавшийся между столицей и медвежьими углами Олтении. Еще и воевать успевал! Да так успевал, что турки даже после войны за его голову награду обещали!

Симеон и остальные, конечно, хорошие, но представить их в боярском доме или на великосветском приеме Штефан не мог. Зато дядька – Вену вспомнить! – и не скажешь, что родом из глухой деревни! С генералами на равных общался, в какие-то философские кружки вхож был, да и на венских раутах иной русский или австрийский дворянин рядом с Тудором смотрелся форменной лошадью в гостиной. Штефан фыркнул. У него самого и воспитание, и образование, так неужто в Романии не устроится? Тем паче тут вон сено, яблоки... Кажется, сроду так весело лето не проводил. Разве что совсем по малолетству, дома, когда еще и мама была жива, и отец с дядькой не рассорились...

Но на заставе жилось хорошо. К тому же, Штефан сам теперь чувствовал, как повзрослел и пообтесался. Смех вспомнить, до чего он зеленый был, когда его пандуры подобрали!

Штефан снова невольно фыркнул, припоминая то злополучное письмо, без которого не попасть бы ему на заставу. И хорошо, что все так обернулось, потому что отправлять это письмо точно не следовало! До Клошани-то полдня верхами. Тогда он рассудил, что только заикнись про Тудора – к Тудору и спровадят, да еще и под конвоем, и спалил письмо в печке, как только понял, что с заставы его не выпустят. Но с тех пор он много раз успел припомнить, что же тогда понаписал, и порадоваться, что не отправил это. Вопросы, претензии, обвинения – истерика же чистейшей воды! Хорош был бы, выкатив такое Тудору! Позору бы не обобрался при встрече!

А встретиться все равно придется, раз уж решил остаться. Капитан Симеон, конечно, его и в караулы ставит, и в дозоры отправляет, как любого другого, но все равно на заставе он, считай, на птичьих правах. А если в отряд вписываться официально, то с этим мимо Тудора никак не пройдешь.

Вот бы с кем сейчас поговорить о будущем, посоветоваться...

Ну да! Посоветоваться?! А кому спасибо сказать надо, что вся жизнь вверх тормашками?! Кто столько лет к чужой жене ходил? Практически член семьи, торговыми делами занимался, с детьми возился... А чьи дети-то? Ой, нет, лучше не думать!

Но ведь возился, правда. И объяснял, что ни спросишь, и учил, и подзатыльники за шалости отвешивал, что уж греха таить. И приезд дядьки в детстве был праздником! А потом, в Вене, и вовсе стал настоящим спасением... Неужели Тудор знал? Ведь приехал-то он, не Николае.

Штефан с тоской вспомнил Машинкату. И соскучился ужасно, и думать сил нет, что она там одна, в Вене, получается, всеми брошенная. Если Тудор знал – почему оставил ее? Ведь мог хоть ему рассказать, чтобы приглядел за сестричкой. Ладно, самого Штефана за порог выкинули – он-то проживет, но Машинката! Она же маленькая! А Тудор и про нее не спрашивал! Ладно, письма из Вены перехватывали – но что мешало ему написать самому? Выходит, отказался. Бросил их на Николае – расхлебывать...

Или не знал? Но неужто даже заподозрить не мог? Это все не один год тянулось, и непохоже, что дядька, как Гицэ, мимо смазливой мордашки не смог пройти. Вон пандуры про ту боярыньку рассказывали – не повелся ведь.

А еще они про кобылу рассказывали. И Петру тоже – про кобылу, которая с тропы слетела по ночи... А Машинката в войну родилась. И дядька ничего не заподозрил? Хотя понятно, как и то, почему заподозрил Николае... Сам уже не мальчик, знает, откуда дети берутся...

Уши вдруг обдало жаром, щеки загорелись от прилившей крови. Штефан отчаянно вгрызся в очередное яблоко. Ой, как хотелось тогда всем рты позакрывать! Еле сдержался. И так лишнего в первый день сболтнул. Но как еще сил хватило слушать Морою, пока тот соловьем разливался, мол, Тудор только о деле думает!.. О деле, как же! Рекогносцировка, мать ее!

Но ведь получается, никому не сказал. Симеон и Мороя воевали, и пандуры мимо такой байки точно не прошли бы, если бы знали. Выходит, дядька все-таки прятался. Берег доброе имя мамы?

Берег – не ездил бы!

Но мама-то почему?.. И ведь из дома уехала. Вена – не лучшее место для больного чахоткой, да и война тогда только отгремела. Так лечиться мама уехала или от кого-то? И от кого? И кто знает, что там вообще было? И сколько лет длилось, если Николае про самого Штефана такое говорит?..

Но как Тудор мог не знать?! Да не может быть, чтобы по обязанности возился, вспомнить только, как он нянчился с Машинкатой, как Штефана с собой таскал! Но почему же ни сказал ни слова? Почему не писал?

Отказался?.. Мама умерла – думать забыл?..

Яблоки кончились. Надо бы встать, нарвать еще, но сил нет подняться, будто телегой переехало. Называется – решил остаться. Да нужен ты тут!

Штефан мысленно выругался на все корки и постарался взять себя в руки. Пусть не нужен. Николае не нужен – пережил же как-то. И здесь пережить можно. С заставы не гонят, Симеон с официальным внесением в списки не торопит. Вон дежурство сегодня. И Радованка. И Макарке помочь надо, изведется ведь начисто, пока Анусиного батьку уговорит! Людей много, свет клином не сошелся.

Но выпрашивать себе места и внимания он не станет, нет! Еще чего не хватало! Командир из Тудора хороший, пандуры на него только что не молятся. А значит, поучиться все-таки есть чему и совсем не грех на командира равняться. А что до остального – так Штефан уже не ребенок. Переживет и обойдется.

Вот только встретиться придется все равно. А значит, надо постараться и заслужить все-таки место в отряде. Честно заслужить, чтобы уж никаких милостей и чтоб попрекнуть было нечем! Забыл – ладно, плакать не станем. По маме отплакался. Разве что про Машинкату спросил бы – как же так? Что же с ней теперь будет?..