Текст книги "Прокламация и подсолнух (СИ)"

Автор книги: Александра Дубко

Соавторы: Мила Сович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Там с телегами не пройдешь, – брякнул Штефан и прикусил язык, отступая на шаг, но Макарко ничего подозрительного не заметил.

– Не ищут нас, – успокоил Макарку священник. – Мы ж не убивали никого, просто эти арнауты пуганые, что те вороны – всякого куста боятся. Эх, ладно, господа пандуры, некогда мне тут беседы беседовать. Прощевайте, Христос с вами!

Макарко со Штефаном склонили головы. Потом еще долго стояли на обочине со своими конями, слушая затихающий вдали скрип колес и надсадный кашель коз в пыли. Уже садясь в седло, Штефан будто про себя заметил:

– Правильно Адам Смит[78]78
  Адам Смит – шотландский экономист, философ-этик.


[Закрыть] сказал – что не в богатстве человек нуждается, а в удовлетворении собственного тщеславия.

Макарко его не понял – развернулся гневно:

– Не голодовал твой Адам Смит, я погляжу! Его бы на эту дорожку, под зиму, да без крыши над головой...

– Да я не о том! – Штефан замахал руками. – Это я про себя! – и спросил почти застенчиво: – А что, найдут они место?

– Известное дело. Нынешнюю зиму, конечно, все одно крутенько придется, а потом обживутся, ничего. Не они первые!.. Наша-то деревня, что у заставы, тоже с погорельцев перед самой войной зачиналась, а теперь – куды!

– Правда, что ли? – не поверил Штефан.

– Правда. Один Михай долгонько живет, да еще пара таких же была, у кого хутора по горам, – Макарко вдруг воодушевился. – У Михая кошара с прадедовских времен еще, и добрая – только крышу перестелить надобно. Вот вернусь – и займемся с ним.

Штефан отвел глаза и толкнул гнедого в рысь.

– 9 -

Накануне свадьбы застава с самого рассвета стояла на ушах. На коновязи сушились выстиранные добела рубахи, вокруг хищно бродил серый козел. Пандуры носились по двору туда-сюда: собирали подарки, начищали лошадей, украшали уздечки и искали красивые утиральники, положенные дружкам жениха. Гоготали и поминутно хлопали Макарку по спине. Бедолага и без того трясся, точно овечий хвост, и шуточки довели его настолько, что вечером он просто взмолился поменяться со Штефаном дежурством у рогатки. Тот охотно согласился и поволок на двор из сарая их с Йоргу взрывоопасное хозяйство – что-то хотел на свету подправить. Симеон решил подшутить уже над Подсолнухом – потребовал, чтобы если Макарко уйдет к рогатке, Штефан помог завтрашнему посаженому отцу побриться... К удивлению Симеона, Штефан возражать не стал, бросил горшок и послушно отправился за ремнем, чтобы поправить бритву.

Только потом Симеон догадался, что Штефану просто до смерти хотелось с ним поговорить. С парнишкой последние дни творилось что-то неладное. Из Крайовы он приволок в подарок Анусе дорогой марамурешский ковер и что-то там объяснял про узоры и греческих богов. Видно, вспомнил, как ему влетело за тех богов и за Анусю! Но то был короткий разговор, а вот про указы и крестьян, что с земель стронулись, Штефан выспрашивал долго и очень серьезно.

Симеон от души порадовался – задумался парень, может, хоть чудить перестанет. А то уже голова от него пухнет. И от всех остальных тоже. Раньше вон у Гицэ только девки были – это еще ладно. А теперь он по кустам воет-старается... И Йоргу развеселился. Последнее Симеона бы порадовало, но пузатые горшки с мочальными хвостами, торчащие в сарае, словно мыши-переростки, у него самого вызывали нехорошие предчувствия. Пороха в них было – дай Боже.

А про новые указы Симеон только хмыкнул в усы: видали мы этих арнаутов! Иным и башку откручивали!

Сам он даже не обиделся на Станку, когда дура-баба хотела погнать работников схрон для добра вырыть на всякий случай... Ладно, чего сердиться? Сам виноват – мало, значит, помогаешь. И за пару дней до свадьбы Симеон все-таки явился на мельничное подворье с инструментом и починил скрипучее крылечко. Девки скалили зубы, но капитан и бровью не вел, всласть выглаживая теслом доски. Станка краснела по-девичьи, хихикала в платок, но тоже помалкивала. А потом и вовсе уселась рядышком на новой ступеньке, прислонилась к плечу...

