Текст книги "Князь Арнаут"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Королева забыла упомянуть о том, что не она одна умоляла Юго дю Пьюзе не являться на вызов Вальтера Гарнье. Мать последнего, Эмма, оказавшись перед неизбежным выбором по терять сына или мужа, также уговаривала графа Яффы отказаться от схватки. Однако существовало и ещё одно обстоятельство: любовник Мелисанды, сознавая свою вину, опасался Божьего суда, ведь, как считалось тогда, всевидящий Господь мог даровать победу только правому.

Дальнейшее поведение Юго дю Пьюзе трудно одобрить. Поскольку трусость графа Яффы (а как иначе расценить его отказ от поединка?) по понятиям того времени естественным образом указывала на его вину, многочисленные сторонники отвернулись от Юго. Он, не зная, как поступить, не придумал ничего лучше, чем бежать в Аскалон, в ту пору, как известно, принадлежавший ещё правившему в Египте Фатимидскому халифу. Граф привёл в Яффу мусульманское войско, которое не стеснялось грабить окрестности. Тут Юго покинул даже главнейший из вассалов и коннетабль его собственного двора, Баниан, сеньор Ибелина. Когда королевская армия выступила из Иерусалима, египтяне бросили Юго и разграбленную Яффу. Город сдался без боя, Юго же предстал перед Высшей Курией Утремера.

Не надо думать, что наказание, несмотря на явный факт совершения графом государственной измены, оказалось строгим. Подсудимого приговорили всего к трём годам изгнания. (Члены Курии не могли не сочувствовать ему, понимая, что завтра любой из них мог оказаться на его месте). Король – председатель суда не оспаривал решения баронов. Почему? Вероятно, Фульке надеялся, что Юго не вернётся обратно.

Трудно сказать, вернулся бы он или нет, но... В ожидании корабля, который направлялся бы в Италию, Юго ненадолго заехал в Иерусалим попрощаться с теми немногими, кто, несмотря ни на что, сохранил к нему доброе отношение. Едва ли приходится сомневаться, что он надеялся на встречу со своей роковой возлюбленной. Свидание не состоялось. Тёплым зимним вечером, когда Юго беззаботно играл в кости, сидя подле лавки купца на улице Меховщиков, один рыцарь-бретонец подкрался к нему сзади и нанёс несколько страшных ударов кинжалом в голову, в шею и в спину. Графа унесли истекающим кровью.

– Он убил его! Убил! Убил! Убил! – Возглас Мелисанды прозвучал как крик раненой чайки. – Убил... Убил... – повторила затем королева совсем другим, почти отрешённым тоном. – Убил... А я так и не увиделась с ним. Никогда не прощу себе этого. Никогда... Но я поклялась, что отомщу, и отомстила...

Хозяйка Наплузского дворца, вдовствующая королева Мелисанда, и её гостья долго ещё лежали молча, словно в забытьи. Могло показаться, что Жюльен-Аспазия вместе со своей госпожой побывала в том далёком времени, где отцвело короткое счастье юной наследницы Утремера, куда ненадолго перенеслась она, женщина, стоявшая у конца своего жизненного пути.

Немногим менее двадцати трёх лет отделяло королеву от дня, когда слуга с поспешностью принёс ей страшную весть о гибели[105]105
  Нужно уточнить, что, несмотря на смертельные раны, полученные Юго от кинжала убийцы, любовник Мелисанды выжил. Однако это был уже совсем не тот Юго. Сломленный калека, едва оправившись, удалился в изгнание ко двору Рутгера Сицилийского, получил от последнего богатый удел, но во владение им вступить практически не успел, поскольку умер вскоре после того, как приехал в свой новый замок, Гаргано. Смерть эта, несомненно, являлась следствием ран, полученных от кинжала бретонца в Иерусалиме.
  Поведение же Мелисанды можно было сравнить с яростью разъярённой фурии. Несмотря на то что убийца, по приказу Высшей Курии подвергнутый казни, даже после того, как ему отрубили обе ноги и обе руки, продолжал утверждать, что напал на графа по собственной воле, а не вследствие сговора с королём, Мелисанда не поверила в правдивость признания испытуемого.
  Страх перед местью королевы охватил противников Юго. Их признанный глава Раурт де Наплуз в течение долгого времени боялся выходить на улицу. Поговаривали, что сам король всерьёз опасался нападения нанятых супругой убийц и носил под светским платьем кольчугу, дабы защититься от удара кинжалом в спину.


