Текст книги "Прокламация и подсолнух (СИ)"

Автор книги: Александра Дубко

Соавторы: Мила Сович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– 4 -

Деревня лежала в зеленом ущелье неподалеку от заставы. Со стороны границы дороги к ней не было – разумный человек не станет прокладывать дорогу туда, откуда может прийти несчастье. Но пандурам дорога была без надобности: для верховых узкой натоптанной тропки вполне хватало, а телегу за провизией посылали в объезд, через перекресток с постоялым двором.

Верховодила в деревне крепкая мельничиха Станка, баба в самом соку, кровь с молоком и румянец во всю щеку. Рано оставшись вдовой, она наотрез отказалась продавать мельницу и быстро исхитрилась договориться о поставках хлеба для пары ближайших застав. Мельница не просто не запустела – заработала бесперебойно. Хозяйка ее скоро сообразила, что военный подряд – вещь выгодная не только в смысле денег, но и в смысле благодарности вояк. А два десятка здоровых мужиков, которые могут помочь с покосом или за день разметать сгоревший овин и выложить стены для нового... Шептались, конечно, о разном, но лихая баба только головой потряхивала, рассыпая по налитым плечам черную гриву, и проходила по двору своей мельницы, притопывая недешевыми сапожками.

Станка залезла в долги, но прирезала к своей мельнице еще угодий, развела коз и овец, со скандалом выбила у общины один из лучших покосных ложков – и теперь пандуры наслаждались свежей простоквашей и всегда знали, что у тетки Станки лежит запас доброго сена для их лошадей. В глаза они мельничиху именовали «матушкой» или «хозяйкой». За глаза – «капитаншей». И что бы ни болтали про Станку в деревне старики и бабы, изобиженные ее деловой хваткой, если уж пандуры гуляли – то во двор мельничной избы, все больше походившей на небольшую усадьбу, набивалась вся деревня и пара-тройка близлежащих хуторов.

Сено досыхало на полях, хлеб убирать было еще рано, и в здешних горах яблоки только-только начинали вызревать. После Петрова поста Станка велела заколоть двух свиней, которые с какого-то одним им ведомого перепугу сожрали поросят и теперь нагуливали бока, не принося никакого толку. К осени у мельничихи, конечно, откармливались боровки помоложе, но не пропадать же добру!

Когда на весь мельничный двор пахнуло паленой щетиной, а Станкин батрачонок протрусил по улице на единственном на всю деревню ишаке в сторону заставы, бабы со вздохами облегчения оставили свои огороды и потопали к мельнице – помогать набивать калтабоши[42]42
  Калтабоши – национальное блюдо, домашние колбаски.


[Закрыть] и заводить тесто на пресный хлеб. Старики тоже повздыхали и полезли в погреба за ракией – будет повод помериться, у кого забористей выходит! Станка, конечно, мельничиха, но известно – баба, куды ей в самогонке разбираться, а пандуры – те оценят. Девки с визгом прятались от суровых отцов и перетряхивали расшитые рубахи-камасы и шерстяные узорчатые катринты[43]43
  Катринта – национальная женская одежда, юбка из двух несшитых полотнищ.


[Закрыть]. Самые лихие, хохоча, наматывали пояса поверх юбок[44]44
  … пояса поверх юбок… – женщины носили традиционные широкие пояса под верхней одеждой, мужчины – поверх.


[Закрыть], выхвалялись, что сами подадутся в отряд – у кого батьки услышали, тем крепко досталось.

Станка, даже летом щеголявшая в дорогой бархатной безрукавке, отороченной лисьим мехом, поприветствовала явившихся пограничников, быстро распорядилась приставить всех к работе, качнула широким задом перед Симеоном и убралась в избу что-то подсчитывать вместе с Мороей. Окна ради жары были распахнуты настежь, и стоило этим двоим не сойтись во мнении, как про нынешние цены на фураж узнала вся деревня, до того звонко и заковыристо бранилась мельничиха.

Было бы разговоров – но деревенским выдалась иная забава: разглядывать мальчишку, приблудившегося недавно на заставу. Девки фыркали и проходили мимо, гордо подняв непокрытые головы, старухи качали головами, жалостливо подпирая морщинистые щеки, а мужики с недоумением изучали очень дорогого, но очень уж неподходящего для здешних гор рослого гнедого коня.

