Текст книги "Князь Арнаут"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

После этих слов в кабинете короля в который уже раз наступила тишина. Бальдуэн покачал головой и, не скрывая восхищения, произнёс:

– Поистине вы незаменимы. Что я стану делать, пока вас тут не будет, ума не приложу. Решим так: сватовство всё равно дело ваше. Как только вы найдёте нужным отправиться в путь, дайте мне знать.

– Благодарю, мессир, – вновь поднявшись, сказал Онфруа де Торон с поклоном[112]112
  Как бы там ни было, но посольство коннетабля Иерусалимского и его товарища по предприятию, архиепископа Назаретского Арша́ра (последний скончался по пути) ко двору базилевса Мануила состоялось только летом 1157 г. Император принял предложение.
  Коннетабль Иерусалимский оказался не только храбрым воином, мудрым политиком, но и прекрасным сватом. Он высватал у базилевса племянницу, красавицу Теодору. Венценосный дядюшка раскошелился на сто тысяч золотых приданого, не считая ещё десяти тысяч на свадебные расходы. Он также послал будущему родственнику на тридцать тысяч золотых подарков.
  Брачный поезд прибыл в Акру в сентябре 1158 г. Молодых венчал хорошо знакомый нам патриарх Эмери, так как его иерусалимский коллега, монсеньор Фульке, скончался, преемник же, Амори́к де Несль, ещё не получил из Рима официального утверждения в должности.
  Впрочем, ещё задолго до отбытия делегации в Константинополь на севере Сирии (равно как мусульманской, так и христианской) произошли события, заставившие многих склонных к суевериям людей заговорить о близком конце света. Хотя на Кипре основания полагать так появились едва ли не у всего населения.


[Закрыть].

VIII

Мудрецы не раз предупреждали, что годы «тучные» неизбежно сменяются годами «тощими», периоды веселья и радости заканчиваются, и вчерашним счастливчикам приходится проливать потоки горьких слёз, оплакивая свой жалкий жребий.

Остров Кипр второй половины одиннадцатого и первой двенадцатого столетия можно было с полным правом причислить к одному из самых благодатных уголков на Земле. Посудите сами, в то время как Малая Азия, Северная Сирия и Левант подвергались чуть ли не ежегодным набегам орд диких кочевников и нашествиям воинов Христовых, жестокость которых порой ничем не уступала жестокости язычников, Кипр оказался как бы в стороне от всего этого кошмара. Не следует, конечно, думать, что на Кипре царила любовь и всеобщее ликование, как-никак управлялся остров византийским губернатором, а уж кто-кто, а имперская бюрократия умела выжать у подданных всё положенное до последнего обола, но ведь и в других местах, разоряемых войнами и усобицами, господа и правители не переставали требовать податей. Так или иначе, будучи избавленными от вторжений, киприоты очень скоро забыли, что такое ужасы войны.

Они и не подозревали, куда собирался князь Антиохии, для чего он нанял войска, для чего в гавани Сен-Симеона собрались все эти суда. Может быть, смелый воитель собрался ударить по Каиру? Если жители Кипра думали так, то, несомненно, ошибались: зачем плыть неведомо куда, когда главную гавань княжества и ближайшую к материку точку острова разделяют всего каких-нибудь двадцать пять – тридцать лье?

Однако островитян предупредили; вскоре после приватной беседы короля Бальдуэна со своим коннетаблем к Иоанну Комнину, правителю Кипра, явился посланник, сообщивший, что не сегодня завтра вчерашние противники, Ренольд Антиохийский и Торос Рубенян, высадятся на острове. Новость показалась Иоанну совершенной дичью, он даже не стал посылать гонца в Константинополь, чтобы не тревожить понапрасну венценосного дядюшку, занятого экспедицией против норманнов в Италии.

Правда, поразмыслив, губернатор созвал на совет лучших мужей острова, и они порешили, что благоразумнее будет всё же отрядить человека с известием в столицу. Михаил Врана, известный своими полководческими талантами, получил приказ немедленно собрать и поставить под знамёна всех способных носить оружие мужчин.

* * *

В соответствии с традициями того времени участники экспедиции Ренольда следовали к цели тремя колоннами (киликийцы, храмовники и собственный отряд удалого Кёльна). Командиры первых двух отрядов лишь номинально подчинялись главному организатору предприятия, князю Антиохии, при желании они могли бы не согласиться с его решением.

