Текст книги "Князь Арнаут"

Автор книги: Александр Колин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

A.D. MCLIII – MCLX
I

Проведя на сказочном Востоке всего шесть лет, молодой пилигрим из Шатийона сделался наконец тем, кем виделся себе во снах: всадником, сидевшим верхом на прекрасном белом жеребце, копыта которого попирали гору драгоценностей. Ну, точности ради, заметим, что в жизни всё получилось куда, куда скромнее. Однако для бедного искателя приключений, пальцы которого ещё совсем недавно гоняли в потёртом кошельке последний (да ещё и порченный) золотой, скажем прямо, неплохо.

Да, да, а вы ещё сомневались? Разумеется, Ренольд и Констанс добились своего, он стал её супругом и, что само собой разумеется, принцепсом Антиохии.

Думала ли Констанс об интересах княжества, которым после гибели мужа продолжала владеть по праву рождения? Разумеется. Но прежде всего она стремилась обеспечить власть тому, кто, сняв с её женских плеч основное бремя княжеского труда – рыцарскую работу, – согласился бы оставить ей часть обязанностей, преимущественно приятных. Она хотела, в сущности, не так уж многого, быть и женой и любовницей одного-единственного мужчины. Мудрая старуха Эксиния с юности научила княгиню (как, впрочем, и многих из живших во дворце женщин) смотреть сквозь пальцы на мужские шалости (если те, конечно, не перехлёстывали через край; причём край этот устанавливала, разумеется, сама дама).

Констанс была готова терпеть маленькие грешки любовника и мужа, лишь бы это не затрагивало её собственных интересов. Постоянная Марго и ещё две-три другие женщины от случая к случаю, ну что ж, пусть так.

Впрочем, для любовных утех на стороне, а уж тем более для романчиков у Ренольда оставалось не так уж много времени. Забот у князя Антиохийского куда больше, чем у мелкого вассала княжества.

Как же удалось Ренольду и его сиятельной любовнице достигнуть своих целей?

Нанеся сокрушительное поражение Мелисанде руками её же собственного сына, отомстив за смерть первого мужа (Констанс никогда не питала иллюзий относительно того, кто надувал паруса лодки, медленно, но верно нёсшей к гибели Раймунда де Пуатье), княгиня расчистила своему избраннику дорогу к престолу Антиохии.

Страсти бушевали на протяжении всего 1152 года. Констанс и Ренольд выжидали, они готовили общественное мнение (а оно в Антиохии имело немалый вес, вспомните, даже базилевс Иоанн, предводитель огромной армии, и тот был напуган бунтом горожан), раздавали обещания, подкупали нужных людей. Им чудом удалось обвести вокруг пальца патриарха Эмери. Сколько вреда их святейшеству нанесла и ещё нанесёт собственная мягкотелость и нежелание внять мольбам умненькой птички клариссимы и белиссимы Клары!

Хотя, справедливости ради, заметим, монсеньор Эмери, глава оппозиции, составившейся княгине и Ренольду, оказался в меньшинстве. Народ всё громче и громче требовал защитника. Чернь начинала бурлить. Храмовники не скрывали своего недовольства тем, что их благодетельница до сих пор не нашла себе супруга. Многие из довольно многочисленных подданных-нелатинян усматривали в этом... вредное влияние западной церкви: поговаривали даже, что патриарх нарочно старается повернуть дело в свою пользу и обеспечить за собой регентство до совершеннолетия старшего из княжичей.

Население Антиохии не хотело ждать ещё как минимум восемь или девять лет, остававшихся до достижения княжичем Ьоэмундом совершеннолетия.

Несмотря на то что Нур ед-Дин продолжал соблюдать соглашения о перемирии, достигнутые им с Бальдуэном Третьим – у атабека хватало дел на севере[86]86
  Для более подробной информации о том, куда в описываемый момент времени направлял свои силы Нур ед-Дин, см. комментарий 17.


[Закрыть], – обстановка на границах княжества оставляла желать лучшего. В горах Киликии «прорезался» непокорный и пакостливый Торос Рубенян, своим «мудрым» правлением превративший перевалы Тавра в настоящий ад, кишевший бандитами и разбойниками всех мастей и вероисповеданий.

