Текст книги "Прокламация и подсолнух (СИ)"

Автор книги: Александра Дубко

Соавторы: Мила Сович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

– 8 -

Дурнота отступила так же неожиданно, как и нахлынула, и Штефан блаженно растянулся на постели. Полотняная наволочка приятно холодила разбитую щеку, ушибленные бока нежились на перине, пусть и тонкой, но все равно – не камни. Хмель и переживания выветрились, свет притененной экраном лампы уже не резал глаза, и так хорошо и спокойно было лежать здесь, понемногу засыпая, и знать, что ты наконец-то добрался, ты наконец-то дома.

Он вздохнул от удовольствия и повернулся набок, покрепче сжимая дядькину ладонь. Смешно, наверное, выглядит со стороны – такая оглобля усатая, а жмется и ластится, и никак не может выпустить родную руку! Но ведь дядька не возражает. Хотел бы – уже ушел.

Штефан осторожно приоткрыл глаза и украдкой покосился сквозь ресницы, прикидываясь, что спит. Снизу вверх рассматривал такое знакомое лицо, которого не видел уже несколько лет. Тудор почти не изменился. Сколько ему сейчас – чуть больше сорока? Мороя на заставе стариком кажется, а дядька – дядька еще молодой! В волосах ни сединки, движения легкие и сил – дай Бог каждому! Когда с Марианом вместе его укладывали, казалось – сейчас играючи поднимет и будет укачивать, как маленького.

Только и поменялось, что раньше Тудор носил военную форму – и дома, и в Вене, – а теперь на нем боярский кафтан, пусть и военного образца, но непривычный, черный, ничем не украшенный, кроме орденской звезды. А так – ничего не изменилось! Ну и рука, на которой раньше с трудом смыкались пальцы, теперь с его собственную руку. Но это не дядька изменился, а сам вырос.

Тудор устало потер глаза, и Штефану стало стыдно. Дядька с дороги, устал от многодневной безуспешной погони за разбойниками и от всех треволнений этого вечера. И вообще – у него много дел, о которых еще надо будет расспросить, но точно не сегодня. Сегодня всем надо отдохнуть, и самому, и дядьке.

Вот сейчас – разжать руку, отпустить наконец спать. Кстати, он же его в свою кровать уложил, не иначе, пойдет куда-нибудь не в такое же привычное и уютное место. Может, надо было запротестовать?

Видимо, Штефан пошевелился, забеспокоившись от нелегкой борьбы между желанием продлить это счастье – и мыслью, что счастье будет долгим, и можно поступиться одним моментом. Тудор внимательно посмотрел на него, наклонился и поправил одеяло. Погладил по волосам – с детства знакомое касание теплой ладони, загрубевшей от оружия.

– Спи, малыш.

С дядьку уже ростом, считай, и малыш! Но спорить не хочется ни капельки. Слишком хорошо лежать, прижавшись щекой к прохладной наволочке, держаться за руку и знать, засыпая, что когда бы ни открыл глаза – взрослый здесь, с тобой рядом! И все-таки надо собраться с духом и отпустить дядьку.

От этих мыслей пальцы сами сжались крепче – он так соскучился! Он так давно не видел, он еще не насмотрелся! Ничего, с завтрашнего дня насмотрится всласть, потому что никуда больше от дядьки не уедет. И тот никуда от него не денется – ни на войну, ни по своим загадочным делам, которых у него во все времена хватало. Тогда Штефан был маленьким. А теперь он вырос – и наконец-то может быть рядом, помогать, если понадобится.

– Спи, малыш. Я здесь посижу.

Стало ужасно, просто изумительно хорошо. Сам сказал! Можно валяться дальше, смотреть и слушать. Потрескивает фитиль в лампе, гуляют по деревянным перекрытиям таинственные ночные звуки дома – а может, это пандуры шумят где-то в дальних комнатах, – и под печкой тихонько шуршит, наверное, мышь с кухни забрела нечаянно. За окнами подвывает холодный ветер, и в полусне вспоминается Гицэ и, непонятно с чего, Ануся и тяжелые корзинки, набитые золотой кукурузой.

– А еще я на охоте был, – сонно пробормотал Штефан и сам не услышал своего голоса. Только почуял, как снова гладит по голове теплая ладонь.

Еще недавно его гладила по голове Фатьма, а теперь ее больше нет. Он встревожился, хотел еще раз разлепить глаза, посмотреть на дядьку, пожелать ему спокойной ночи и отпустить уже наконец, но только стиснул пальцы, глубоко вздохнул и задышал ровно. Во сне голова еще немного кружилась, и казалось, что он проваливается потихоньку в гладкую прохладу наволочки.

Обгоревший фитиль затрещал громче, огонек лампады у икон метнулся в сторону – в комнату тихонько заглянул Мариан. Тудор все сидел, подперев голову одной рукой, потому что вторая была намертво зажата в ладони Штефана под краем подушки.