Гицэ наконец загородил Штефана от досужих взглядов и утащил с собой жарить фригеруй[45]45
  Фригеруй – национальное блюдо, мясо на решетке.


[Закрыть]. Румяная и красивая повариха Станки бросила им в окошко по свеженькому пончику, утерла лоб полной рукой, до локтя забеленной в муке.

– Спасибо, красавица, – серьезно поблагодарил Гицэ и тотчас усмехнулся в усы. – Еще бы гогоши[46]46
  Гогоши – национальное блюдо, пончики без начинки.


[Закрыть] вкусные у такой сдобной бабы не выходили...

– И не надоело тебе еще подкатывать-то? – повариха засмеялась тоже, подняла шумовку: – А ну проваливай отсюда, пока тетка Станка не узнала, что ты ко мне клинья бьешь!

– А мне плевать, чего она там узнает, – обнадежил ее Гицэ, опершись локтем о подоконник. – Плясать не зазорно, а уж что там потом...

– Пляши еще с тобой, – фыркнула молодка и перевернула пончики в кипящем масле. Потом поглядела мимо Гицэ на Штефана, который скромно стоял в сторонке, уплетая угощение за обе щеки. – Вот с этим, хорошеньким, я бы поплясала! Чистый ангелочек же!

Гицэ заржал:

– Штефанел! Тут красавица с тобой поплясать желает! Чай, у бояр бабы первыми плясать не зовут?

Мальчишка в первый миг растерялся, потом ухмыльнулся не без ехидства:

– Зовут. Во многих танцах даже фигуры такие имеются.

Повариха шустро пометала готовые гогоши на блюдо, шлепнула по руке потянувшегося Гицэ. Загрузив в масло новую порцию пончиков, ласково позвала Штефана:

– Эй, парень! Нешто ты на боярских гулянках бывал?

– Язык без костей, – прошипел Гицэ на ухо Штефану. Тот в ответ беззаботно пожал плечами:

– А кто сказал, что я не вру?

Слушая, что плетет этот «ангелочек», Гицэ охотно с ним согласился: вранье явное. От первого и до последнего слова. Он махнул рукой и пошел жарить свинину. На век Гицэ девок точно хватало, а у Станкиной поварихи были не только красивые полные плечи, но и хороший муж, здешний пастух, и ссориться с ним Гицэ не хотелось. А Штефан – да что Штефан, дите, одно слово! Молодайка перед ним зубы моет веселья ради, а он краснеет, как маков цвет, стоит ему только поглядеть ненароком на круглую шейку, охваченную стоячим воротничком, на руки под закатанными до локтей рукавами. А и не смотреть не может, щенок.

Гицэ усмехнулся в усы и перевернул решетку на угольях. Свинина схватилась хорошей румяной корочкой, фригеруй обещал выйти сочным на загляденье. Впрочем, у Гицэ, когда за ним наблюдали красивые молодайки, сроду ничего не пригорало.

Симеон курил, прислонившись к избяной стене, и думал, что надо бы выкроить денек от дел и поменять прохудившиеся доски на Станкином крылечке. На заставе-то капитану за топор браться как-то невместно, а руки все равно иногда чешутся... Да и скрипит та ступенька, чтоб ее холера взяла!

Макарко помогал бабам накрывать столы и изредка получал тумаки за нерасторопность. Совсем рядом причина его нерасторопности раскладывала деревянные ложки и смущенно теребила сборчатый ворот камасы, бросая изредка на Макарку взгляды из-под мохнатых ресниц.

– Ануся, – улучив момент, позвал Макарие. – Я ведь нынче в отряде-то по-настоящему. Меня сам слуджер в списки внес и оружие велел выдать...

Ануся зарделась, притиснула охапку ложек к груди. А Макарку вдруг похлопали по плечу сзади.

– Обмоем, значит, приказ слуджера, парень, – заявил Анусин отец, здоровенный пастух с дальнего хутора. Говорил он вроде добродушно, но Макарко мысленно застонал про себя. – Ну, а раз ты нынче у нас пандур, так заглядывайте в гости, когда будете в дозоре в наших краях. Да всем отрядом, глядите, мы нашим сторожам завсегда рады...

Макарко скорбно вздохнул. Ануся незаметно развела руками – мол, ясно как день, что отец тебя видеть на хуторе в одиночку не желает и говорить с тобою не будет.

