Текст книги "Князь Арнаут"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Впрочем, она и сама поняла причину уверенности князя, увидев клочок тонкой ткани в руке рыцаря.

– Дайте мне платочек, – попросила Алиенора.

– Бесполезно, – хмуро ответил князь, однако всё же исполнил просьбу племянницы. – Тут нет никакого намёка на владельца, кроме вот этого. Одно ясно, это первая буква имени, но какого? – Королева естественно думала так же, но что означала эта большая буква «I»? Изабелла? Изольда? Ивонна? Илона? Иоанна? – Дама. Скорее всего из приближённых... княгини.

Князь намеренно не стал называть жену по имени. Он думал, что любил её, но понял сегодня, что никогда не испытывал к ней ничего похожего на чувство, которое вызвала в нём племянница. Он привык заботиться о супруге, однако мысли о скорой смерти заставляли его беспокоиться в первую очередь о детях, а потом уже о Констанс, причём, прежде всего, как о матери Боэмунда и девочек.

– Да, – королева задумчиво кивнула, – у французских дам не в обычае метить таким образом предметы туалета. Это здешнее изобретение. Вероятно, оно происходит из необходимости всё время вести учёт добра, вследствие большого количества слуг-грифонов и их необыкновенной вороватости.

Раймунд сделался ещё мрачнее, умозаключение королевы Франции относительно слуг его не радовало, но куда сильнее удручало другое: он и представить себе не мог, чья рука сразила оруженосца.

– Зарезан тонким кинжалом, – нехотя проговорил князь. – Я бы даже подумал, что это ассасин...[31]31
  Наёмный убийца. Для более полной информации относительно секты ассасинов см. комментарий 17.


[Закрыть] Но они предпочитают убивать, вонзая клинок в спину, кроме того...

– Ассасин? – удивилась Алиеонора. – Я слышала, они охотятся только за высокими особами. Может быть, он имел целью напасть на вас?

– Но это же женщина? – не слишком уверенно произнёс князь. – Вот же платок? Да и господин ассасинов, курд Алиб Вафа, хотя и молится Аллаху, ненавидит Нураддина больше всех на свете. Нет, Али нет резона убивать меня. К тому же незнакомый мужчина не смог бы пробраться сюда, стражники заметили бы его и обязательно остановили.

– Надо спросить их, кого они видели выходившим отсюда! – просияла королева. – Идёмте скорее. Мы всё узнаем! Ваш слуга был знаком с тем, кто убил его!

– С чего вы так решили? – с недоумением осведомился дядя.

– Он был силён, ваш слуга?

– Да. Конечно. Очень силён, он – настоящий воин.

– Я слышала нечто похожее на возглас удивления! – с жаром воскликнула племянница. – Он сказал что-то вроде: «Это ты?» или «Это вы?». Больше того, потому его и убили. Он видел ту, которая шпионила за нами, но не ожидал, что она нападёт на него. Иначе, как объяснить то, что женщине удалось справиться с сильным мужчиной? Ведь если бы это и правда был ассасин, он напал бы сзади и постарался бы уничтожить неожиданную помеху тихо, чтобы иметь возможность подобраться к вам. Кроме того, я слышала, что они отправляются вершить свои дьявольские дела чаще группами, чем в одиночку. Нет, всё было так, как я говорю! Идёмте скорее, расспросим стражников и всё узнаем!

Стражу они расспросили, но... не узнали ничего. В сад кроме слуг, которым полагалось заниматься обхаживанием деревьев, не заходил никто. Допрос садовников тоже ничего не дал, была парочка новых мальчиков, совсем ещё отроков, но одного в тот день посылали зачем-то на базар, а другой просто исчез, даже родители не знали, где он мог быть. Никаких женщин, тем более посторонних, ни стража, ни слуги не видели. И всё-таки то, что кто-то определённо проник в сад, чтобы шпионить за князем и королевой, ни у неё, ни у него сомнения не вызывало.

IV

Молодой человек в дорожном платье, весьма смахивавшем на то, которое носили мусульмане, опустился на колени перед сидевшим на походном стульце высоким, темнокожим, почти безбородым мужчиной.