Иной раз и сам армянский князь не мог без опаски высунуть нос из Вахи, крепости, издавна принадлежавшей роду Рубенянов и недавно возвращённой им силой оружия. Впрочем, Торос редко ездил по дорогам иначе как во главе сильной дружины из нищих, жадных до чужого и потому готовых на всё ради приобретения богатства соотечественников.

Не на шутку разбушевавшийся киликиец, пользуясь отсутствием в Антиохии правителя-мужчины, начал всё смелее безобразничать в пределах многострадального княжества. Злокозненный грифон, не находя отпора, скоро совсем осмелел. Его более походившие на банды дружины, пройдя Сирийскими Воротами, опустошали окрестности Александретты, добирались едва ли не до самого Сен-Симеона.

Земля, не успевшая опомниться от нашествия орд язычников, подвергалась новому разорению, теперь уже со стороны христиан. Один из подручников Тороса едва не захватил Ле Клапьер: он так неожиданно появился перед крепостью, что гарнизон, расслабившийся в отсутствии господина, едва успел захлопнуть ворота. Ренольд не стерпел подобного оскорбления и во главе небольшого отряда ударил в тыл уходившим с богатой добычей армянам. Те шли медленно и отстали от своих на несколько часов пешего пути. Их уроженцу Жьена оказалось вполне достаточно.

Перебив всех захватчиков, освободив пленников и конфисковав большую часть награбленного, Ренольд вновь, как и три года назад на стенах Антиохии, покрыл себя славой и заслужил едва ли не единодушное восхищение жителей.

Тем временем на юге молодой король Бальдуэн, теперь уже полновластный правитель Иерусалимского королевства, силой оружия смирив властолюбивую родительницу, решил, наконец, покончить с раздражавшим всех его предшественников осиным гнездом у себя под боком.

Пятьдесят лет Аскалон, одна из самых северных крепостей египетских Фатимидов на побережье, оставался бельмом на глазу Иерусалимской короны. Оттуда язычники не раз совершали грабительские рейды к стенам самой столицы Утремера. Наступил момент положить конец бесчинствам неверных.

25 января 1153 года соединённая армия королевства с обозом и осадной техникой появилась в окрестностях Аскалона. В экспедиции Бальдуэна приняли участие не только практически все бароны (включая и тех, кто недавно отшатнулся от короля, сохранив верность Мелисанде), но и большой отряд храмовников во главе с великим магистром, Бернаром де Тремелэ. Соперники последних, госпитальеры, решили не отставать и также выступили под предводительством главы своего братства, Раймунда дю Пюи.

Духовенство Утремера, представленное верхушкой клира, самим патриархом Фульке, архиепископами Тира, Кесарии и Назарета, а также епископами Вифлиема и Акры не забыло о душах верующих. Чтобы им было не так жалко своих ничтожных жизней, отданных за великое дело, князья латинской церкви на Востоке захватили с собой самую дорогую для паствы реликвию, Святой Крест, на котором за грехи человеческие претерпел сам Спаситель.

В общем, собрались все, кто мог. Антиохия и Триполи не в счёт, там у власти остались женщины да отроки. Вдовам да сиротам перебиться бы кое-как, где уж тут воевать?

Именно тут Констанс и Ренольд решили, что их час пробил.

Понимая, что более удобного случая не представится (вот уж теперь-то королю никто не позволит бросить войско и отправиться на север, разбираться с делами в Антиохии, которая, к слову, уже переставала занимать кого-либо из христиан к югу от Джабалы и Апамеи), Констанс сменила цвет одежд с чёрного вдовьего на белый – невесты. Повенчались они тайно и отпраздновали торжество в узком кругу, можно сказать, вдвоём.

Между тем франкам, собравшимся под Аскалоном, довольно скоро стало ясно, что осада может продлиться вечность. Если не считать двадцати галер Жерара Сидонского, у христиан практически отсутствовал флот, и проклятые Богом вавилоняне преспокойно подвозили в город провизию и всё необходимое из Каира. (Их транспорты с «гуманитарной помощью» составляли от семидесяти до ста кораблей).