– Макарко! – окликнул Симеон расстроенного парня. – Позаботься чего повкуснее запасти для тех, кто в дозорах нынче! Станка разрешила, ты и повезешь! Да рыбы соленой у деда Йонела выпросить не забудь, Йоргу уж который день мается – у нас кончилась.

– Это ему сейчас ехать? – невольно ахнула Ануся, и все пандуры дружно заулыбались в рукава.

– Нет, это вечером, – великодушно утешил ее Симеон и исподтишка показал Макарке кулак. Тот ответил обиженным взглядом, давая капитану понять, что намерения у него самые серьезные.

– Он за ней ухлестывает уже давненько, – подтвердила Станка, устроившись на месте хозяйки праздника рядом с Симеоном. – Ну чего расселись-то, как неродные? – набросилась вдруг на пандуров. – Разливайте! А этот ваш поросенок чего?!

Штефан, все еще беседовавший с поварихой, на окрик вспыхнул до ушей и от окошка послушно отошел, но и Симеон, и Гицэ, что тащил к столу решетку с мясом, приметили восхищенные взгляды, которые парнишка бросал на повариху. Переглянулись: обоим было смешно.

Еще смешнее им стало значительно позже, когда давно уже сдвинули в сторону изрядно опустевшие столы. Тоненько запела скрипка, подали голос цимбалы, зазвенели тамбурины – составился хоровод.

Мороя сразу отошел в сторону, добродушно ворча, что стар он уже – ноги отплясывать. Присоседился к дедам, разливавшим ракию. Через пару танцев к нему присоединился и Симеон, успевший отвести душу, но сроду не любивший уплясываться насмерть. Подошедший на минуточку передохнуть и выпить Гицэ неопределенно заржал, указывая в сторону.

Штефан, которому сельские танцы знать было неоткуда, примостился у самого забора с неизменным подсолнухом в руках. Но отсидеться ему не дали: подлетела одна, молодая да красивая, разрумянившая от быстрого движения, ухватила за руку, потащила за собой.

– Да оно дело нехитрое, – рассмеялась, когда Штефан попытался отговориться неумением. – Научу, красивый.

И мигом втянула ошалевшего от напора Штефана в хоровод.

Симеон с Мороей только переглянулись и одинаково понимающе усмехнулись, наблюдая, как девка вьется вокруг парнишки и стреляет глазами.

– Огонь-девка, – оценил Гицэ. – Везучий наш ангелочек, так его и так!

И сам убрался обратно в пляску, когда на нем разом повисли три молодайки. Мороя в ответ ухмыльнулся в усы и продолжил с интересом наблюдать за Штефаном, которого девка после танца придержала за руку – вроде и ненароком, сказала что-то, от чего оба разулыбались...

Макария тоже ни единого танца не пропустил, все норовя оказаться поближе к Анусе в хороводе и тяжко вздыхая, когда круг распадался на пары, а та оказывалась от него далече. Только один раз ему и свезло. Может, повезло бы еще, только Симеон напомнил, что надо харчи везти на заставу, когда веселье было еще в самом разгаре. Макария проводил тоскующими глазами Анусю, которая под хмурым взглядом батьки отошла в сторонку, и направился к выходу со двора.

С погрузкой телеги танцы на время прервались, девка отошла от Штефана, но оглянулась и взглядом так явно велела парнишке следовать за собой, что и слепому было бы ясно... Вот только Штефан беззаботно отмахнулся и вернулся к забору. Подобрал оброненный подсолнух, начал отряхивать от вездесущих муравьев и пыли.

Гицэ чуть не сплюнул с досады:

– Вот же птенец желторотый, мать его распротак! Он что, не понял? – и хотел уже сорваться с места, чтобы втолковать Штефану, чего собственно от него хотели, но Симеон перехватил его за рукав.

– Не понял – и ладно. Хоть его не придется по всем сеновалам выискивать.

– Так дело ж молодое, когда еще гулять! – Гицэ все-таки не оставил мысль сделать доброе дело.

– Вот ты и гуляй себе. Тебе хворостиной поперек хребта огребать не привыкать, – припечатал Симеон.

– Да капитан, он же сам не поймет...

Спор прервал тихий смешок Морои. Штефан еще раз вздохнул над подсолнухом, широким движением закинул его далеко в огород и, осторожно оглядевшись по сторонам, украдкой направился куда-то подальше от толпы. Гицэ улыбнулся:

– А, не! Кажись, таки понял!