– Эй, капитан, – позвал Гицэ со двора. – Это чего за горшок на проходе валяется?

Симеон очнулся от воспоминаний. Вытянул шею, чтобы выглянуть с галерейки.

– Этот-то? Да это Йоргу с Подсолнухом чего-то колдовали с порохом.

Гицэ с сомнением обошел вокруг горшка.

– А какого дьявола тут курок на боевом взводе? Ополоумели вы – на заставе баловаться, так вас и перетак?

Штефан, не прекращая возить бритвой по подбородку Симеона, в сторону Гицэ даже не глянул.

– Там спуск заклинило, пружина gâchette зажала. Сейчас закончу и буду развинчивать.

– А мочало тут зачем болтается? – подозрительно уточнил Гицэ.

Подсолнух, похоже, обиделся.

– Так скобка-то под курком маленькая! Мы их без веревки, знаешь, сколько растеряли? А к кузнецу я больше не пойду, он и так от меня уже шарахаться начал!

– Чтоб все закончил, разобрал, и больше я этого дерьма здесь не видел, – заключил сурово Гицэ, и Симеон лишний раз порадовался дельности своего помощника в делах боевых и оружейных. – Капитан, ты и Йоргу бы намекнул тоже, взлетим ведь на воздух к разэдакой матери, так их всех и расперетак.

– Ладно, – согласился Симеон и решил все-таки вступиться за Подсолнуха: – Это я его позвал, да и на глазах же горшок, что с ним будет-то?

– Ты бы не дергался, капитан, – предупредил Штефан с беззаботной подначкой, помахав бритвой в воздухе. – А то порежу еще, будешь завтра с жеваным подорожником на морде всю свадьбу.

– А тебе глаза и руки на что даны? – полюбопытствовал Симеон. – Вроде ты сам бриться уже научился.

Штефан гордо улыбнулся и потрогал пальцем свои отросшие светлые усики. На щеке у него остался хороший шматок мыльной пены, и Симеон невольно улыбнулся в ответ.

– Кстати, тебе бы тоже к завтрему не худо морду в порядок привести, а то щетинистый, что твой поросенок.

– Хорошо, капитан. Вот вернется Макарко – попрошу его. Или Мороя освободится. Подними-ка голову. Ну, вроде, все.

Он пальцем стряхнул с бритвы пену, отложил лезвие. Симеон вынул из-за пазухи утиральник, перекинул через плечо.

– Чего-чего ты про тех переселенцев говорил? – переспросил он, чтобы вознаградить-таки парня за смирение.

Штефан аж подпрыгнул от радости и пролил воду из кувшина мимо рук Симеона.

– Я спрашивал, почему они именно в Клошани перебираться надумали.

Симеон тщательно умылся и стянул с плеча утиральник. Штефан в ожидании забавно топтался рядом, будто норовистый конь.

– А много ли ты деревень видал, окромя тех, что подле заставы? – усмехнулся в ответ Симеон. – Думаешь, везде так? Нет, брат... Здесь на волости Тудор сидит, а он крутиться умеет и с людей в жизни лишку драть не станет, вот и раздолье! Только таких волостей по всей Романии – по пальцам пересчитать.

Парень недоверчиво округлил глазищи.

– Вон в России вообще крепостное право, да и в Австрии не медом намазано. У нас, по-твоему, хуже, что ли? У нас хоть люди свободные, если сильно прижимают – так и уйти можно.

– Вот и ушли эти переселенцы. Что, думаешь, хорошо им нынче придется?

Штефан насупился и промолчал.

– А если ты про то, чтобы детей на базаре продавать, так туркам наши законы – до одного места, а из бояр большинство под их дудку пляшет, – прибавил Симеон. – С нашей волости и правда выдачи нет, а как к нам войсками соваться – турки еще с войны запомнили. Так что не диво, что они сюда перебираются.

– Ну хорошо, а почему тогда другие не уходят?

Симеон не удержался – вздохнул тяжко. Вроде умный парень, а порой до того блаженным кажется, будто сроду жизни не видал.

– Так и эти не ушли бы, если бы не налоги, – терпеливо объяснил он. – Поговорку знаешь – «голодный воробей если о чем и мечтает, то о мамалыге»? Мы тут живем, как у Христа за пазухой, а в других местах народ разве что о хлебе думать может, и с земли сниматься им смерти подобно. Пока совсем не прижмут, не уйдут никуда. Чтобы на новом месте обустроиться, надо какой-никакой достаток иметь, или уж чтобы терять было нечего, вот как этим.