[Закрыть] единственного мужчины, которого она любила не только больше прочих мужчин, но и больше самой себя, а себя Мелисанда любила как никого на свете. Двадцать три года… Королева, разумеется, не могла знать, сколько ещё уготовила ей судьба, однако предчувствовала, что, сколько бы времени ни оставалось у неё впереди, она успеет отомстить Констанс за её... счастье.

Прошёл час или даже больше. Хозяйка продолжала лежать, а её гостья сидела подле кровати госпожи. Обе пили вино с пряностями, принесённые служанкой в покои королевы.

– Мы подождём, – сказала Мелисанда, возвращаясь к разговору, прерванному её собственным рассказом. – Подождём, когда они совершат ошибку. Когда те, кто нынче поёт осанну её красавчику из Шатийона, станут проклинать его, придёт наш час.

– Но сколько же ждать, госпожа?! – воскликнула Жюльен-Аспазия. – Я не решаюсь показаться в Антиохии иначе как в одежде монаха. Да и то, как на грех, меня чуть не узнал один солдат, когда я скинула капюшон, чтобы умыться. С тех пор в город я посылаю только Расула...

– Расул? Кто это?

– Тот молодой человек, мадам, сын корчмаря Аршака. Королева на какой-то миг задумалась, а потом спросила:

– Не тот ли, что так мечтает получить шпоры? Помнится мне, его звали как-то по-другому?

– Да, мадам, – подтвердила гостья. – Его настоящее имя Рубен. Нынешнее же ему дали из-за того, что он не раз ездил посланником к...

– Я знаю, – Мелисанда жестом остановила говорившую и поинтересовалась: – Он служит верно? – Получив молчаливое подтверждение, королева заключила: – Пусть пока потужит. Скажи ему, что он получит желаемое в свой час.

– Как велите, ваше вёл... мадам.

Не обращая внимания на слова гостьи, Мелисанда продолжала:

– А ждать? Думаю, ждать нам придётся недолго. Ни за что не поверю, чтобы они не сделали какой-нибудь глупости. Эти красавчики галлы так безрассудны и при этом так уверены в себе... Да и племянница моя, Кон, не слишком-то умна...

Мелисанда хотела ещё что-то сказать, когда в дверь постучали.

– Войдите, кто там? – бросила королева и, выслушав доклад дворецкого, приказала: – Гонца ко мне. Немедленно.

Когда воин, принёсший весть, закончил рассказ и удалился, Мелисанда, обратив вспыхнувшее жаром лицо к гостье, воскликнула:

– Вот видишь, Аспазия?! Они уже начали совершать роковые ошибки! Это знак!

V

Два года княжения Ренольда в Антиохии стали периодом побед молодого правителя и торжества проводимой им политики. После впечатляющего разгрома под Александреттой Торос и его разбойники больше не рисковали предпринимать сколь-либо серьёзные действия против своих южных соседей. Тем более что князь сдержал обещание, данное Вальтеру, и орден получил все обещанные накануне битвы территории и замки. Тамплиеры укрепили Гастун и подняли из руин Бахрас – замок, стоявший на страже Сирийских Ворот. Теперь пробраться незамеченным на земли княжества с севера не мог уже никто. Отдельные шайки киликийцев и турок несколько раз пытались сделать это, но застать храмовников врасплох им не удавалось, искатели удачи всегда либо терпели поражение, либо до битвы с поспешностью отступали в горы. В конечном итоге князья Антиохии и Киликии, вспомнив, что они христиане, заключили между собой союз против сельджуков.

Отношений с Нур ед-Дином Ренольд старался пока не обострять, однако не питал иллюзий относительно намерений Помощника Аллаха, который медленно, но верно продолжал прибирать к рукам земли единоверцев[106]106
  О политике Нур ед-Дина в описываемый период времени см. комментарий 21.


[Закрыть].