Определить, сыном какого народа был юноша и какому богу молился он, по внешности решительно не представлялось возможным. Худой, чернобровый и черноглазый, ещё безусый, но с уже заметным тёмным пушком, пробивавшимся над верхней губой, он мог оказаться как ромеем, так и уроженцем Киликии, или происходить из армян, населявших земли между Евфратом и Балихом, совсем недавно отвоёванные у христиан воинами ислама.

Однако он мог быть и далёким потомком аборигенов, живших здесь ещё за многие века до прихода воинственных аравийских бедуинов, ведомых неутомимым Мухаммедом. Они всё ещё обращаются к своему распятому богу на языке, которым пользовался он сам (мусульмане его таковым не считают, но чтят как одного из пророков). Теперь уже люд этот называют сирийцами, а франки, по невежеству, именуют вавилонянами.

Хозяин шатра прожил на свете всего тридцать лет. Он редко смеялся, даже улыбался не часто. Подданные привыкли видеть на лице его грустное выражение, словно бы он тяготился великой властью, возложенной на него судьбой, и предпочёл бы вести частную жизнь обычного человека, нежели повелевать всеми этими взбалмошными курдскими и гурецкими эмирами, вечно ссорившимися друг с другом, и заставлять их слушаться его.

И тем не менее, как часто случается, именно он, более, чем кто-либо из современников, в середине двенадцатого века в стране, называемой пришельцами с Запада Вавилоном, подходил для того дела, для которого выбрал его Аллах. Звался этот человек атабеком[32]32
  Этот мусульманский титул означает что-то вроде регента или наставника. В системе понятий тогдашнего Востока он свидетельствовал о весьма высоком положении лица, носившего его.


[Закрыть] Нур ед-Дином Абу Аль-Касим Махмудом и был вторым сыном неистового Имад ед-Дина Зенги[33]33
  Для получения дополнительной информации о Нур ед-Дине см. комментарий 5.


[Закрыть].

Теперь же, весенним вечером 1148 года от рождения пророка Исы, в начале месяца зуль-хиджжа 542 года лунной хиджры, Нур ед-Дина не интересовали ни национальность, ни даже вера юноши, приклонившего перед ним колени. Повелитель Алеппо и Эдессы хотел знать другое.

Молодой человек не так уж плохо говорил по-арабски и сумел без переводчика объяснить, что род его происходит из Киликии, но давно уже обосновался в Антиохии, откуда и ехал он, Рубен, когда мусульманские конники схватили его. Парень уверял, что специально искал встречи с самим атабеком. И не видать бы армянину «справедливого короля» Нур ед-Дина как своих ушей, если бы не его настойчивость и не сообразительность сотника, отряд которого захватил трёх всадников (юношу и двух его спутников), уверявших, что они посланы с важным известием лично к Нур ед-Дину.

А тот ждал, очень ждал известий с запада.

– Ты говоришь, что ты гонец моего человека из Анатакии? – произнёс атабек. – Но почему же при тебе не оказалось тайного знака? И где послание, которое ты должен мне передать?

– Послание со мной, о великий из великих, – проговорил юноша. – И знак тоже.

– Не надо громких слов, называй меня просто... Махмуд, – поморщился «справедливый король» и не без удивления спросил: – Почему же ты не показал знак моим воинам? Ведь они могли бы убить тебя.

– Напрасно, – ответил изрядно поражённый Рубен. – Тогда бы ты не услышал важных новостей, потому что послание, которое я привёз тебе, здесь. – С этими словами гонец коснулся пальцами серого от пыли тюрбана у себя на голове, а затем размотал пояс и, подняв рубаху, указал на тёмное пятно, находившееся на несколько вершков ниже левого соска. – Вот твой знак, о великий... Махмуд.

Пятно, если посмотреть на него повнимательнее, напоминало что-то вроде кольца, больше похожего на овал, с заключёнными в нём двумя неровными полумесяцами. Оказалось, что свежее, ещё не успевшее зажить клеймо просто выжжено на теле Рубена. Оно и заменило утраченный его отцом, Аршаком, знак.

То, с каким достоинством отвечал юноша, и то, как он держался, понравилось атабеку. В гонце чувствовалось презрение к смерти, свойственное настоящим солдатам.