Высадка на остров также осуществлялась не в одной, заранее обговорённой точке, а где придётся, то есть в местах, которые сочтут наиболее удобными капитаны судов. Это, безусловно, делало захватчиков особенно уязвимыми. Внезапное нападение ромеев на находников могло решить дело. Тому, как известно, существует немало примеров[113]113
  Из нашей российской истории мы знаем, что в 1240 г. князь новгородский Александр Ярославич, впоследствии прозванный Невским, за то и получил в веках оставшееся славное прозвище, что с малой дружиной своевременно ударил по высаживавшимся в устье Невы шведам, чем прекратил их поход на корню.


[Закрыть]. Однако Михаил Врана упустил удобную возможность, вероятно, он не успел собрать достаточно войск, а может быть, разведка неточно или несвоевременно информировала его о местонахождении неприятеля. Как бы там ни было, упустив первый шанс, ромейский стратиг решил использовать второй, предоставленный ему беспечностью франков.

В оправдание Ренольду скажем, что он и понятия не имел, что кипрские грифоны вообще имели вождя, способного организовать сопротивление его дружине. Несмотря на то что специального разведотдела князь, конечно, не держал, всё же он знал о том, что после смерти Рутгера Сицилийского Мануил, воспользовавшись моментом, направил свои лучшие войска и флот в Южную Италию против короля Гульельмо Злого. Не случайно поэтому князь избрал для нападения именно весну 1156 года.

Так или иначе, получив от тамплиеров известие о том, что они благополучно закончили высадку, Ренольд согласился с предложением Вальтера произвести силами храмовников разведку боем в глубь острова или вдоль побережья, не дожидаясь подхода остальных сил. Итак, рыцари Храма, воодушевлённые милостью руководителя похода, ушли и тем ослабили силы экспедиции, киликийцы (их было больше других) ещё не полностью выгрузились со своих галер. Поэтому Ренольд решил, что нет смысла терять время, и со своими двумя сотнями рыцарей и конных оруженосцев и несколькими сотнями пехоты, спустя некоторое время после ухода Вальтера, также повёл своих жадных до дела молодцов на грабёж зажиревших кипрских грифонов.

Ополченцы Враны накрыли франков как раз за их любимым занятием, когда, рассеявшись по равнине, рыцари, слегка ошалевшие от обилия добычи, разоряли богатые деревни. Всё происходило так, как и полагалось на войне. Солдаты убивали мужчин, насиловали девушек и молодых женщин, топтали конями младенцев, обдирали оклады с икон, сами доски за ненадобностью и из баловства рубили мечами и секирами.

Посреди всего этого кровавого разгула нескольким юношам удалось своевременно вскочить в сёдла и бежать с места побоища. Некоторые из этих парней достигли расположения отрядов Враны. Стратиг поднял конницу и, не дожидаясь пехоты, ударил на пьяных от крови и вина захватчиков. Силы были слишком неравны, и, прежде чем Ренольду доложили, что происходит, большая часть его войска бежала, охваченная паникой. Только ночь спасла князя от преследования и возможного плена.

Собрав остатки войска, князь действовал решительно. Ещё до рассвета он отправил сразу нескольких гонцов к тамплиерам и к Торосу с призывом немедленно выступить на помощь. К утру положение начало становиться и вовсе угрожающим. Кипрская пехота соединилась с кавалерией, и силы ополченцев таким образом стали превосходить противника в несколько раз.

Тем не менее Ренольд принял решение атаковать ромеев. В его распоряжении имелось около ста восьмидесяти рыцарей и до пятисот человек пешего войска, часть из которых составляли захваченные три года назад под Александреттой германские наёмники. Князь выкупил их у своих солдат и поселил в Антиохии. Теперь эти хорошо обученные византийцами копейщики составляли ядро его пехоты. Однако Ренольд, как и любой благородный французский рыцарь той эпохи, делал ставку на кавалерийскую атаку.

Как обычно, он решил воспользоваться приёмом, приносившим ему победы в прошлом. В засадный отряд, который разместился в лесу слева от расположения франков, кроме Ангеррана с остатками его потрёпанной грифонами дружины князь определил и рыцарей из Буанотта, братьев Серлона и Роберта, с их тремя дюжинами конников.

Не успел назначенный командиром сеньор Ле Клапьера послать к князю вестового с сообщением о том, что всё в порядке и вверенные ему силы заняли надлежащую позицию, как выяснилось, что в порядке далеко не всё.

– Почему это вы тут распоряжаетесь? – спросил Серлон, старший из «рыцарей из Буанотта».

Вообще-то старшим он был только для Роберта. Их батюшка, имея весьма маленькое имение в Калабрии, оказался в то же время чрезвычайно плодовитым, и две жены его, каждая в свой черёд, дали жизнь шести сыновьям. Некоторые из двенадцати братьев умерли, самый старший из уцелевших унаследовал родительский бенефиций, остальные разбрелись по миру. Трое осели в Антиохии, из них двое погибли под Инабом с князем Раймундом, один отдал Богу душу в сражении ещё раньше.