Князь Антиохии, невзирая на свою молодость и неопытность в столь непростом деле, как управление государством, уже проявлял определённую дальновидность. Едва ли простой рыцарь-рубака из тёмной и отсталой Европы двенадцатого века слышал когда-нибудь древнеримскую мудрость: «Хочешь мира, готовься к войне» (Si vis расет para bellum), однако нутром чувствовал, что нельзя давать мечам своих рыцарей ржаветь в ножнах. Да и что умел на пороге своего тридцатилетия младший сын графа Годфруа Жьенского? Только воевать... воевать и любить.

Констанс пребывала в состоянии эйфории. За здоровеньким бутузом Ренольдом на свет появилась Агнесса. Пожалуй, супруги могли позволить себе завести ещё парочку малышей. Не отставала от госпожи и верная Марго, счастливая от того, что у князя находились для неё силы и время. Вслед за Эльвирой на свет появился Морис, потом Эскива, потом Реньер. Мальчики не выживали, но Марго не отчаивалась.

Князь же умел не только работать, но и веселиться. В этом он также вёл себя в соответствии с традициями своего века Празднества устраивались в Антиохии по поводу и без повода Кроме того, раз уж не находилось реального противника, чтобы подраться, следовало найти выход дурной энергии – нельзя позволять здоровым воинственным мужчинам изнывать от скуки, покрываться жирком.

Ренольд любил устраивать состязания. Турниры для рыцарей, кулачные бои для простонародья, поединки между животными, всё это происходило днём, а вечером... вечером все предавались буйному веселью. Пиры, зачастую более похожие на гнусные пьянки и разнузданные оргии, становились делом обычным. Ничего или почти ничего не менялось ни в рекомендованные для воздержания дни, ни в посты, которые если и не игнорировались вовсе, то соблюдались без должного рвения. Вино из подвалов и золото из сундуков лились рекой, и Ренольд довольно скоро стал замечать, что денег катастрофически не хватает. Похоже, судьба обманула его. Казалось, она сделала явью сон, так часто снившийся бедному пилигриму, но...

Да, теперь молодой кельт получил и титул, и прекрасного белого жеребца. Были у него и власть, и почёт, и уважение нобилитета (пусть зачастую вынужденное), и страх подданных (вполне искренний; многие, уже почувствовав по-кошачьи мягкую, но тяжёлую руку Ренольда, с тревогой на сердце ждали, что же такое ещё выкинет их владыка). Однако никто не спешил нести ему, восседавшему на спине дестриера, злата и серебра, алмазов и смарагдов, дабы рыцарский конь мог попирать их копытами.

Во сне всё складывалось куда удачнее. В жизни же все норовили припрятать деньгу, шустрые дельцы уводили барыши из-под носа у князя. Льстивые венецианцы и пизанцы, чуть не даром получив торговые привилегии[107]107
  Первые за поддержку получили от молодого властителя снижение пошлин на торговлю шёлком и другими тканями с 5 до 4%, а на торговлю другими товарами с 7 до 5%. Вторые выторговали себе помимо земельных и имущественных уступок снижение подорожного налога.


[Закрыть], забыли, кто хозяин в городе. Все старались соблюсти свою выгоду, даже самые ближние, своим положением и достатком обязанные только ему.

Базилевс и тот обманул. Когда Ренольд написал ему о том сражении под Александреттой, Мануил, подтолкнувший князя к войне, кажется, испугался: уж не чересчур ли решительно расправился правитель Антиохии с армянами Киликии, не слишком ли он силён? А ну как не захочет принести вассальной присяги? Ренольд попросил у императора обещанных денег – не на пиры, а на продолжение войны! – но лукавый ромей завёл долгую рутинную переписку относительно того, что вот хорошо бы, если бы... вассал сначала нанёс решительное поражение Торосу на Севере, то есть, собственно, на территориях Малой Армении.

Ренольд по молодости готов был уже ринуться в горы Тавра, однако менее горячие головы из его окружения тактично объяснили князю, что, не набрав хорошего войска, нечего и думать ни о каких экспедициях. Тягаться с коварным Торосом на горных перевалах, имея полторы-две сотни конников и максимум тысячу пехотинцев – совсем не то, что громить его на холмистой равнине в окрестностях Александретты.