После бракосочетания Ренольд решил съездить в лагерь под Аскалоном, хотя бы для того, чтобы зря не злить Бальдуэна. Почему бы не проветриться? К тому же, приличия ради, стоило попросить у короля официального разрешения на брак с княгиней.

Ход был избран абсолютно верный. Если бы молодой властитель Утремера вздумал взять наглеца под стражу, то вскоре открылось бы, что с Ренольдом всё равно ничего сделать нельзя, так как он теперь родственник, законный муж двоюродной сестры короля перед самим Господом Богом. Пришлось бы не голову ему рубить или выпроваживать на веки вечные из Заморской Франции, а отпускать с миром, да ещё и с подарками. (А то не по-христиански как-то получается, да и вообще не по-людски, Бальдуэн король всё-таки, а у кузины такая радость!)

Однако кое в чём Констанс и Ренольд просчитались. Вернее, перестарались. Узнав о решении строптивицы, король едва мог скрыть радость: наконец-то сваливалось с шеи хоть одно ярмо! Прозябавшая в отсутствие твёрдой руки правителя-мужчины Антиохия и лишившееся государя графство Триполи, да и у самого на границах неспокойно, а тут ещё и под Аскалоном застряли! Словом, Бальдуэн, который знал Ренольда как человека знатного и доброго рыцаря, вполне искренне благословил своего старого знакомого, и тот поскакал обратно, чтобы возложить на свои широкие плечи тяжкий груз власти.

Он возвратился в Антиохию в конце апреля, где после брачной церемонии (теперь уже официальной) принял в сильные, а порой и грубые, руки бразды правления княжеством, которым начал управлять с такой же прямотой и бескомпромиссностью, как и собственным дестриером.

* * *

А у короля Иерусалимского дела, чем дальше, тем больше, не клеились. Ну не везёт, и всё тут, хоть плачь! А ведь чуть было не взяли город! И все храмовники, черти жадные! Поразвёл венценосный дед божьих дворян на горе венценосному же внуку!

Случилось это в самом конце шестого месяца осады.

Великий магистр ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова Бернар де Тремелэ, как и полагалось доброму воину во время осады, находясь под стенами вражеской крепости, спал не раздеваясь и даже не снимая кольчуги. Ничего непривычного в этом для себя магистр не видел, он был рыцарем-монахом, служившим Господу прежде всего мечом, а потом уже молитвой. С самого момента основания братства Храма первоочередной задачей Юго де Пайена, первого магистра ордена, и его товарищей сделалось обеспечение безопасности паломников на территории Палестины. Это представлялось им куда более важным, нежели труд иоаннитов, построивших в Иерусалиме и прочих местах странноприимные дома.

Конечно, пилигриму нужен кров над головой и пища, а иные так ослабевали в пути, что им требовалась также и помощь лекарей. Однако, для того, чтобы христианин из далёкой Европы мог достигнуть Святого Города и вкусить от милости и щедрот человеколюбивых госпитальеров, было необходимо во что бы то ни стало очистить дороги от разбойников-мусульман и прочего сброда, любителей пограбить беззащитных людей. Королю Бальдуэну Первому затея рыцаря из Шампани пришлась по душе. Правда, вскоре король скончался, но его преемник, Бальдуэн Второй, человек, безусловно, мудрый и дальновидный, также понял и оценил важность предприятия и оказал ему всяческую поддержку. Юго с товарищами не только получили в распоряжение целое крыло королевского дворца, где основали свою резиденцию, но Бальдуэн и многие его бароны поддержали братство также и деньгами.

Авторитет первого магистра так вырос, что не прошло и десяти лет, как король отправил его в Европу в качестве своего эмиссара. Юго Пайенский оправдал доверие, он привёл Бальдуэну множество добрых рыцарей. Часть из них обосновалась на Востоке, многие вступили в орден Храма, численность которого и богатства постоянно росли, и неудивительно, ведь на Восток из своего европейского вояжа первый магистр Тампля возвратился с уставом, составленным для ордена самим святым Бернаром.