Приказав ему подняться и удалив стражу, Нур ед-Дин велел гонцу говорить. Внимательно выслушав донесение о численности войск, собравшихся в Антиохии пилигримов и мысленно сопоставив цифры с уже имевшимися у него, атабек удовлетворённо кивнул. Всё сходилось. Когда юноша сделал паузу, Нур ед-Дин неожиданно спросил:

– Твой отец воин?

– Нет, – со вздохом ответил Рубен. – Мне не повезло, мой отец всего лишь корчмарь...

Видя, что юноша хочет что-то сказать, повелитель Алеппо не стал торопить его. Гонцу требовалось время, чтобы перевести свои мысли на язык, понятный собеседнику, думать по-арабски он не умел.

– Но говорят, что мама... светлая ей память, – он наскоро перекрестился. – Говорят, что я появился на свет, потому что она согрешила с одним из людей правителя Армении, который приезжал в Антиохию от князя Левона, когда мой отец ездил по торговым делам на Кипр. Тогда ещё был жив дедушка, он заправлял в корчме и на постоялом дворе. Он и старший брат отца... Конечно, нехорошо так говорить о своей матери, тем более что она умерла... Но папа и при её жизни не раз называл меня ублюдком. Он... не любит меня, никогда не любил, не то, что Нерзеса...

– Это, верно, твой брат? – спросил Нур ед-Дин и продолжал почти с утвердительной интонацией: – Поэтому тебя и послали?

– Да. Отцу всё равно, если я погибну. Он даже обрадуется! – Мне показалось, что ты не очень-то страшишься смерти.

– Нет, велик... великий Махмуд! – вскинулся юноша. – Я не боюсь умереть в бою, как воин, но... просто так мне умирать не хочется.

«Никому не хочется умирать просто так, – подумал атабек, и лицо его стало ещё более печальным, чем обычно. – И всё равно умирают...»

Он спросил:

– А что стало с настоящим гонцом?

– Он погиб... – немного помедлив, ответил Рубен. По дороге он придумал совершенно фантастическую историю относительно обстоятельств, имевших место на постоялом дворе отца. Однако Юлианна не советовала врать, да юноша и сам почувствовал, что Нур ед-Дин не тот человек, перед которым стоит лукавить. – Его зарубил рыцарь, снимавший лучшую комнату у нас наверху.

– Вот как? Как же это случилось?

Рубен подробно пересказал все известные ему подробности схватки в корчме, произошедшей накануне того, как на него возложили нежданную миссию.

– Но они же могут обнаружить послание? – спросил Нур ед-Дин с беспокойством. Ему вовсе не хотелось потерять ценного информатора, тем более что сведения, поставляемые Юлианной, всегда оказывались верны. – Когда вино кончится, они поймут, что внутри меха что-то есть?

– Не думаю, – покачал головой гонец, – они либо вновь наполнят его, либо выбросят. Они воины, а не...

И хотя молодой человек не договорил, собеседник прекрасно понял, что он хотел сказать. От атабека не укрылось восхищение, с которым Рубен говорил об убийце гонца.

Он вообще заметил, что юноша, когда ему не хватало арабских слов, часто пользовался греческими или франкскими, особенно для обозначения вещей более свойственных системе понятий тех народов. В частности, Нур ед-Дин сразу же обратил внимание на то, что, открывая ему пикантные подробности своего появления на свет, Рубен назвал своего предполагаемого отца «l’ hom di princeps», что на языке франков означало: «человек князя», но имело смысл, ставший понятным всем и каждому на Востоке за те пятьдесят лет, что прошли с момента появления здесь вооружённых паломников с Запада. Слово «человек» в том значении, в котором его употребил молодой армянин, означало – «вассал», а это, в свою очередь, показывало, что в сознании большинства жителей, по крайней мере из числа христианского населения, утвердилась принесённая европейцами модель взаимоотношений между представителями знати и правителями. Человек служил только своему сеньору, но никак не его господину.