Капитан Симеон махнул рукой и поискал глазами Станку: он уже отдохнул, успел хорошенько выпить и теперь был не прочь еще немного поплясать.

А Штефан, пока пандуры обсуждали его намерения, бродил по пустой деревне, высматривая в сумерках подсолнух взамен засиженного муравьями. Углядел в одном огороде тяжело склоненные черно-золотые шапки, толкнул калитку.

– Хозяева!

Ответа не последовало. Да и окошки в доме не светились.

Штефан некоторое время потоптался посреди двора в нерешительности, но все же направился в сторону огорода, где в самом дальнем углу росла цель его путешествия. Пробираясь среди грядок, Штефан честно старался ничего не потоптать, но у здоровенной тыквы в междурядье оказались свои планы, и она раскололась с громким хрустом. Упасть Штефан не упал, но, пытаясь удержаться на ногах, прыгнул на какую-то ботву, и поэтому обратно через огород идти не решился. Благо, дом с подсолнухами был от околицы крайним, так что за невысоким заборчиком – только от скотины уберегаться – начинался покосный лужок.

Срезав подсолнух покрупнее, Штефан примерился, сиганул через забор и... приземлился мало не на голову Анусе, печально сидевшей с той стороны.

Та ойкнула и отшатнулась, свалившись с камушка, на котором сидела.

– Напугал? Извини, – Штефан шагнул навстречу, протянул руку, чтобы помочь подняться. Ануся присмотрелась поначалу настороженно, но руку приняла:

– А ты с заставы, да? Я тебя во дворе у тетки Станки видела.

– С заставы, – он легко вздернул ее на ноги. – Меня Штефаном зовут.

– Ануся, – она сперва несмело улыбнулась, потом, разглядев мальчишескую мордаху и подсолнух, нахмурилась. – А чего это ты Томашу огород обносишь?

Штефан, пойманный на горячем, дернулся убрать подсолнух за спину, на мгновение почти смутился, потом кинулся оправдываться:

– Всего один подсолнух! Я бы спросил, так ведь нет никого!

– Так ведь у Станки все гуляют, – строго возразила Ануся. – Там бы и спросил.

– А я в лицо этого Томаша не знаю, – выкрутился Штефан, впрочем, сказав чистую правду. – Покажешь – так спрошу и извинюсь, что без спросу. И за подсолнух. И за тыкву.

– А тыква-то тебе зачем?

– Низачем... – он смутился. – Я ее раздавил. Нечаянно.

Ануся уже смеялась.

– А Томаш тебя хворостиной! И не посмотрит, что пандур!

Заулыбался и Штефан.

– Так я же извинюсь. Если ты меня познакомишь с этим Томашем.

Она задумалась, покачала головой:

– Нельзя. Батька заругает, что с пандурами гуляю.

– Так я пока не совсем пандур, – сознался Штефан, но Ануся тяжело вздохнула.

– Все равно заругает. Не любит он ваших. Говорит, нечего, мол, виться, словно медом намазано, – она примерилась сесть обратно на камень, но Штефан остановил ее.

– Погоди-ка. Застудишься еще, – он стянул безрукавку, постелил на камень и сделал галантный жест. – Присаживайся, госпожа Ануся. Так вокруг такой красоты грех не виться!

Она даже ножкой притопнула с досады.

– Вот правильно батька говорит: юбочники вы да бездельники, которым только бы девок портить!

Штефан не обиделся, только улыбнулся:

– Так чего тогда вздыхаешь, красивая, что батька всех гоняет?

– А мне всех и не надо, – Ануся снова вздохнула, – мне только одного. И он не такой!

– А батька, значит, не верит, что не такой?

– Не верит, – она вздохнула еще горше. – И меня то выдрать, то под замок посадить грозится.

– Ну, он у тебя прямо Акрисий, – сочувственно протянул Штефан.

– Кто?

– Да был такой царь, мифический. Тоже все дочку под замок посадить норовил.

– Ему тоже женихи не нравились? – заинтересовалась Ануся.

– Да нет. Ему пифия, ну гадалка, нагадала, что он от руки своего внука умрет. Вот и решил оставить дочку в девках. Под своим дворцом, в подземельях выстроил роскошные покои и запер ее там, чтобы никто ее даже не увидел.

– И что? – охнула Ануся. – Она так там всю жизнь и просидела, бедная?