Узнав о гибели братьев, самые младшие, ошивавшиеся среди безземельного рыцарства Сицилийского королевства, поспешили в Антиохию, очевидно полагая, что количество «рыцарей из Буанотта» там должно непременно поддерживаться на некоем стабильном уровне. Они получили денежные фьефы, которыми владели погибшие братья, что обязывало ленников нанимать за свой счёт определённую часть солдат.

Кроме доблести, молодых людей, как слишком часто случалось среди рыцарей крови на самом разном уровне (от королевских братьев до отпрысков самых захудалых дворянских родов)[114]114
  Вот яркий пример такой отваги. Во время первого крестового похода короля Франции Людовика IX в феврале 1250 г., его брат, граф Артуа, командовавший авангардом, нанёс чувствительное поражение мамелюкам и решил довершить успех – захватить город Мансуру. Брат Луи немедленно забыл об обещании не предпринимать ничего, не посоветовавшись с королём. Бывшие с графом эрл Солсбери и гранмэтр тамплиеров Гвильом де Соннак не рекомендовали входить в город. (Как мы видим, на сей раз во главе ордена Храма оказался человек более предусмотрительный, чем хорошо знакомый нам Бернар де Тремелэ). Тогда граф обозвал эрла Солсбери жалким англичанишкой, который держится за хвост французской кобылы, на это эрл ответил, что первым ворвётся в Мансуру и кое-кому из французов придётся держаться за хвост его лошади.
  Исход, думаю, понятен. Рыцари рассеялись по городу и очень скоро попали в приготовленные для них мамелюками ловушки. И эрл Солсбери, и граф Артуа погибли.


[Закрыть], отличало ещё и необузданное безрассудство и неукротимое зазнайство. Особенно недолюбливали такие господа министериалов – выходцев из черни, то есть тех немногих, кто получил шпоры не по праву рождения, а за собственные заслуги на службе у сеньора. Поставив над ними Ангеррана, Ренольд допустил явную ошибку. Впрочем, храбрым братьям из Буанотта, кроме всех прочих «достоинств», была присуща так же и фантастическая глупость, доверить им командование засадным отрядом означало изначально погубить всё дело. Князь надеялся, что часа, который предстоит провести вместе калабрийцам и его бывшему оруженосцу, окажется недостаточно, чтобы братья могли устроить бузу. Он явно недооценил их или слишком понадеялся на благоразумие Ангеррана.

Последний начал с того, что, не услышав в обращении своего имени, сделал вид, что вопрос вообще относился не к нему Однако Серлон повторил:

– Почему это вы распоряжаетесь тут?

– Вы забыли моё имя, шевалье Серлон де Буанотт? – спросил Ангерран.

– Что же это у вас за имя такое? – поинтересовался норманн. – Мессир Кроличья Нора? Так ведь, кажется, зовётся груда камней, которую вы именуете своим замком?

Ангерран продолжал внешне сохранять спокойствие, хотя ему от всей души хотелось залепить выскочке по физиономии.

– Мой замок, или груда камней, зовётся так с недавних пор. Раньше она называлась Калат Баланк, Белый Замок, но его сиятельству больше пришлось по душе теперешнее название.

– Его сиятельству? – многозначительно покивал Серлон. – Его сиятельству? Ах вон оно что!

– Его сиятельству князю Антиохии, – делая вид, что его совершенно не раздражает ёрнический тон собеседника, продолжал бывший оруженосец. – Вашему и моему сюзерену. Это на случай, если вы забыли, кто вы и кто он. А командую я здесь потому, что получил на то его приказ. Наше дело стоять тут и ждать сигнала к атаке...

– С какой это стати?! – перебил Ангеррана калабриец. – Настоящие рыцари бьются на поле сражения, а не отсиживаются в рощицах. Это на случай, если вы забыли, кто вы!

Серлон скривил рот в усмешке. Внимание всех всадников и их пеших помощников, грумов и конюхов, было привлечено к назревавшему скандалу. Намёк норманна выходил за рамки приличий. Не ответить на него означало для Ангеррана бесчестье.