Большинство защитников Эдессы были армянами по происхождению, но они считали себя рыцарями, сражались, как полагалось рыцарям, и умирали с улыбкой на устах. Их доблесть не могла идти ни в какое сравнение с той, которую пришлось встречать туркам накануне прихода крестоносцев, тогда христиане едва сопротивлялись, они скорее спешили предать один другого, стараясь заслужить этим благосклонность сильного врага. Турки тогда были так же сильны, как и франки Первого похода. Но Нур ед-Дин не мог не отметить этого отрадного обстоятельства, наблюдался и обратный процесс. Потомки неистовых пилигримов, перед которыми трепетали турецкие эмиры, не имели уже и половины доблести отцов. Всё, чего хотели они, торговать и богатеть, наслаждаясь жизнью на благодатном Востоке.

Если бы ни помощь с Запада, если бы ни пришельцы, словно бы подпитывавшие молодой горячей кровью застывшие в неге тела «разжиревших» на ласковом левантийском солнышке соплеменников, борьбу с ними стало бы возможным завершить при жизни одного поколения, при его, Нур ед-Дина, жизни. По крайней мере, здесь, в Северной Сирии. Но он не тешил себя надеждой, зная, что франки ещё сильны и будут оставаться опасными, пока не иссякнет поток искателей приключений с Запада.

Все эти мысли частенько приходили в голову повелителю Алеппо и возвращённой Эдессы. Сейчас же он внимательно слушал юношу, которому велел не спеша и ничего не упуская изложить самые свежие новости, ставшие известными Юлианне буквально накануне отъезда Рубена. Вести обнадёживали. Что ж, будет просто замечательно, если франки и в самом деле не послушаются Раймунда! А они его, скорее всего, не послушаются! Да, после того, что сделали князь Антиохии и французская королева, едва ли у него есть какие-нибудь шансы сохранить благорасположение короля.

«Странные порядки у этих франков, – подумал атабек в который уже раз. – Что бы я сделал с эмиром, решившимся посягнуть на честь одной из моих жён? А если бы мне сказали что-нибудь похожее о моей любимой жене?»

Нур ед-Дин так ни до чего и не додумался, он просто не мог себе представить, что кто-то может так жить, и искренне посочувствовал мелику Луису, в то время как эмир Анатакии Рамон показался ему ещё гаже, чем раньше. Мысли атабека вернулись к происшествию в гостинице.

– Скажи-ка мне, Рубен, – начал он после некоторой паузы. – А как зовут рыцаря, который убил гонца Юлианны?

– Ренольдо, господин, – охотно ответил гонец. – Мой отец... вернее, корчмарь Аршак... он называл этого господина Арнаутом или Арно и говорил, будто так на языке наших предков именовался один из злых духов, волков-оборотней, в которых верил мой народ, пока не принял Христа.

– Арно? – повторил повелитель Алеппо и подумал вдруг, что ещё услышит это имя. – Арно...

Однако он тут же забыл о молодом буяне. Отослав гонца, атабек вышел на улицу и посмотрел в чёрное, глубокое, усыпанное мириадами звёзд сирийское небо.

Марс сиял на небосклоне рубиновым зраком, и Свет веры понял – настало его время.

Пусть же взойдёт звезда правоверных! Если так хочет Аллах!

V

Утром, когда все собрались на ассамблею, где Раймунд с Алиенорой просто не могли не присутствовать, дядя, едва взглянув на племянницу, сразу понял, что той пришлось пережить немало неприятных минут.

Впрочем, как это частенько бывает, до князя, как до одного из самых заинтересованных лиц, главные новости долетели в последнюю очередь. Уже вечером все слуги во дворце только и судачили о том, как французский король, словно простой горожанин или солдат, выучил жену. Иные смаковали подробности, кое-что придумывали, но в основном передавали историю правдиво.

Алиенора так и не узнала, кто информировал мужа. Она, конечно же, всё отрицала и требовала очной ставки с клеветником. Как и следовало ожидать, Алиенора её не удостоилась и тотчас же заявила, что ревность супруга необоснованна, за что и получила звонкую пощёчину. Луи на этом не остановился, он высказал жене всё, что думал о ней, она ему тоже. В итоге король в бессильной злобе оттаскал королеву за волосы.