Всё бы хорошо, если бы не соперники, госпитальеры. Они начали свою деятельность в Святом Городе ещё до крестовых походов и представляли собой чисто монашескую организацию, как бы филиал ордена бенедиктинцев. Однако, прослышав об инициативе Юго Пайенского, их новый магистр, хитрец Раймунд дю Пюи, сразу же заявил королю, что и его иоанниты готовы одной рукой держать крест, а другой – меч.

Король приветствовал намерения Раймунда. Оно и понятно, ведь если братство Храма ещё только создавалось, госпитальеры являлись уже мощной организацией, а магистр её был человеком не только честолюбивым, но и мудрым. Он заметил, что идея Юго не нова, поскольку дружины вооружённых монахов существовали уже во времена Первого похода, ибо и сам легат папы Урбана Второго, знаменитый Адемар дю Пюи и его клирики на протяжении всей экспедиции не снимали с себя доспехов и сражались ничуть не хуже любого из светских рыцарей.

Итак, узнав о том, что тамплиеры собираются принять участие в походе на Аскалон, Раймунд дю Пюи заявил, что и госпитальеры не покинут короля в богоугодном, можно сказать, святом деле.

«Как же! – злорадно ухмыльнулся Бернар де Тремелэ, услышав об этом. – Старая лиса! Так тебя и волнует святость! Просто ты знаешь, что дело верное, и не хочешь отстать от нас, когда будут делить добычу! Там, где настоящая опасность, твоей братии не сыскать днём с огнём! Где были вы, когда благочестивые рыцари храма вели дружины короля Луи горными перевалами, кишевшими лучниками-сарацинами? То-то! Так что ж говорить о богоугодности? То был поход, благословлённый самим папой и святым Бернаром из Клерво!»

Нелюбие между двумя орденами возникло практически с самого основания братства Храма. Если высшие иерархи: магистры, сенешали, марешали и коментуры вели себя внешне дружелюбно по отношению к соперникам, то простые рыцари и их слуги не скрывали враждебности. Оттого-то король и отвёл для стоянки обоим орденам места в разных концах лагеря. Как и полагалось в те времена, стены осаждённого (как, впрочем, и обороняемого) города делились на сектора, каждый из которых поручался командиру достаточно большого отряда, например, дружине какого-нибудь барона или графа или, как в данном случае, магистру ордена.

Господь ясно продемонстрировал, кому выказывает он своё расположение; язычникам удалось уничтожить осадные сооружения, выросшие на участках других вождей христиан, а вот огромная башня, так называемая беффруа, построенная храмовниками, уцелела. Бернар де Тремелэ едва скрывал обуревавшую его гордость. Он как-то забыл о том, что возводили башню франки все вместе, не обошлось, конечно, и без применения рабского труда.

Неверным псам, язычникам, захваченным в плен, и схизматикам, жившим в ближайших деревнях, пришлось попотеть, строя её. Их не жалели, заставляя работать от зари до зари, и никуда не отпускали с территории лагеря, где они кормились, чем могли, и спали прямо на земле, для них не нашлось даже самых жалких палаток, а ведь, когда началось строительство, стояла зима. Они умирали десятками и сотнями, но рыцарей мало волновало это, рабов хватало, хотя с каждым разом приходилось отправляться для их набора во всё более дальние рейды.

Куда хуже обстояло дело со строительным материалом, осаждающие испытывали острый недостаток дерева, и башни, сожжённые осаждёнными, к середине весны восстановить не удалось. Хвала Господу, неверным не удалось добраться до требюшэ, исправно бросавших в город камни и производивших этим страшные разрушения. Однако наибольший вред язычникам наносила, конечно, грозная беффруа тамплиеров. Магистр велел стеречь её, беречь пуще, чем зеницу око.

Вчера расположение ордена посетил король Бальдуэн со свитой, в которой, разумеется, находился и главный ненавистник великого магистра Храма, магистр Госпиталя. Молодой иерусалимский правитель остался доволен тем, какой ущерб наносит осаждённым башня. Он произнёс немало лестных слов в адрес храмовников и их вождя; прочие нобли также хвалили, особенно усердствовал Раймунд дю Пюи, он буквально до небес превозносил Бернара де Тремелэ, но любой внимательный наблюдатель мог бы поклясться, что старик кипел от злобы и ненависти к сопернику, от зависти к его успеху.