– Если вы, шевалье Серлон де Буанотт, решили напомнить мне о том, чего я добился верной службой моему господину, своим собственным мечом и храбростью, – произнёс бывший слуга, – то благодарю вас за заботу. Однако огорчу вас, вы трудились напрасно, я никогда не забываю об этом. Как, кстати, и о том, какие обязанности налагает на рыцаря его звание. Первейший долг мой, так же как и ваш, верно служить господину, которому мы принесли присягу. И если он велел нам ждать в засаде удобного момента, чтобы вернее разгромить превосходящего нас числом неприятеля, то так тому и быть. Не вижу смысла спорить и выяснять, кто и почему командует здесь. Я всё сказал. Надеюсь, что нам нет нужды разговаривать до тех пор, пока не поступит сигнал начать дело. А тогда, даст Бог, нам станет и вовсе не до разговоров. У нас в Жьене и Шатийоне не в обычае тратить слова понапрасну, хотя, возможно, в Буанотте дело обстоит иначе?

Ангеррану стоило немалого труда и выдержки сохранить спокойствие и красноречие. Наглый щенок из южноиталийского захолустья выводил из себя бывшего оруженосца Между тем старался он напрасно, Серлон упорно искал повода для драки.

– Вы оскорбили меня! Своим тоном и тем, что вы своим поганым ртом осмелились произнести с презрением название города, где я родился! – ни с того ни с сего заявил Серлон. – Я требую, чтобы вы извинились! Немедленно!

– Города? Даже так? – удивился Ангерран. – Вы, верно, желаете сразиться со мной? С удовольствием убью вас, но только после боя.

– Нет! Я убью вас сейчас! – закричал калабриец. – Извольте дать мне удовлетворение, или я буду считать вас трусом! И я, и все мои люди.

– Может, не надо, братец? – попытался вмешаться не в пример старшему брату угрюмый и неразговорчивый Роберт. – Сделаем дело и уж тогда...

– Замолкни! У батюшки не нашлось для тебя даже имени. Так тебя вроде как и нет!

Как ни удивительно, но это было до известной степени правдой, отец мальчиков под старость стал путать их и забывать, как кого зовут. Потому-то и, не слушая никого, назвал последнего так же, как первого, Робертом, в честь знаменитого герцога Гвискара[115]115
  Интересно, что отец самого легендарного Гвискара, Танкред д’Отнилль, имел двенадцать сыновей (пятерых от первой и ещё семерых от второй жены), среди них было два Вильгельма (Гвильома) и два Гумфреда (Онфруа), что, правда, даёт исследователям основания предполагать, что у Танкреда было не двенадцать, а десять сыновей.
  Кстати, доведись кому-нибудь из рыцарей Гвискара устроить такую вот перепалку на позициях, старик Роберт просто приказал бы вздёрнуть смутьянов. Хотя подобный способ наказания для рыцарей и в XI и в XII веках применялся только в исключительных случаях. В не столь уж далёком прошлом остались времена, когда благородство крови давало право любому рыцарю произвести в рыцари любого молодого человека, если только тот давал честное слово, что его отец принадлежал к дворянскому сословию. И не в столь уж далёком будущем были времена совсем другие, когда в начале XIII века руководители Четвёртого похода, невзирая на «цвет крови» бунтовщиков, смутьянов и мародёров, без жалости вздёргивали их на раскидистых ветках дубов и вязов, при этом не гнушались повесить на шею казнённому щит с его собственным родовым гербом, чтобы другим неповадно было. Впрочем, уже в Третьем походе германский император Фридрих Барбаросса наводил дисциплину среди своих вассалов самыми что ни на есть решительными методами. Тут же ни о чём подобном не могло идти и речи.


[Закрыть].

– Сам заткнись, недомерок! – закричал оскорблённый «лишний» Роберт. Он, как ближайший родственник, также лучше всего знал, чем задеть брата. Старший из «рыцарей из Буанотта» и вправду высоким ростом не отличался.

– Ах ты, дрянь! – взвизгнул Серлон, направил коня на лошадь брата и выхватил из ножен меч, намереваясь нанести Роберту удар клинком плашмя. Тот вздыбил коня и, ловко перехватив меч рыцарской перчаткой, неожиданно легко вырван оружие из руки Серлона. Старшему просто ничего другого не оставалось: если бы он не выпустил клинок, то упал бы сам.

Тут все забыли о грозившей скандалом ситуации и дружно заржали. Тёмное от загара лицо Серлона потемнело и стали ненамного светлее физиономии суданского мамелюка.

– Подними меч! – завопил он оруженосцу и, изловчившись, заехал тому сапогом в голову. Несчастный упал, но тут же поднялся и протянул господину оружие, за что вновь получил по физиономии.

Все всадники приготовились к худшему, но, понимая, что теперь он останется в меньшинстве, старший де Буанотт неожиданно крикнул:

– Я не собираюсь тут оставаться! Я собираюсь драться с грифонами! Кто со мной, поехали!