Никто не говорил Ренольду, но до него и до самого дошло вдруг, что хитрый Мануил просто подталкивал его к краю пропасти.

Итак, спустя два года после решительной победы над Торосом принцепс Антиохии начал вдруг понимать, что последний куда меньший враг ему, чем далёкий покровитель, отец родной, восседавший на золотом троне Второго Рима.

Как бы там ни было, главной целью князя стало укрепление и увеличение собственной дружины, создание хорошего боеспособного войска, куда направить его – второй вопрос. Для осуществления подобных намерений прежде всего требовались деньги. Их не хватало не только на покупку коней и вооружения, но и на беспрестанные пиры. Так уж повелось у людей, добрый правитель, настоящий сеньор не садится за стол один. Не стойно князю скупиться на угощение, на то и князь! Кто знает, может, мельком и вспоминал Ренольд Людовика Французского, у которого немало назанимал безантов, да не отдал. Теперь так же, без отдачи, брали в долг у него.

Главный источник доходов князь видел в ромеях, наступала пора для подлых грифонов, подданных вероломного базилевса, пострадать за нерадение Святому делу. На этот счёт у Ренольда имелись определённые планы, столь же дерзкие и опасные, как и те, которые ещё под Араймой вынашивал он в отношении Ла Шамелли.

Великий полководец и политик, Гай Юлий Цезарь как-то сказал, что если бы его плащ знал планы хозяина, то последний сжёг бы его. Князь Антиохии так же не спешил никому открывать своих замыслов. Смелые и на первый взгляд безрассудные проекты Ренольда сводились, в сущности, к тому, что. не имея большого войска, добыть хорошие деньги можно только там, где тебя никто не ждёт, а значит, никто не заботится о должной обороне и, что главное, не прячет имущества. Мы ещё увидим, сколько богатой добычи и сколько крупных неприятностей принесёт уроженцу Жьена его политика. Однако... всё по порядку.

Однако даже и на небольшую экспедицию требовались деньги. Где взять их? Не долго думая, князь обратился к наблюдениям, сделанным ещё во времена своего паломничества.

«Кто богаче всех?» – спросил он себя и сам же ответил: «Попы!» Затем следовал новый вопрос: «Кто вечно мешает жить? Кто путается под ногами? Кто строит козни?» И новый ответ: «Они же!»

Итак, к концу лета 1155 года программа минимум окончательно сложилась, оставалось лишь привести в действие механизм её выполнения, что Ренольд и сделал, несказанно порадовав королеву Мелисанду!

* * *

Княгиня обычно не присутствовала до конца на «званых ужинах», которые устраивал супруг. Скажем прямо, это зрелище для людей впечатлительных не предназначалось. Вообще-то дамы, даже если в начале вечера они находились рядом с мужьями, как правило, довольно скоро покидали их. Обычно они не просиживали дольше особ духовного звания, те также удалялись, едва оказав хозяину положенное внимание. Однако нормальный мужчина не может долго оставаться без женского общества. Тут как по волшебству откуда-то появлялись дамы с совсем другими манерами.

Даже став князем, властителем города и княжества, где жило больше двухсот тысяч человек, Ренольд Шатийонский сохранил привычки удалого бродяги и любителя приключений. Теперь его окружало множество народу. Не всем и не всегда был рад его сиятельство, но если одних он только терпел, общество других, напротив, приходилось по нраву озорному гуляке. Они как будто напоминали ему о временах бесшабашной юности.

К их числу относился и грум Ангеррана дю Клапьера, Фернан Тонно́, весьма своеобразная личность. Это был довольно высокий и необычайно широкий в плечах звероподобный краснорожий мужик с невысоким (едва ли шире, чем в толщину пальца) лбом, с густой всклокоченной чёрной лопатообразной бородой и длинными, торчавшими в разные стороны пегими волосами. Прозвище своё Фернан, как уверял он сам, получил из-за огромного живота, в который, как опять же клялся его обладатель, могло вместиться за вечер не менее половины барана, от пяти до семи фунтов хлеба, голова сыра, а если повезёт с выпивкой, то и до двух мехов доброго вина. Ангерран заявлял, что грум скромничает, так как на самом деле может съесть или, точнее, сожрать куда больше. Ренольд лично убедился, что его бывший оруженосец прав.