Славословия короля, баронов, и особенно вождя иоаннитов, так убаюкали Бернара, что он совсем утратил бдительность, решив на минуту, что Раймунд искренне признал превосходство тамплиеров, и в особенности их магистра, над госпитальерами. Всё же Раймунд дю Пюи был уже очень немолодым человеком, наверное, с возрастом дух соперничества в нём уже изрядно поугас. Как-никак уже почти тридцать пять лет бессменно управлял он своим реформированным орденом, за это время Храм сменил не одного магистра[87]87
  Подробнее о годах правления магистров военных орденов см. приложение к настоящей работе.


[Закрыть].

Однако эйфория продолжалась недолго, всего на краткий миг поймал Бернар взгляд соперника, обращённый в сторону беффруа. Увидев жгучую ненависть в глазах Раймунда, глава братства Бедных Рыцарей подумал:

«Сглазит! Сглазит башню, чёрт проклятый! Гляди-ка ты, а?! Помирать пора, а он?!»

Проводив высоких гостей, Бернар де Тремелэ долго не мог найти себе места, едва он успокаивался, как перед мысленным взором его возникали глаза старика госпитальера. Магистр Храма долго не мог заснуть: только сон начинал охватывать его, как мысль о том, что проклятый Раймунд сглазил башню, пронизывала сознание огненным клинком, точно мгновение назад вынутым из горнила кузнецом.

«Для чего? Для чего королю понадобилось перемещать иоаннитов? – спрашивал себя Бернар. – Для чего Раймунд перебрался ко мне под бок? Что он задумал?!»

Магистр Храма не находил ответа на столь сильно тревоживший его вопрос. Три дня назад в лагере произошли перемены, прибыло подкрепление из Европы, а вслед за ним коннетабль Онфруа де Торон привёл только что набранный отряд наёмников. Последние заняли место госпитальеров, пилигримы с Запада встали по правую руку от тамплиеров, а следом за ними разместились... иоанниты, сменив прежнюю дружину, которая отправилась на усиление наёмников. Всё как будто бы было сделано правильно: рядом с новичками ставили опытных, бывалых воинов. Однако, после вчерашнего визита, Бернар изменил своё мнение. Он думал лишь о том, что теперь его рыцарей и госпитальеров разделяют всего несколько десятков шатров, в которых разместились свежие силы из Европы.

Не проспав и часу, магистр Храма проснулся в холодном поту.

«Он хочет быть поближе к башне! – мысленно воскликнул Бернар де Тремелэ. – Он понимает, что у нас, храмовников, шансов первыми ворваться в город больше, чем у кого-либо другого!.. – Эта мысль вызвала у магистра зубовный скрежет. – Ну нет же, Раймунд де Пюи, нет! Тебе не удастся запустить руки в богатства язычников Аскалона раньше меня!»

Разбудив спавших в углу оруженосцев, Бернар лично отправился осматривать посты возле башни. Всё было в полном порядке, и магистр возвратился к себе с чувством глубокого удовлетворения. Он помолился, выпил горячего вина и немедленно заснул. Господь внял его мольбам, сподобив счастья увидеть чудесный сон – магистра Госпиталя, старика Раймунда дю Пюи по приказу папы Евгения... сожгли на костре как еретика.

Происходила сия угодная Господу церемония где-то в Европе, в Италии или даже на юге Франции в самый разгар зимы было холодно и зябко, выпал снег. Бернар стоял среди почётных гостей на возвышении, расположенном на некотором удалении от костра, так, чтобы искры пламени не летели в лицо, но в то же время смотреть оттуда было удобно – чернь специально оттеснили в сторону.

Герольд прочитал папскую буллу, согласно которой престол святого Петра упразднял орден святого Иоанна Евангелиста. Всё движимое и недвижимое имущество, принадлежавшее братству, передавалось... ордену Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова, госпитальерам предлагалось на выбор два варианта: они могли стать храмовниками или... сложить голову на плахе...