– Вы не можете сделать этого! – закричал Ангерран. – Князь приказал нам ждать сигнала.

– А я его уже слышал! – бросил через плечо Серлон и не думая останавливаться. – С вами, драгоценный сир Кроличья Нора, я скрещу свой меч после дела. Пока вы будете отсиживаться тут, мы разобьём грифонов и возьмём себе лучшую часть добычи.

Ангерран не без досады заметил, что последние слова Серлона возымели действие. Едва ли не треть засадного отряда покинула рощицу.

Ренольд как раз собирался дать своим воинам сигнал к атаке. Он выехал перед построившимися для схватки рыцарями и пехотинцами. Однако не успел князь произнести перед ними краткую речь, как понял, что всё их внимание приковано к чему-то, происходившему у него за спиной. Судя по выражению лиц всадников переднего ряда, зрелище заслуживало того, чтобы оценить его самому. Ренольд развернул коня и увидел полтора десятка всадников, мчавшихся на полном скаку прямо на позиции киприотов.

– Что это за психи? – обратившись к одному из подъехавших к нему рыцарей, спросил князь. – Откуда они взялись?

– Из рощицы, государь, – сообщил тот. – По-моему, это часть нашего засадного отряда...

Впрочем, спросил Ренольд машинально, он и сам, едва увидев всадников, догадался, откуда они появились.

– Что они делают? – Князь не мог скрыть негодования. – Уж если атакуете, так атакуйте!

Наткнувшись на копья пехоты, рыцари попятились, а минутой позже, опасаясь бросившихся с двух сторон на охват ромейских всадников, повернулись и поскакали обратно к лесу.

– Скоты, – сквозь зубы процедил Ренольд. – Кто это?! Хотя я и сам вижу! Это рыцари из Буанотта, которые никогда не поворачиваются спиной к неприятелю! Сволочи! Там же Ангерран! Атакуем! Сокрушим грифонов, мессиры!

Весь план летел к чертям. Врана, конечно же, тоже понял, откуда взялись рыцари, и отправил за ними добрых две сотни своих конников.

И всё же франки атаковали.

Натиск ста тридцати рыцарей и пехотинцев поколебал порядки киприотов и заставил их в замешательстве отступить. Однако, несмотря на это, победа чуть не обернулась поражением, если бы, как позднее выяснилось, не доблесть Ангеррана и его засадного отряда. В панике убегавшая дружина Серлона де Буанотта сначала чуть не увлекла за собой дожидавшихся в лесу рыцарей. К счастью, беглецы опамятовались, пристыженные товарищами, и вместе с ними принялись яростно сражаться с грифонами, которые, утратив за годы спокойной жизни привычку к настоящему бою, вскоре выдохлись.

Несмотря на численное превосходство неприятеля, франки, частью изрубив ополченцев, преследовавших норманнов Серлона, обратили остальных в беспорядочное бегство. Это спасло ситуацию. Если бы в схватке с засадным отрядом одолели киприоты, основная дружина князя серьёзно рисковала угодить в окружение.

Наказывать за бесчинство и ослушание между тем оказалось некого. Серлон де Буанотт погиб, его брат, на этом единодушно сходились все, сражался, как и подобает рыцарю, который никогда не поворачивается спиной к неприятелю. Роберт получил ранение, как, впрочем, и кличку «Лишний». Прозвище не обижало последнего из двенадцати братьев де Буанотт, поскольку, несмотря ни на что, произносили его теперь с уважением.

Как бы там ни было, утром Михаил Врана снялся со стоянки и увёл своё многочисленное, но не очень-то боеспособное воинство на другую позицию. Ренольд не решился преследовать стратига, видя, что храбрая и доблестная, но совершенно недисциплинированная дружина Антиохии понесла немалые потери.

Врана же отрядил гонцов к правителю с требованием выслать подкрепление. Михаил весьма обрадовался тому, что вскоре к нему присоединились ранее собранные, но не успевшие к битве отряды ополченцев. Теперь он не только совершенно восполнил потери, но даже усилил своё войско и мог вновь подумать о наступательных действиях против захватчиков, тем более что ни храмовники, ни армяне Тороса как будто не спешили на помощь главе экспедиции.

Однако стратиг ошибался: пока он дожидался подкреплений, два других предводителя похода получили известия от князя и соединились с ним как раз накануне новой битвы.