– Ну вы завели, – восхитился Гицэ, присаживаясь на нижнюю ступеньку. Глянул на двор и многозначительно погрозил кулаком серому козлу. – Я т-тебе, сволочь рогатая, только тронь рубахи!

Козел потряс бородой с самым независимым видом, но все-таки опасливо отошел бочком в сторонку.

Симеон обнаружил, что все еще держит в руках утиральник, и, недолго думая, повесил его на шею Штефану. Тот, погруженный в размышления, этого даже не заметил.

– Постой, капитан. Выходит, тут, в Клошани, что-то вроде... – он хмыкнул, – земли обетованной?..

Гицэ заржал.

– Смотря для кого! Вон для арнаутов да турок здесь сущая преисподняя!

– А ты не смейся, парень, – строго оборвал Симеон неуместное веселье. – Думаешь – это тебе хиханьки, что народ живет спокойно и ест досыта? Или тебя забавляет, что слуджер Владимиреску, не в пример иным боярам, не о турках заботится, а о своих?

– Нет! – вскинулся Штефан. – Я просто понять не могу, что мы тут делаем...

И сразу испуганно прикусил язык – видать, понял, что проговорился. Симеон уже не раз замечал, что парнишка подле них с Йоргу крутился и мотал все услышанное на едва отросшие усы, но от этого искреннего «мы» невольно смягчился – все-таки Подсолнух точно блаженненький. То ли они все такие, юнцы из самых высокородных, то ли оттого парнишку из дому и выставили...

– Вот поедешь в Клошани – тебе слуджер лучше моего-то объяснит. Он ведь не только с боярами – с императорами беседовать умеет, – великодушно сказал Симеон и хлопнул ладонью по перилам галерейки. – Ладно, хватит болтать. Поди лучше вашу с Йоргу игрушку со двора убери.

– Сейчас уберу... – Штефан медленно развернулся, явно обмозговывая все сказанное. Рассеянно посмотрел во двор. Замер и вдруг птицей сиганул с крыльца, замахиваясь утиральником. – Плюнь! Брось веревку, тварь!

Козел только презрительно сощурил желтые глаза, тряхнул бороденкой и дернул наутек, не разжимая зубов.

– Ложи-и-ись!..

Бахнуло так, что уши заложило. Осколки и комья земли взвились столбом.

Когда перестало стучать о доски, Симеон медленно убрал руки с головы и выглянул между балясинами. Посреди двора курилась свежая яма, над ней расползалось облако белого дыма. Далеко у дороги мелькал серый хвост перепуганного козла, навстречу ему бежал со всех ног Йоргу. Из сарая выглянул обалдевший Мороя.

– Вашу мать!..

– Штефан, – позвал Симеон, холодея – парнишка был совсем рядом с пороховым горшком. – Штефанел!

– Здесь он, капитан! – донеслось снизу голосом Гицэ. – Еле сдернуть успел!

И почти сразу Симеон увидел взлохмаченную светлую голову и ошарашенную мордаху помятого Штефана, выбиравшегося из-под крыльца. Чувствуя противную слабость в коленях, Симеон все-таки поднялся и не спеша спустился с лестницы.

Глаза у их Подсолнуха сияли.

– В Бога душу перетак! Получилось!..

Симеон вздохнул. В стене сарая по самые шляпки торчал десяток кованых гвоздей.

– 10 -

Штефан плюхнулся на лавку, нашарил на столе кувшин с квасом и жадно к нему приложился. Ноги гудели, голова чуть плыла, то ли от выпитого, то ли от пестрой круговерти событий этого дня.

Раньше ему на свадьбах гулять не доводилось, а уж о том, что такое сельская свадьба, он и вовсе имел самые смутные представления. И ладно бы, оказался просто одним из гостей, которых собралось столько, что столы и лавки расставили прямо на лужке за воротами Михаевского хутора, потому что поместиться во дворе нечего было и думать. Так нет же! Макарко уперся, чтобы именно Штефан был в роли дружки! И не откажешь ведь, обида смертная...

Штефан по пять раз выспросил заранее всех, кто на глаза попался, получил кучу советов и шуточек, что он переживает, словно сам женится, и пару тычков в плечо от Симеона с приказом перестать разводить суету. И все равно, когда поутру ехали за невестой, от волнения разве что в седле не ерзал. А ну, как сделаешь не так, ляпнешь не то? Подвести товарища, да в такой день – хуже и не придумаешь. Симеону-то хорошо говорить, ему каждый положенный чих известен! А если бы Штефану довелось быть посаженым отцом, он бы точно венец в церкви уронил – это как минимум!