Проклятый еретик вспыхнул, как сухая береста. Бернар даже пожалел, что ненавистный ему Раймунд так мало промучился. Пламя костра оказалось таким высоким, таким жарким, что магистр Храма вполне согрелся. Щёки его покраснели, приятное тепло разлилось по телу. Бернар чувствовал себя просто замечательно, он принялся мысленно прикидывать, сколько и где припрятано у госпитальеров сокровищ и как лучше распорядиться переданным его ордену имуществом соперников.

Магистр задумался и не заметил, как что-то случилось. Всё окружающие буквально ахнули, потому что из пламени костра к возвышению для почётных гостей потянулась огромная страшная рука – кости с отваливавшимися от них кусками обгоревшей плоти. Бернар не успел даже подумать о том, кому принадлежала рука, как страшные пальцы вцепились ему в глотку, лишая возможности дышать. Магистр почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Он услышал громкий дьявольский смех, доносившийся из самого центра пламени, оттуда, где находился казнимый госпитальер.

В то же мгновение Бернар де Тремелэ понял, что, сгорев, Раймунд превратился в призрака, и призрак этот тянул теперь своего врага за собой в костёр.

«Что? Не вышло?! – давясь от демонического хохота, спрашивал своего врага призрак магистра братства Иоанна. – Не получилось?! Хотел всё, всё себе заграбастать?! Думал на горе чужом поживиться? Так на же, поживись!»

С этими словами призрак бросил Бернара в костёр.

– А-а-а! А-а-а! – закричал магистр Храма, вскакивая. – Изыди, сатана... – Он начал размашисто осенять крестным знамением себя и какое-то тёмное существо, стоявшее перед ним, но рука наткнулась на нечто твёрдое. – Прочь! Прочь! Изыди...

Существо в страхе перед крестом попятилось, однако оно не зашипело, не захрипело, не стало биться в конвульсиях, как полагалось бы адской твари, а с неподдельной тревогой в голосе заговорило:

– Мессир! Мессир! Это – я, я, ваш оруженосец Паскуаль!

– Что?! – Бернар оторопело уставился на говорившего. Несмотря на плохое освещение – он сам выбил из рук слуги свечу, – сомневаться не приходилось, тот не врал, он действительно был оруженосцем Паскуалем. – Какого дьявола ты тут делаешь?! Какого чёрта ты разбудил меня?!

– Беда, мессир, – упавшим голосом проговорил оруженосец. – Беда...

– Как? Что? Что случилось? – спросил магистр, оглядываясь и понимая, что и в самом деле произошло нечто из ряда вон выходящее. Шёлк палатки словно бы стал прозрачным, сделался тоньше самого тонкого газа, в который так любят облачаться восточные танцовщицы. Но самое главное заключалось не в этом, голубая материя окрасилась в красный цвет, а на улице раздавались заполошные крики. Создавалось впечатление, что на лагерь напал огнедышащий дракон.

Надо отдать должное магистру, он очень быстро вернулся из своего кошмарного сна в ещё более кошмарную реальность. Он мгновенно осознал, что всё привидевшееся ему, каким бы ужасным ни казалось оно ещё несколько мгновений назад всё равно куда менее ужасно, чем то, что происходит на самом деле. Нет, конечно, Раймунда дю Пюи не сожгли по приказу папы, и орден госпитальеров остаётся орденом госпитальеров. Так что же случилось?

– Башня?! – спросил магистр, вскакивая так легко, словно бы и не было на нём тяжёлой двойной кольчуги. – Башня?!

– Да...

– Проклятый старик!

Ничего страшнее и помыслить себе было нельзя. Вскоре после того, как магистр тамплиеров, лично проверив посты, уснул сном праведника, две дюжины смельчаков мусульман подобрались к нёсшей смерть горожанам проклятой Аллахом беффруа. Смертники – они понимали, что шанса уцелеть у них нет – несли с собой по нескольку полных мехов для вина, но не вино находилось внутри, а страшная смесь, именуемая повсюду греческим огнём.