Франки и киликийцы атаковали, едва завидев неприятеля. Ополченцы, напуганные количеством противника (они-то ждали встречи лишь с потрёпанной дружиной антиохийцев), побежали при первом же натиске тяжёлой конницы. Только что поднявшееся солнце ещё не успело толком согреть землю, а большое, но бестолковое войско киприотов перестало существовать. Ромеи рушились под ударами мечей захватчиков, точно спелые колосья, срезаемые серпами жнецов. Франки не щадили никого. Они не собирались брать пленных и без устали рубили, топтали, кололи, резали, словом, уничтожали побеждённых.

Те немногие, кому удалось избегнуть кошмара и посчастливилось ускользнуть, бежали вглубь острова и на юго-запад, к Лимасолу, а молва об ужасах, творимых захватчиками, мчалась, обгоняя их.

Самому Вране едва удалось избежать гибели и плена. Стратиг с несколькими десятками самых приближённых помощников успели укрыться за толстыми стенами женского монастыря. Это была едва ли не одна из самых внушительных крепостей, до сих пор попадавшихся захватчикам на острове. Надо сказать, что, по всей видимости, многие десятилетия спокойной жизни отучили киприотов от мысли, что им вообще когда-нибудь понадобятся крепости. Вместо того чтобы расходовать немалые средства, силы и время на возведение новых замков и ремонт старых, они предпочитали тратиться на развлечения и предметы роскоши. Теперь Кипру предстояло полной мерой заплатить за свою беспечность.

Однако пока у островитян оставался славный полководец Михаил Врана, пока у них имелось ещё не разгромленное ополчение под командованием самого киприарха Иоанна Комнина, они не теряли надежды на то, что страшный кошмар кончится. Священники усердно молились, оружейники ковали мечи и копья, ратники снаряжались на битву. Женщины собирали мужьям и старшим сыновьям узлы со снедью, пряча мокрые от слёз глаза и прижимая к себе младших детей. И несмышлёныши, хватавшиеся за материнские подолы, словно мелкие зверьки, раньше всех прочих чувствовали животный страх, охватывавший остров. Даже домашний скот начал, казалось, тревожнее мычать и блеять в стойлах и на пастбищах. Собаки и те оставили свои обычные ссоры.

Победоносное воинство франков и их союзников рассыпалось по окрестностям, предавая огню и мечу всё вокруг. Пылали деревни, реками лилась кровь беззащитных крестьян. А засевшие в монастыре воины (с высоты им были особенно хорошо видны разорения, производимые захватчиками) лишь беспомощно взирали на всё это из-за толстых стен. Вране оставалось надеяться лишь на помощь дуки Иоанна.

Тот, едва весть о разгроме ополченцев достигла его дворца, не мешкая выступил на помощь стратигу с большим отрядом ополченцев и дружиной личных телохранителей. Гвардию свою киприарх называл «бессмертными» (так именовалась отборная конница в армии базилевса). Они должны были во что бы то ни стало разбить латинян, в противном случае всему острову грозило невиданное разорение.

Тем временем прошли три дня, которые Ренольд дал солдатам на удовлетворение своих звериных инстинктов. По завершении этих дней кончилось и время, отведённое Вране для размышления.

Пока войско отдыхало привычным и любезным ему образом, сам князь со своими приближёнными, не страшась стрел, время от времени едва ли не вплотную подъезжал к стенам монастыря и заводил разговор с перепуганными монахинями. На исходе последнего дня, отпущенного ромеям для принятия решения о добровольной сдаче, он вместе с Ангерраном, Фернаном и переживавшим пик своего собачьего счастья Железным Лукой, и вовсе забыв об опасности, подскакал к стене на расстояние всего в несколько туазов, сложил ладони рупором и закричал:

– Как живётся, красавицы?

Несколько любопытных мордашек высунулось из-за края стены. Дежурившие там мужчины зашикали на женщин, и те спрятались.

– Да не бойтесь вы этих меринов! – подбодрил монашек князь. Он очень плохо говорил по-гречески и пересыпал свою речь латинскими и франкскими словечками. Тем не менее женщины неплохо понимали его. – Им вас ни попугать, ни потешить нечем. А у меня для вас запасены настоящие жеребцы! Вы небось стосковались по этому делу? Да, да, монастырская жизнь не сладкая штука! Меня самого хотели отдать в монахи, но я не пошёл. Может, зря? Как, курочки, мог бы я быть у вас аббатом?

– Только аббатисой, петушок! – раздалось в ответ на довольно сносной латыни. – У нас ведь женский монастырь!

Женщина, произнёсшая эти слова, без страха поднялась из-за укрытия и, встав во весь рост, с вызовом уставилась на князя. Какой-то воин постарался схватить её за руку и заставить спрятаться, но женщина отпихнула его:

– Прочь руки!