Денщик вошел в комнату, потянулся поправить лампу. Буркнул недовольно:

– Ить, чего сидишь, как сука над кутятами? Иди спать, никуда он теперь не денется.

Тудор вздрогнул, выпрямляясь, и снова погладил Штефана по волосам.

– Теперь не денется, да, – он поднял взгляд на огонек лампады, перекрестился. – Славлю Тебя, Господи; Ты гневался на меня, но отвратил свой гнев и утешил меня[91]91
  Славлю Тебя, Господи; Ты гневался на меня, но отвратил свой гнев и утешил меня – Книга пророка Исайи 12:1.


[Закрыть].

Мариан скривился, будто хотел сказать что-то резкое, быть может, еще раз буркнуть, что не надо было отдавать детей кому попало и верить боярским уговорам, но в тусклом свете чадящей лампы лицо мальчишки казалось старше, чем днем, при солнце, а Тудору, наоборот, нельзя было дать больше двадцати пяти, сколько было ему, когда старший сын Елены только родился – и денщик промолчал.

А Штефан ничего не видел и не слышал – он уже спал.

Эпилог

Арнаут негодующе зыркал по сторонам, но возражать не решался – слишком тесно обступили его пандуры, и слишком мало на их мордах было почтения к господаревым людям.

Предводитель повстанцев, светловолосый молодой пандур в лихо заломленной на сторону шапке, небрежно распечатал перехваченное послание.

– Господину клушеру[92]92
  Клушер – одна из административных должностей в Валахии.


[Закрыть] Николае Глоговяну во имя долга перед отчизной и господарем, – он насмешливо покосился на бедолагу-арнаута и сплюнул ему под ноги подсолнечную шелуху. – Как-то рядом даже и звучит нехорошо, не находишь?

– Печать каймакама[93]93
  Каймакам – одна из административных должностей в Валахии.


[Закрыть] сломал – веревка по тебе плачет, – сквозь зубы буркнул арнаут. Предводитель пожал плечами:

– Хотя бы не утону. А письмо до чего интересное! – он пробежал глазами строчки. – Так как противник наш очень многочисленен... Деликатное поручение тебе, коли слуджер Тудор твой давний товарищ и друг дома... Если ты это сделаешь, с Божьей помощью мы сумеем разбить этот сброд по частям.

Пандуры негодующе зашумели, но предводитель задумчиво покрутил письмо в руках и махнул арнауту:

– Свободен. Или тебе дорогу показать, а то вдруг заблудишься?

Арнаут дернулся, глянул по сторонам, а потом вскочил на свою лошаденку и пришпорил ее так, что бедное животное рвануло прочь не хуже призового скакуна. Вслед ему несся дружный гогот. Светловолосый проводил беднягу смеющимся взглядом, сложил послание и сунул себе в карман.

– Макарко, давай коней! А письмо мы сами доставим.

– Подсолнух, ты чего? – осторожно спросил Макарие. – Нас же в Падеше ждут.

– Так тут, считай, по пути, – беззаботно ответил Штефан и похлопал себя по груди. – Тем паче, у меня еще одно посланьице имеется, по тому же адресу. Заодно и это передадим, а то нехорошо получится. Мы ж не разбойники какие – чужую почту перехватывать.

Он забрал у Макарии повод гнедого, взлетел в седло:

– Гайда!

По деревенской улице ехали рысью, четко выдерживая строй. За хвостами коней завивался сухой снежок, покачивались над шапками ружейные дула. Ребятишки облепили заборы, взрослые выбегали из домов и сараев. У колодца сгрудились испуганной стайкой бабы, с визгом бросились врассыпную, когда гнедой, спокойно рысивший впереди отряда, вдруг хватил в их сторону и попытался встать на дыбы, по старой памяти испугавшись тени от журавля.

Штефан осадил коня, вернул в строй, но бабы уже зашушукались, заохали – узнали. Теперь за отрядом потихоньку следовала почти вся деревня.

Боярская усадьба встретила их запертыми воротами. Незнакомый Штефану слуга опасливо косился на десяток вооруженных до зубов мужиков в пандурской форме и открывать ворота не спешил, несмотря на упоминание письма для боярина.

– Так мы и ворота вынести можем. Хочешь? – весело осведомился Штефан и поправил пистолет за поясом. Остальные пока за оружие не брались, ждали сигнала, но слуге и того хватило: поспешил распахнуть ворота и едва успел шарахнуться в сторону, чтобы не затоптали.

Во дворе Штефан придержал гнедого, оглядывая знакомый господский дом в два этажа с огромной террасой над входом и клумбы у крыльца, ныне припорошенные снегом. Усадьба затихла, съежилась, прижмурила ставни. Близость народного восстания легла на боярское поместье тенью хищного крыла.