А как доехали, как увидел Макарку рядом с Анусей – так страх куда-то и делся. Дальше уже и говорил, и шутил, и все остальное делал, даже не задумываясь. Само венчание Штефан толком не запомнил, больше на жениха и невесту смотрел, чем прислушивался. Ануся и так красавица, а сегодня так и вовсе глаз не оторвать было! Повезло Макарке. Да и сам Макарка уж точно на неуклюжего новобранца, каким при первой встрече запомнился, сегодня вовсе не походил. И смотрелся, и держался, а уж светился весь... Да и сейчас...

Штефан нашел взглядом Макарку и Анусю, круживших в центре хоровода. Глаз же друг с друга не сводят. Счастливые!

– Да уж, свезло парню, – послышался сбоку голос селянина, которого Штефан так и не припомнил.

– Это скорее Михаю свезло, – рассудительно возразил кто-то из пандуров. – Макарко парень хороший, работящий и Анусю любит. Поди еще найди такого, чтоб и хозяин что надо, и в приймаки к Михаю пойти, да еще налоги за него списывать[79]79
  … налоги за него списывать… – служба в пандурах в Валахии не оплачивалась, но давала налоговые льготы.


[Закрыть].

– Да уж нашлись бы. На такую девку-то, – снова вздохнул селянин. – Только куда уж нам против налогов да супротив Симеона-то!

– А ты, Йона, не завидуй! – подошедший Мороя хлопнул его по плечу. – Думаешь, никто не знает, что ты и рад бы кого из своих оболтусов спровадить, да от беда – не берут?

Пандуры дружно загоготали, на всякий случай придвигаясь поближе.

– Да я ж так, я ж ничего, – смутился Йона. – А все одно – свезло Макарии-то!

Он сгреб со стола кружку и отошел.

– О чем разговор? – на лавку рядом со Штефаном уселся Симеон, выхватил кувшин с квасом прямо из-под носа.

– Да Йона все вздыхает, что не удалось Анусю за одного из своих сосватать, – пояснил Мороя, ухмыляясь.

Капитан фыркнул.

– Ну понятное дело, на такое-то приданое! И хозяйство не делить!

Поскольку кувшин на место так и не вернулся, Штефан потянулся, достал еще один. Оказалось – со сливовицей. Отпил, некоторое время подумал, но все же решил спросить:

– Капитан, а причем тут приданое и хозяйство?

Симеон фыркнул:

– А ты думаешь, чего Михай так женихами перебирал и не боялся, что дочка в девках засидится?

– Ну-у, – Штефан хотел было ответить, что тот просто пандуров не любит и нос задирает, но капитан явно имел в виду что-то другое.

– Эх, Подсолнух, – покачал головой Мороя. – Детей-то у Михая – одна дочка, а хозяйство крепкое, справное, трех работников вон держит. Макарко ведь не в свой дом Анусю-то увозит, а сам при хуторе остается, после и хозяином тут будет. Думаешь, мало охочих на такой кусок-то было? У одного Йоны вон сыновей четверо, если размежеваться – как они прокормятся? А уживутся ли мирно в одном дворе, как оженятся, – это еще поглядеть надо.

Штефан испытал большое желание почесать в затылке, как это обычно делал Симеон. С такой точки зрения он никогда женитьбу Макарки не рассматривал, хоть и понимал, что Михай очевидно более состоятелен, чем семья друга. С другой стороны, Макарка бы и без Михая не пропал, с его-то трудолюбием...

– Что, у Йоны сыновья без рук родились? – съехидничал он наконец, не удержавшись. – Можно ведь и на новое место перейти, и на кусок земли заработать.

– Соображает наш Подсолнух, – рассмеялся Мороя, отбирая у Штефана сливовицу. Шумно хлебнул, утерся рукавом. – Вот потому-то я и говорю, что оболтусы у Йоны-то! Разведут дармоедов, потом плачутся, что кому-то повезло!

Штефан вдруг подумал, что с крестьянской точки зрения и сам выглядит оболтусом и дармоедом. Видимо, мысль отразилась на лице, потому что Мороя наклонился и похлопал его по плечу.

– Ты чего погрустнел, а? Задумался, как жить дальше?

Хоть Штефан и замотал головой, Мороя ему явно не поверил.