– Матушка! Матушка! – запричитали монашки. – Схоронитесь! Как ещё стрельнут в вас эти безбожники! Пожалейте нас, матушка! Идите сюда!

Настоятельница однако же не спешила выполнить просьбу сестёр. Оба уроженца Жьена достаточно долго прожили в Антиохии, чтобы понимать слова монашек. Однако, дабы доходчивее изложить собственные мысли, князь использовал Фернана.

– Эй ты, чёртов ублюдок! – обратился к нему Ренольд. – Слышишь, нас хулят? Что сказать им?

Грум построил фразу и растолковал её значение князю, тот захохотал и, коверкая слова, громко крикнул:

– В таких, как вы, мы стреляем без промаха. Через девять месяцев вы все убедитесь в этом! Сам Господь помогает нам в таких делах! Он, да простят меня Небеса, сам натягивает наши луки!

– Знаешь, прекрасный витязь, – усмехнулась настоятельница, – почему я ушла от мира? Надоело мне хвастовство мужчин. У вашего брата слов больше, чем дела. Послушать вас, так каждый такой жеребец, что и табуна ему мало, а на поверку...

Она не закончила и, махнув рукой, спряталась за стеной.

– Вот это да, государь! – ошарашенно проговорил Фернан. – Вот это сказала! Клянусь спасением, грифонам там не худо живётся!

– Похоже на вызов, ваше сиятельство! – покачал головой Ангерран, и не пытавшийся скрыть улыбку. – Однако я, прежде чем отважиться поднять перчатку, как следует проверил бы сбрую и загодя накормил коня.

– И меч не худо было бы заточить, – добавил грум.

– Я бы предпочёл положиться на копьё, – покачал головой бывший оруженосец.

Даже и Лука не утерпел, вставил своё слово в разговор людей: несколько раз громко гавкнул.

– Эй, вы, там! – на плохой латыни крикнул воин в высоком шлеме, который в верхней своей части в отличие от франкского больше напоминал по форме колпак. – Вы, франки! Перестаньте оскорблять женщин, если вы мужчины!

– Не помню, чтобы кого-нибудь оскорбил, – возразил Ренольд. – А что до того, кто из нас мужчины, так я бы на твоём месте помолчал. Видите, до чего довели вы ваших дам? Они, бедняжки, попрятались от вас по монастырям. Немудрено, если вы и с ними такие же удальцы, как в сече!

– Как ты смеешь, грязный варвар! – закричал воин, поднимаясь во весь рост и натягивая тетиву лука.

Ангерран сжал шенкелями бока коня, тот подался вперёд. Бывшему оруженосцу вовек не забыть науки – он и подумать не успел, как бросился закрывать господина своим телом. Так же машинально Ангерран поднял и щит. Стрела ударила в него и, пробив толстую кожу и войлок подкладки, чиркнула наконечником о кольчужное плетение рукава. Но у каждого своё оружие. Рыцари услышали, как рядом чавкнула ещё одна тетива, другая стрела, свистнув, помчалась к цели. Ромей-лучник схватился за лицо и рухнул со стены вниз, а Фернан не мешкая перезарядил свой арбалет.

Ангерран поспешил сказать князю, что надо поскорее уезжать в безопасное место. Ренольд же отпихнул от себя не в меру заботливого вассала и прокричал:

– Каждому своё. Для чистых грифонов у грязных варваров также стрел хватит.

Сделав знак Тонно́, чтобы тот унял зашедшегося лаем Луку, князь продолжал:

– А для вас, матушка, у меня есть специальный колчан. Клянусь, он не опустеет с заката до рассвета!

В это время за стенами раздался какой-то шум. До франков долетали лишь обрывки фраз. Ренольд отчего-то ждал появления настоятельницы, но кто-то замахал над стеной белым лоскутом материи и вместо матушки перед князем и его маленькой свитой предстал сам Михаил Врана – типичный византийский вельможа, благородный муж средних лет с довольно длинной аккуратно завитой чёрной бородой.

– Кир Ренольдо, – начал он и продолжал на привычной уху франка разговорной латыни: – Великий дука Иоанн даст вам откуп за нас. Назовите цену и освободите наших людей, дайте им уйти из сей богоспасаемой обители. Я, если вам угодно, останусь вашим пленником. Нет нужды подвергать опасности жизнь служительниц Божьих.