Слуги были абсолютно правы, сравнивая этот скандал в благородном семействе с выяснением отношений между каким-нибудь шорником или плотником с их супругами. Разница заключалась в последствиях. Колебания Людовика кончились ещё до начала ассамблеи. Но Раймунд слишком поздно понял это. Ревность короля Франции качнула маятник времени, – отныне часы и минутки, слагавшиеся в дни и месяцы, побежали быстрее, и всё, чтобы ни делалось теперь на Востоке, не могло отвратить неизбежного. Виной же великих перемен стал каприз прекрасной Алиеноры[34]34
  Для дополнительной информации о дальнейшей судьбе Алиеноры Аквитанской см. комментарий 6, а также приложение 1 к настоящему повествованию.


[Закрыть].

Патриарх Фульке, человек недостаточно грамотный в вопросах военной стратегии, прекрасно понимал, что сохранит он свой нынешний пост или нет, целиком и полностью зависит от покровительницы, королевы Иерусалимской.

Кроме того, он, как и предполагал Раймунд, не сомневался в том, что цель похода – освобождать святые для христианства места.

Как объяснить такому человеку, что Дамаск давным-давно уже не нуждается ни в каких освободителях, так как чуть ли не полтысячелетия находится в руках мусульман, а местные христиане, веками живущие рядом с последними, научились ладить с ними? Как объяснить ему, что, напав на эмира Онура, франки неминуемо толкнут его в объятия северного соседа, заклятого врага – Нур ед-Дина?

Как объяснить человеку, которому кажется, что достаточно соблюдать церковные предписания и хорошо молиться, угождая тем Богу, который немедленно дарует победу правому, что не в храме, а на поле боя решаются исходы баталий? Да и какой смысл, ведь монсеньор патриарх Иерусалимский и так прекрасно знает, куда следует вести войска, а ещё лучше знает это его набожная покровительница, христианнейшая Мелисанда.

Фульке, похожий на ромея и лицом, и статью, и манерами, вышел вперёд и заговорил, обращаясь ко всем присутствовавшим тоном председателя суда, ведущего процесс.

– Мы все выслушали сиятельного князя, нашего гостеприимного хозяина, – произнёс патриарх Иерусалимский. – Он убедил многих рыцарей, в том числе и весьма знатных, в том, что напасть на Дамаск означает оттолкнуть друга.

Поскольку Фульке сделал паузу, князь счёл нужным внести уточнение.

– Я говорил не о друге, а о союзнике, — твёрдо начал он и, окидывая тяжёлым взглядом собравшихся, продолжил: – Но простим его святейшеству оговорку, коль скоро они не очень разбираются в правилах ведения войны. Тем не менее речь идёт о нашем единственном союзнике в лагере магометан. Эмир Онур очень опасается усиления Нураддина и заинтересован в балансе сил...

– О каком балансе говорит, светлейший князь?! – закричал безвкусно, но очень ярко и богато одетый молодой человек, вскакивая со скамьи. – Разве христианин может выбирать между своим долгом и выгодой?!

– Да! Верно, верно говорит граф Робер, брат их величества! – закричали многие. – Его святейшество прав, наш долг идти на Дамаск, как и предлагают их величества король Бальдуэн и королева Мелисанда!

«Бальдуэн? – с горечью подумал Раймунд. – Как бы не так! Бальдуэн пока что во всём слушается своей добродетельнейшей матушки! Но что же случилось? Робер был одним из тех, кто ещё несколько дней назад во всю глотку вопил: "На Алеппо! Раздавим неверных! С корнем вырвем языческое семя!” Неужели... Неужели они не понимают?»

Патриарх примирительно поднял руки, как-никак слово принадлежало ему. Когда рыцари угомонились, он спросил Раймунда:

– А не скажет ли нам ваше сиятельство, почему вы так опасаетесь союза князя неверных Онура с другим их князем Нураддином, в том случае, если богоспасаемое воинство пилигримов и баронов Утремера атакует первого?

Фульке сделал многозначительную паузу и продолжил:

– Но совершенно не страшитесь союза князя неверных Онура с князем неверных Нураддином, если атакован будет последний? Ответьте нам, любезный наш хозяин.