Ко всему прочему, Фернан никогда не говорил, как большинство нормальных людей, а всегда орал или, если требовали обстоятельства, шептал, так же громко, со свистом и придыханием, при этом неизменно тараща выпученные, точно груму вечно не хватало воздуха, полусумасшедшие карие глазищи.

Никто ни разу не видел, чтобы Тонно́ снимал надетую поверх простой холщовой рубахи длинную, почти до колен, кожаную безрукавку с нашитыми на неё металлическими кольцами. Местами они были оторваны, кое-где частично заменены новыми. С собой Фернан обычно носил самый обычный обоюдоострый средних размеров меч в простых ножнах, ну и, конечно, длинный острый как бритва старый нож, доставшийся ему от деда. На войну или на охоту Тонно́ брал с собой небольшой самострел. И хотя Фернану не полагалось сидеть в присутствии господ, Ангерран с молчаливого согласия сюзерена позволял слуге находиться за одним столом с господами, разумеется, уже в неофициальной обстановке.

Обратить на себя внимание и завоевать симпатии князя груму удалось несколько необычайным подарком.

У Фернана имелся пёс. Животное во всём, начиная с габаритов, напоминало хозяина: оно громко лаяло, скаля при этом громадные жёлтые клыки, оно могло поглотить совершенно невообразимое количество мяса да и любой другой еды (никто никогда не видел собаку сытой). Единственно, что отличало пса от Фернана, – животное не имело сильного пристрастия к вину и утолщений в области живота. Тонно́ рассказывал, что подобрал собаку ещё щеночком, и клялся, будто отцом пса был самый настоящий волк. Впрочем, и челюсти и взгляд зверя, а особенно широченная грудь и неповорачивавшаяся шея говорили сами за себя.

Однако самым примечательным из достоинств пса, несомненно, являлось имя. Да, да, страшную зверюгу и звали страшно, иные, услышав кличку собаки, начинали креститься. Lucas de Fers, что хотя и переводилось как Железный Лука, или Лука Фера (то есть Фернана), однако по звучанию больше напоминало одно из имён врага рода человеческого – Люцифер.

– Эй, страхолюдина! – как-то обратился к Фернану князь, впервые увидев слугу своего бывшего оруженосца. – Я с тобой говорю, дьяволово отродье! Что это за тварь крутится около тебя?

– Железный Лука, ваше сиятельство, – прошептал грум, склоняясь в почтительно поклоне. – Умный пёсик, совсем не злой.

– Как-как? – Ренольд не поверил своим ушам. – Он что, откликается на это имя? – Когда выяснилось, что всё на самом деле не шутка, князь неожиданно попросил: – Продай мне его!

– Зачем вашему сиятельству этот дармоед? – удивился Фернан. – Такому неблагодарному, такому гнусному псу не место возле такого высокородного господина, как ваша светлость. К чему он вам?

– Я хочу подарить его нашему святейшему, нашему любезному монсеньору, патриарху Эмери, – признался Ренольд. – Ну как, продашь?

Реакция грума приятно удивила князя.

– Раз такое дело, ваше сиятельство, – сказал он со вздохом, – тогда берите его даром. Только вот что, мне также придётся пойти на службу к его святейшеству, а то как бы пёсик не зажрал его. Говорят, наш монсеньор порядочная жадина, а Лука не переносит голода. Только я и смогу удержать моего Железненького от столь жуткого святотатства – полакомиться мясцом его святейшества! Я так и холодею от ужаса, как подумаю об этом. Если бы я не знал Луку, то и в жизни не поверил бы, что какая-нибудь тварь может осмелиться на такое. Поднять руку или, простите, лапу на самого патриарха, это кем же надо быть?!

– Ты и правда так думаешь? – спросил князь строго, внимательно вглядываясь в нарочито серьёзную физиономию грума.

– Да! – заорал Фернан и заявил: – Я люблю нашего монсеньора пуще самого Господа!

Ренольд уже готов был решить, что мужик или непроходимо глуп, или труслив, как вдруг заметил промелькнувшую в глазах владельца пса глумливую усмешку. Князь понял, что Фернан любит святош ничуть не больше, чем он сам.