Добравшись до цели, некоторые из мусульман передали ношу товарищам и, выхватив мечи и кинжалы, бросились из ничего не подозревавших франков. Пробив брешь в кордоне, они дали возможность своим прорваться к башне. Те же, оказавшись на месте, принялись быстро вспарывать кожу бурдюков и плескать греческий огонь на основание беффруа. Прежде чем стража, находившаяся наверху, успела понять, что происходит, сооружение занялось. Некоторые из христиан попрыгали вниз и принялись резать смельчаков, но тем было уже всё равно, они умирали с улыбками на устах, как и подобает героям, свершившим праведное дело во имя единоверцев.

Пока одни франки уничтожали врагов, другие пытались потушить башню. Однако, поскольку стояло лето, была обычная для этих мест сушь, когда за многие месяцы не выпадает ни капли дождя, конструкция успела достаточно подсохнуть и горела замечательно. Многие латиняне, ночевавшие наверху, погибли в дыму и пламени, другие разбились, прыгнув вниз со слишком большой высоты.

Когда магистр вышел на улицу, его взору открылся гигантский факел, вздымавшийся до небес. Несмотря на то что ещё не рассвело, чёрная сирийская ночь казалась ясным летним полуднем. Бернар де Тремелэ даже не думал о том, что погода, по счастью, стояла безветренная. А вот если бы, упаси Господи, ветер дул от города, сгорела бы половина лагеря и прежде всего, конечно, та его часть, которую занимали тамплиеры.

Рыцари, выбежав из палаток, собрались вокруг своего предводителя. Он не мог не отметить, что среди его воинов паники не было, почти не было, не то, что у пилигримов справа, там творился настоящий бедлам.

«Проклятый старик! – мысленно повторял Бернар, раздавая приказания. – Дьявол! Дьявол! Сатана! Погоди, я ещё увижу, как черти потащат тебя в ад! Ничего, что башня сгорела. Мы построим новую! Мы построим её! А вот ты... сторицей воздастся тебе за тот огонь, что зажёг ты сегодня своей злобой и ненавистью!»

Между тем никаких оснований обвинять Раймунда дю Пюи или кого-либо из его братства в поджоге не было. В том, чьих рук это дело, сомневаться не приходилось. Как ни старались смельчаки погибнуть, не попавшись в лапы храмовников, всё равно двоих из смертников удалось захватить живыми. Их привели к магистру, который знаком велел палачу приготовиться.

Магистр долго, не мигая, всматривался в окровавленные лица коленопреклонённых пленников, и взгляд его заставлял цепенеть от холода души тех из рыцарей, кто оказался за спинами обречённых на страшную пытку людей. Всего их было тpoe, судьбу смертников-магометан предстояло разделить одному христианину, помощнику начальника караула, позволившего врагу свершить своё чёрное дело. Сам начальник погиб в сражении. Лицо Простака Анри, так звали несчастного воина, так же как и лица пленённых врагов, покрывала кровь, перемешанная с грязью и потом.

Бернар де Тремелэ, наконец, нарушил молчание.

– Как тебя зовут? – спросил он старшего из мусульман через переводчика, Вальтера Антиохийского, находившегося под Аскалоном с отрядом рыцарей. – Чем ты занимаешься?

– Джамаль, – гордо вскидывая голову, ответил мужчина. Выглядел он лет на сорок или даже старше, его спутник казался едва ли не вдвое моложе. – Я – шорник.

– Это твой родич? – магистр вновь обратился к Джамалю.

– Сын. Мой первенец, – произнёс тот всё тем же тоном, в котором помимо гордости чувствовался вызов. – Его зовут Фарнак, он помогает мне.

– Хочешь умереть, Фарнак? – Бернар перевёл свой немигающий взгляд на младшего.

– Да! – воскликнул тот звонким юношеским голосом и, без страха глядя в глаза магистру, продолжал: – Мы пришли сюда умереть. Нам повезло больше, чем нашим товарищам, мы увидели, как Аллах покарал кафиров! Посмотри, сколько ваших погибло! И сколько ещё погибнет, потому что без этой башни вы не сможете причинить вреда защитникам города!