Вопрос вызвал бурную реакцию со стороны собравшихся, судя по их поведению, Раймунд мог сделать вывод, что сторонников его предложения почти не осталось, даже некоторых из его вассалов каверзный вопрос патриарха поставил в тупик Ох, скоры рыцари на решения!

– Извольте, – князь поднялся. – Я готов объяснить и вам, ваше святейшество, и другим, хотя, признаться, не понимаю, почему столь очевидная вещь вызывает вопросы у тех, кто держит меч. Байи Дамаска предпочтительней союз с нами против смутьяна из Алеппо, а именно таковым он считает Нураддина, чем с последним против нас, потому что наше поражение принесёт больше выгод Алеппо, чем Дамаску. Точно так же и нам куда важнее сокрушить сильного Нураддина, нежели слабого Онура. Кроме того, если завтра пилигримы и бароны Утремера атакуют упомянутый в Писании город, многочисленное население единодушно выйдет на стены, чтобы отразить нападение неверных, то есть нас с вами. Если же следом на помощь к городу придёт Нураддин, где гарантия, что среди жителей не сыщутся желающие тайно распахнуть перед ним ворота? И что тогда? А вот что! Вся Сирия объединится под скипетром одного правителя! Онуру не нужен Алеппо, зато Дамаск Нураддину необходим. Он алчет власти, равной королевской! Хочет сделаться султаном!

Зал молчал, а Раймунд, пользуясь тем, что все его внимательно слушают, хотя некоторые, как он видел, не вполне понимали, куда он клонит, дав им подумать, продолжал:

– Одним словом, ясно же, что Нураддин на зов Онура придёт, вернее примчится, а вот Онур едва ли станет спешить, хотя северный сосед, подвергнувшись нашей атаке, безусловно, пошлёт к нему гонцов. Если мы нападём быстро, то сможем уничтожить войско Нураддина, взять Алеппо, вернуть Эдессу и другие крепости, завоёванные неверными за последние годы.

Раймунд сел. Он видел, что достиг немалого успеха своей речью.

Однако патриарх вовсе и не собирался сдаваться. Князь недооценил уровня подготовки посланца Высшей Курии, главного законодательного, исполнительного и судебного органа Иерусалимского королевства, председателем которого, разумеется, являлся ныне здравствующий король и... его матушка. Фульке имел инструкции на все случаи жизни.

– Хорошо, – согласился он. – Забудем о христианском долге. Забудем о том, в чём напутствовал предприятие пилигримов римский апостолик, отмахнёмся от проповедей святого Бернара Клервосского. Что они нам?.. Представим себе, что наши уважаемые гости пришли только за тем, чтобы помочь какому-нибудь из князей здешней земли справиться с соседями. Поговорим о стратегии. Признаюсь, мне понятно беспокойство нашего гостеприимного хозяина. Нураддин и его столица всего в двадцати лье от сего богоспасаемого града, где ныне по воле Божьей собрались мы. Какой из властителей не хочет отодвинуть границы своих земель подальше? На двадцать лье? На пятьдесят? На сто? А почему не на сто пятьдесят?

Патриарх, как и князь, в свою очередь выдержал паузу.

– Соблазнительная мысль, особенно когда под рукой столько добрых воинов, готовых биться с язычниками, – подняв палец к потолку, вновь заговорил он. – Того же, не стану скрывать от вас, хотел бы и король Бальдуэн. Его величеству точно так же, как и его сиятельству, не нравится, что от языческого Дамаска до ближайших городов Святой Земли, таких, как Назарет и Вифлеем, одни имена которых уже сами по себе святы для любого христианина, рукой подать. Они даже ближе, достаточно дневного перехода, чтобы достичь их стен.

Святейший, конечно, бессовестно врал, его красноречие ориентировалось на пилигримов, никогда прежде не бывавших в Палестине и Галилее и не знавших, что Назарет, Иерусалим и Вифлеем отстоят от Дамаска на сто, сто сорок пять и сто шестьдесят миль соответственно. Подойти к ним незамеченными войска Онура, если бы он захотел напасть, ни за что бы не смогли, а от набегов туркоманских (или туркменских) орд, не подчиняющихся ни Нур ед-Дину, ни правителю Дамаска, не спасут никакие завоевания, никакие продвижения границ дальше на восток. Кроме того, Онур и не хотел ни с кем воевать. Он хотел одного: жить, и по возможности спокойно. Того же хотели и граждане Утремера. Но гости желали подраться. Это бы ещё полбеды, объектов для применения их сил хватало, но они непременно хотели кого-нибудь освободить.