– Меня радует твоё благочестие, раб, – похвалил грума Ренольд. – Я передумал, если ты и правда хочешь уступить мне своего зверя, я возьму его себе, а для патриарха... я не забуду о том, что ты сказал мне! Думается, если у собаки такое имя, она должна крепко любить попов!

– О ваше сиятельство, – зашептал Фернан, и глаза его наполнились притворной скорбью. – Он их точно любит, но пока, увы, не попробовал ни одного.

– У него ещё всё впереди, – пообещал князь.

Через некоторое время после этой встречи Фернан, оставаясь слугой Ангеррана, фактически на довольно длительное время перебрался в дворцовую псарню, где пребывал до тех пор, пока не добился от пса безоговорочного послушания и преданности новому хозяину. Правда, нескольким псам пришлось поплатиться жизнью за попытки оспорить право чужака на власть в собачьем княжестве, ну так что за беда? Вскоре Железный Лука стал бесспорным лидером на псарне.

Как и предполагал Ренольд, собака невзлюбила патриарха с первого взгляда, вернее, возненавидела его с первой встречи на пиру, где оба занимали, конечно, разные, сообразные с положением в обществе, места. Эмери не мог не знать про отношение к нему княжеского любимчика и не мог прийти в восторг от соседства с ним. Виделись же они, когда князь находился в городе, едва ли не ежевечерне; поскольку Ренольд непременно требовал от патриарха посещения своих пиров.

В тот летний вечер монсеньор, получив приглашение князя принять участие в очередном празднестве, словно предчувствуя недоброе, хотел отказаться, но, подумав немного, не решился на такой шаг. Испытывая на пиру необъяснимо сильное беспокойство, он с трудом дождался момента, когда княгиня покинула пиршественную залу. Едва это случилось, Эмери тотчас же начал подниматься, но князь остановил его.

– Не спешите, ваше святейшество, – проговорил он с подчёркнуто просительными интонациями, что сразу же очень не понравилось патриарху. – Побудьте с нами ещё немного. Не обижайте меня и моих гостей.

Ренольд обвёл рукой собравшихся, и святитель заметил вдруг, что среди пировавших нет ни одного из тех, кто явно или тайно не одобрял дворцовых оргий да и вообще тяготился правлением избранника Констанс.

– Я пробыл достаточно, чтобы никого не обидеть, – твёрдо произнёс Эмери. – А теперь, ваше сиятельство, позвольте откланяться.

– Не покидайте нас, – вновь попросил Ренольд. – Может, вам не нравится кухня? Слишком постная на ваш вкус? То-то я смотрю, вы за весь вечер ничего не съели.

Патриарх почувствовал насмешку, ибо, несмотря на то, что была пятница, к столу без стеснения подавали не что-нибудь, а поросят, да и большинство прочих блюд трудно было назвать постными. Эмери, который на людях всегда пёкся о соблюдении приличий, не решился указать на это князю сразу, однако промолчать теперь монсеньор просто не мог.

– Не подобает доброму христианину, а уж особенно служителю Божию, в день, когда Господь наш Иисус Христос претерпел за грехи наши, вкушать скоромное, – возвышая голос, произнёс патриарх, но всё-таки сел.

– А что за день сегодня? – с наигранным удивлением поинтересовался Ренольд. – Не помню, чтобы он был отмечен каким-то особенным событием, кроме разве что одного, это день памяти святого мученика Райнальда, моего покровителя. Если вам, ваше святейшество, это неизвестно, то я, так и быть, открою вам секрет, меня как раз и назвали в его честь. Так что и я в какой-то мере тоже святой.

Рыцари и некоторые их изрядно подгулявшие подружки засмеялись. Они хохотали долго и заливисто, пока, наконец, сеньор, видя, что Эмери хочет высказаться, прервал их жестом.

– Позвольте, ваше сиятельство напомнить вам, что сегодня пятница, – с нажимом произнёс патриарх. Он понимал всю тщетность, более того, опасность завязавшегося спора, но сдержаться уже не мог. – А это...

– Это день памяти мученика Райнальда, – перебил гостя хозяин.