– Да ты не убивайся так, – добродушно посоветовал он. – Ты ж не девка, чтобы сидеть и ждать, кого Бог пошлет. А с руками да головой всегда можно устроиться.

– Ладно, девки тоже не всегда сидят и ждут, – хохотнул подвыпивший Симеон, указывая глазами на Анусю, что как раз застенчиво улыбалась жениху из-под вышитой косынки. – А Подсолнуху мы дело точно найдем. Макарку пристроили – и этого пристроим!

– Ты бы лучше Гицэ оженил, капитан, коль так разохотился, – съязвил Мороя. – Штефану-то, пожалуй, рановато.

– А по сеновалам шляться не рановато? – буркнул Симеон. – Нет уж, Гицэ женить – грех на душу брать, перед сватами совестно будет. Заставу ему доверю, не глядя, а вот для работы у него руки не тем концом вставлены.

У Штефана чуть отлегло от сердца. В самом деле, живет же Гицэ. Или Йоргу. И ничего, пользуются заслуженным уважением!

Мороя тяжко вздохнул.

– Не скажи, капитан. Недоглядели мы за Гицэ. Все-таки семья – дело хорошее...

Помолчали. Штефан робко подтолкнул Морое кувшин со сливовицей – старик нечасто вспоминал о своей беде, но тут, видно, пробрало.

Дело спас помянутый Гицэ. Подошел, ухмыляясь во весь рот и уже чуточку покачиваясь.

– А чего у вас рожи, будто на похоронах?..

– Они тебя женить собрались, – ляпнул Штефан, надеясь хоть чуточку отвлечь Морою.

Гицэ не подвел – вытаращился с неподдельным ужасом, отчаянно замахал руками.

– Меня?! Свят-свят-свят! Да никогда в жизни! Спасайте, люди добрые, без ножа режут!..

Оказавшиеся поблизости гости начали смеяться, и хмельной Гицэ, куражась при публике, заорал на весь двор:

– Волк меняет мех, а не привычки! Да меня хоть озолоти – я в это ярмо ни ногой!..

Станка, посаженая мать Ануси, протолкалась сквозь толпу, встала, подбоченившись.

– Глянула бы я на дуру, что за тебя выйти согласится, голодранец!

Гицэ тоже напыжился, ответил с важностью:

– А любовь – не поместье, за деньги не купишь!

– Ишь ты, любовь! – рассердилась Станка. – Да что ты про любовь знаешь, рожа твоя бесстыжая! Вон Макарие у вас молодец, а остальные... У, кобелюки, глаза бы мои на вас не глядели!..

Гицэ не успел увернуться – мельничиха сдернула с его плеча расшитый утиральник и под общий смех погнала его и остальных, стегая по чему попало. Пандуры бросились врассыпную, Штефан зазевался нырнуть под стол и тоже хлестко получил по загривку.

– Спасите! – верещал Гицэ, улепетывая по двору. – Да ты взбесилась, баба! – он бросился в ноги Анусе. – Ради господа Бога, защити от этой бешеной!..

Ануся, смеясь, вытянула руку.

– Прости его, тетка Станка! Ради праздника!

– Вот! – гордо провозгласила мельничиха. – Пусть прощенья просит и невесте кланяется! Ишь, козлина усатая, любовь ему подавай!

Раскланяться Гицэ и впрямь раскланялся, но выпрямляясь перед покрасневшей Анусей, озорно подмигнул столпившимся рядом девкам.

– Да уж, любовь мне подавай, только жениться – увольте! – и тут же спрятался Анусе за спину, потому что Станка грозно подняла утиральник.

Штефан фыркнул, привлекая всеобщее внимание.

– Нет уж, Гицэ точно жениться не надо!

– Вот! – обрадовался поддержке Гицэ, предусмотрительно огибая Станку по широкой дуге под всеобщий смех. А Штефан ехидно продолжил:

– Ради спокойствия его будущей вдовы!

Станка опустила утиральник. Девичья стайка радостно захихикала, а мужики изумленно обернулись. Гицэ и вовсе опешил.

– Какой-такой вдовы?

– Так ты, что женись, что не женись, верен будешь до первой юбки. А попадется баба навроде Станки, так она ж тебя за твои похождения на второй день после свадьбы и пришибет!

Грянул всеобщий хохот.

– Ах, ты ж...

Гицэ угрожающе двинулся вперед, и Штефан, смеясь во все горло, полез под стол. Но его учитель по кулачному бою подошел к столу уже вразвалочку. Сгреб кувшин со сливовицей и смачно приложился. Потом обстоятельно утерся рукавом.