Раймунд не спешил уличать оратора во лжи, полагая, и не без оснований, что это ничего бы не дало. Фульке всё равно вывернулся бы, завёл бы речь о других городах, действительно находившихся в опасной близости от границ.

Гораздо интереснее было то, что сказал патриарх дальше.

– Сокрушив Алеппо, что же получим мы? – спросил он и сам же себе ответил: – Передвинем границы Антиохийского княжества, которое будет тогда иметь дело с Мардином, Мосулом, с самим Багдадом, наконец! Чтобы одолеть их всех, нам понадобится перевезти сюда половину подданных, скажем, короля Франции.

Князь не мог не отметить, как встрепенулся при этих словах Луи.

Патриарх Иерусалимский продолжал:

– Сокрушив же Дамаск, мы не только отвоюем упомянутый в Священном Писании город, чем нанесём серьёзный урон неверным, показав им, в каком мраке пребывают их умы и души, но мы также поднимем престиж христианского оружия на высоту, на которую вознесли его пилигримы Первого похода.

Сравнение с крестоносцами Первого похода вызвало всеобщий восторг гостей. Свои, как отметил князь, реагировали куда спокойнее.

«Не пойдут, – понял он с облегчением, но тут же помрачнел: – Но и эти не останутся».

Однако у Фульке за пазухой имелся и ещё один камешек, который монсеньор был готов бросить в огород гостеприимного хозяина.

– Но я обещал отбросить рассуждения о долге, – напомнил он, вновь обретая контроль над расшумевшейся аудиторией. – Стратегия, вот что, как уверяют нас некоторые, главное. Внимание. Захватив Дамаск, мы не только совершим богоугодное дело, но и отрежем северных варваров от их единоверцев на юге, мы разрубим Вавилонию пополам. Вот в чём настоящая стратегия, мессиры рыцари! Это не мои слова, это слова христианнейшего властителя, правящего в Святом Городе и в Святой Земле, избранного баронами Утремера короля Бальдуэна!

Едва Фульке закончил, поднялся всеобщий гвалт, рыцари вскочили и принялись размахивать руками, делая вид, что рубят что-то мечами или секирами.

– На Дамаск! На Дамаск! На Дамаск! – ревели десятки глоток. – На Дамаск! На Дамаск! На Дамаск!

Вопили все. В основном, конечно, молодёжь, но больше всего внимание Раймунда привлёк молодой безбородый красавец с длинными пшеничными усами и чуть более светлой шевелюрой. Локоны волос каваллария выглядывали из-под шапочки, не желая ютиться под цивильным головным убором, который явно был привычен рыцарю куда меньше, чем шлем. Раймунд узнал рыцаря; именно его городская стража арестовала на днях за учинённую в гостинице резню. Князь выслушал сообщение и велел передать смутьяна на суд его сюзерена.

– На Дамаск! – Ренольд и правда усердствовал чуть не больше всех. – На Дамаск!

Да и отчего же не покричать? Из тюрьмы его выпустили на следующий же день, и он удостоился беседы с Людовиком. Король находился в обществе брата, Роберта, графа Перша и Дрё, Тьерри Эльзаского, Тибальта де Блуа и Гвильома де Куртенэ. На поддержку последнего Ренольд особенно надеялся – всё-таки соседи, Шатийон всего в каких-нибудь семи лье от столицы вотчинных французских владений Куртэне, весьма известного на Востоке рода[35]35
  Напомним, что графы Эдесские также происходили из рода Куртенэ.


[Закрыть].