Когда он договорил, недвижимый прежде воздух вдруг всколыхнулся, резкий порыв ветра, точно дыхание великана, поднял вверх пыль и швырнул её в лицо Бернару и его рыцарям, стоявшим по правую и по левую руку от магистра. От его внимания не укрылось, сколь восторженный взгляд бросил Фарнак в направлении пожарища.

– Ты говоришь, вам повезло? – еле слышно спросил Бернар. – Что ж, ты даже и не знаешь, насколько тебе повезло... Эрве! – Услышав своё имя, палач напрягся, весь обратившись в слух в ожидании команды сеньора. – Есть у тебя проволока, из которой делают кольчуги?

– Му-у-у, му-у-у... – палач энергично закивал, он потому и звался Молчаливый Эрве́, что не мог говорить по причине отсутствия языка. Только орденские ветераны помнили, что некогда палача называли по-другому, Эрве́-Трещотка. Юному помощнику прежнего палача, его родичу, привезённому из Франции ещё Юго де Пайеном четверть века назад, очень нравились звуки собственного голоса. Всё бы хорошо, но они не нравились палачу, который и решил проблему доступными ему средствами.

– Принеси, – приказал магистр, – сделаешь им ежа. Всем троим, – добавил он, указывая на помощника начальника караула.

– За что?! За что, мессир! – воскликнул тот. – Я честно сражался. За что же мне теперь такая мука?

– Честно? – переспросил Бернар де Тремелэ. – Тогда почему же... почему же мы видим это?

Как раз видеть пламени магистр и не мог, так как намеренно стоял спиной к нему. Он лишь, повернувшись вполоборота сделал вялый жест рукой.

– Пощадите меня, мессир! – взмолился Простак Анри. – Ведь я честно, верой и правдой служил ордену всю свою жизнь!

Несмотря на то что последние слова солдата потонули в новом, более сильном и продолжительном порыве ветра, магистр всё прекрасно понял.

– Это ли твоя служба?! – спросил он, делая лёгкое движение головой в сторону гигантского факела. – Ты погубил надежды братьев, а теперь просишь пощады? Презренный червь!

– Сжальтесь, мессир! – проговорил Анри. Каждому, кто знал, что собой представляет казнь, выбранная магистром, нетрудно догадаться, как не хотелось несчастному солдату, чтобы Молчаливый Эрве загнал ему под кожу куски проволоки, превратив тем самым в «ежа», концы «иголок» которого станут поджаривать с помощью факелов помощники заплечных дел мастера. – Не допустите, чтобы христианина пытали рядом с неверными псами!

Египтяне-пленники не владели языком врагов и не знали, какую пытку им уготовили, однако скромных познаний старшего, Джамаля, в северофранцузском[88]88
  Магистр, родившийся в Бургундии (восток Центральной Франции) в 50 милях к востоку от монастыря Клюни, скорее всего, говорил на ланг д’ёль.


[Закрыть] наречии хватило, чтобы понять смысл фразы Анри. А может быть, шорник просто по-своему истолковал униженный тон солдата, которым тот молил магистра о пощаде.

– Сами вы собаки! – воскликнул старший из пленников. – Вас прогонят от Аскалона! Придёт день, когда вас сбросят в море и от вашего пребывания здесь не останется следа!

– Что он сказал, брат Вальтер? – обратился Бернар к антиохийцу, не спешившему переводить.

– Он грозит нам, мессир, – произнёс наконец Вальтер. – Говорит, что нам всем крышка. Они нас разобьют, прогонят, сбросят в море... Жалкий червь... Объяснить ему, что их ждёт?

– Будь добр, скажи ему, брат Вальтер.

Антиохиец довольно долго собирался с мыслями, подбирал слова, дабы короче и доходчивее объяснить пленникам, какую пытку приготовили для них франки. И вот он заговорил. Как ни кратка была речь Вальтера, не успел он договорить, как уже третий, на сей раз длившийся не меньше минуты порыв ветра заставил его умолкнуть. Едва ветер стих, Вальтер хотел продолжить, но оказалось, что стихия сделала паузу лишь для того, чтобы собраться с силами и показать людишкам, на что она способна.