– Да нет. Ничего у того Акрисия не вышло...

Штефан уселся на землю, привалившись спиной к камню, на котором сидела Ануся, и принялся рассказывать. Та вздыхала и с чисто девчоночьим любопытством торопила рассказчика: «Ну, а дальше что было?»

Налетевший легкий ветерок окончательно разогнал редкие тучки, ночь осыпала небо звездами, что росой по паутине, в траве стрекотали сверчки, доносилась музыка с подворья Станки. А над лужком на окраине глухой деревни в горах на самой границе с Трансильванией хорошо поставленным, хоть еще и мальчишеским голосом, лилось:

– И тогда Персей увидел прикованную к скале прекрасную девушку...

– 5 -

Симеон обнаружил, что немного поднабрался, и решил увести Станку отдохнуть в стороне. Веселье и без них шло своим чередом: молодежь продолжала отплясывать, кто постарше – сбивались в компании и заводили разговоры о видах на урожай, удоях и приплоде у скотины, ценах на зерно и налогах. Народ с дальних хуторов потихоньку и домой засобирался.

– Слышь, капитан! Меня глаза обманывают, или это та краля, что к Штефану маслилась? – окликнул Мороя, отвлекаясь от скучного спора про достоинства сеялок. Мотнул головой в сторону двора, где еще плясали несколько пар. Симеон неохотно поднял голову с колен Станки, присмотрелся.

– Кажись, она.

– Ой, зря Гицэ радовался! Только куды наш Подсолнух тогда подевался?

Разбираться Симеону стало ужасно лень.

– Ладно, мало ли девок! Пущай гуляет.

– А Гицэ-то ты что говорил, а, капитан?

– Так то Гицэ!

– И то верно. Нечего его поощрять.

Мороя снова усмехнулся в усы и вернулся к мужикам, которые уже бросили сеялки и теперь спорили о том, будет ли завтра дождь, «а то ж вон тучка ходит, и на закате алело», или нет – «да луна вон яркая, и солнце не в тучу село, так что только ветра жди», «а я говорю гроза будет», «да какая гроза, так, поморосит только».

И тут Симеон обнаружил, что помянутая гроза уже надвинулась на него самого, приняв обличье Михая, отца Ануси. Оказалось, суровый батька внезапно обнаружил исчезновение дочки с подворья и, поспрошав и уяснив примерное время ее отлучки, мигом озверел и кинулся к капитану пандуров.

Симеон от неожиданности вскочил и так, стоя, и выслушивал, что под началом у него одни кобели и бандюги, что Макарию надо отходить батогами так, чтобы встать не смог, что он не иначе как увез Анусю на заставу, потому как больше этой голытьбе ехать некуда, и что Михай сейчас сам отправится туда и разнесет все, но до этого мерзавца доберется. Симеон только и успел брякнуть, что без капитана никого на заставу сроду не пустят – и тотчас получил требование ехать немедленно и выдать разгневанному Михаю поганца, который ишь чего удумал.

Вокруг собралась небольшая заинтересованная толпа. Анусю в деревне любили, и ее доброго имени было жаль, а потому поганцу Макарке Симеон сам бы голову открутил с радостью, если такое дело. К тому же, из-за него пропадал свободный вечер...

Разобиженная Станка поднялась с крылечка и ушла, на прощание испепелив Симеона негодующим взглядом. Ладно! Зато когда он пошел седлать коня, рядом очутился встревоженный Мороя, который и так не собирался ночевать в деревне. Михай, прооравшись, несколько выдохся и теперь только возмущенно сопел и тыкал изредка куда-то в небо своим овечьим посохом с крюком на конце, поэтому путь по деревне до подворья Томаша все трое проделали в угрюмом молчании.

– 6 -

За околицу они вышли как раз в тот момент, когда Штефан осознал, что импровизация гекзаметром на родном языке ему сегодня не удается, и начал пересказывать Анусе краткое содержание Троянского эпоса своими словами. К чести Штефана, он опустил своеобразную предысторию рождения Елены Прекрасной, которую особенно любили обсуждать кадеты в Термилаке, но невольным свидетелям хватило и вскользь услышанного: «Ну и задал Парис с ней лататы морем до самой Трои...»