– Погоди же ты, Подсолнух! Посмотрю я, как запоешь, когда эти бабы тебя сватать начнут!

Штефан высунулся из-под стола, перехватил кувшин.

– А кто сказал, что начнут?

– Всенепременно, – мрачно пообещал Гицэ. – У нас ежели не война, так свадьбы на деревне – первое развлечение.

– Я жених незавидный, – отмахнулся Штефан. – Ни кола, ни двора – кто за меня пойдет?

– Не то беда, что ни кола, ни двора, – буркнул подошедший к столу вместе с молодыми Михай. – А что такого разбойника сроду никому в зятья не надобно!

– Ладно тебе злиться, Михай, – вдруг заступилась Станка, и Штефан поспешил хлебнуть сливовицы, чтобы не заржать в голос – уж больно явственно в голосе мельничихи послышались интонации Симеона... – Нынче завидные женихи-то жениться не торопятся, а бабе в одиночку с хозяйством управиться трудно, так что и бедному обрадуешься.

Капитан тотчас забеспокоился:

– Это кто это те завидные, которые жениться не торопятся?..

На взгляд Штефана, Симеону не стоило бы так подставляться языкатой Станке, но она вдруг печально вздохнула:

– Да все вы, пандуры... Слова худого про слуджера Тудора не скажу, но ведь сам на войне женат и своих тому же учит!.. Не знаю, чего вы ждете, но как бы не пробросались!

– Помолчи, баба, – строго сказал Симеон, пристукнув кулаком по столу. – Нет у нас дел никаких, и ничего мы не ждем!

– Ой ли? – Станка насмешливо сложила руки на груди. – А чего старый Таламане рассказывал летось в Клошанях, когда я у него волов торговала? А он врать не станет, к слуджеру-то сам ходил, с другими стариками! Уговаривать, мол, самое время нынче бы ожениться.

Штефан поперхнулся сливовицей.

– Вот и вышла дура, – вознегодовал Симеон, делая Станке страшные глаза. – С чего ты взяла, что он ждет чего-то?

– Так ведь он сам сказал, что у него другие заботы! – торжествующе выпалила Станка. Крестьяне вокруг слушали с любопытством, девки и вовсе вытянули шеи и зашушукались.

Штефан смахнул с подбородка капельки сливовицы и ошалело отставил кувшин. Какие-то деды предлагали жениться? Дядьке?! Это с какой же радости?..

– Не так все понял Таламане, Станка, – примирительно вступил Мороя. – Он же, пень старый, все сокрушался, как же так – и жизнь наконец-то мирная, и с деньгами уладилось, и турецких прихвостней поразогнали, а слуджер за делом о себе вовсе не думает! То ему Тудор и ответил – что не для себя старается, не ради бабы, там, или денег, а для другого вовсе... Да если б не он, не видать бы никому той мирной жизни! А они ему – жениться...

Столпившиеся вокруг девки, как по команде, прикрыли косынками разом увлажнившиеся глазки и завздыхали. Тьфу ты, в бога душу, выходит, Тудор тут по деревням – навроде Грандисона[80]80
  Грандисон – положительный герой одноименного сентиментального романа С. Ричардсона.


[Закрыть] считается?

Штефан все-таки не сдержался:

– А то человек сам не разберется!

– Они ж ему добра желали, – Мороя повернулся к нему и неодобрительно покачал головой. – Чего хорошего – одному весь век? Малой ты еще, не понимаешь... А оно ж если дома своя баба ждет, а там еще и детки. Оно ж по другому вовсе. И жить веселее как-то, а то он и так-то всю жизнь серьезный был, а в последние годы, почитай, и вовсе улыбаться разучился. Да и нешто мало на свете хороших баб? Поглядел бы по сторонам, глядишь, и отыскалась бы какая по сердцу...

Отыскалась. Давно отыскалась. Перед глазами встало венское кладбище, свежая могила, закаменевшее лицо дядьки, и Штефан вконец вскипел.

– Так то-то и оно, что по сердцу, а не потому, что «самое время»!

– Штефанел, ты чего? – тронул его за плечо Симеон.

– А вас послушать, так вот хочешь – не хочешь, а непременно жениться надо. Просто чтоб было! А надо вон, чтоб как у них...

Штефан махнул рукой в сторону молодых и прикусил язык, пока лишнее не сорвалось.