Макарко выслал вперед своего вороного, поравнялся со Штефаном. Тихо, чтобы остальные не слышали, спросил:

– Штефанел, ты чего? Этих же велено не трогать.

– Да кто их трогать-то собирается? – Штефан рассмеялся. Спешился, легко взлетел по ступеням крыльца, грохнул в двери рукояткой пистолета. – Хозяева! Принимай почту!

– Батюшки-светы! – старая птичница, выглянувшая на шум через ограду с заднего двора, всплеснула руками и выронила из подола курицу, назначенную на обед. – Шофранка! Шофранка, ты глянь, кто приехал!

– Ну вот и поглядим, кто высунуться-то отважится, – усмехнулся Штефан, убирая пистолет за пояс и закидывая в рот очередную горсть семечек. В щели между шторами окон мелькнула чья-то тень, но он не смотрел на окна.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Петру. Присмотрелся, старчески щурясь, и вдруг охнул, хватаясь за сердце.

– Штефанел! И вправду ты?!

– Я, Петру. Здравствуй!

Старик всплеснул руками, хотел обнять – не достал, и просто схватил его за локти. Повернул лицом к свету.

– А вырос-то как! И не узнать! – потом отстранился, с опаской глянул в сторону отряда. Попросил негромко: – Не надо, Штефанел, голубчик. Не трогайте вы боярина, не начинайте с мести богоугодное дело.

– А кто его трогает? – был жизнерадостный ответ.

Старик смотрел на него тяжело и печально.

– Зачем-то ведь именно тебя сюда Тудор отправил.

Макарко, подобравшийся к самому крыльцу, услышал последние слова и удивился:

– Нас так-то сюда не отправляли.

– Как это? – вскинулся потрясенный Петру.

– Да вот так, – буркнул смущенный Штефан и рассеянно потер затылок. – Но чего это Тудору можно в десяти верстах отсюда армию собирать, будто, кроме того Падеша, во всей Романии перекрестков нету, а мне... – он виновато посмотрел на старика и вдруг заулыбался: – Да мы так это, Петру! Тех бояр, кто нашему делу не мешает, Тудор трогать запретил, а я уж здесь сам, по своей воле.

Достал из кармана письмо со сломанной печатью, сунул в руки старого слуги.

– Вот. Это боярину от каймакама. А это, – он расстегнул мундир, вытащил еще одну бумагу, примерился и намертво приколотил ее кинжалом к двери. – От Тудора. Вам всем.

Старик печально улыбнулся.

– Падешская прокламация?

– Она самая! – Штефан схватил его за руки. – Петру! Поехали с нами!

– Нет, боер, – старый слуга покачал головой. – Тудор великое дело затевает, но мое-то место – здесь. Я деду твоему служил, не могу я сына его оставить сейчас, когда в Романии такое творится.

– Тудора тоже дед вырастил!

– Как знать, что бы он ему сейчас сказал? – усмехнулся Петру и ласково посмотрел на парня. – А ты молодцом вырос!

– Зачем тебе здесь оставаться, Петру? – горячо возразил Штефан. – Неужто здесь оценят твою преданность?

– Я ее только сам оценить могу, боер Штефанел, – строго ответил старик. – Тудор и без меня сладит, а вот боер Николае – ну куда ему без меня?

Штефан помолчал, сжимая его руку в ладонях. Потом, опустив голову, махнул Макарке – мол, веди коня.

Старик с ласковой улыбкой смотрел, как Штефан садился в седло. Подошел поближе, положил ему руку на колено.

– У Тудора верных людей и без меня хватит.

Будто очнувшись, Штефан вскинул голову, выпрямляясь в седле.

– Может, Тудор и без меня бы справился, да только я-то не хочу, чтобы с этим делом без меня справлялись. А боярину можешь передать, что истинный его долг перед отчизной – долг перед народом, так что пусть лучше это, – он ткнул пальцем в письмо, которое Петру все еще держал в руках, – исполнять даже не думает!

Старый Петру поманил его снова, заставив наклониться, перекрестил и обнял.

– Храни тебя Господь, дитятко! Ох, опасное дело, опасное...

Гнедой выгнул шею, пошел вперед боком, взмахивая пышным хвостом и гоняя во рту железо. Макарко тронул коня, пристроился на полшага позади. За ними двинулись остальные, построились в воротах по двое. Штефан обернулся в последний раз, но не на дом и не на ворота – он осмотрел отряд, привстал в стременах и махнул рукой:

– Рысью! Марш!

Петру стоял на крыльце, смотрел им вслед и что-то тихо шептал одними губами. За его спиной ветер трепал пришпиленную к двери бумагу.