Мороя, грамотный и выросший при боярском доме, от такого оборота сложился пополам и захрюкал. Симеон мысленно схватился за голову, представляя грядущую войну между Штефаном и Макаркой, с таким поводом обещавшую стать почище Троянской, а грозный батька Ануси мигом разобрался и кинулся в атаку, потрясая овечьим посохом:

– Ах, ты, гаденыш! Ты девку учишь от батьки сбежать?! Вот я тебя дрючком-то протяну!

Штефан вскинул невинно-изумленные глаза, искренне не поняв, в чем связь между Парисом и батькой. Зато он сразу понял, что такое дрючок, как только тот прошелся ему по загривку.

Второй удар должен был достаться пискнувшей Анусе, но для Штефана уроки Гицэ даром не прошли: здоровенный пастух вдруг пробежал два шага за дрючком против собственной воли, неловко крутнулся и выпустил палку.

Штефан мигом отскочил на безопасное расстояние и с размаху хряснул несчастный посох о каменный заборчик.

– Ой, чтой-та! – ахнула Ануся. – А овец теперь чем ловить?..

– А по шее за что? – крикнул в запале Штефан, но Симеон торопливо встал между ним и изрядно удивленным пастухом.

– Ну и чего ты, Михае, нас переполошил? Кто твою дочку куда уволок?

– И с какой-такой радости ты наших мальчишек бить вздумал? – ввернул Мороя, становясь рядом с капитаном. – Обидели – двигай до заставы к старшим, а парней мы не затем учим, чтоб им всякий мог по шее проехаться!

Численный перевес оказался не на стороне пастуха, да и без излюбленного оружия он несколько подрастерял уверенность. Михай покосился на дочь, но та настолько удивленно хлопала испуганными глазами, что он мигом остыл. Впрочем, он и так на свою кровиночку злился редко, больше боялся и берег...

И Ануся немедленно воспользовалась отцовской слабостью, обиженно принявшись отряхивать юбку.

– Уж и поговорить нельзя, батя! Вот уж ты вправду этот... Как его? Акти... Аксри...

– Акрисий, – услужливо напомнил Штефан, предусмотрительно отступая подальше за спину Симеона. Михай снова осатанел:

– Ты глянь, капитан, он еще и девку лаяться учит, поганец! – он сгреб Анусю за руку, погрозил Штефану кулаком: – Еще раз подойдешь – грабли тебе в хлебало поперек затолкаю, болтун!

Штефан бойко открыл было рот для ответа, но Симеон повернулся к нему, скрестив руки на груди.

– Молчать, а то сам затолкаешь! По моему приказу!

Немного умиротворенный восстановлением справедливости пастух еще какое-то время потаращился на пандуров, потом дернул дочь за локоть.

– Домой живо, гулена! – и все-таки взглянул исподлобья на Симеона и Морою. – Это... Ну да, не надо на заставу. Извиняйте, что побеспокоил.

Симеон усмехнулся невольно:

– Ладно. Мы тут вроде как порядок охраняем, куда ж без нас?

– Угу, мы оченно признательные, – согласился сконфуженный Михай и потащил Анусю прочь, выговаривая ей на ходу.

Симеон и Мороя дружно повернулись к Штефану. Тот провожал Михая мрачным взглядом, потирая ушибленный загривок, но мигом насторожился в предчувствии разноса.

– Да мы же просто разговаривали, капитан!

– А похабень девке зачем плел? – сурово уточнил Симеон, когда пастух с Анусей скрылись из виду.

– Это не похабень! – возмутился Штефан. – Это Гомер и Овидий! Я же ей не «Науку любви» пересказывал, а всего-навсего мифологию!

– Какую-такую мифологию?

– Древнегреческую!

– Нашел, шо девке рассказывать! – покачал головой Мороя, давясь смехом. – Ну, Подсолнух!

Штефан обиделся:

– А про что мне ей рассказывать было – про топографию? Или про использование крепостной артиллерии? Она тут плакала, а там красиво все так! Боги, герои, спасение прекрасной девушки от чудовища. Не верите? Давайте расскажу!

Симеон все-таки не утерпел – заржал.

– Нет уж, ладно, – почти простонал он, вытирая навернувшиеся на глаза от смеха слезы. – Нам бы лучше про топографию.

Мороя тоже рассмеялся, вспоминая радость Гицэ и глядя на возмущенно-невинную мордаху Штефана: похоже, со стороны девок капитан мог быть за Штефана совершенно спокоен!