Про Тудора и маму. Он ведь ее любил. И мама его тоже. Снова вспомнилось, промелькнуло перед глазами...

– Так! А что это мы за молодых давно не пили? – Штефан срочно ухватил со стола чью-то кружку.

– Верно! – оживился притихший было Гицэ, согласным гомоном поддержали остальные.

Штефан лихо, залпом опорожнил кружку. Оказалась ракия – вот и отлично! Потом сорвался с места, подхватил сразу двух подружек невесты под локти, потянул на полянку. Хоровод составился мигом, зазвенели тамбурины, и Штефан первым заорал обычный плясовой припев, ускоряя движение и крепко сжимая девичьи плечи, чтобы цепь не распалась. Он давным-давно заучил положенные шаги, а уж сырбу[81]81
  Сырба – народный танец.


[Закрыть] не спляшет только ленивый, но после кувшина сливовицы и пары глотков ракии ноги так и норовили запутаться, и приходилось следить, чтобы не сбиться. Только все равно, как ни гони, в памяти крутилось другое...

Зимний вечер. Их дом в Крайове. Мама что-то читает. На полу возится совсем еще маленькая Машинката, роется в рабочей корзинке... Штефану поминутно приходилось бросать греческую грамматику, чтобы отобрать у малышки очередной цветной клубочек прежде, чем она начнет его облизывать, но он и рад был бросить греческую грамматику...

Странно. Если припомнить, мама, выбираясь в Крайову, Костаке и Люкситу с собой брала редко, а его – почти каждый раз. И когда Машинката родилась, ее тоже.

Тихий скрип дверей. Штефан занят, домашние дела его никогда не касались, но книга вдруг выскользнула из рук матери и упала ей на колени. А после – и на пол, когда она стремительно поднялась с кресла. В дверях – дядька, видно, что только с дороги, даже плащ не скинул, да и снег не отряхнул толком, и Штефан с визгом бросился вперед, и сестренка взвизгнула тоже, просто так, за компанию, а мама... Мама так улыбалась...

Макарко пихнул его в плечо – он, кажется, сбился с шага. Из-за Макарки выглянула Ануся, посмотрела с сомнением, точно убеждалась, что Штефан еще не шатается от выпитого. И тут же вскинула сияющие глаза на Макарку, обнимавшего ее куда крепче, чем положено для танца. Что ж! Им сегодня можно!

Что тогда говорил дядька? Извинялся за позднее вторжение, объяснял его необходимостью срочно возвращаться к армии... Мама отмахнулась, протянула ему сразу обе руки. Все можно, если человек вырвался с войны в короткий отпуск, верно? Не до соблюдения церемоний...

С другой стороны круга залихватски свистнул Гицэ, и Штефан подхватил, ответил. Девки отступили на шаг, и Штефан потащил Макарку и второго соседа вперед, пригибаясь и вытягивая руки. Выпрямился, притопнул вместе со всеми.

Бои тогда шли уже за Дунаем. Точно, так и было – дядька рассказывал про дело при Фетислане, и Штефан снизу вверх с восторгом смотрел на орден на черно-красной ленте под воротником мундира. И удивлялся, почему у матери вдруг стали такие печальные глаза, – это ведь настоящий подвиг, вступить в сражение, не дожидаясь подкреплений, и продержаться... Машинката долго и серьезно разглядывала блестящую звезду, потом потянулась потрогать, и мама снова заулыбалась.

Кто-то из стариков остановил музыку и пляски. Над хутором в вечернем небе загорались крупные звезды – пора было вести молодых. Подошли Симеон со Станкой, Михай, гости зашушукались. Сейчас посыплются самые доброжелательные советы пополам с препохабнейшими шутками. Макарко испепелил Штефана предупреждающим взглядом, но Штефан острить и не собирался. Только почтительно, как боярыне, поцеловал Анусе руку и со всей силы шарахнул друга по спине. Кажется, Макарко был ему благодарен за сдержанность.

А в голове по-прежнему всплывали картины из далекого прошлого...

Свечи почти совсем оплыли в бронзовом шандале на столе, когда дядька вдруг оборвал рассказы и строго отослал Штефана спать. Сестренка уже вовсю посапывала, уткнувшись носом в сукно мундира, но Штефан, соскучившийся и взволнованный беседой про настоящую войну, открыл рот для возражений и просьб. Мама протянула ему руку, подзывая к себе, потом встала, осторожно забрала у дядьки крепко спящую Машинкату.