«Братья, жители Цара Романешти, какой бы вы ни были нации! Ни один закон не запрещает человеку ответить злом на зло. Встретив на дороге змею, вы убиваете ее дубиной, потому что укус ее опасен для вашей жизни. Но что говорить о драконах, что сжирают нас заживо – властителях наших, политиках и священниках, которые пьют нашу кровь, пока мы страдаем? Доколе нам быть их рабами? Приходите, братья, приходите все, ответим злом на зло, чтобы добро восторжествовало!»[94]94
  Братья, жители Цара Романешти… – Падешская прокламация Тудора Владимиреску от 23 января (4 февраля) 1821 г., частично (пер. авт.).


[Закрыть]

– Господи, – ахнула Шофранка, прижимая к груди уголки шерстяного платка. – Да неужто настанет такое время?

– Молчи, дура, – одернула ее старая птичница, но девка заупрямилась.

– А вот возьму – и уйду с ними!

– Опасное это дело, – печально повторил Петру, опуская руку на плечо Шофранки. – Чем-то еще закончится?

Дорога вилась грязноватой лентой, покрытой следами подков и колес телег, но из-под копыт взметался сухой снег, скрывая лошадей, и сверху казалось, что всадники плывут в белом облаке поземки к недалеким горам, опушенным зелеными елями.

Ветер на миг разорвал плотную пелену облаков, и на землю хлынули потоки неожиданного, по-весеннему теплого, яркого света, а грязные сугробы брызнули ослепительными искрами, когда над ними заголубел кусочек чистого неба.

Закинув голову и придерживая на затылке шапку, Штефан смотрел на круглое золотое солнце, слишком раннее для этого времени в предгорьях Южных Карпат.

Шел февраль. Февраль тысяча восемьсот двадцать первого года.

Приложение: персоналии

Тудор Владимиреску (1776(?) г. – 27 мая (8 июня) 1821 г.) – предводитель Валашского народного восстания 1821 г. против режима фанариотов, командир пандурского корпуса в составе русской армии во время русско-турецкой войны 1806-1812 гг., поручик русской армии, кавалер ордена Св. Владимира III степени, представитель княжества Валахия на Венском конгрессе 1814 г. По происхождению крестьянин, получил в 1804(?) г. мелкий боярский чин слуджера. С 11 лет воспитывался в доме боярина Ионицэ Глоговяну в Крайове и получил образование вместе с его сыном Николае, впоследствии долгое время занимал место приказчика в имениях Глогова и Байя-де-Арамо. С 1806 по 1821 г. управлял волостью Клошани в Олтении. В 1821 г. был обвинен греческими повстанцами в предательстве и убит по приказу Александра Ипсиланти.

Теодор Аман. Портрет Тудора Владимиреску. (1874-1876 гг.). [95]95
  Theodor Aman [Public domain], via Wikimedia Commons.


[Закрыть]

Ионицэ Глоговяну (1751 г. – 1804(?) г.) – боярин, клушер, занимал высокие административные посты в Крайове.

Николае Глоговяну (? – 1828 г.) – боярин, клушер, сын Ионицэ Глоговяну, после смерти отца занимал пост исправника в Крайове.

Елена Глоговяну (урожденная Гика) (1786 г. – 4 мая 1814 гг.) – одна из дочерей князя Костаке Гика и Руксандры Кантакузино, в 1800 г. вышла замуж за Николае Глоговяну, в 1814 г. скончалась в Вене от чахотки.

Портрет Елены Глоговяну (Гика). Автор и год неизвестны[96]96
  Оттиск предоставлен г-жой Констанцей Ходос, опубликован в книге Н. Иорга «Аграрная, экономическая и социальная ситуация в Олтении накануне восстания Тудора Владимиреску». 1915 г. Бухарест. [Old Public domain]


[Закрыть].

Костаке Гика (1754 г. – 1822 г.) – боярин из старинного валашского и молдавского рода албанского происхождения, великий бан Крайовы (1804-1810 г.), консультант при ставке русского командования в 1812 г., отец Елены Гика и брат Григория Гика.

Григорий Гика (1765 г. – 16 октября 1834 г.) – младший брат Костаке Гика, великий логофет (1813-1816 г.), великий бан (1817 г.). Участник заговора против Иоана Караджи (1816 г.), после подавления восстания Тудора Владимиреску – первый назначенный султаном Порты национальный господарь Валахии (1822 – 1828 гг.).

Иоан Караджа (1754 г. – 1844 г.) – фанариот, господарь Валахии в 1812-1818 гг. В 1818 г. издал новый свод законов, т.н. Legiuirea Caradja, ограничивавший крестьянские свободы и права женщин по сравнению с древними сводами законов, которые действовали до него на территории княжества. Кроме того, распустил половину пандуров и сократил им налоговые льготы. Реформы господаря Караджи привели к частым вспышкам недовольства, а впоследствии – к народному восстанию 1821 г.