– Церкви не известен такой мученик, – возразил Эмери. – Среди святых, принявших смерть во имя Христа, он не значится!

– Какое умаление чести моего святого, а он, бедняга, так чтил все заповеди! – вздохнул князь. – Если мне не изменяет память, именно от этого он и умер. Постился, постился, а в день Воскресенья Господня разговелся и умер от заворота кишок. Говорят – страшно мученическая смерть. Так что он-то как раз и есть самый что ни на есть настоящий мученик! За что ж ему такое забвение?.. Но это не страшно, мы его канонизируем. Правда, ваше святейшество? Напишем в Рим апостолику, так?

– Вы пьяны, ваше сиятельство! – с возмущением воскликнул патриарх.

Ренольд не стал возражать.

– Пьян, – признался он, – пьян. А кто тут трезв? Впрочем, как бы я ни был пьян, я ещё не забыл, что за хорошие деньги ваше святейшество канонизирует даже моего пса, причём без всякого там апостолика!.. Лука, где ты?!

Пёс с радостным лаем подбежал к хозяину и завилял хвостом. Появление собаки означало и появление Фернана, всё это время сидевшего с Железным Лукой в дальнем углу зала, где у стен прямо на набросанной на полу соломе расположились слуги, готовые по первому зову предстать перед господами, чтобы выполнить их поручения.

Тонно́ сделал несколько шагов в направлении стола, но близко к его святейшеству не подходил.

В это время возмущение, охватившее патриарха, перелилось через край.

– Вы спятили, ваше сиятельство! – закричал он, вновь вставая. – Кем вы себя вообразили? Господом Богом?! Кто вы, чтобы сметь безнаказанно возводить хулу на Него, чернить слуг Его! Кто дал вам право обсуждать...

Он не договорил. Вся наигранная весёлость князя мигом исчезла. Глаза Ренольда вспыхнули дьявольским огнём, пальцы сжались, сминая стенки золотого кубка, точно листки пергамента.

– Обсуждать?! – громко произнёс Ренольд поднявшись, и в зале мгновенно наступила гробовая тишина. – Чернить?! Возводить хулу?! Полноте, ваше святейшество! Вы – тот, кто должен являть собою образец благочестия, оскверняете чувства верующих, открыто содержа любовницу. Но это не самый большой ваш грех...

Князь повернулся и сделал кому-то знак:

– Канцлер, подай сюда! – Получив в руки свиток, Ренольд скользнул по нему беглым взглядом и, вернув обратно, вновь обратился к лишившемуся дара речи Эмери: – Шесть лет назад, возглавляя Высшую Курию княжества, ваше святейшество пожаловало право беспошлинной торговли купцам с Кипра. На три года. По истечении этих лет привилегии были подтверждены ещё на три года. Итого: шесть лет. Таким образом, казна недополучила в виде налогов сто тысяч старых золотых безантов. Такие же льготы получила и Генуя – ещё сто тысяч! И это в то время, когда княжеская сокровищница пуста!

С этими словами Ренольд обвёл присутствующих полным негодования взглядом и собрался продолжить, но патриарх, обретя дар речи, воскликнул:

– Это ложь! Купцы-киприоты действительно получили льготы за то, что в критический момент, когда Нур ед-Дин шёл к стенам Антиохии, поставили в город продовольствие по низким ценам. Они не переставали делать этого и потом, когда язычники ушли, ведь разорённое крестьянство княжества всё равно не могло удовлетворить потребности горожан в продовольствии. Если бы не они, большинству жителей Антиохии грозил бы голод. Что касается права беспошлинной торговли, они никогда не получали его, как и генуэзцы, которые...

– Я ещё не закончил! – Голос Ренольда загремел под сводчатым потолком. – Но спасибо вам за то, что напомнили нам про князя язычников! Если бы не ваша трусость и явное попустительство врагу, мы могли бы нанести ему если не решительное поражение, то немалый урон и заставить снять осаду без каких бы то ни было условий. Условий, позорных для христианина! Мы не просто живём здесь, мы живём здесь для того, чтобы вести бесконечную войну с неверными! Священную войну! И все мы обязаны сражаться, не жалея не только средств, но и самих наших жизней. Но что же видим мы? Отец нашей церкви, пастырь наш заботится о том, чтобы, упаси Господь, не съесть куска скоромной пищи, но совершенно не радеет при этом делу наших отцов и дедов, которые пришли сюда, чтобы исполнить свой христианский долг! Наш долг не набивать карманы, а воевать. Но как, скажите мне, воевать, если стараниями нашего святейшего патриарха казна пуста? Где взять средства для ведения войны? Священной войны против язычников?!