– В самом деле, пора, Штефанел. Идем, – обернулась к дядьке: – Я скоро вернусь. У тебя ведь есть еще какие-то вести?

Тот кивнул с тяжелым вздохом.

– Есть, конечно, иначе бы не вырваться, – он вдруг опустил руку Штефану на плечо и сказал очень серьезно: – Имей в виду – ты меня здесь сегодня не видел.

– А...

Дядька в ответ заговорщицки подмигнул:

– Военная тайна.

Прямо над ухом Штефана вдруг заорал в полный голос Гицэ, требуя отвязаться от молодых со славословиями и отправить наконец людей спать, а то и толку не было жениться.

Штефан вспомнил сегодняшнюю венчальную службу, старенького и согбенного батюшку, сонно частившего: «Сего бо ради оставит человек отца свою и матерь, и прилепится к жене своей, и будет два в плоть едину: и яже Бог сопряже, человек да не разлучает».

Зябко повел плечами. Ведь понятно же, чего ради тогда, в Крайове, его спать выставили!.. Правда, грех там или нет, но уж про военную тайну просто так шутить бы дядька не стал никогда в жизни. Но все-таки... Все-таки!.. Ведь венчанной женой была мама, чужой женой. Яже Бог сопряже, человек да не разлучает... Как же так?

Он даже остановился, пропуская мимо себя хохочущих парней и девок, провожавших молодых до крыльца. Макарко подхватил невесту на руки, и Михай растроганно утер бородищу – так светло и счастливо улыбнулась Ануся жениху. Нет, уже законному мужу!

Законным мужем матери был Николае, но она никогда ему так не улыбалась.

– А до свадьбы-то они не больно-то и ждали, – прошипел рядом старый Йона, и Штефан с трудом удержался, чтобы не дать завистливому старику в зубы.

Ну не ждали, и что?! А кому с того плохо? Кто знает, сколько Макарке с Анусей своего счастья ждать, если б не отважились! Оно, конечно, до свадьбы грех, как батюшка говорит. Да только таких грехов за каждым на заставе... У Гицэ вон и вовсе – как на бродячей собаке блох. И не только тех, что без венчания. Это подле заставы он не шкодить старается, а по дальним деревням – ой, не один мужик по его милости обзавелся ветвистым украшением! Да что там, сам грешен. Штефан вспомнил Фатьму, лукавые глаза и нежные руки, разбросанные в стороны по сену, шорох дождя за стогом. Но Фатьма – турецкая наложница – свободна, и сам он свободен от любых клятв и обещаний! И Макарко с Анусей никого не обманывали. А мама?

Молодые скрылись в доме. По рукам мужиков снова пошли кувшины и кружки. Бабы затянули что-то печально-слезливое, на прощание с девичьей долей.

А разве у мамы был выбор? Даже будь она свободна? Родовитая княжна – и крестьянский сын в мелком боярском чине, будь он хоть трижды героем войны. Немыслимо. Развод – тем паче! Высший свет, скандал... Но ведь нарушение клятв данных у алтаря. Обман.

Штефан принялся потихоньку выбираться из толпы, даже умудрялся ловко отшучиваться на здравицы молодым. Опрокинул по дороге остатки сливовицы из кувшина на столе, добрался до коновязи.

Гнедой липпициан, соскучившись, полез тыкаться мордой в грудь и всхрапнул недовольно, учуяв винный запах.

– Ну, набрался я, и что? – буркнул ему Штефан, отвязывая чомбур. Потрепал гнедого по шее. – Тебе-то хорошо, никаких сложностей.

Что-то такое говорил сердечный друг Лайош, когда они тайком читали романы вместо заданного урока, попались и угодили вместе на гауптвахту. У Лайоша была великолепная память, он жмурился от удовольствия, цитируя наизусть прочитанное. А говорили они именно о церковных обетах...

Штефан остановился и покачнулся, потому что мысль ударила в голову, как обух топора. Кажется, это Дидро сказал: «Обет целомудрия означает обещание богу нарушения самого мудрого и могущественного из его законов»[82]82
  «Обет целомудрия означает обещание богу нарушения самого мудрого и могущественного из его законов» – неточная цитата из романа Дени Дидро «Монахиня».


[Закрыть]. Именно про романы Дидро писал когда-то Штефан Тудору из Вены, точно зная, что дядька разделит его восторг, ведь Тудор никогда не обязывался клятвой ни быть лентяем и вором, ни отказываться от свободы... И это письмо, среди прочих, прочел Николае. Еще бы он не набросился на «вредоумные книги»!