Присутствовала даже Алиенора. При ней король, конечно, напустил на себя строгости, решив постращать вассала за произвол. Однако Луи оказался плохим лицедеем, к тому же Ренольд скоро почувствовал, что и прочие рыцари скорее сочувствуют ему, чем осуждают. Королеве же буян явно понравился, и она, нахмурив бровки, попеняла ему за поведение, недостойное гостя, а потом со вздохом заметила, как бы ни к кому особенно не обращаясь: «Господи, эти ужасные грифоны способны вывести из себя даже святого. Что уж говорить о рыцарях?» Тут уж никто не стал долее скрывать своих подлинных чувств. Таким образом Ренольд был полностью оправдан и... воспользовался удобным случаем, чтобы попросить у короля в долг несколько золотых. Последний, конечно, не отказал, и прежде всего из-за присутствия супруги, ему не хотелось показаться перед ней скрягой.

Теперь Ренольд, который, как и все прочие придворные, прекрасно знал о ссоре венценосной четы, искренне сочувствовал Алиеноре. Лицо её побледнело и выглядело очень грустным, отчего, правда, лишь сделалось красивее. Оно стало просто прекрасным, хотя в том, что касалось форм... Если признаться, то, на вкус нашего кельта, жена его сюзерена была так себе. Слишком худа, но королю, видно, нравились такие. Что ж, это его дело. И его забота терпеть всех этих трубадуришек, что увиваются вокруг его супруги, превознося её красоту. В том, какой на деле это гнусный народишко, молодой рыцарь убедился ещё во Франции.

Такие смотрят тебе в глаза, и уста их льют мёд. Послушать их, так у тебя лицо баловня судьбы, и по нему сразу видно, какой ты доблестный воин: такой уж, верно, побывал в славных сечах, соблазнил тысячу красавиц, сразил своим мечом целую тьму сарацин, а богатство, захваченное у них, расточил на пиры с добрыми друзьями. Так говорят труверы, словно мёд льют. А что же на самом деле? На самом деле, всё, что им нужно, выпить за твой счёт, а потом же тебя и обсмеять. Вот и с Алиенорой то же самое. Получил тычка иной не в меру распустивший руки и язык поэтишко, и пошла слава о супруге Людовика. Хотя... если служанкам, вроде Марго, можно, то чем королева хуже? Она ведь тоже женщина.

Рыцарь вспомнил задницу проказницы-служанки княгини Констанс и подумал о том, что если бы Алиенора была не женой его сюзерена, не королевой, а просто, скажем, дочерью герцога Аквитании или даже женой какого-нибудь другого монарха, он не отказался бы попробовать её на вкус, пусть даже за такое могут оттяпать голову.

Хотя уж если бы Господь призвал его к себе и велел, к примеру, занять место Адама, при этом дав возможность выбирать себе Еву, Ренольд скорее предпочёл бы не Алиенору, а Марго. И не только из-за форм. Как знать, чего захочется своевольной гиеньской красотке? Вдруг да потянет она за собой в Эдем всю свою бойкую и языкастую свору? Нет, если бы он, Ренольд, оказался в раю или стал бы вдруг хотя бы графом (последнее предпочтительнее), то велел бы взашей гнать из своих владений всех болтунов – поэтишек и попов. И от тех и от других никакого прока. Впрочем, жонглёры и труверы проживаются милостью властителей, королей или графов, а святоши... этих голыми руками не возьмёшь!

«И как им удаётся собирать такие богатства? – недоумевал молодой пилигрим. – Им не надо ни с кем сражаться, чтобы разбогатеть. Людишки сами несут им деньги. Барону своему небось так не отдадут?! Все жалуются на неурожаи, да что, мол, скот не родит и всякое такое, а в церковь вырядятся, как сеньоры, и попу тащат кто серебреник, кто золотой! Лукавые черти! Вот бы заставить святош поделиться с рыцарями! Это ж какие дружины можно снарядить?! Хватит, чтобы завоевать и Бизантиум и Вавилон!»

Вавилона Ренольд пока что не видел, но Бизантиум поразил его воображение. Молодой человек резонно полагал, что если уж столица базилевса ромеев так велика и богата, то Вавилон, надо думать, ещё больше и ещё богаче. Если бы младшего сына графа Годфруа спросили, где он, тот самый Вавилон, то, по здравом размышлении, сеньор Шатийона пожалуй бы лишь указал на Восток и ответил: «Ну... там где-то... наверное...»