– Кир Микаэль, – в тон стратигу отвечал князь. – Великому дуке Иоанну придётся раскошелиться. Боюсь, ему не хватит всей его тугой мошны, чтобы расплатиться за зло, причинённое грифонами христианам. Мы пришли сюда, чтобы отомстить за гнусные деяния схизматиков. Поэтому, если завтра с восходом солнца мои католические войны обнаружат ворота этой крепости запертыми, мы возьмём её приступом. То, что случится потом, будет лишь деянием, угодным Господу.

Врана попробовал было возразить, но очень скоро понял, сколь бессмысленны его попытки. На прощанье Ренольд спросил Михаила:

– Что мы всё говорим о деньгах, кир Микаэль? Мы же не купцы, а солдаты. Мы не делаем ничего особенного, просто воюем. Если желаете, я отпущу вас всех без всякого выкупа.

– Без выкупа, но с условием? – переспросил стратиг, понимая, что никто даром не отпустит такую добычу. – Так ведь, кир Ренольдо?

– Разумеется, кир Микаэль, – кивнул князь. – Условие плёвое... Во всяком случае, для нас, франков. Решим всё поединком. Любой ваш солдат против любого из моих рыцарей, пеший или конный по вашему выбору. Если ваш боец одержит верх, вы все уйдёте свободными, куда захотите. Если нет, вы безоговорочно сдаётесь на нашу милость. По-моему, это честно. Вы грифоны, как природные торгаши, должны оценить преимущества такой сделки.

– Хорошо, мы подумаем, кир Ренольдо, – кивнул Врана.

– Думайте, думайте, кир Микаэль, – любезно улыбнулся князь. – До заката ещё есть время. Утром его у вас уже не будет.

Наступила ночь, но никто так и не пришёл с известием о том, что вызов франков принят.

Князь не сомневался в таком исходе дела. Никто из ромеев не осмелился рискнуть своей жизнью. Лукавил князь, когда говорил, что предлагает выгодную сделку. И верно, для франков решить дело поединком – явление обычное, но не для осторожных византийских вельмож и тем более изнеженных граждан Кипра. Михаил Врана также не стал пытать счастья, резонно полагая, что на его вызов может откликнуться сам предводитель варваров.

Однако Ренольд ошибся. Несмотря ни на что, в монастыре всё же нашёлся некто, готовый сразиться в поединке, и не с кем-нибудь, а с самим командиром экспедиции. Правда, смельчак этот на случай своей победы выдвинул собственное условие. И, как это не удивительно, князь принял вызов.

Была уже полночь, когда в шатёр Ренольда явился необычный посетитель, точнее посетительница. Она желала говорить с вождём франков только наедине.

– Что привело вас ко мне, матушка? – проговорил удалой кельт, даже и не стараясь скрыть того, что приятно удивлён. Он не раз вспоминал о настоятельнице за несколько часов, что прошли после их разговора. – Позвольте же узнать это и то, как вас зовут.

– Гельвеция моё имя. Мне будет приятнее, если вы, мессир, так и станете называть меня. А привело меня к вам вот что. Я хочу сразиться с вами...

– Со мной?!

– Да.

– И каким же оружием станем мы биться?

Ответ настоятельницы в немалой степени поразил князя.

– Тем, которым вы так старательно похвалялись передо мной, – высокомерно и в то же время лукаво улыбаясь, проговорила Гельвеция. – Вот свеча, – женщина извлекла из складок одежды тонкую свечку не более чем в палец длиной, – если она догорит раньше, чем ваш лук пошлёт стрелу, я проиграла, если же наоборот – победа за мной, и вы принимаете мои условия.

Ренольд засмеялся.

– Что ж, – сказал он, – я выслушаю ваши условия, матушка Гельвеция. Можете выдвигать любые, так как мне всё равно не придётся их выполнять. Мой лук полностью послушен стрелку. Однако любопытство есть любопытство, что же такое вы хотели бы получить взамен?

– Не многое. Раньше всего я помогу вам пробраться в крепость.

– Даже так?! – с жаром воскликнул Ренольд.

– Вы не слишком-то терпеливы, мессир, – пожурила матушка князя. – Пожалуй, мне стоит изменить условия поединка, чтобы он выглядел честным. Я укорочу время состязания ровно вполовину.

С этими словами Гельвеция переломила свечку пополам и, как ни в чём не бывало, продолжала:

– Я помогу вам проникнуть в монастырь сегодня же ночью. Но вы должны пообещать мне, что ни одна из сестёр не пострадает. Я говорю не об их жизнях, а об их целомудрии. Ни один из ваших солдат не посмеет прикоснуться к ним даже пальцем. Для пущей уверенности я запру их в подвале, но не век же им там сидеть? Пообещайте мне это, и уже на рассвете вы сможете двинуться дальше. Помните, дука Иоанн ещё не побеждён.