В глазах собравшихся пылало возмущение. Многие не стесняясь требовали призвать Эмери к ответу. «Изменник!» – летело со всех сторон. – «Предатель!», «Сарацинский наймит!», «На плаху его!». Страсти закипели, и вот, наконец, патриарх, побелевший лицом и покрывшийся потом от макушки лысой головы до пят, услышал: «Смерть предателю!»

– Смерть! Смерть предателю! Казнить изменника! – кричали рыцари, пока Ренольд, перехвативший хитрый взгляд Вальтера, не крикнул:

– Тихо! Да не поднимется и в помыслах ваших рука ваша на слугу Господа нашего! Что было, то было! Ограничимся компенсацией, уплатой долга городу. Пусть его святейшество снарядит за свой счёт армию, потребную для того, чтобы раздавить паучьи гнёзда, Алеппо и Дамаск, сровнять их с землёй!

Несколько десятков глоток принялись дружно поддерживать своего князя. Едва ли кто-нибудь из присутствовавших сомневался в тот момент в выполнимости намерений Ренольда Однако его меньше всего волновала иллюзорность возможного успеха предприятия, он вовсе не собирался начинать решительную и глобальную войну с Нур ед-Дином, по крайней мере в ближайшем будущем. Где уж там штурмовать Алеппо и тем более Дамаск, вернуть бы хоть часть отобранного язычниками у Раймунда! Главное заключалось в том, чтобы припереть Эмери к стенке и заставить платить.

Князь не очень-то надеялся, что удастся обойтись без крови, и он был готов пролить её.

– Это вздор! Это поклёп! Клевета! – темнея лицом, завизжал тучный патриарх. – Вы – безумны!

– Вздор? – Ренольд не кричал, все и без того прекрасно слышали его зычный голос. – Долг христианина – вздор? Так, ваше святейшество? Мы не ошиблись? А наше безумие это, верно, желание воевать с язычниками?! – Князь обратился к гостям: – Не сомневаюсь, сеньоры, что примером здравого ума является сам глава нашей церкви. Да он, похоже, забыл не только стыд!

– Безбожник! Еретик! – завопил Эмери. – Я прок...

– Стража! – Громоподобный голос князя заглушил крик патриарха. – Взять его святейшество!

Однако, прежде чем стоявшие в дальнем углу воины успели подбежать к монсеньору, слуги его устремились на защиту господина, обнажив мечи. Стражники остановились, бросая вопросительные взгляды на князя. Тот криво усмехнулся и, потрепав пса за загривок, прошептал ему что-то, указывая в центр образовавшегося вокруг Эмери живого круга:

– Возьми!

Глаза патриарха расширились от ужаса, он даже и не заметил, как по ногам его побежала тёплая струйка. Слуги попятились, но один из них, до конца преданный господину, осмелился встать на пути страшного зверя. Меч не мог остановить Железного Луку, тот не зря носил прозвище, похожее на имя князя тьмы. Пёс прыгнул, сбив на пол человека. Не прошло и секунды, как клыки собаки вонзились в его мягкую беззащитную плоть.

– Взять его святейшество! – повторил свой приказ Ренольд. – Перебейте бунтовщиков!

Стражники, словно очнувшись от оцепенения, принялись с дьявольским рвением исполнять распоряжение господина. Часть их, орудуя секирами, мечами и кинжалами, быстро расправилась со слугами патриарха, другие схватили за руки его самого. Эмери почти не сопротивлялся, он никак не мог отвести взгляда от ужасного зрелища: никем не останавливаемый Железный Лука в упоении рвал горло несчастного смельчака.

– В цитадель его! – бросил Ренольд и, не глядя на солдат, которые поволокли прочь мешком повисшего у них на руках патриарха, обратился к гостям: – Праздник продолжается, дамы и господа.